Завтрак проходит в молчании; Джим пилит Джеймса взглядом, но у того нет желания объясняться или делиться эмоциями по поводу произошедшего, но по отсутствующему виду Барнса как таковому Джим понимает куда больше, чем ему хотелось бы. На что он вообще рассчитывал, поднося спичку к ведру бензина? Ведь знал же, что неспроста потянулся к Капитану, едва впервые столкнулся с ним взглядами еще тогда, при первой встрече с Роджерсом и оригинальным Зимним Солдатом. Внутренняя память, те же реакции, только не обремененные довоенной моралью и привычкой быть старшим братом, сработали прежде, чем он и сам осознал, во что вляпался.

Собственно, потому и перестал стрелять, даже прикрыл чужую спину. Руки лишился, черт возьми, и сделал все возможное - почти сдох - чтобы не упустить, не потерять, не позволить Капитану исчезнуть из его жизни, едва в ней появившись. И проебался так, как никогда до этого, умудрившись стать лишним, подобравшись так близко, как Джеймс Барнс никогда не был. Но самым потрясающим решением все-таки стало прийти посмотреть на результаты собственного беспощадного в своей тупости решения, потому что он не сразу понял, разглядывая два сплетенных на постели тела, что ранило его больше: счастливая, как бы тот ни пытался это скрыть, физиономия Джеймса, или светлая макушка Роджерса, мирно спящего рядом, который не отличил, не понял, не почувствовал никакого подвоха. Или еще хуже - понял, но не остановил. Не посчитал нужным.

Аппетит отбивается напрочь, и он злобно вперивает взгляд в тарелку, понимая, что стоит ему только дать слабину и поднять лицо на Джеймса, как драка окажется неизбежной. О том, что Джеймс, сидящий напротив, мечтает о том же самом и сдерживается изо всех сил в попытке не сорваться, он догадывается едва ли. Когда позади раздается "О Господи", касающееся перемен в их внешности, это и вовсе делает ситуацию катастрофически напряженной, потому что Джим видит, как Джеймс стискивает бионическими пальцами край столешницы, и мгновенно напрягается сам.

Но Роджерс, не уделяя больше внимания их внешнему виду, просто занимает место за столом, обращаясь к Джеймсу со словами "Сходишь со мной в город ближе к вечеру?", а после оборачивается к Джиму и произносит: "А ты останешься в бункере, тебе нужно восстанавливать силы после операции, и не спорь" - и с мягкой улыбкой целует того в висок.

*

Джеймс едва дотягивает до вечера, чтобы наконец поговорить, а Стив как назло занят чем угодно под чутким наблюдением отдыхающего Джима и ни разу не оказывается с ним наедине, хотя Барнс ходит за ним едва ли не по пятам. Джеймс паникует редко, но это как раз тот случай, когда вопросы роятся в его голове стаей ос и все попытки ответить на них самостоятельно делают только хуже, вынуждая его чувствовать себя загнанным в ловушку.

Да и спокойный и умиротворенный Роджерс не сильно проясняет ситуацию. Если он так легко отличил при идентичной внешности Джима от Джеймса за завтраком, понял ли он, кто был с ним вчера, и, если понял, почему не поспешил разобраться, предпочтя обтираться вокруг двойника на протяжение всего дня, милуясь с ним в открытую, чего никогда не позволял себе прежде. А уж про довольную улыбку Джима и говорить не приходится - Джеймс бесится, то и дело подмечая ее, до зубовного скрежета стискивает зубы, чтобы не высказать все, что накипело за последние сутки, и отсчитывает минуты до их предстоящей вылазки.

Он дожидается, пока Роджерс придвинет тяжелую плиту к краю люка у входа в бункер, и только тогда решается на разговор.

*

- Соберись, сопляк, хватит мечтать о своем принце, мы не на прогулку идем, - раздраженно роняет Барнс и тут же сердится на себя же, подмечая, как напрягется Стив: отличное начало, молодец, Баки, оскорбления очень способствуют разговору по душам.

- Ты и сам нервный весь день, смотри, чтобы стрелять не пришлось, - дерзит Роджерс в ответ, - а то промажешь как пить дать, и тебе потребуется принц, который тебя спасет.

- Зачем мне принц, когда есть ты, - Джеймс мысленно въебывает себе по голове стальным кулаком, понимая, как тупо прозвучала его реплика, но Роджерса словно переключают в другой режим, потому что он прячет иголки, вновь становясь улыбчивым и спокойным, и несколько сотен метров они проходят в умиротворенном молчании. А потом Стив все портит, во всяком случае Джеймс чувствует себя так, словно его провернули в мясорубке и оставили лежать под чужими переминающимися рядом в нерешительности сапогами, когда произносит:

- Я был неправ, когда пытался давить, - и выглядит при этом слишком искренним, чтобы Барнс, надеющийся на отголосок лжи во спасение, тотчас же не подавился своей надеждой, - нельзя требовать от кого-то того, что он не может и не хочет давать. Ты мой лучший друг, Бак, - Роджерс касается его плеча, крепко его сжимая, - это было подло и эгоистично обвинять тебя в том, что ты не любишь меня так, как мне бы того хотелось. Надеюсь, ты сможешь меня простить.

Но я люблю, хочется заорать Джеймсу, слепой ты придурок, теперь все так, как ты хотел, не смей все портить. Но он лишь растягивает губы в самой неискренней и фальшивой улыбке, на которую способен, понимая, что Роджерс ведется на нее сразу и безоговорочно, потому что хочет верить, что все действительно может наладиться.

- А Джим? - даже голос предает Барнса, потому что звучит жалко и неуверенно, но Стив не замечает и этого: слишком надеется на хэппиэнд в их истории, и Джеймс давится своим разочарованием.

- Вы неплохо поладили, вроде бы, - вместо прямого ответа говорит Роджерс, и в голове Баки звучит невысказанное: "Джим остается, привыкай видеть его со мной рядом".

- Да, хороший парень, - отзывается Джеймс, молясь всем богам, в которых никогда не верил, чтобы бункер подорвало в их отсутствие и "хороший парень" сгинул ко всем чертям.