Руневский приводит ее в один из тех ужасающе прекрасных ресторанов — и, заметив, как Алина опасливо оглядывается, ощупывая глазами столики с белыми накрахмаленными скатертями и до блеска начищенными приборами, Саша ловким, почти вальсирующим движением уводит ее на террасу. Здесь все то же — столики, чистота, подчеркнутая изящность, зато ласково шумит весенний ветер в кустах сирени и дышится свободнее. Весной город такой же холодный и по-волчьи оскаленный, но сегодня им везет, погода стоит теплая, нежная.

Постукивая пальцами по столу, Алина просит себе кофе с десертом и старается не встречаться взглядом с официантом, вытянувшимся в струнку, как будто тот может каким-то неведомым чутьем догадаться, что она никак не графиня Руневская, а девчонка-анархистка с улицы…

Саша, ласково сжимающий кончики ее пальцев, как и всегда, возвращает ее в реальность. Они не спешат разнимать руки, пока Руневский, вздыхая, не лезет в небольшой кожаный портфель и не достает вполне обычное полицейское досье, раскладывая на чистом столике фотографии неопрятного смертоубийства.

— Так это теперь наше новое место для совещаний? — удивленно оглядывается Алина. Тут ей приносят кофе и пирожные, и она ненадолго отвлекается на дивный насыщенный аромат, обостренный тонким вампирским обонянием. Будь проклят капитализм — но покуда к нему прилагаются Саша и лучший кофе в Петербурге…

Официант умело делает вид, что на столе нет ничего постороннего — даже не смотрит в ту сторону. Алина уверена, что здесь все схвачено, но все-таки червячок беспокойства немного подъедает ее сердце. За недолгое время службы в Дружине она привыкает к постоянной осторожности.

— А что господин Свечников думает о такой перемене дислокации? — невинно уточняет Алина.

— «Развлекайтесь, дети» — цитирую, — улыбается Руневский. Ему слишком счастливо — здесь, сейчас, с ней. — Признаться, я решил, что это становилось излишне неловким. Вести свою молодую жену в публичный дом… Какой скандал! Кто-нибудь непременно подумает о нас что-то неприличное.

— В высшем обществе любят скандалы, — ехидно вставляет Алина. — А я всего лишь скромная необразованная девушка, которую вы пригрели в своей постели, куда уж мне до таких тонкостей…

— Если посмотреть с этой стороны, я даже не против шокировать свет тем, как он ошибается, — любезно улыбается Саша. — Но мне нравится эта ресторация, здесь вкусно и обслуга хорошая.

Признаться, с анархистами Алина посещала и куда более худшие места, полные грязных потных людей разной степени раздетости. По сравнению с теми прогорклыми порождениями кошмарных снов любимый бордель господина Свечникова казался отчасти изысканным местом, и пахло там заманчиво-вкусно, и девушки были улыбчивые — по крайней мере, те, кого выводили в гостиную.

— Вовсе это не неловко. Просто немного… отвлекающе. Хотя кое-что в этом было забавное… — трагично протягивает она, глядя на Сашу пристально — чтобы зажечь его любопытство. Разумеется, он сразу попадается на крючок, чуть подаваясь навстречу. Алина шепчет: — То, как вы, Руневский, среди десятков обнаженных распутных женщин смотрели только на меня, как будто боялись что-то пропустить…

Он улыбается — короткой вспышкой. Немного смущенно, как будто Алина поймала его на чем-то неприличном, хотя она отчетливо помнит, что во взгляде Саши не было ничего темного и алчного, как у других гостей борделя, — напротив, какое-то хрупкое любование. Если бы Алина ходила в церковь, она, должно быть, сравнила бы это с тем, как смотрят на иконы. Но она не ходит.

— Тебе нравится меня смущать, не так ли? — нежно упрекает Руневский. — Эти маленькие террористические атаки по моему самообладанию…

— Ах, я раскрыта, — качает головой Алина. — Арестуете меня, граф?

Она задевает его ногу под столом, прижимается голенью, и Саша утыкается взглядом в скатерть.

Они возвращаются к бумагам — это по-своему уютно, обсуждать, сколько сходных черт можно найти у зарезанных студентов… помимо того факта, что все они были студентами, разумеется. Пирожные быстро заканчиваются — и Саша украдкой забирает себе несколько. А потом будет укоризненно утверждать, что он вовсе не любит сладкое, строя свое непроницаемое графское лицо — только поблескивая искрами веселья в глазах.

— Возможно, стоит проверить их деканат… — прикидывает Руневский, поигрывая маленькой аккуратной ложечкой, прокручивает ее ловко и опасно, словно небольшой клинок. Алина невольно косится на трость, небрежно приставленную к стулу.

— Ты думаешь, что какой-то преподаватель решил расправиться с теми, кто не успевает по предмету? — искренне смеется Алина. — Хотя я помню нашу стерву с курса машинисток, она бы с удовольствием перерезала нам глотки.

— Ужасно, — вздыхает Саша. — Дорогая, если захочешь научиться чему-нибудь, я найду лучших учителей… Или могу предложить свои услуги.

— Как скажешь… Но студенты чаще всего состоят в политических кружках! — уже рассуждает Алина, осененная новой мыслью.

Они всегда обмениваются версиями, даже если на первый взгляд те кажутся довольно глупыми; Алина успела выучить, что преступники — чаще всего кровожадные чудовища, которых заботит только кровь. Но им она нужна не для выживания, а для жестокого развлечения. Вот кто — монстры. Вовсе не Саша — тот как раз придвигает ей блюдечко с клубничным мороженым, которое принес вежливый официант.

— Возможно ли, что кто-то избавляется таким образом от лишних лиц, от революционеров… Но тогда мы знали бы об этом, да? — бормочет Алина, хмуря брови.

— Разумеется. Так что скорее мотив не политический, а личный. Нам необходимо выяснить, с кем общалась эта группка студентов, и дело в шляпе.

Алина довольно хмыкает, кивая — ах если бы на практике все было так легко, как и на словах! Эта студенческая компания наверняка кого-то обидела — настолько, что месть была не просто страшной, а ужасающе отвратительной. Столько крови, горло, прорезанное так, что видно трахею…

Мороженое помогает отвлечься — зимний холодный привкус на языке. Она протягивает ложечку Саше и настойчиво хмурится, чтобы он, сдаваясь, тоже попробовал.

— Нужно поближе пощупать эту университетскую среду, — заманчиво говорит Руневский. — Скажем, я объявлюсь академиком, который пришел прочесть несколько лекций… По истории!

— А что делать мне? — невинно переспрашивает Алина. Не отпустит одного — об этом и говорить не стоит.

— У академиков бывают машинистки, — предполагает Саша. — Это очень удобно. Достопочтенный Федор Михалыч даже женился на своей машинистке, когда оказалось, что платить придется слишком много, так что не вижу ничего ужасного в повторении опыта классика.

Алина гордо фыркает — но не спешит отказываться. На машинистку обращают меньше внимания, можно затаиться в тени и наблюдать, пока Саша развлекает студентов россказнями о том, чему и сам был свидетелем.

— Попросим Свечникова, он уладит с документами, — обещает Саша.

Убедившись, что Алина расправилась с мороженым, он встает, набрасывает на плечи плащ, а потом галантно подает ей руку. Ей бы возмутиться — что вы, граф, я не кисейная барышня, сама могу справиться, но Алина молчит. Потому что чувствует: все это — чтобы украдкой коснуться ее запястья.

— Боюсь, все студенты будут смотреть только на тебя, — шепотом сообщает Руневский с поистине мальчишеской улыбкой.

— Попробуй не откусить им головы от ревности, Саш, — стойко кивает Алина.

Признаться себе уже почти не страшно — мертвое сердце приятно ноет от такой нежности. И как-то даже сладко думать, что Руневский всю ближайшую вечность будет донимать ее своими влюбленными выходками… Алина сильная, Алина — рыцарь теперь, как и мечтала, борющийся с настоящим злом, но все равно хочется тихонько замурлыкать от удовольствия, когда Саша вот так улыбается и прилично целует ее в щеку.

Когда они оказываются на шумной улице, Алина оглядывается на ресторан, невольно качает головой:

— Если хочешь куда-то пригласить меня, не нужно все так усложнять. Это определенно было свидание, Руневский!

— Всего лишь совмещаю приятное с полезным, — довольно говорит он.