Всё пошло крахом ровно в тот день, когда Хёнджин решил перестать бояться. Когда набрался смелости наконец рассказать обо всем, наивно веря в то, что худшее, что может произойти — отказ, услышанный из чужих уст. Он еще никогда так не ошибался.

Этот день отпечатался в памяти Хёнджина ярко-красным пятном, заставляя все остальные воспоминания померкнуть на его фоне, и яркий след из последствий до сих пор сквозь жизнь Хвана тянется, превращая ее в кошмар. И оставляя такие же яркие следы на теле.

Хёнджин поправляет наушники, чтобы плотнее к ушам прилегали, переступая порог школы, опустив голову. Он сжимается с каждым шагом все сильнее, надеясь так как можно незаметнее стать. Если бы это еще помогло хоть раз. Проходящие мимо школьники считают своим долгом задеть его плечом, как бы случайно, а девчонки, наоборот, в сторону отходят, перешептываясь. И как им не надоело еще? Три месяца уже прошло. Три месяца, похожие на затянувшийся страшный сон.

Хочется закричать. Сорвать голосовые связки, чтобы выяснить наконец, почему его каким-то прокаженным считают, почему относятся как к мусору под ногами, если он точно такой же человек, как и они, не отличается ничем почти, просто…

Просто ему не повезло влюбиться в друга детства, которым до безумия восхищался и за которым по пятам всегда следовал, стремясь похожим на него во всем быть.

Просто ему не повезло неподходящий момент выбрать для своего признания, когда кроме них двоих в кабинете еще одноклассники старшего были.

Просто ему не повезло, что теплое светлое чувство только в его груди родилось, а у того, кто был его виной, только смех вызвало.

Хёнджин просто неудачник. Неудачник, который не может даже слова из себя выдавить, когда его в очередной раз с силой к стене в пустом коридоре прижимают, выплевывая грязные оскорбления в лицо, не то что закричать. Только губы поджимает, уже даже не вслушиваясь во все эти пламенные речи, общий смысл которых все равно всегда один: Хёнджину лучше умереть. А еще лучше не рождаться было в принципе. Хван с этим согласился уже давно, ему лишние напоминания не нужны.

Знакомый смех доносится сквозь наушники до слуха, когда между песнями небольшая пауза повисает. Хёнджин не может удержаться от того, чтобы поднять голову. И тут же пожалеть об этом.

Яркая улыбка Минхо, адресованная милой девушке рядом, сердце режет больнее, чем лезвие запястья. Когда-то Ли и ему так улыбался. До той роковой ошибки. Хёнджин глаза отводит, убеждая себя в том, что они хорошо вместе смотрятся, и ему бы радоваться, что бывший друг все еще так счастливо улыбаться может. В отличии от самого Хвана. Он мимо, вновь голову опустив, проходит, даже не замечая, как гаснет чужая улыбка. Конечно, Минхо его заметил. Всегда замечает. И только взглядом провожает.

Хёнджин очень жалеет, что не может и на уроках в наушниках сидеть. Тихий шепот одноклассников оглушающе громким кажется, слова учителя перекрывая. Хван хочет исчезнуть. Хотя бы невидимым стать, чтобы его замечать перестали. Или умереть, чтобы все пересуды на его могиле закончились. А если и продолжатся, какая разница — он их больше слышать не будет.

Он невидящим взглядом в раскрытый учебник смотрит, под партой с силой свежие шрамы на запястьях и предплечьях сквозь ткань рубашки расчесывая. Кожа горит и ноет, болезненные импульсы по телу запуская каждый раз, как Хёнджин ногтями бугорки шрамов задевает, но легче не становится. Только стук сердца в ушах внешние звуки перекрывает, становясь отличным фоном для собственных мыслей. Мыслей, которые громче всех орут о том, что он неправильный, что он ошибка, что он жить не заслуживает.

Хёнджин позволяет себе облегченно выдохнуть, когда последний урок подходит к концу. Еще один отвратительный день пережит, к сожалению или к счастью. Он дожидается, пока класс опустеет, намеренно чересчур медленно собирая свои вещи. В одиночестве даже удается вдохнуть полной грудью.

Хван топчется в фойе, дожидаясь кого-нибудь из учителей. Если он вместе с преподавателем выйдет, его не посмеют тронуть. За свою репутацию каждый из обидчиков крепко держится. Интересно, как сильно были бы разочарованы учителя и их родители, узнай, что творят их «идеальные» дети? Хотя, кто знает, может и поддержали бы своих отпрысков.

Хёнджин уверенно вышагивает в нескольких шагах перед учителем математики, в наушниках как раз играет любимая песня, и внутри, кажется, наконец спокойно. Он даже позволяет себе едва заметно уголки губ приподнять, довольный тем, что сегодняшний день так неплохо заканчивается. Даже прошел не так отвратительно, как мог бы.

— Хэй, Джинни, — одноклассник Минхо чуть ли не напрыгивает на Хвана, обнимая его за плечи и попутно выдергивая наушники из ушей, а у Хёнджина все внутри холодеет. — Уже домой собрался?

— Что тебе нужно, Донгиль? — голос тихий-тихий, Хван сам себя с трудом слышит.

— Ну чего ты так грубо, — парень улыбается дружелюбно, а Хёнджина подташнивать начинает. Донгиль младшему на плечо давит, замедляя, и Хван с паникой в глазах провожает взглядом проходящего мимо математика. — Я просто хочу поболтать со своим любимым младшеньким.

— А я просто хочу домой, — почти шепотом отвечает, сильнее сжимая лямку рюкзака.

— Еще успеешь, — старший весело смеется, заставляя Хёнджина с пути своего свернуть. — Неужели ты не хочешь с нами пообщаться, а, Джинни? Мы соскучились.

Хрупкая надежда на хорошее разбивается вдребезги, и осколки все мельче становятся с каждым шагом. Еще и обращение это нарочито дружелюбное заставляет сердце болью отзываться. Минхо его называл так, и эта форма имени у Хёнджина любимой была, только вот сейчас хочется уши поплотнее зажать, чтобы не слышать ее больше. Перед глазами яркая улыбка на когда-то родном лице всплывает. Снова хочется кричать.

За школой целая группа дружков Донгиля собралась. Старшие о чем-то болтают громко и заливисто смеются. У Хвана раскалывается голова.

— Ребята, смотрите кого я по пути подобрал, — Донгиль Хёнджина в спину подталкивает, заставляя пару шагов по инерции к шумной компании пройти.

— Ого, какая пташка к нам залетела, — Хван голову как можно ниже опускает, сжимаясь весь, даже не видит, кто именно это говорит. — Как дела у нашего маленького любителя хуев?

Старшие гадко смеются, а Хёнджин зажмуривается и губы поджимает. Нужно просто немного потерпеть. Им наскучит, и он сможет наконец пойти домой. Просто потерпеть.

— Эй, я с тобой разговариваю, — парень грубо подбородок Хвана сжимает и заставляет того поднять голову. — Вроде члена за щекой не видно, так чего молчишь? — Хёнджин в чужие глаза смотрит, не мигая.

— Гисок, ты забыл, что ли? У него рот для чтобы сосать, а не разговаривать, — ухмыляется дружок за его спиной.

— Хах, точно, — Гисок криво улыбается. — Так может стоит использовать его по назначению?

— Если ты так хочешь, чтобы я тебе отсосал, то чем ты от меня отличаешься? — Хёнджин сам не знает, что его дернуло в диалог вступить, хоть и совсем тихо, как обычно.

И Хван тут же за свои слова платится, получая сильный удар в солнечное сплетение, который заставляет согнуться пополам. В уголках глаз слезы собираются, пока Хёнджин, как рыба, выброшенная на берег, хватает ртом воздух, к месту удара руки прижимая, и на колени падает.

— Думай, что говоришь, ублюдок, — парень вдобавок Хвана ногой пинает, из-за чего тот на бок заваливается. Гисок ему передышки на дает, за волосы хватая, заставляя снова на себя посмотреть. — Выебываться будешь, я не только твой рот чем-нибудь займу, но и задницу. И, к твоему сожалению, даже не членом.

Старший с силой толкает голову Хёнджина, выпуская его волосы, и плюет куда-то рядом на землю. Кажется, он что-то еще собирается сделать, но его останавливает скучающий голос Донгиля:

— Перерыв скоро закончится, пойдем уже, а то старая грымза опять бухтеть будет.

Хёнджин не знает, сколько еще лежит на земле после того, как старшие уходят. Поднимается медленно, чувствуя, как все еще ноет место удара. Ничего. Бывало и хуже. Больше всего Хван боится, что они свои угрозы в реальность воплощать начнут. Тогда он точно…

До дома в каком-то забытьи доходит. Наспех волосы приглаживает и форму поправляет, чтобы натянуть улыбку, входя. Бросает короткое «я дома» и убегает в комнату, пока мама не успела выйти его встретить. Все равно ведь явно побитым выглядит. Женщина в дверь стучит, взволнованно спрашивая, все ли в порядке. Все хорошо. Все замечательно. Хёнджин обещает выйти, как переоденется.

Хван натягивает толстовку полностью руки в длинных рукавах скрывая. Одежда каким-то мешком выглядит, но Хёнджина это не заботит вообще. Он выходит на кухню, изо всех сил стараясь выглядеть обычным. Таким, каким был три месяца назад.

Еда не лезет в горло, но Хван старается изо всех сил, запихивая в себя кусок за куском. Он не может показать слабость. Только не перед мамой. Он обещал быть ее поддержкой и опорой, когда отец ушел, он не может ее расстроить. Улыбается как можно естественнее, хваля еду, даже шутить пытается, а когда та отвлекается, чтобы убрать со стола и вымыть посуду, запирается в ванной. Падает на колени перед унитазом и заставляет все насилу съеденное обратно выйти. Лучше не становится. Хуже, в прочем, тоже. Хёнджин зубы чистит и изо всех сил взгляда на свое отражение в зеркале избегает.

Хван маску обычного держит ровно до того момента, как мама ложится спать. Музыку слушает, домашнее задание делает. Все как и всегда. Только вот стоит женщине дверь закрыть после пожелания спокойной ночи, как с его лица натянутая улыбка пропадает, и все внутренние демоны наружу выползают. Он как можно тише ящик стола выдвигает и из-под кипы тетрадей небольшую коробочку достает, в которой на один из дней рождений Минхо ему кольцо подарил (лаконичное, без лишних изысков, но безумно красивое), зная любовь младшего к разного рода украшениям. Только вот там уже давно не кольцо хранилось.

Хёнджин из коробочки лезвие выуживает и на дверь на всякий случай оглядывается. Тишина. Только едва слышные отзвуки музыки из лежащих на столе наушников. Хван зависает на мгновение, блеском лезвия в свете настольной лампы завороженный, а после рукав выше подтягивает. Паутина шрамов, первое время его даже пугавшая, никаких чувств не вызывает, и он одним движением к этой паутине новые нити добавляет, словно точки в конце каждой мысли своей расставляет. Сначала неглубоко совсем, след жжет едва ощутимо, краской наливаясь на бледной коже, но чем глубже Хван в омут мыслей погружается, тем глубже и порезы.

Хёнджин останавливается, только когда руку сводит невыносимо. Сгибает ее в локте, на дрожащие пальцы глядя, а после за алыми дорожками, вниз по руке сползающими, следит. Черт, нужно было все-таки до ванной дойти. Откладывает лезвие на лист черновика, и кружку, где не так давно чай был, под изрезанную руку подставляет, ловя в нее кровавые капли. Только бы не забыть все убрать, чтобы мама не заметила с утра.

Больно. Отвратительно больно. Но внутри все равно болит больше. Хван заплакать хотел бы, только вот слезы уже как три месяца отказывались глаза покидать, заставляя искать другие способы эту мерзкую, тянущую в груди боль облегчить. Да вот и они уже не помогают. Хёнджин за вязкими каплями следит, и это зрелище никаких чувств у него не вызывает. Ни страха. Ни боли. Ни сожаления. Ни, в конце концов, облегчения.

Хван терпеливо ждет, пока кровь свое течение из свежих ран замедлит. Смотрит отрешенно на кружку, в которой крови где-то на половину набралось, и со стула поднимается, покачнувшись от легкого головокружения. Пометку в голове делает больше никогда в комнате этим не заниматься.

Рука на утро ноет и как что-то инородное ощущается. Хёнджин кисть сжимает и разжимает пару раз, чувствуя, как предплечье сводит, и морщится. Что ж, по крайне мере будет на что отвлечься от неумолкающего шепота за своей спиной в классе.

Мама Хвана нежно по голове гладит, тарелку с завтраком на стол перед ним ставя, а у того ком в горле встает. Он улыбается ей и взглядом еду гипнотизирует. Есть не хочется совсем. Вновь приходится через силу все в себя запихивать и с желанием в ванной запереться бороться. Голова кружится, и если он в голодный обморок свалится, все его старания крахом пойдут.

Хёнджин очередной день стойко переживает, действительно ноющим предплечьем себя отвлекая. Пару раз на порезы сквозь ткань с силой нажимает, когда просто немного неприятных ощущений недостаточно, и внутренний голос, опять смерти желающий, слушает. Всяко лучше чужих колких слов. Хван даже удивляется, когда без приключений с территории школы выходит, но все на свои места встает, когда он к дому подходит.

Минхо стоит, опершись спиной о стену и голову опустив, прямо у входа в дом. Хёнджин останавливается в паре шагов, и старший поднимает на него глаза. У него ссадина в уголке губ и царапина на щеке с той же стороны. У Ли Минхо, который любой конфликт стремится разрешить словами. Он медлит пару секунд, во весь рост выпрямляясь, прежде чем заговорить.

— Привет, Хёнджин.

У Хвана мысли все в один общий клубок сбиваются. И чувства вместе с ними. Дышать становится тяжело.

— Что хотел? — он немного пугается своего спокойного ровного голоса. Даже не тихий полушепот, как обычно.

— Поговорить.

Хёнджин стоит, взгляд с старшего не сводя, какое-то время, а после так же молча заходит в дом, привычно бросая короткое «я дома». Переодевается неспешно, вещи нужные по карманам раскладывает, а после как-то неловко в коридоре топчется.

— Я… В общем, там это, Минхо пришел, я прогуляюсь немного.

— Может пригласишь его к нам? — мама выглядывает с кухни с обеспокоенным видом. — Ты ведь голодный.

— Нет, все в порядке, я хорошо поел в школе, — ложь с притворной улыбкой на губах. — Я ненадолго.

Хёнджин выходит из дома, даже не уверенный в том, что старший не ушел. В прочем, прогуляться в одиночестве тоже было бы неплохо. Но Минхо стоит ровно на том же месте, где его и оставил Хван. Они смотрят друг на друга какое-то время, не говоря ни слова и не двигаясь со своих мест, пока Хёнджин первым не отводит взгляд и не выходит на дорогу, отдаляясь от своего дома. Ли идет рядом.

Молчание начинает давить и, хоть поговорить хотел Минхо, первым его нарушает младший:

— Откуда ссадины?

Ли молчит какое-то время, то ли подбирая слова, то ли решая, стоит ли вообще отвечать.

— Услышал, что Донгиль со своими дружками говорили о тебе.

Хёнджин только хмыкнуть может. Они за три месяца столько всего наговорили и ему в лицо, и, Хван в этом уверен, за спиной тоже. Наверное, если бы кто-то записывал, набралось бы уже на целую книгу. Как-то поздно Минхо их услышал.

— Я правда не знал. Они при мне ничего такого не обсуждали. Джинни…

— Не называй меня так.

Ли замолкает мгновенно, а младший снова своего голоса пугается. Резкого, твердого. Он даже не думал, что может так говорить до сих пор. Что-то внутри как будто противится слабость перед Минхо показывать. Словно требует всем своим видом кричать, что он не сломался. Ложь. Только жалость Ли ему не нужна.

Они в тишине до набережной доходят и еще какое-то время до менее оживленного места бредут. Хёнджин изо всех сил дрожь в теле сдерживает от такого количества людей вокруг, но упорно вида, что ему некомфортно до безумия, не подает. Старается навязчивую мысль о том, что все взгляды на него устремлены, что они все с молчаливым осуждением смотрят, куда подальше отогнать. Это не школа. Все эти люди, скорее всего, его в первый и последний раз видят. Хван на траву опускается, и Ли рядом садится. Младший едва заметно ежится. Осень приближается, и у реки это особенно чувствуется.

Минхо снова молчит, и Хёнджина это немного злить начинает. Сам ведь поговорить хотел, а теперь из него и слова не вытянуть. Хван губы поджимает, но ждет терпеливо. Старший никогда серьезных разговоров не любил, и очень долго с мыслями собирался. Хёнджин косится на него, снова за ссадины взглядом цепляясь, и вздыхает.

— Не будет противно от моих прикосновений?

Ли удивленно брови поднимает и отрицательно качает головой. Хван снова губы поджимает, и вытаскивает из кармана чуть помятую коробку с детскими пластырями. Минхо внимательно за действиями Хёнджина следит, пока тот яркий пластырь с рисунками персиков вытягивает и аккуратно поверх ссадины на щеке приклеивает. Сердце предательски щемит. Ли кончиками пальцев пластыря касается и голову опускает:

— Спасибо.

Хван водную гладь разглядывает. Солнце в редких волнах яркими огоньками переливается, и предплечье почему-то вновь начинает ныть. Легкий порыв ветра треплет волосы, а младший неосознанно снова ежится и рукава толстовки ниже стягивает. Холодно.

— Хёнджин, — Минхо наконец голос подает, заставляя от созерцания воды отвлечься, только сам голову так и не поднимает. — Я… Блять, я не знаю, как сказать все правильно и понятно. В общем… мне жаль, что я засмеялся тогда. Я просто… не ожидал? Испугался? Я ведь… Я тоже чувствовал что-то. И сейчас чувствую. Только мне все это неправильным казалось. Ну, то есть, мы оба парни, а так ведь… не принято, что ли? Я так растерялся тогда. Я чувства свои душить пытался, убеждал себя, что это не нормально, что я запутался просто. С девушкой какие-то отношения строить пробовал, пока не понял, что она мне тебя напоминает, но она, черт возьми, не ты. Я такой дурак. Я, блять, полный идиот. А ты… Ты такой смелый, Хёнджин, — он наконец взгляд с травы под ногами на парня рядом переводит. — Эй, ты что, плачешь?

Хван сам не заметил, когда на его лице мокрые дорожки появились. Он чувствует, как внутри все ломается с треском. Как же Хёнджин хотел эти слова от старшего услышать. Только вот не сейчас, а три месяца назад, когда с замиранием сердца в любви признавался, переборов все сомнения. Безумно долго убеждал себя, что любовь не может неправильной быть, чтобы свои чувства открыть. Хочется кричать. Хван уже даже не удивляется, когда на самом деле на крик срывается после того, как Минхо, прерывая повисшую паузу, по имени его зовет.

— Ли Минхо! Ли, мать твою, Минхо! — Хёнджин старшего беспорядочно по плечу и груди бьет, только вряд ли он что-то кроме легкого дискомфорта чувствует. Хван физически обессилел совсем. — Я тебя!.. Я… — он замирает, чувствуя, как слезы вновь щеки опаляют. И с каждым словом все тише становится. — Я так хочу сказать «я тебя ненавижу». Но я так устал жить во лжи. И перед собой, и перед… Я не могу тебя ненавидеть, даже несмотря на то, что любовь к тебе превратила мою жизнь в ад. Не могу… Просто не могу…

Замолкает совсем, лбом в чужое плечо утыкаясь, и только в беззвучных рыданиях содрогается. Как же он хочет Минхо ненавидеть, только вот сердце этому желанию безумно противится, изнывая, к Ли тянется. Старший не виноват ведь ни в чем. Не он Хёнджина колкими оскорблениями обсыпал, ударами и пинками слова сопровождая, не он на предплечьях яркие следы оставлял, не он право Хвана жить под сомнение ставил. Это ведь даже не он тогда после признания неудачного их общение прервал, это Хёнджин к себе все пути заблокировал.

«Я тоже чувствовал что-то. И сейчас чувствую.» 

Черт возьми, он ведь сам себе шанса не давал эти слова раньше услышать. Сбегал всегда, стоило Минхо в поле зрения появиться в школе, и только чужие оскорбления впитывал. Единственный, кто ненависти заслуживает, так это сам Хёнджин. Но с этим он прекрасно справляется.

Минхо пошевелиться боится, но в конце концов мягко плечо младшего гладит. Тот вздрагивает от прикосновения и отстраняется, чтобы отодвинуться вновь, дистанцию между ними возвращая. Ли его за запястье ловит, чтобы, наоборот, к себе притянуть, в объятьях заключить, чтобы теплом своим поделиться, чтобы показать, что он рядом и защищать Хвана готов, но тот сдавленно вскрикивает от этого действия старшего. Они замирают оба. Хёнджин медленно испуганный взгляд поднимает. Минхо все понимает.

— Мне пора домой, — Хван руку из чужой хватки освобождает, а Ли даже не может этому противиться, боясь снова причинить боль.

Хёнджин буквально бежит до самого дома. Он сам до конца не уверен, почему снова сбегает. Может потому, что сильным до конца хотел быть, а Минхо всю его слабость в одно мгновение обнажил. Может потому, что не был готов что-то кроме ненависти и агрессии в свою сторону услышать. А может…

Дверь как-то слишком громко захлопывается, и Хёнджин к ней спиной прислоняется, тяжело дыша. Мир внутри и снаружи кружится ярким калейдоскопом. Хван запутался. Он так сильно, черт возьми, во всем запутался.

— Я уже хотела звонить, иди скорее кушать, — мама в коридор выходит и застывает, обеспокоено на сына глядя. — Хёнджин, что-то случилось?

— Мам…

Он снова волю слезам дает. Плачет навзрыд, буквально падая в объятья женщины, и, сбиваясь и путаясь в словах иногда, как на духу ей обо всех этих адских месяцах рассказывает, влюбленностью в Минхо начиная и их разговором сегодняшним заканчивая. Рукава толстовки закатывает, отстранившись, паутины шрамов на предплечьях демонстрируя, и извиняться все это время не перестает. Хёнджин ее реакции боится, но держаться больше не может. Он правда устал жить во лжи. Он устал справляться со всем в одиночку.

Больше всего Хван боится, что мама его не поймет. Что разделит мнение всех тех, кто его мишенью для издевательств за неправильную любовь сделал. Но женщина крепко сына к себе прижимает и по голове гладит. Журит немного, с трудом слезы сдерживая, за то, что тот молчал все это время, но обещает всегда на его стороне быть и все возможное сделать, чтобы помочь ему. 

— Маленький мой, с сердечком нежным. Тем, кто на любовь не способен, никогда не понять, как кто-то может светлые чувства испытывать. Знала бы я раньше, какие дикие звери тебя растерзать пытались…

Хёнджин прижимается к ней, маленьким ребенком себя ощущая, но наконец чувствует себя в безопасности.

Он не идет в школу на следующий день. Мама объявления о сдаче квартир на другом конце города обзванивает, и Хёнджин себя виноватым чувствует. Ей ведь на работу добираться далеко будет. Но женщина только улыбается тепло, по голове его гладит и убеждает, что все в порядке. Следующий номер набирает и обещает, что, как только они переедут, найдет для сына хорошего специалиста. Хвану страшно представить, сколько на это денег уйдет. И пока он вещи неспеша, уйдя в комнату, собирает, ищет попутно, куда сам устроиться на работу может, чтобы хоть немного помочь. Чтобы не только проблемы доставлять.

Новая квартира находится через пару дней, которые Хёнджин проводит в полупустой комнате в окружении коробок. Он не может даже этой новости порадоваться нормально, хоть и убеждает себя, что теперь все будет только налаживаться. Изо всех сил в это поверить старается. Остатки вещей собирает, и слышит тихий звон. Оглядывается, на полу рядом со столом кольцо замечая.

— Малыш, — мама в открытую дверь заглядывает (он вообще теперь всегда дверь открытой держит, ему больше нечего от мамы прятать), и Хван отвлекается, тут же про аксессуар забывая, вопросительным взглядом отвечая. — Тут… В общем…

Женщина в сторону отходит и рядом с ней в дверном проеме Минхо появляется. Сердце сжимается на мгновение. Хёнджин губы поджимает и кивает парню в знак приветствия.

— Я оставлю вас, но… Хёнджин, зови если что, хорошо?

— Все в порядке, мам. Не беспокойся.

Она чуть взволнованный взгляд на Ли бросает и уходит. Ей тоже нужно вещи собирать.

— Переезжаете? — Минхо неуверенно в комнату заходит, пока Хван возвращается к своему занятию.

— Угу, — Хёнджин закрывает заполненную коробку и заклеивает ее скотчем. — Зачем пришел?

— Тебя в школе не было, и я звонил твоей маме, потому что думал, что ты не хочешь меня видеть больше. Но она сказала вчера, что я могу прийти. Было поздно, так что… я пришел сегодня.

Хван оборачивается к Ли. Рассматривает его и ни слова не произносит. Минхо в ответ смотрит с какой-то надеждой в глазах, но первым молчание прерывать не спешит.

— Я не… — наконец, с мыслями собравшись, начинает Хёнджин. — Я хочу тебя видеть, Минхо. Каждый день хочу. Но… Мне кажется, я пока не готов к этому. У меня в голове все немного запутанно. Мама сказала, что найдет психолога после переезда.

— Надеюсь, тебе правда станет лучше, — Ли неуверенно улыбается, и Хван чуть заметно приподнимает уголки губ в ответ. — И… спасибо, что не отталкиваешь меня совсем, Хёнджин.

— Я просто не могу так поступить с тобой снова. Ты этого не заслужил.

Минхо поджимает губы и отводит взгляд. Замечает что-то, чуть приподняв брови в удивлении, и проходит дальше в комнату. Хёнджин немного озадаченно наблюдает за старшим. Ли опускается на корточки у стола, а когда выпрямляется, Хван замечает у него в руках кольцо. То самое, которое тот когда-то подарил. Минхо крутит его в руках и, чуть нахмурившись, поднимает глаза на Хёнджина.

Хван долго не думает. Улыбается слабо и протягивает руку ладонью вниз. У Ли на лице вновь удивление проскальзывает. Он нежно чужую ладонь придерживает и надевает кольцо на указательный палец Хёнджина. Тот аксессуар разглядывает какое-то время, а после поднимает глаза на старшего.

— До встречи в моей новой жизни, Минхо.

— До встречи, Хёнджин, — он на чужую улыбку отвечает. — Я буду тебя ждать.