В самом же Ланьлине, как выяснилось, его никто не ждал.

      Мэн Яо, несколько часов простоявший у ворот Башни Золотого Карпа, успел лишь мельком увидеть среди роскошно одетой толпы величественную фигуру своего отца. Рядом с ним стояла женщина — его законная жена, и высокий стройный юноша — его законный сын.

      А затем Мэн Яо вновь спустили с лестницы, теперь гораздо более высокой. Он катился и катился вниз, и с каждым ударом о ступени в его тело вбивалась горькая обида. Однако, оказавшись внизу, Мэн Яо нашел в себе силы подняться на ноги и почтительно поклониться в сторону распахнутых сейчас ворот. Он не знал, видит ли отец его оттуда и смотрит ли вообще в эту сторону, но поступить иначе не мог. Это было то, что отец пожелал дать ему, и его долг как сына — принять.

      С центральной площади Мэн Яо ушел, стараясь не хромать на ушибленную ногу и сохраняя отчаянно ноющую спину прямой. Лишь затерявшись в ответвлении улочек, он позволил себе немного расслабиться и смягчить чеканный шаг. Плечи опустились сами собой: не столько от боли и унижения, сколько от осознания, что очередная… нет, самая главная матушкина мечта разлетелась на осколки. Мэн Яо отбросил свое прошлое — но не получил и будущего.

      Что ж, у него по-прежнему оставалось настоящее. Мэн Яо не нашлось места в Ланьлине, и в Юньпин возвращаться было нельзя, однако в Поднебесной оставалось еще много самых разных городов. У Мэн Яо хватало и сил, и образования, а главное — трудолюбия, чтобы попытаться начать строить свою собственную жизнь.

      Позже он поймал себя на мысли, что все-таки немного благодарен старой управительнице, которая, узнав, что «мальчишка Мэн Ши» отлично считает, усадила его вести за себя бухгалтерские книги. Она все ворчала, что хоть какой-то будет прок с того, что тот умеет обращаться с цифрами и вдобавок еще аккуратно и не без изящества выводит иероглифы. Управительница втаскивала его в свою комнату, сперва наставляя в науке счетоводства, а затем и просто оставляя его со всеми финансовыми бумагами без зазрения совести.

      Именно эта «повинность» ныне помогла Мэн Яо заработать себе на плошку риса. Он поселился в небольшом городке, в котором нашлись люди, пожелавшие, чтобы он вел их дела. Поначалу было непросто, однако Мэн Яо своим прилежанием и усердием вскоре заслужил доверие новых хозяев. К тому же он не пил, не имел буйных приятелей и не заглядывался на хозяйских дочек: ну просто образцовый старательный работник.

      Эта жизнь оказалась совсем не тем, о чем Мэн Яо мечтал когда-то. Однако она, эта жизнь, у него все еще была. В отличие от матушки: укрепившись на новом месте, он послал весточку в Юньпин, предусмотрительно адресовав ее не матушке, а Сы-Сы — и получил печальный ответ, что Мэн Ши больше нет на свете. Она умерла, когда Мэн Яо еще даже не успел добраться до Ланьлина. Сы-Сы писала, что похоронили ее достойно. В ответ Мэн Яо послал то, что успел накопить своей работой, — но получил свои деньги обратно. Сы-Сы заявила, что живым деньги нужнее, чем мертвым, поэтому пусть А-Яо не разбрасывается. Если сумеет разбогатеть, то пусть приезжает потом сам — и указала место с могилой Мэн Ши. Она же, Сы-Сы, из ивового дома уходит, потому что ее позвал замуж приличный господин. Мэн Яо поздравил ее с намечающейся свадьбой, и на этом их краткая переписка завершилась.

      А потом пришла война.

      Война влетела в их городок прекрасным бледным юношей в белоснежных одеждах. Мэн Яо шел по улице с работы, неся скромные покупки: немного риса, пару овощей — и крохотный сосуд с вином, что вручил ему сегодня благодушный хозяин за «усердную работу». В вечерних сумерках он сперва принял возникшее перед ним создание за видение или за небожителя. Мэн Яо еще не разглядел черт лица, но уже одна его высокая и статная фигура дышала таким изяществом, что сердце забилось в стремительном ритме.

      Внезапно ноги чудесного видения подкосились, юноша, пошатнувшись, проковылял последний шаг — и сполз по стене прямо на грязную землю. Стало заметно, что подол белоснежного одеяния замызган кровью.

      Где-то — пока еще вдалеке — послышались тяжелые шаги. Кто-то бежал, и явно сюда.

      Взгляд Мэн Яо, стоявшего в тени соседнего дома, вновь метнулся к светлой фигуре. Он отчего-то не сомневался, что бегут преследователи — и бегут именно за этим неземным чудом. Которое так хорошо заметно посреди серо-коричневого городского пейзажа и которое, вне всяких сомнений, уже успело потерять сознание.

      Дальнейшее ничем, помимо временного помутнения рассудка, объяснить было невозможно. Вот Мэн Яо еще вжимается в стену, привычно стараясь сохранить свою собственную спасительную незаметность — а вот он уже бесцеремонно плюхается на колени к павшему небожителю и максимально поджимает под себя его окровавленные одежды.

      Шаги становились все ближе и ближе, отдаваясь в голове тревожным набатом. Мэн Яо поспешно сорвал белую ленту, расшитую облаками, — это Лань из ордена Гусу Лань: это они носят такие ленты на лбу, их так легко по ним опознать! — прикрыл ладонью слишком роскошный для их захолустного городка гуань и впился в бледные губы отчаянным поцелуем.

      — Где?!.

      Шаги смокли совсем рядом, но Мэн Яо не смел обернуться. Второй рукой, той, что была зажата между бессознательным небожителем и стеной, он бесшумно сорвал крышку с сосуда и пролил вино на землю. Часть, кажется, попала на некогда белое ханьфу, но тому все равно предстояла усиленная стирка, зато в воздухе повис терпкий винный аромат.

      — Тьфу, развратная пьянь! — в спину Мэн Яо прилетел пинок, заставляя еще плотнее прижаться к широкой груди. — Ты гляди, прям на улице!

      — Идиот, нашел время любоваться на пьянчуг! — гневно отозвался второй голос. — Упустим Ланя — сами не так еще раскорячимся! Вперед!

      И шаги вновь загромыхали, теперь, к счастью, удаляясь. Мэн Яо, оторвавшись от чужих губ, облегченно перевел дыхание. Он поднял взгляд, наконец получив возможность по-нормальному рассмотреть лицо спасенного небожителя — самое прекрасное лицо из всех, что Мэн Яо когда-либо видел, — и только тут с ужасом осознал, что два больших широко распахнутых глаза смотрят на него в немом изумлении.

      — Я… я прошу прощения! — выпалил Мэн Яо, взвиваясь с чужих колен и низко кланяясь. — Я ни в коей мере не хотел оскорбить молодого господина…

      — Нет, нет, погодите!.. — небожитель протянул к нему руки, но почти тут же уронил их, явно обессиленный. — Вам не за что извиняться, вы спасли мне жизнь! Но вы… вы так рисковали! Вы ведь даже не знаете, кто я и почему за мною гнались.

      Эти слова были справедливыми, и самому себе Мэн Яо наверняка потом скажет то же самое и даже похлеще. Но как объяснить, что в тот момент он просто не мог поступить иначе? Впрочем, даже если бы ситуация повторилась, Мэн Яо не был уверен, что не проделал бы того же самого.

      Однако объяснить это все словами он не мог, поэтому просто покачал головой.

      — Орден Гусу Лань — оплот праведных заклинателей, — потупившись, произнес Мэн Яо. — Вы не могли совершить ничего дурного. И… и — вот!..

      Он смущенно протянул все еще на удивление белоснежную ленту с вышитыми на ней облаками. Юноша, казалось, на мгновение растерялся, но затем все же благодарно улыбнулся ему: такой светлой, такой ясной и доброй улыбкой, что у Мэн Яо что-то взорвалось в груди, а потом затопило его всего отчаянно теплым чувством. Но вскоре уголки этой улыбки дрогнули в болезненной гримасе, и Мэн Яо, спохватившись, вновь предложил свою скромную помощь.

      Если бы впоследствии кто-нибудь спросил, как он умудрился доволочь до своего дома человека, который был на голову выше и, пожалуй, почти в полтора раза тяжелее его самого — Мэн Яо не сумел бы ответить. Без сомнения, он проделал это на чистом упорстве, ибо ни физических, ни духовных сил, достаточных для этого, у него не имелось. Однако прекрасного небожителя уже не держали ноги, он был истощен и изможден, а иной помощи не предвиделось.

      Мэн Яо, задыхаясь, втащил внезапного гостя в дом и последним рывком уронил его на кровать. К тому времени тот опять потерял сознание, и теперь уже более глубоко. Пользуясь этим, Мэн Яо, отдышавшись, принялся за работу. Он разоблачил стройное, идеально сложенное тело — и ужаснулся. Некогда обладавшее нефритовой белизной, сейчас оно оказалось сплошь покрыто ранами, кровоподтеками и ожогами.

      Вздохнув, Мэн Яо принялся за работу. Он тщательно обтер бессознательное тело, обнаружив при этом, что самые страшные на вид раны уже слегка подзажили. Он читал о подобном: что сильные заклинатели способны исцеляться одной лишь мощью своего золотого ядра. Видимо, этот юноша, будучи внешне не намного старше самого Мэн Яо, хорошо продвинулся по пути самосовершенствования.

      Однако и заклинатели не были всесильны. Голод и усталость явно не способствовали самоисцелению, и сил у юноши хватило лишь на опасные для жизни раны. Оставалось лишь удивляться, как он вообще сумел так добраться до столь отдаленного от Облачных Глубин места.

      Мэн Яо позаботился о ранах и ожогах как смог. Его запасы были невелики, но самое необходимое в них нашлось. Дальше он лишь надеялся, что, поев и отдохнув, молодой заклинатель сумеет восстановиться и сам, ибо обращаться к лекарю Мэн Яо опасался. Преследователи наверняка знали о повреждениях того, за кем гнались, и, если они не совсем уж дураки, городских лекарей проверят в первую же очередь.

      Пока же, убедившись, что гость спит, Мэн Яо принялся приводить в порядок его одежду. Эта осень выдалась достаточно теплой, однако к ночи бедный дом пробирала промозглость. Мэн Яо отдал пострадавшему гостю свое единственное одеяло, однако никакой одежды на смену предложить не мог: слишком уж несопоставимы были их габариты. Верхнее ханьфу Мэн Яо лишь замочил, логично предполагая, что то понадобится нескоро, и занялся нижними одеждами. На них, пропитавшихся потом и кровью, виднелись прорехи и подпалины. Возможно, благородный господин предпочел бы их выкинуть, но ему придется удовлетвориться стиркой и штопкой.

      Мэн Яо споро застирал белье и нижний халат и развесил их сушиться. Готовить ужин не хватало уже никаких сил, и, отложив принесенные продукты на утро, Мэн Яо решил отдохнуть хотя бы до рассвета.

      Он с сомнением посмотрел на свою кровать. Гость помещался на ней с трудом: его макушка упиралась в изголовье, а ступни даже слегка выпирали с противоположного края. Еще два года назад, покидая матушку и направляясь к новой, как ему тогда казалось, светлой жизни, Мэн Яо пообещал себе, что никогда не возляжет с мужчиной. Однако по полу гуляли сквозняки, и если он устроится внизу, его спина наверняка жестоко отомстит ему утром. К тому же у Мэн Яо не было второго одеяла, чтобы хоть закутаться в него.

      В конце концов, пришел он к выводу, он обещал себе не ложиться с мужчинами в смысле «переспать». Об ордене Гусу Лань ходила только добрая молва, к тому же спасенный юноша выглядел таким ослабевшим… Вряд ли он вздумает распускать руки, а если и вздумает — Мэн Яо наверняка сможет от него отбиться.

      С такими мыслями он поспешно, чтобы не передумать, скользнул под горячий бок и натянул одеяло на них обоих. Гость занимал большую часть кровати, однако Яо удалось пристроиться на краешке. Он только и успел свернуться уютным калачиком, как провалился в сон.

      Гость оказался Лань Сичэнем, наследником ордена Гусу Лань. Оглядываясь назад, Мэн Яо не мог не усмехаться горько своему везению. Он никогда не задумывался о любви, ибо не верил в нее. Мэн Яо знал, что такое секс, видел, что такое страсть. Он читал про романтическую привязанность и понимал, что под ней подразумевают. Однако — не верил. Любовь — это наивная байка для приличных девиц и предлог для безденежных мужчин.

      Но при виде Лань Сичэня эта убежденность в Мэн Яо поколебалась. Лань Сичэнь был прекрасен и идеален настолько, что, если бы имелась возможность просто сидеть рядом и любоваться на него, Мэн Яо воспользовался бы ею. Слышать его голос, видеть улыбку, ощущать касание сильных рук — этим можно было бы наслаждаться вечно.

      Но Лань Сичэнь был наследником ордена, а это означало, что он, вне всяких сомнений, давно обручен с какой-нибудь пристойной молодой госпожой. А даже если вдруг и нет, то наверняка его родные уже подбирают ему такую. Мэн Яо совершенно ничего не светило — и от этого становилось до странности… легко. Ему не придется предавать себя, как он уже однажды предал свою мать. Не придется выбирать между этим странным тянущим в груди чувством и собственными убеждениями. Лань Сичэнь был возвышенно недосягаем — настолько, что стремиться к подобной вершине было бесполезно и бессмысленно.

      И потому Мэн Яо не глупил. Он шутил с молодым господином, готовил ему еду и штопал его одежду, слушал рассказы об орденской жизни и читал спасенные книги. Лань Сичэнь был открыт и добр, не брезговал общением с простым мальчишкой. Они почти подружились, и Мэн Яо ценил эту почти настоящую дружбу куда больше эфемерной и совершенно невозможной любви.

      Лишь однажды его сердце мучительно затрепыхалось, когда Лань Сичэнь, наблюдавший за тем, как штопают рукав, порванный им же в неудачной попытке постирать верхнее ханьфу, шутливо бросил:

      — Из тебя вышла бы прекрасная жена, А-Яо!

      Он тут же смутился, очаровательно порозовев ушами, и торопливо пробормотал:

      — Ох, прости! Я вовсе не хотел оскорбить тебя! Я…

      Лань Сичэнь окончательно смешался, и Мэн Яо, подавив нелепое чувство, так неуместно расцветшее у него в груди, безмятежно улыбнулся ему:

      — Я не обиделся, господин Лань. Таким людям, как я, не прожить без простых умений. Пока я не женюсь, готовить, стирать и шить для меня некому.

      Возможно, ему показалось, но в глазах Лань Сичэня на мгновение мелькнула печаль. Однако затем улыбка вновь вернулась на красиво очерченные губы, и разговор плавно перетек на другие темы.

      Лань Сичэнь выздоравливал. Вэни убрались из города, и Мэн Яо начал осознавать, что скоро он вновь останется один. Эта мысль, в первый момент ужаснувшая, затем подействовала успокаивающе. Так правильно, так все и должно было быть. Их встреча с главой Лань — Мэн Яо на днях услышал о смерти Цинхэн-цзюня и о том, что Лань Сичэнь перестал быть только лишь наследником, — была случайностью. Мэн Яо читал, что война иногда загадочным образом переплетает судьбы людей, которые в мирной жизни ни за что бы не встретились, и понимал, что их с Лань Сичэнем пути разойдутся, чтобы никогда больше не сойтись.

      Хвататься за то, что тебе не принадлежало и принадлежать не могло, очень глупо, а Мэн Яо глупым не был. Он просто старательно запоминал черты безупречно прекрасного лица Лань Сичэня и надеялся, что иногда тот станет заглядывать в его сны. Днем у Мэн Яо совершенно не было времени на подобные переживания, а по ночам — отчего бы и не помечтать? Матушка всегда говорила, что мечтать необходимо, чтобы не скатиться в обыденность.

      — А-Яо, — перед самым уходом обратился к нему Лань Сичэнь.

      Он выглядел чуть неловким и оттого еще более очаровательным. Мэн Яо с удовольствием запомнил его и таким.

      — А-Яо, — собравшись с духом, повторил Лань Сичэнь. — Я так и не спросил, но… У тебя ведь есть золотое ядро! Почему ты не хочешь быть заклинателем?

      Мэн Яо безмятежно улыбнулся.

      — Я хотел, — не стал скрывать он. — Однако этот ничтожный — незаконнорожденный отпрыск. Отец не пожелал принять меня в своем ордене, а чужим я тем более не нужен. К сожалению, я слишком поздно узнал, во сколько положено начинать обучение адептам, — и опоздал. На то, чтобы стать бродячим заклинателем-одиночкой, моих скромных способностей и весьма разрозненных знаний не хватит — разве что каким-нибудь шарлатаном. Однако это недостойно по отношению к людям, которые рискнут обратиться ко мне за помощью.

      — Ты благородный человек, А-Яо, — ответная улыбка Лань Сичэня была теплой и светлой, отражающейся в его глазах. — Я бы с радостью пригласил тебя в наш орден, но…

      Улыбка его пригасла и стала печальной и немного виноватой.

      — Но я даже не знаю, что происходит с моим орденом сейчас, — закончил он с горечью. — Не знаю, выстояло ли в том огне хоть что-нибудь, или Облачные Глубины теперь покрыты пеплом. Ты рассказал мне о смерти отца, но до сих пор неизвестно, что с моими братом и дядей.

      — Не волнуйтесь, — мягко произнес Мэн Яо, склоняя голову. — Я уверен, что в данном случае отсутствие новостей — это хорошие новости. Вэни не устояли бы раструбить по всей Поднебесной, если бы им удалось уничтожить один из великих орденов. И о смертях членов главной ветви кричали бы на каждом углу. Вам есть куда возвращаться. А обо мне — не беспокойтесь. Хорошего заклинателя из меня уже не выйдет, но счетовод я, как утверждают мои хозяева, неплохой.

      Теперь улыбка Лань Сичэня стала походить на солнце, выглянувшее из-за туч.

      — А знаешь, — произнес он вдруг, — я, кажется, придумал! У меня есть хороший друг. Он честный и благородный человек, для которого не важно происхождение его людей. Он сильный воин и готов принимать всех, кто желает познать науку сражений. Однако мне известно, что он не очень-то хорошо управляется с делами, и тут его выдающиеся воины ему не помощники. А-Яо, ты не хочешь попытать счастья в ордене Не?