Цзинь Гуанъяо и Лань Сичэнь прекрасно провели время. Несколько ночных охот, совместные завтраки, обеды и ужины, работа в четыре руки — и долгие, долгие ночи наедине. Трудно было представить себе что-либо более целомудренное, нежели эти ночи, но каждая из них драгоценной жемчужиной нанизывалась на нити души Цзинь Гуанъяо.

      Расставание всегда таило в себе грусть, но на этот раз имелся хороший повод не расстраиваться: приближался Совет кланов, и Лань Сичэнь, ненадолго отбывший обратно в Облачные Глубины, вскоре должен был вернуться. Цзинь Гуанъяо растворился бы в своем ожидании, если бы не череда возмутительных событий.

      Рассказ Лань Сичэня о демонической руке показался ему тревожным — и не зря. Не успел Лань Сичэнь уехать, как появился изрядно потрепанный Су Шэ, которого Цзинь Гуанъяо все же нашел время отправить для проверки остальных мест захоронения, и доложил о разоренных тайниках и о гибели Сюэ Яна. Он отчитывался от своих провалах, низко склонившись и слегка ссутулившись, похожий на провинившуюся собаку.

      Цзинь Гуанъяо в который раз ощутил раздражение. Он бы, возможно, ничего не заподозрил, если бы не невольный опыт с Мо Сюаньюем. Су Шэ не обладал легкомысленной непосредственностью этого отпрыска Цзинь Гуаншаня, но смотрел на своего покровителя точно так же. И, несомненно, вожделел того же. Цзинь Гуанъяо совершенно нечего было ему дать — даже если бы он желал этого — однако от подобной преданности он отказываться не собирался. Су Шэ умел держать и свои руки, и свой язык при себе, и достаточно было лишь делать вид, что все пламенные взгляды остаются непонятыми.

      Все-таки, несмотря ни на что, Су Шэ был бесконечно верен и даже умудрялся быть полезным. Вот и сейчас, упустив почти половину тела проклятого трупа, он все же в последний миг вырвал из-под носа Ханьгуан-цзюня Тигриную печать. Цзинь Гуанъяо долго рассматривал принесенный ему трофей, а затем тяжело вздохнул. Он не был пессимистом, но судьба редко делала ему подарки. Главным достоинством Тигриной печати для Цзинь Гуанъяо было то, что она не досталась его противникам, но использовать ее самому ему отнюдь не улыбалось.

      Это будет самый крайний случай — ибо подобное уже не скрыть и не спрятать. Цзинь Гуанъяо не хотелось даже думать, как отнесется к нему Лань Сичэнь, если узнает, что он держал в своих руках.

      Значит, нужно было всего лишь, чтобы Лань Сичэнь никогда этого не узнал.

      Тот, кого привели в Башню Золотого Карпа братья Лань, совершенно точно не был Мо Сюаньюем.

      Цзинь Гуанъяо отлично знал своего младшего сводного брата, а еще — прекрасно разбирался в людях. И если сам он от рождения обладал способностями к лицедейству, которые жизнь лишь отточила, то Мо Сюаньюй был простодушен и наивен. От него можно было ожидать все еще влюбленного взгляда, обиженного, даже — на крайний случай — торжествующего, ведь все-таки он вернулся в место, откуда его изгнали, с одним из самых желанных мужчин Поднебесной…

      В общем, взгляд Мо Сюаньюя мог быть каким угодно, но только не равнодушным. Он скользнул по Цзинь Гуанъяо так, словно видел его впервые в жизни. Или, по меньшей мере, прежние встречи не отложились в его памяти. Сам Цзинь Гуанъяо с успехом мог бы изобразить подобное равнодушие, если бы пожелал, — но только не порывистый и открытый Мо Сюаньюй!

      Даже если бы Цзинь Гуанъяо не обратил внимания на рассказ Су Шэ, то сейчас самое время было присмотреться к «братцу». Взят под покровительство Лань Ванцзи и выводит из себя главу Цзян — это давало пищу для определенных размышлений. Прославленный Ханьгуан-цзюнь не мог бы не разглядеть демона или темную тварь, захвативших тело человека, — значит, его полностью устраивало подобное наполнение сего бренного тела.

      У Цзинь Гуанъяо были соображения, как проверить свою догадку, но, к сожалению, в первый день приема у него совершенно не осталось на это времени. Он закрутился с гостями, а затем его отвлек Не Хуайсан. Цзинь Гуанъяо спустя столько лет уже перестал вздрагивать, когда тот — худощавый, но отчего-то весьма увесистый — обнимал его и припадал к груди. Не Хуайсан был еще безобиднее Мо Сюаньюя: у него, похоже, вообще ни на кого не стояло, и он никого не вожделел. Это было огромным облегчением: Цзинь Гуанъяо казалось несколько утомительным, что практически все мало-мальски близкие знакомые его желают в том или ином виде. Было ли это специфическим наследием Цзинь Гуаншаня, который, как ни крути, а все же обладал мощной сексуальной харизмой, или Мэн Ши, когда-то способной покорять мужчин, даже не глядя на них, — Цзинь Гуанъяо не знал. Возможно, ему просто не повезло оказаться ребенком двух таких притягательных людей, невольно отхватив себе двойную долю подобной столь нежеланной привлекательности.

      Конечно, оставался еще Лань Сичэнь, который в своем целомудрии не желал уложить своего младшего названого брата в постель — однако он сам будил в Цзинь Гуанъяо низменные желания. Поэтому… Поэтому — да, из всех знакомых Не Хуайсан был самым безопасным.

      Именно его, такого безопасного и безобидного, они с Лань Сичэнем дружно утешали, когда появилась перепуганная служанка и пробормотала что-то о том, что госпоже Цзинь срочно необходимо увидеть мужа. Цзинь Гуанъяо успел увидеть, как Лань Сичэнь отводит взгляд, едва заметно поджимая губы, но особо протяжный всхлип Не Хуайсана его отвлек.

      — Это наверняка какая-то мелочь, — поспешил успокоить друзей Цзинь Гуанъяо. — Однако А-Су всегда так беспокоится, когда у нас много гостей. Я отойду ненадолго и все улажу. А-Сан, не волнуйся, все твои проблемы решаемы. Я лично займусь ими после Совета. А пока выпейте с эргэ чая.

      Он пододвинул поближе к Не Хуайсану тарелку с его любимыми пирожными, и тот, икнув от слез, послушно взял одно. Лань Сичэнь тут же потянулся к чайнику, и Цзинь Гуанъяо благодарно улыбнулся ему.

      Цинь Су ждала его в малом кабинете в Благоуханном Дворце. Увидев ее, Цзинь Гуанъяо удивленно сморгнул. Совсем недавно на банкете она выглядела цветущей и веселой, однако сейчас побледнела и казалась растерянной.

      — А-Су, что случилось? — мягко обратился к ней Цзинь Гуанъяо. — Неужели тебя кто-то обидел?

      Цинь Су не отвечала ему некоторое время, лишь смотрела широко распахнутыми и словно бы остекленевшими глазами.

      — Скажи мне, что это неправда, — прошептала она вдруг непослушными губами. — Скажи, что это ложь.

      — Это неправда, — послушно повторил Цзинь Гуанъяо. — Это ложь. Что еще ты хочешь от меня услышать?

      В лицо ему прилетела сложенная в несколько раз бумага.

      — Ты все еще будешь утверждать, что это ложь? — резко повысив голос, воскликнула Цинь Су. — Как ты можешь говорить такое?!

      — Ты попросила меня, — все тем же спокойным голосом произнес Цзинь Гуанъяо. — Зачем же мне спорить с тобой? А-Су, мы столько лет прожили как добрые супруги — стоит ли спустя одиннадцать лет прекрасного брака начинать скандалить?

      — Скандалить? — в глазах Цинь Су задрожали слезы. — Ты подарил мне сына! Моего чудесного, славного, милого мальчика! А потом отнял его? За что?

      Цзинь Гуанъяо торопливо впился взглядом в письмо, жадно впитывая столбец за столбцом. Он искал там самое страшное — и отчаянно боялся это увидеть. Однако в письме говорилось лишь про то, что они с Цинь Су — брат и сестра, а их дитя, плод отвратительно инцеста, было убито Цзинь Гуанъяо, дабы скрыть позор.

      От облегчения Цзинь Гуанъяо негромко рассмеялся и тут же получил пощечину от Цинь Су.

      — Ты смеешься? Ты считаешь, что это смешно? — Цинь Су пришлось привстать на цыпочки, чтобы заглянуть ему в глаза на равных. — Я всегда знала, что ты не любил его, что он был для тебя чужим, — но ты отдал его мне! Зачем ты убил моего сына?!

      — А-Су… — Цзинь Гуанъяо устало вздохнул. Вот почему рядом с Лань Сичэнем он всегда полон сил, но стоило уйти из-под влияния этого неземного света, как сразу вся тяжесть после долгого и насыщенного дня легла ему на плечи? — Ты должна понимать… А-Сун рос… и в нем стали проявляться определенные черты. Прошло бы совсем немного времени — и он выдал бы нас. Ты бы предпочла, чтобы он стал нашим позором?

      Все время, пока он говорил, Цинь Су как заведенная качала головой.

      — Нет… Нет, нет, нет! — повторяла она на все его слова. — Такого бы не произошло! Я укрыла бы его, уберегла…

      — Если тебе безразлична своя судьба, — уже холоднее произнес Цзинь Гуанъяо, — то что насчет меня? Неужели все то, что я вытерпел, ничего не стоит по сравнению с ним? Почему его жизнь должна была быть оплачена моей честью? Или и ты тоже считаешь, что чести у меня нет и быть не может?

      — Я всегда уважала тебя, — прошептала Цинь Су. — Я всегда думала, что ты очень сильный и очень достойный человек. Мне наплевать на то, что мы родные по крови — ты столько лет и так был для меня родным. Но убить ребенка!.. Ты все же довершил то, что хотел сделать в ту ночь, — хотя в этом уже не было никакой необходимости. Ты не человек, Цзинь Гуанъяо, ты монстр!

      Она снова замахнулась на него, и Цзинь Гуанъяо ничего не оставалось, как, поднырнув под ее руку, нажать на акупунктурную точку на ее шее. Драться с женщинами он считал ниже своего достоинства. Тело Цинь Су тут же обмякло, и Цзинь Гуанъяо подхватил ее, не дав упасть на пол.

      Ему срочно требовалась Чун Фэй. Та, скорее всего, тоже будет не восторге от его действий — но в истерику впадать точно не станет. Она никогда не любила А-Суна так, как Цинь Су, в которой, видимо, все же жила страстная жажда материнства. Она не решилась бы отдаться мужчине сама, и потому с благоговейной благодарностью приняла ребенка, которого Цзинь Гуанъяо, едва родив, с отвращением от себя отбросил. Цинь Су отдавала малышу все свое время, качала его, играла с ним, гуляла. Она полюбила его так, как могла бы любить родного сына, — и Цзинь Гуанъяо с облегчением вздохнул. Его вполне устраивало то, что количество дел, сперва сваливаемых на него отцом, а впоследствии и взятых на себя добровольно в качестве главы ордена, позволяло ему видеться с семьей лишь изредка. Цзинь Гуанъяо заходил в детскую ненадолго, похлопывал ладонью по макушке с темным хохолком, хвалил здоровый вид ребенка — и стремительно уносился вершить судьбу родного ордена, а затем и всех прочих орденов.

      Возможно, именно поэтому лишь через пару лет Цзинь Гуанъяо неожиданно осознал, что вид А-Суна чересчур здоровый. Он и родился весьма крупным — таким большим, что Цзинь Гуанъяо только диву давался, как такое чудовище вообще в нем поместилось, — однако затем он продолжил стремительно расти. В свои два года А-Сун не сильно уступал А-Лину, который был на три года его старше! Высокий для своих лет, крепенький бутуз с крупными кулаками, А-Сун весьма уверенно топал по дорожкам, а садясь Цзинь Гуанъяо на ногу, полностью отдавливал ее.

      Цинь Су была миниатюрна, стройна и изящна. Цзинь Гуанъяо среди мужчин-заклинателей являлся самым невысоким и казался по-мальчишески тонким. А-Сун рядом с ними выглядел чужеродно, а стоило присмотреться к его лицу, как непохожесть на «родителей» становилась и вовсе очевидна. Цзинь Гуанъяо не мог бы поручиться головой, однако ему казалось, что чем больше рос А-Сун, тем отчетливее и отчетливее становилось его сходство с Не Минцзюэ.

      Это было катастрофой. Пока еще А-Сун жил в женских покоях и с ним возились в основном Цинь Су и Чун Фэй, его внешность не слишком привлекала внимание. Однако пройдет всего несколько лет, и мальчика увидят взрослые мужчины: те, кто хорошо помнили уже, к счастью, покойного, но оставившего о себе яркую память Чифэн-цзуня. И с этого дня Цзинь Гуанъяо будет ожидать в лучшем случае позор, ибо пойдут слухи, что жена изменяла ему и вся ссора названых братьев являлась банальной ревностью, а в худшем — разоблачение.

      Мальчик должен был исчезнуть.

      Накануне Цзинь Гуанъяо провел с ним целый день, вызвав шквал умиления у Цинь Су и понимающую усмешку у Чун Фэй. Он даже взял А-Суна на руки, чего никогда прежде не делал. Ребенок что-то радостно залепетал на своем детском языке: он с подозрительностью относился к чужим, но Цзинь Гуанъяо, несмотря на редкость его визитов, отчего-то всегда признавал «своим». Вот и сейчас он беззаботно начал играться завязками ушамао, улыбаясь во все свои двадцать маленьких, но жемчужно-белых зубов.

      А Цзинь Гуанъяо смотрел в его темные, такого знакомого разреза глазенки, и впервые в жизни чувствовал, что не может выдавить из себя улыбку в ответ. На его руках сидело мерзкое отродье с лицом негодяя, паразит, девять месяцев пивший из него все соки, монстр, который, вылезая, разорвал его плоть. Увесистая связка взрывчатки, заложенная под тщательно возведенное здание его спокойствия и благополучия.

      Сглатывая комок, вставший в горле, Цзинь Гуанъяо наклонился тогда и сделал то, чего никогда ранее не делал: осторожно коснулся губами нежной и гладкой кожи на безоблачном лбу своего сына.

      Той же ночью на Башню Золотого Карпа было совершено нападение, и маленького Цзинь Жусуна больше не стало.