Считается, что мужчин красят ум, сдержанность и чувство собственного достоинства, сохраняемого при любых обстоятельствах.
Если принять это за истину, то единственным красивым мужчиной в храме Гуаньинь являлся Лань Сичэнь. Не то чтобы это оказалось для Цзинь Гуанъяо неожиданностью, однако, наблюдая за поведением всех остальных, он лишний раз убеждался в правильности своего мнения.
Вспыльчивого и своенравного А-Лина не стоило брать в расчет вовсе: он еще не мужчина и даже не юноша, а просто капризный мальчишка. Глава Цзян недалеко ушел от их племянника, просто возраст и грозная внешность помогали ему лучше прятать свою натуру. Однако сейчас она вырвалась на свободу, и Цзян Ваньинь истерил не хуже А-Лина. Вэй Усянь и даже Лань Ванцзи периодически выпадали из той реальности, в которой находились, и проваливались в какой-то собственный мир влюбленных кроликов.
Ах да, и еще всхлипывающий и причитающий Не Хуайсан.
Цзинь Гуанъяо с трудом подавил в себе желание закатить глаза и уйти, хлопнув дверью и оставив эту взбалмошную компанию выяснять отношения между собой. К сожалению, он все равно не мог поступить так, пока останки его матери оставались не извлеченными на свет, и потому приходилось лишь терпеть, наблюдая за разворачивающимся балаганом.
Впрочем, даже на балаган смотреть было проще, чем натыкаться на равнодушный взгляд Лань Сичэня. Цзинь Гуанъяо уже отчаянно жалел, что не оставил его в Башне Золотого Карпа: он даже обиду или упреки принял бы лучше, чем эту холодную отстраненность. Зачем он решил рискнуть и взять Лань Сичэня с собой в храм? Неужели только затем, чтобы увезти с собой память об отчуждении — заслуженном, но, увы, от этого не менее горьком?
Цзинь Гуанъяо, казалось, отвлекся лишь на мгновение, но Вэй Усянь, умудрившийся оторваться и от обжиманий с Лань Ванцзи, и от препирательств с Цзян Ваньинем, внезапно что-то сделал, и из глубин подвалов храма полезли мертвецы. Отбить их нападение не составило труда, однако Вэй Усянь раскрыл миру еще одну его темную тайну. Цзинь Гуанъяо, не сдержавшись, скривил губы. Еще одну — и только. Пожалуй, мир и без того знал о Цзинь Гуанъяо уже достаточно много, чтобы переживать о подобной мелочи.
Куда более весомым было то, что его лишили меча. К Лань Сичэню вернулись силы, а почти все сторонники Цзинь Гуанъяо оказались повержены силой припрятанного неизведанным врагом яда.
Цзинь Гуанъяо умел бороться, но он не был подвержен бестолковой упертости. Победа ценна только для живого, а жизнь дороже почти любых унижений. Быть может, господам, родившимся знатными и почитаемыми, это и невдомек, однако Цзинь Гуанъяо слишком хорошо усвоил подобную истину. Для него не составило труда бухнуться на колени и обратиться к единственному человеку, в чьи добродетели он все еще верил.
— Эргэ, — позвал он так мягко, как только смог выдавить из своего пересохшего горла. — Прости меня. Я заигрался — и проиграл. Я признаю это. Для меня больше нет места ни на посту Верховного Заклинателя, ни на посту главы ордена Цзинь. У меня не осталось верных мне людей, и Тигриную Печать я давно уничтожил, ибо, как ты знаешь, темное заклинательство никогда не привлекало меня. Эргэ, в память о нашей дружбе, обо всем, что я когда-то сделал для тебя, — прошу, ответь мне лишь одним благодеянием. Отпусти меня! Я уеду за море и больше никогда не вернусь в Поднебесную, обещаю тебе!
Он должен был склониться сейчас как можно ниже, и Цзинь Гуанъяо уже почти начал поклон, когда неосторожно вскинул взгляд и встретился с глазами Лань Сичэня. В них, покрасневших, усталых и почти больных, мелькнуло какое-то странное чувство, которое едва не прижало Цзинь Гуанъяо к полу. На мгновение его охватил ужас, что Лань Сичэнь, не дожидаясь никакого суда, пронзит его своим мечом тут же на месте, однако тот не пошевелился, даже чуть опустил веки, и Цзинь Гуанъяо поспешил завершить поклон.
— Мы уже решили, что тебе незачем называть меня братом, — обычно мелодичный голос Лань Сичэня сейчас прозвучал глухо. — После всех твоих преступлений, одно из которых ужаснее другого…
Он осекся, словно ему не хватило воздуха, и горло самого Цзинь Гуанъяо будто перехватила ледяная рука. Что бы в его жизни ни творилось, какое бы отчаянье на него ни накатывало, Лань Сичэнь всегда являлся его якорем. Его так хотелось сделать своим, но это было совершенно невозможно. Лишь братские узы казались достаточно целомудренными, чтобы Цзинь Гуанъяо рискнул протянуть свою руку к Лань Сичэню.
И сейчас, когда решалась его судьба, Лань Сичэнь отказывался от него. Больно почти не было — за свою жизнь Цзинь Гуанъяо привык к боли, — было лишь сосущее ощущение пустоты.
Цзинь Гуанъяо заставил себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. Он справится — он всегда и со всем справлялся. Вся его жизнь — сплошное доказательство того, что невозможного не существует. Правдой или ложью, прямым путем или обходным, силой или хитростью — он всегда избегал самого страшного: смерти.
Сердце Цзинь Гуанъяо еще продолжало причитать, что Лань Сичэня все же стоило оставить в Башне Золотого Карпа, чтобы не видеть напоследок этого отрешенного взгляда и не слышать этих горьких слов, однако разум заглушал эти жалкие всхлипы, утверждая, что Лань Сичэнь — его единственный шанс на спасение. Только к нему в этой компании обиженных эгоистичных людей он и мог теперь взывать.
— У меня не было другого выхода, — покаянно вздохнул Цзинь Гуанъяо. — Я получил письмо…
Он мог бы говорить гладко даже, пожалуй, с петлей на шее, однако сейчас умышленно делал паузы. Его голос подрагивал в нужных местах, время от времени прерываясь на глубокие вдохи. Цзинь Гуанъяо перестал держать маску превосходства на своем лице, позволив проступить на нем накопившейся за последние дни усталости. Он выглядел жалко и испытывал от этого отвращение к самому себе, но он мог перетерпеть это.
— Ты действительно знал, что Цинь Су — твоя сестра?
Этот вопрос Лань Сичэня заставил Цзинь Гуанъяо сбиться по-настоящему.
— Я узнал об этом только накануне свадьбы, — осторожно ответил он. — Эргэ… Глава ордена Лань, ты же понимаешь, что в таких условиях ничего нельзя успеть предпринять! К тому же… к тому же мы ждали ребенка…
Вэй Усянь негромко хмыкнул, чем невольно привлек внимание Цзинь Гуанъяо. Он бросил в сторону Старейшины Илина косой взгляд и успел заметить, как брови того на мгновение приподнялись в изумлении.
— Т-ты!.. — Лань Сичэнь впервые на памяти Цзинь Гуанъяо запнулся на слове, выглядя по-настоящему оскорбленным. — Ты опустился даже до того, чтобы возлечь с девушкой до свадьбы!
— Э-э-э… Цзэу-цзюнь, — неожиданно вмешался Вэй Усянь. — Я понимаю, что ваш орден чересчур добродетелен, и три… то есть да, уже четыре тысячи правил обязывают… Но не думаю, что стоит так уж осуждать молодых людей. Пожалуй, как раз в этом случае Ляньфан-цзунь поступил вполне благородно.
— Молодой господин Вэй!.. — Лань Сичэнь обернулся к Старейшине Илина в изумлении. — Вы защищаете А… главу ордена Цзинь?
Лань Ванцзи тоже посмотрел на своего возлюбленного с укоризной, но Вэй Усянь лишь обезоруживающе улыбнулся. Странно было видеть такую широкую и открытую улыбку на лице Мо Сюаньюя, но Цзинь Гуанъяо усилием воли отогнал неуместные воспоминания.
— Дело молодое, — повторил Вэй Усянь. — И к тому же — ребенку по-любому нужен был отец.
— Вот только очень скоро этого ребенка не стало, — вмешался в разговор Цзян Ваньинь. Он мрачно хмурился, придерживая за шкирку А-Лина. — Этот ублюдок не побрезговал избавиться от собственного сына.
На это Цзинь Гуанъяо промолчал. Цинь Су выразилась гораздо больнее — и он пережил это. Слова постороннего человека и вовсе не должны были волновать его. И тугой комок, сжавшийся внизу живота, не имел к реплике Цзян Ваньиня ни малейшего отношения.
Цзинь Гуанъяо только обрадовался, когда разговор перешел на брата и отца. Цзинь Цзысюань не будил в нем никаких эмоций, а Цзинь Гуаншаня он продолжал ненавидеть и спустя столько лет. Это была опасные обвинения с точки зрения окружающих, но здесь Цзинь Гуанъяо хотя бы не было больно, его душа не ощущала тяжести.
К тому же ошеломленные спокойным признанием в отцеубийстве заклинатели на мгновение потеряли бдительность, и Цзинь Гуанъяо в стремительном броске перехватил инициативу. Доброта Лань Сичэня не имела границ, однако воспитание его ордена и впрямь было весьма строгим. Наедине — возможно — Цзинь Гуанъяо и сумел бы его разжалобить, однако рядом с холодным Ханьгуан-цзюнем эти шансы стремительно таяли. После того, как Вэй Усянь ни с того ни с сего выказал небольшую поддержку хоть какому-то поступку Цзинь Гуанъяо, Лань Ванцзи ополчился на него еще больше.
Поэтому, пользуясь моментом, Цзинь Гуанъяо решил взять инициативу в свои руки. К счастью, А-Лин был еще недостаточно высоким и не слишком тяжелым: на него, в отличие от взрослых заклинателей, сил у Цзинь Гуанъяо вполне должно было хватить, даже учитывая обожженную ядом левую руку и открывшуюся рану на животе.
— Я не собираюсь причинять вреда А-Лину, — мягко произнес Цзинь Гуанъяо, держа натянутую струну у горла племянника. — Я просто беспрепятственно покину это место, а когда окажусь в безопасности, отпущу его.
— Эй, разве ты не должен быть нежнее? — не к месту высунулся Вэй Усянь.
— Разве я не нежен? — искренне удивился Цзинь Гуанъяо. На шее А-Лина выступило всего несколько кровавых капель — и то только потому, что мальчик неловко дернулся в его руках. — А-Лин — мой племянник, я всегда заботился о нем. С удовольствием бы делал это и дальше, однако обстоятельства вынуждают нас расстаться. Что плохого в том, что А-Лин всего лишь немного проводит своего дядю?
Ему явно собирались что-то ответить, однако двери храма в который раз за этот вечер содрогнулись, и внутрь влетели два лютых мертвеца.
При виде Не Минцзюэ у Цзинь Гуанъяо все внутри похолодело. Прежний глава ордена Не был уже давно мертв, однако при виде того, как стремительно приближается к нему массивное тело, спина Цзинь Гуанъяо покрылась липким потом, а к горлу подступила дурнота. Его руки затряслись, а вместе с ними задрожала и зажатая в них струна. Совсем рядом что-то сверкнуло, и Цзинь Гуанъяо, неожиданно для самого себя взвизгнув, оттолкнул ближайшее к нему тело и стремительно отскочил в сторону.
Бичэнь пролетел буквально в волоске от головы отпихнутого А-Лина, но Цзинь Гуанъяо этого уже не видел. Он отступал от надвигающейся на него фигуры Не Минцзюэ, не чувствуя под собой ног и не в силах отвести от него широко распахнувшихся глаз. Прошло добрых двенадцать лет, но бессильный страх вернулся, словно это было лишь вчера.
— Нет-нет-нет-нет!!! — почти беззвучно бормотал Цзинь Гуанъяо, чувствуя себя загнанной в угол мышью. — Только не снова, только не снова!..
Он не видел сражения между лютыми мертвецами, не слышал мелодии Лебин. Он едва мог вздохнуть, задыхаясь тяжелым от запаха крови воздухом. Даже не понимая, что это его собственная кровь из толком не закрывшейся раны, Цзинь Гуанъяо каким-то безотчетным движением прикрыл ладонью свой живот и чуть согнулся, чувствуя боль не в разрезе, а ниже, там, где располагалось то, что ему было совершенно не нужно.
Лань Сичэнь и Лань Ванцзи играли дуэтом успокаивающую мелодию, и все же Не Минцзюэ сопротивлялся ей. Отмахиваясь от заклинателей, словно от надоедливых мух, он лишь чудом не задел их, и тогда вмешался Вэй Усянь. Он почти заманил Не Минцзюэ в сторону, в тот угол, где стоял пустой гроб, когда вопль Не Хуайсана прервал практически удачно завершившийся маневр.
Цзинь Гуанъяо следил за передвижениями Не Минцзюэ, одновременно пытаясь пробудить свой разум от ступора. Надо было срочно соображать, что делать дальше и какие еще возможности у него остались, но паника — во второй раз за всю жизнь! — не давала Цзинь Гуанъяо мыслить рационально. Того, что произошло между Не Хуайсаном и Су Шэ, он не заметил вовсе, лишь в последний момент осознав, что Су Шэ вступился за него, пытаясь бороться до конца.
Выступать против подобной силы было отчаянно храбро и отчаянно глупо. Цзинь Гуанъяо первым высмеял бы подобную жертвенность, но сейчас она была направлена на его благо. Су Шэ всегда у него рождал лишь чувство снисходительности, однако теперь Цзинь Гуанъяо был ему по-настоящему благодарен. Жалеть он мог лишь об одном: что белая фигура, загораживающая его от грозной силы Не Минцзюэ, не появилась двенадцать лет назад.
И все же жертва Су Шэ оказалась напрасной. Не Минцзюэ смел его, словно бумажную куклу со стола. С онемевших навеки губ не успело сорваться ни крика, ни стона, и внутри Цзинь Гуанъяо все вновь сжалось. Кажется, только что умер человек, последний из весьма немногих, кто любил его бескорыстно и не требовал за свою любовь ничего взамен. Верный себе, Цзинь Гуанъяо на мгновение ощутил острую жалость к себе, и все же он мысленно пообещал почтить память Су Шэ, если ему каким-нибудь чудом удастся выбраться из этой преисподней.
Вновь зазвучали звуки флейты — на сей раз не сяо, а дицзы. Ее темная власть оказалась сильнее, чем праведные напевы ордена Лань, вынудив тело Не Минцзюэ покориться. Вэй Усянь все же довел лютого мертвеца до гроба и, опрокинув его туда, запечатал собственной кровью.
Рядом что-то запричитал Не Хуайсан, однако Цзинь Гуанъяо его уже не слышал. В ушах у него шумело, а ноги окончательно перестали держать. Цзинь Гуанъяо съехал по стене на пол и непроизвольно подтянул колени к груди. Рана на его животе вновь заныла, но он почти не чувствовал ее, ощущая лишь мерзкое жжение ниже.
Где-то на краю его немного расфокусированного зрения колыхнулся подол ханьфу — неестественно-белый, учитывая то, насколько все вокруг было заляпано кровью. Цзинь Гуанъяо попытался сосредоточиться на этой белизне, но получалось плохо. Его трясло и мутило, и вместо стройных собранных мыслей в голове Цзинь Гуанъяо панически носилась лишь одна: как бы его не стошнило прямо под ноги Лань Сичэню.
— Эй! — голос Мо Сюаньюя прозвучал так мягко, что Цзинь Гуанъяо с трудом вспомнил, что тот принадлежит сейчас Вэй Усяню. — Он больше не тронет тебя, не надо так дрожать!
Неимоверным усилием воли Цзинь Гуанъяо все же заставил себя собраться и вскинул голову. Его губы искривились в усмешке, так не похожей на его обычную улыбку, и он с силой вытолкнул из себя:
— Как и я уже больше не трону его, верно?
Как оказалось, Вэй Усянь пристально смотрел прямо на его живот, который Цзинь Гуанъяо, сам того не замечая, прикрывал всеми своими конечностями. Все еще рвано усмехаясь, Цзинь Гуанъяо высвободил одну трясущуюся руку и продемонстрировал окровавленные пальцы. Однако Вэй Усянь лишь покачал головой.
— Ляньфан-цзунь, ты убил его за это, не так ли?
Цзинь Гуанъяо вновь охватил неестественный холод — теперь уже не липкий, но пронизывающий. Во взгляде Вэй Усяня было столько понимания и даже какого-то нелепого сочувствия, что Цзинь Гуанъяо почти против собственного желания вспомнил, что совсем недавно тот у него на глазах продемонстрировал свои способности к Сопереживанию.
Вэй Усянь слишком много знал.
Руки Цзинь Гуанъяо сами собой зашарили по полу в поисках хоть какого-нибудь оружия, пока сам он по-прежнему не сводил взгляда с сосредоточенного лица Вэй Усяня. Каждый мужчина, узнавший его тайну, должен был умереть — и Цзинь Гуанъяо уже не беспокоило, что в нынешних условиях это, возможно, станет последним, что он успеет сделать.