Цзинь Гуанъяо, не отдавая себе отчета, продолжал ощупывать пол руками, но так ничего и не сумел обнаружить. Поблизости не находилось даже канделябра, о чем Цзинь Гуанъяо отчаянно пожалел, не будучи, впрочем, уверенным, что смог бы поднять его в своем нынешнем состоянии.

      Мягкий, едва ли не заботливый взгляд Вэй Усяня ничуть не успокаивал. Цзинь Гуанъяо некуда было хотя бы отползти: он и так опирался спиной о стену.

      — Эй, послушай, — вновь начал Вэй Усянь, а потом, подумав, присел на корточки перед Цзинь Гуанъяо. Лицо Мо Сюаньюя оказалось совсем близко: нежное, смазливое, уже не детское, однако все же так и не повзрослевшее. Вот только глаза на этом знакомом лице были совершенно чужие. — Ты совершил много скверных поступков, но вот тут тебя реально можно понять.

      Совсем рядом судорожно выдохнул Лань Сичэнь. Его Цзинь Гуанъяо умудрялся видеть и слышать в любом состоянии, даже в таком, как сейчас: балансирующем между потерей сознания и истерикой. И почти одновременно раздался обиженный возглас Не Хуайсана:

      — Вэй-сюн, как ты можешь такое говорить? Ты серьезно оправдываешь убийство моего брата?!

      — Я не оправдываю, — возразил Вэй Усянь. — Я просто говорю, что Цзинь Гуанъяо можно понять.

      — Можно понять? — взвился не Хуайсан. — Можно понять? Да никакие бранные слова не заслуживают смерти! Да я… да меня… Мне тоже доставалось! У нас орден такой: мужчину воспитывает сила! И к этому… этому предателю дагэ относился как к родному! Он надеялся, что хотя бы его названый брат будет достойным мужчиной, а не такой тряпкой как я!..

      Не Хуайсан отчаянно всхлипнул, и Цзинь Гуанъяо сам едва не прослезился вместе с ним. Он бы даже поверил этим словам, если бы не был твердо уверен: так с братьями не поступают.

      Впрочем, в его интересах было молчать — и Цзинь Гуанъяо молчал. А вот Вэй Усянь с его доброхотством заткнуться вовремя не смог.

      — Нет, Не-сюн, — возразил он. — Чифэн-цзунь отнесся к Ляньфан-цзуню отнюдь не как к мужчине. И…

      Он замялся — неслыханное дело для Старейшины Илина, — а потом посмотрел на Лань Сичэня.

      — Простите, Цзэу-цзюнь, — покаянно произнес он. — Я не сразу сообразил, но когда мне открыли глаза на чувства Лань Чжаня, то я понял и вас. Простите, с нашей стороны было жестоко пытаться настроить вас против вашей любви.

      — Вэй Ин! — негромко ахнул Лань Ванцзи и на мгновение оторвался от созерцания своего возлюбленного, чтобы бросить взгляд на брата. Сейчас в этом взгляде даже совершенно посторонние люди могли разглядеть откровенное изумление.

      Лань Сичэнь выглядел сбитым с толку и почти несчастным, и у Цзинь Гуанъяо предательски заныло в груди.

      — Господин Вэй ошибся, — произнес он настолько светским тоном, насколько мог, сидя на полу в неприличной позе. — Глава ордена Лань всегда испытывал ко мне лишь братские чувства… Впрочем, ныне не осталось и их, поэтому говорить здесь не о чем.

      — Не о чем? — озадаченно нахмурился Вэй Усянь. — Погодите, не путайте меня! Цзэу-цзюнь, вы ведь знали о Чифэн-цзуне, я прав?

      На Лань Сичэня устремились взгляд всех присутствующих в храме: от испуганно-укоризненного Не Хуайсана до полного отвращения Цзян Ваньиня.

      — Не знал, — покаянно склонил голову Лань Сичэнь. — И виноват этим незнанием. Если бы внимательнее относился к своим братьям…

      — Эргэ, тебе не в чем каяться! — забывшись и обратившись к нему по-прежнему, выпалил Цзинь Гуанъяо. А затем, глядя Вэй Усяню прямо в глаза, произнес медленно и четко, едва ли не раздельно, так, чтобы дошло даже до его расхлябанных мозгов: — Я убил Не Минцзюэ потому, что он пнул меня с лестницы и сказал, что большего сын шлюхи не заслуживает. Он обращался со мною не как с братом, а как с грязью под ногами, и не было в этом ничего от заботы и воспитания. Тигр наступил на змею — ну а змея ужалила в ответ, только и всего.

      — Действительно за это? — Вэй Усянь озадаченно похлопал ресницами, точь-в-точь как Мо Сюаньюй, и взгляд его стал таким же по-детски удивленным. — А не потому, что он лишил тебя девственности?

      — Разве мужчину можно лишить… э-э-э… девственности? — не к месту влез А-Лин, за что тут же получил подзатыльник. Цзинь Гуанъяо в кои-то веки почувствовал к Цзян Ваньиню глубокую признательность.

      — Так в том-то и дело… — Вэй Усянь совершенно не понимал намеков, но при этом обладал упертостью богомола, и Цзинь Гуанъяо поспешил его перебить:

      — Господин Вэй, довольно! А-Лин еще ребенок, вы его смущаете.

      А-Лин скорчил возмущенную физиономию, весьма доходчиво изобразив мнение, что после всего, происходившего этим вечером в храме Гуаньинь, смутить его уже ничего не может.

      — Погоди, Вэй-сюн, — вдруг жалобно попросил Не Хуайсан, — я пытаюсь угнаться за твоей мыслью, но никак не поспеваю… Неужели ты пытаешься сказать нам, что саньгэ… то есть Цзинь Гуанъяо — женщина?

      Он почти хихикнул на этом предположении, однако запнулся и подавился воздухом, широко распахнув свои совиные глаза.

      — А-Сан, не верь всякой чепухе, — попытался одернуть его Цзинь Гуанъяо, однако тот продолжал в ожидании смотреть на Вэй Усяня. Цзинь Гуанъяо попробовал еще раз: — Ты же столько лет меня знаешь! Ну какая из меня женщина?

      — Н-но Вэй-сюн сказал… — не очень уверенно протянул Не Хуайсан, — что между вами что-то было. Однако мой брат точно не стал бы заниматься весенними играми с мужчиной!

      — Да с чего вы вообще это взяли! — возмутился Цзинь Гуанъяо. — Слушайте, ну я же признался во всем, что сделал, — и этого более чем достаточно! Зачем на меня еще и клеветать?

      — Но я видел! — бесхитростно заявил Вэй Усянь, и Цзинь Гуанъяо едва удержался от разочарованного стона. — Когда входил в Сопереживание с Чифэн-цзунем. Он действительно сперва просто орал на тебя, затем отпихнул к стене, прижал собой… А потом ощупал — и!..

      Лань Сичэнь побледнел так, что стал белее собственного одеяния. Цзинь Гуанъяо внезапно показалось, что все происходит не с ним, что он спит и видит кошмар — кошмар, от которого никак не может пробудиться.

      — Что за чушь! — звонкий голос А-Лина вспорол повисшую в храме гнетущую тишину. — Я знаю сяошу всю свою жизнь! Да и вообще, как он может быть женщиной, если он был женат?

      — Ну так я потому и сказал, — вопреки ожиданиям, Вэй Усянь от его слов лишь оживился, — что Ляньфан-цзуня не стоит винить за соблазнение невинной девушки!

      — Ты хочешь сказать, что ребенок был не от него? — вскинул брови Цзян Ваньинь. — И именно поэтому для него не имело значения, являются они с Цинь Су кровными родственниками или нет?

      — Ну да! — с энтузиазмом подтвердил Вэй Усянь. — Одна девушка не может забеременеть от другой, значит, ребенок госпожи Цзинь был от кого-то другого. Женившись на ней, Ляньфан-цзунь убил сразу двух зайцев: своей сестре помог уберечься от позора, а самому себе — приобрести репутацию женатого мужчины.

      Цзинь Гуанъяо мысленно закатил глаза, однако вмешиваться в разговор пока не спешил. Зато вдруг воодушевился Лань Сичэнь.

      — Но в таком случае А-Яо не было нужды избавляться от ребенка! — взволнованно произнес он. — Это обвинение несправедливо — ведь малыш, получается, вовсе не плод инцеста!

      Его бледное обеспокоенное лицо просветлело, будто снять с младшего названого брата хотя бы это обвинение оказалось для него величайшей радостью. При этом он, казалось, не совсем еще осознавал, что при таком раскладе брата у него теперь нет вовсе.

      Цзян Ваньинь насмешливо фыркнул из своего угла.

      — Нужда вполне могла быть, — заявил он, — если ребенок, подрастая, начал выдавать своей внешностью зачавшего его отца.

      Все, помимо Цзинь Гуанъяо, уставились на Лань Сичэня. Тот не сразу заметил это, продолжая смотреть на Цзинь Гуанъяо потерянным взглядом. Однако поняв, что от него ждут свидетельства — в конце концов, он единственный из присутствующих, кто был достаточно близок к семье Цзинь, — Лань Сичэнь покачал головой.

      — Я почти не видел маленького А-Суна, — признался он. — Да и… В столь юном возрасте трудно сказать однозначно, на кого похож ребенок.

      — Значит, — как ни в чем не бывало продолжал рассуждать Вэй Усянь, — отец был настолько приметным, что сходство проявилось весьма рано. И при этом тот человек не мог вступить в брак с Цинь Су самостоятельно, раз ей пришлось искать помощи на стороне… Был женат или вообще уже умер?

      Вэй Усянь вдруг замолчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. Цзинь Гуанъяо затаил дыхание, и ему отчего-то показалось, что все остальные проделали то же самое.

      — Если только… — задумчиво протянул наконец Вэй Усянь, смеривая Цзинь Гуанъяо внимательным взглядом. У того засосало под ложечкой. — Если только помощь требовалась вовсе не Цинь Су!

      — Да сколько можно трепаться! — огрызнулся на него Цзян Ваньинь. Его характер и в лучшие времена был несдержанным и взрывным, а после ранения испарились последние крохи его терпения. — Если что-то знаешь, то говори как есть!

      — Я ничего не знаю точно, — протянул Вэй Усянь, и Лань Ванцзи кинул на Цзян Ваньиня суровый взгляд. — Но я предполагаю, что отцом Цзинь Жусуна, весьма приметным и за которого невозможно было выйти замуж, являлся Чифэн-цзунь!

      — Вэй-сюн! — возмутился Не Хуайсан. — Мой брат вовсе не был легкомысленным бабником! Ты не можешь обвинять его в том, что он переспал со всеми девушками Поднебесной!

       — А зачем со всеми? — выразительно вскинул брови Вэй Усянь. — Как я видел собственными глазами, он совершенно точно был с Ляньфан-цзунем. И если предположить, что ребенка в семье Цзинь родила вовсе не Цинь Су…

      Цзинь Гуанъяо истерически расхохотался.

      — Господин Вэй, — произнес он, отсмеявшись, — сразу видно, что вы никогда не были женаты. Беременность — длительный и тяжелый процесс, сильно меняющий внешность и затрудняющий жизнь. Однако весь срок беременности А-Су я провел на глазах у всех в Башне Золотого Карпа, ежедневно исполняя свои обязанности.

      — Моя мать, — Вэй Усянь задумчиво склонил голову набок, — ожидая меня, продолжала странствовать и даже сражаться как заклинатель. Женщины бывают удивительны в своих способностях.

      — А-Яо… — не очень уверенно добавил Лань Сичэнь, от волнения не замечая, что вновь вернулся к ласковому обращению. — Я припоминаю, что в ту пору ты прибавил в весе… Дагэ еще нелицеприятно прошелся по этому поводу, а я… помогал тебе составить план тренировок.

      Его скулы окрасились смущенным румянцем, а сам он потупился, переживая этот неловкий момент.

      — Значит, все сходится! — радостно хлопнул в ладоши Вэй Усянь.

      Не Хуайсан не разделил его радости.

      — Цзинь Гуанъяо, — негромко произнес он дрогнувшим голосом. — Ты убил сына дагэ?..

      Все ощутимо вздрогнули, и Цзинь Гуанъяо невольно поежился от колких взглядов, устремившихся на него.

      — Ляньфан-цзунь, — наконец прервал повисшую паузу Вэй Усянь. — Вы человек умный, ловкий, мстительный и даже жестокий. Но все же не кровожадный. Вы хладнокровно убивали тех, кто чем-либо обидел вас. Но… маленький ребенок ведь не мог нанести обиду, верно? Пожертвовать ребенком тяжело для отца — однако для матери это и вовсе невыносимо. Вы — мастер тайн и хитростей, так неужели вы не воспользовались одной из них, чтобы скрыть своего сына от чужих глаз, не убивая его при этом?

      Цзинь Гуанъяо ответил ему прямым взглядом и усмехнулся.

      — Нет, господин Вэй, — произнес он так ласково, как говорил когда-то с маленьким А-Лином, Цинь Су или Мо Сюаньюем до его выходки, — вы положительно наивны. Моя матушка воспитывала меня как молодого господина. В войсках ордена Не я сражался наравне с остальными мужчинами. У Вэнь Жоханя я был мастером пыток. Последние десять лет я управляю орденом Цзинь и всем заклинательским миром. А вы хотите приписать мне мысли и чувства сентиментальной барышни?

      Цзинь Гуанъяо покачал головой. Это не было даже обидно — просто непонятно. Если такая бесполезная тряпка как Не Хуайсан мог считаться мужчиной, то почему права на это лишали Цзинь Гуанъяо? Всего лишь из-за отсутствия нефритового жезла? Но разве это определяющий орган? Не ум, не сила, не опыт — а просто какой-то отросток, болтающийся между ног?

      — Я просто хочу помочь, — немного беспомощно улыбнулся Вэй Усянь. — Ведь вас ожидает суд, и чем меньше будет ваших преступлений, тем лучше, разве не так?

      Цзинь Гуанъяо вздрогнул и мысленно выругался. Появление Не Минцзюэ настолько вывело его из равновесия, что он почти забыл, что проиграл. Он не сберег прах своей матери и не успел покинуть Поднебесную. Чтобы избежать позорного судилища, он мог разве что покончить с собой — впрочем, Цзинь Гуанъяо не был уверен, что решился бы на это, даже если бы у него имелось хоть что-нибудь под рукой. Он любил жизнь. Даже в самые скверные дни, даже терпя ужасающую боль, даже почти потеряв надежду — никогда Цзинь Гуанъяо не помышлял о самоубийстве.

      Другое дело, что итогом суда, без сомнения, станет смертная казнь. Казнь, которой завершится протяженный и унизительный процесс, где всю жизнь Цзинь Гуанъяо вывернут наизнанку и представят на потеху обывателям с самой худшей ее стороны. Он сперва станет посмешищем для всего заклинательского мира, а затем все равно умрет.

      Цзинь Гуанъяо всегда гордился своим умением держать лицо, однако сейчас, наверное, что-то в его маске дрогнуло, потому что Лань Сичэнь, издав приглушенный вздох, вдруг рухнул перед ним на колени.

      — А-Яо, — сдавленно произнес он охрипшим враз голосом. — Выходи за меня замуж!

      — Сюнчжан! — возмущенно воскликнул Лань Ванцзи, однако его брат словно позабыл обо всех, кто еще находился в храме. Лань Сичэнь смотрел на Цзинь Гуанъяо, не отрываясь, с отчаяньем в потемневших глазах, дыша тяжело и рвано, словно в лихорадке.

      — Выходи за меня! — умоляюще повторил он. — Я увезу тебя в Облачные Глубины, я уберегу тебя от любых нападок!

      Цзинь Гуанъяо судорожно сглотнул. В каком-то смысле это действительно был выход, но…

      — Ты хочешь заменить смертную казнь на пожизненное заключение? — спросил он, кривовато усмехнувшись. — Но, эргэ, это бессмысленно. Я не твоя мать: я десять лет взаперти не протяну.

      Это был подлый удар, и Лань Сичэнь предсказуемо дернулся и побелел. Цзинь Гуанъяо прекрасно знал, что Лань Сичэнь почитает свою мать не меньше, чем он сам, и каждое напоминание о ней и ее заточении причиняет ему боль.

      — Я не проживу взаперти десять лет, — гораздо мягче повторил Цзинь Гуанъяо. — У вашей матери были вы, ее сыновья, которых она любила несмотря ни на что. А я скорее перережу себе горло, нежели позволю еще хоть одному мужчине взять меня. Я не стану ни рожать детей, ни даже просто согревать чью-то постель — даже твою, эргэ!

      — И не надо! — горячо выпалил Лань Сичэнь. — А-Яо… Я молчал так долго, но сейчас я должен признаться. Я люблю тебя! Я полюбил тебя давно, кажется, с первой нашей встречи. Но тогда я… я был слишком юн и слишком наивен, чтобы разобраться в своих чувствах. Меня тянуло к тебе, я скучал по тебе, я ощущал красную нить, связывающую наши судьбы. Я предложил побрататься, думая, что братские узы утолят томление в моей душе, — и я почти убедил себя, что так оно и есть. Но, наблюдая за Ванцзи, за тем, как он борется за молодого господина Вэй, я постепенно начал понимать, что слепец вовсе не мой брат, а я сам! Я хотел от тебя не дружбы, но любви! Это ошеломило меня, и я не сразу сумел примириться с этим новым для меня чувством.

      Лань Сичэнь помолчал немного, но никто, включая самого Цзинь Гуанъяо, не рискнул ничем заполнить эту паузу. Переведя дыхание и собравшись с духом, Лань Сичэнь продолжил:

      — А потом ты женился. Я смотрел на тебя в твоем алом свадебном наряде — и сходил с ума. Ты был так прекрасен! Я не мог дышать, понимая, что вот-вот ты свяжешь себя узами брака с другим человеком… не со мной! Я опоздал! Я опоздал… Ты казался вполне счастливым с госпожой Цзинь… А потом у вас родился сын. Вы были такой хорошей семьей! И даже… даже когда А-Суна не стало, вы с госпожой Цзинь все равно держались вместе. Я не мог… просто не мог рискнуть нашей дружбой, всем тем светлым и добрым, что было между нами. Время, что мы проводили вместе, было самым счастливым для меня.

      — А-Яо, — завершая свое признание, умоляюще произнес Лань Сичэнь. — Я никогда не знал ни одной женщины, и лишь один мужчина владел моим сердцем и моими мыслями. Я… привык. Мне достаточно просто быть рядом. Видеть тебя. Говорить с тобой. Клянусь, я не сделаю ничего, что было бы тебе неприятно, — но пожалуйста, прошу, позволь мне уберечь тебя.

      Глаза отчаянно жгло. Цзинь Гуанъяо не сразу понял, что горят они от подступивших, но так и не сумевших пролиться слез. Лань Сичэнь действительно был прекраснейшим из людей, обладающим по-настоящему чистой и светлой душой. Только подобный человек мог столь великодушно принести себя в жертву, наступив на горло собственным желаниям. Никому другому Цзинь Гуанъяо просто не поверил бы — но это был Лань Сичэнь. Тот, кто всегда был слишком хорош для этого грязного мира. Лань Сичэню нельзя было не верить — и от этого горло Цзинь Гуанъяо перехватывала колючая рука отчаянья.

      — Эргэ… — пробормотал он, с трудом выдавливая слова из резко пересохшей гортани. — Я все равно не смогу сидеть взаперти. И тебе тоже не надо! Ведь если ты вступишь в брак с тем, кто этого не достоин, тебе самому придется уйти в затвор!

      Лани никогда не говорили о своем прежнем главе с посторонними, даже Лань Сичэнь почти не упоминал об отце, однако Цзинь Гуанъяо по косвенным сведениям предполагал, что после кончины супруги Цинхэн-цзюнь начал сходить с ума. Он так и не вышел из уединения к своему ордену и окончательно забросил дела. Возможно, смерть от рук Вэней стала для него в каком-то смысле благословением.

      Меньше всего на свете Цзинь Гуанъяо хотел, чтобы Лань Сичэня постигла такая же участь. Несколько лет жизни пусть и в комфортном, но все же заточении, не стоили разбитой судьбы Лань Сичэня. Цзинь Гуанъяо стоило только представить осунувшееся и опустошенное лицо своего эргэ, запертого в ханьши, как его сердце мучительно сжималось.

      — Тебе не повезло с назваными братьями, — неловко усмехнувшись, добавил Цзинь Гуанъяо, не давая Лань Сичэню себя перебить. — Но у тебя есть настоящая семья, в которой тебя любят. Если и был на свете человек, которому я никогда не хотел навредить, единственный мужчина, к которому я без опаски повернулся бы спиной, — это ты. Я хочу, чтобы ты был счастлив… А с осужденным преступником ты счастлив не будешь.

      Цзинь Гуанъяо не мог плакать — он давным-давно зарекся показывать посторонним свои слезы, а поскольку он всегда был на виду, то и вовсе разучился это делать. Однако когда на щеках Лань Сичэня засеребрились две тонкие дорожки, ему показалось, что это из него вытекает сама жизнь.