Когда Тарталья был младше, ему, как и всем детям в Снежной, рассказывали легенду про матушку Зиму, которая однажды пришла в эти земли и привела за собой вечную стужу, что не поддавалась кострам, поднимающимся до самого неба, словно пытаясь привлечь внимание солнца. Сёстры Зимы — Лето с Весной да Осенью, — пытались образумить её, но так и не смогли дать Снежной хоть капельку солнечного света, потому начали править в других землях. С тех пор прошло много времени — в их мир пришли Архонты, но даже они не были в силах растопить Снежную, что словно слилась с вечным холодом, пропитавшись им до самых кончиков глубоких корней вековых деревьев.

      Сейчас Тарталья понимает, что вечная пурга и невыносимый холод родной страны объясним отнюдь не только детскими сказками, но верить в подобное всё равно хочется. Есть в этом нечто сказочное, роднящее со Снежной — именно поэтому он не позволяет себе так просто забывать все пусть и местами глупые, но такие близкие сердцу легенды и сказания. К тому же младшенькие очень любят подобное и часто просят рассказать, а Тарталья не посмеет им сказать, что всё это глупость, не имеющая отношения к настоящей жизни. Зачем такая правда вообще нужна, если в ней нет места для волшебства? Пусть лучше живут детством, пока могут, а не рвутся во взрослое житье — этого сам Тарталья успел хлебнуть сполна, и радости это не принесло.

      Но мысли о доме, младших братьях и сестре, родителях и бабушке с дедушкой согревают сердце и в стужу. Он так давно не был в месте, к которому навсегда привязана душа, что становится безразлично и тепло Фонтейна, откуда он возвращается, и его долг как Предвестника. Даже сугробы по колено, через которые приходится пробираться — совсем недавно была метель, не оставившая и следа от привычных протоптанных тропинок, — и те отходят на совсем-совсем дальние закоулки мыслей. Что действительно важно — он уже видит укрытые снегом крыши родных изб в своей деревеньке.

      Сильнее укутаться в теплый кожух, щекоча голую шею меховым воротом, получается неосознанно — Тарталья знает, что матушка будет ругаться, если увидит его в привычном виде. И никак не объяснить беспокойной женщине, что он давно привык к морозам, и нет нужды переживать о его здоровье — Тарталья стал закалённым воином, пусть даже для матушки он всё тот же родной дурачина-сын, болеющий чуть ли не каждый месяц, совсем как в детстве.

      Ворота во двор поддаются с трудом — снега намело прилично, а руки заняты подарками из чужой страны и собственными вещами. Этой возни достаточно, чтобы его возвращение заметили, потому стоит ему ступить на крыльцо, как ему из дома навстречу бросаются братья:

      — Братец Аякс! — радостно верещит Тевкр, перескакивая порог едва успев натянуть нормально ушанку и повязать шарф. За ним, спотыкаясь, спешит Антон, никак не могущий из-за спешки обуться.

      Тарталья, несмотря на недовольный возглас матери, откладывает все привезённые вещи и со смехом подхватывает радостного Тевкра на руки, закружив в воздухе. Ему словно не важны ни подарки из других стран, ни рассказы — всё, что ему нужно, это возвращение любимого брата. И Антон, наконец-то справившийся с сапогами и бросившийся обниматься, полностью разделяет его чувства. Приходится поставить на землю младшенького, чтобы суметь обнять и крепко прижать к себе обоих.

      Словно и не было никакого Фонтейна, нет никакой работы в Фатуи — дом всё так же ощущается самым родным и любимом местом во всём мире, где его всегда ждут, что бы не случилось. Где его всегда будут любить, независимо от должности и звания.

      — Марш в дом, негодники! — напускно-зло ругается матушка, переживающая, что её сорванцы простудятся, потому и загоняющая их обратно в тепло. И лишь после этого она обращает внимание на старшего сына. — Аякс! Ты снова без ушанки! Сколько мне тебе ещё повторять, что ты должен одеваться теплее?

      Младшенькие, чтобы не навлечь на себя ещё больше праведного гнева матушки, быстренько подхватывают все привезённые подарки братца и прошмыгивают в дом. Всё же ждали гостинцы, маленькие подлизы. Но Аякс совершенно не может на них злиться — в отличие от матушки, когда он в очередной раз их балует.

      — Не ругайся, я просто забыл её, — может только посмеяться Тарталья, широко раскрывая руки для объятий, — но ведь главное то, что я дома, верно?

      Матушка тихо сетует себе под нос на глупость сына, но делает шаг вперёд, чтобы, обхватив его за плечи, ласковой рукой поправить рыжие, непослушные пряди, прежде чем обнять. И как ей не ругаться на такого дурачину?

      И он всё равно остаётся её любимым сыном, даже если под кожухом — форма Фатуи, а сам он так редко показывается на глаза. Любимым до томной грусти на сердце.

❄❄❄

      — А мы всё гадали, кого нам предвещала синица, стучавшая в окно, — хохочет дедушка сквозь густую бороду, когда они садятся за стол, пока матушка с бабушкой хлопочат над тем, чтобы его накрыть.

      — Я же обещал вернуться к дню рождения Тони, — с улыбкой отвечает Аякс, радостно оглядываясь на братьев, что носятся с привезёнными из Фонтейна игрушками, никак не успокаиваясь.

      — Братец Аякс всегда держит своё обещание! — звонко восклицает Тевкр, подскакивая к столу, чтобы вновь напроситься на ласку от брата и залезть к нему на колени. — И всегда продаёт много-много игрушек! Правда, братец Аякс?

      — Конечно, — с неловким смехом Аякс стыдливо косит взгляд, чтобы не врать брату прямо в лицо, — я принёс людям очень много счастья проданными игрушками.

      Дедушка, до этого явно желающий сказать что-то ещё, хмыкает и наливает себе огненной воды, чтобы отвлечься. Все же знают, кроме маленького Тевкра, что старший сын далеко не продавец игрушек, и если он что-то и несёт людям, то только горечь и смерть. Но разрушить маленький сказочный мирок, созданный специально для него, не могут. Как и смириться с тем, что делает Аякс. Как и перестать его любить, независимо от того, чем он занят, когда не появляется дома месяцами.

      — Тоня! — прикрикнула матушка, нарушая неловкое молчание, что начало казаться странным даже Тевкру. — Хватит сидеть в своей комнате! Встреть по-человечески брата!

      — Совсем нелюдимой внучка растёт, — злобно причитает бабушка, отбирая у деда бутылку с огненной водой, пригрозив ему, — а старший внук — кожа да кости. Кому он такой сдастся, так ещё и без ушанки?

      — Ба, — смеётся Аякс, спуская Тевкра с колен, чтобы он мог ускакать к Антону, а не выслушивать причитания бабушки, что любит перемывать им всем кости, так ещё и вспоминать былое, как с этой треклятой ушанкой, — не нужно каждый раз припоминать мне это. Я тогда был маленьким!

      — А сейчас что? Вырасти — вырос, а в уме не прибавил, — бабушка махнула на внука рукой, пока матушка, хлопоча у печи, с хитрой улыбкой лишь качает головой, а дед поддакивает, — никакая нормальная девка не позарится на тебя. Без правнуков нас оставишь, негодник.

      Аякс неловко посмеивается, взлохматив рыжие волосы. Вышел, называется, один раз в детстве из дома без ушанки и заболел. Ему теперь это мало того что даже в его-то взрослые восемнадцать зим припоминают, ещё и возводят в ряд причин, почему на него девушки не заглядываются. В такие моменты Аякс чувствует себя так, словно ему снова всего лишь семь зим. И, пусть бабушка иногда совсем увлекается, это не такое уж плохое чувство.

      — Позор тебе, братец, — между делом добавляет Тоня, наконец-то выйдя к семье.

      — И я рад тебя видеть, Тоня, — веселеет Аякс, счастливый увидеть единственную сестру, а не только читать её короткие письма. — Я привёз подарки и тебе.

      Тоня сдержанно кивает, поправляя накинутую на плечи чёрную шаль, и садится за стол. Аякс вздыхает. С тех пор, как он начал работать в Фатуи, их отношения несколько испортились. Возможно, сестра никак не смирится с его работой, а возможно с тем, что они больше не проводят столько же время вместе, как в детстве. Благо, хоть в письмах она открыта с ним и не так закрывается, как при встречах с глазу на глаз.

      Когда матушка заканчивает со столом, в дом как раз возвращается отец, отряхивая кожух и ушанку от снега, что вновь начал метелить. Хоть Аякс и хотел помочь ему с дровами, чтобы затопить баню, но ему сказали отдыхать — только с дороги, устал ведь наверняка. Пусть лучше с семьёй общается, а отработать своё отсутствие всегда успеет. Уж матушка с бабушкой точно проследят за этим.

      — Завтра ещё на рыбалку с тобой сходим, — бодро произносит отец, потрепав старшего сына по плечу, — докажешь, что ещё не до конца одичал в этом своём дворце, малец.

      — Я тоже хочу! — недовольно конючит Антон, пока Аякс согласно хохочет на слова отца. Рыбалку он слишком любит, чтобы забывать о ней на службе — всегда находилась минутка, чтобы закинуть удочку.

      — Да куда тебе, — отмахивается отец, — кого мне пришлось в прошлый раз из проруби вылавливать вместо рыбы?

      Антон надувается, не желая вспоминать об этом, ровно как и Аякс о той злосчастной истории с ушанкой. На это фыркает даже Тоня — за этим явно кроется до невозможности весёлая история, которую нужно будет выпытать у домочадцев.

      Но это можно будет сделать после обеда. В этот раз, за хорошо выполненную работу, он сумел выпросить достаточно свободных дней, чтобы сполна провести время вместе с семьёй.

❄❄❄

      Утренние улицы Снежной выглядят почти не так удушающе-неприветливо, как в обычное время — сейчас их не освещают привычные фонари, потому меж домов гуляет приятный полумрак, делающий всё на пару оттенков лучше. Но даже так Станислава замечает кота, бесстыдно глядящего на неё с совершенно чужого крыльца. Нерадивой хозяйке остаётся лишь недоумённо выгнуть бровь и усмехнуться.

      — Встретить решил, Баламошка? — Станислава шмыгает носом от холода, поправляет капюшон шубы и делает шаг к своему коту, надеясь, что хоть сейчас он дастся ей. — С каких пор ты такой хороший у меня?

      Кот в ответ подскакивает на коротенькие лапки и совсем не по-хорошему шипит в ответ, навострив уши. Через мгновение ряд острых клыков вновь скрывается, возвращая пушистому засранцу его высокомерно-снисходительное выражение морды, и он обратно ложится в снег, почти сливаясь с ним белоснежной густой шерсткой. Лишь глаза, мутно-серые, слишком умные для кота, выдают его.

      — Неблагодарный выблядок, — шипит ему в ответ Станислава, — захочешь есть — всё равно придёшь.

      Баламошка, не сдвинувшийся с места ни на дюйм, вряд ли считает так же. Станислава, злобно цыкнув, решает не обращать на него внимания и всё-таки вернуться наконец-то домой.

      Не стоило его прикармливать. Знала же, что у неё с животными плохие отношения — что с собаками, что с котами. С другими проверять не хочется, сейчас хватает и Баламошки, с которым они очень неоднозначно уживаются вместе — он никогда не идёт к ней на руки, дома появляется от случая к случаю, и даже есть не всегда приходит к ней, умудряясь прокормиться самостоятельно. Не выходит его считать своим, но Станислава всё равно делает это — из гордости и упрямости.

      Дом встречает вездесущим холодом и выключенным светом во всех немногочисленных комнатах — Станислава злобно шмыгает, чувствуя, как холод неприятно пробирается под шубу, и, не раздевшись, проходит внутрь, чтобы затопить печку. Тяжко быть чрезмерно мерзлявой, живя при этом в Снежной, где холода не успокаиваются ни на день.

      Даже когда в комнате становится чуть теплее, Станислава продолжает кутаться в одежду, подходя к своим полкам, где всегда царит безупречный порядок — иначе никак. Пальцы по памяти перебирают все аккуратно сложенные грампластинки, выуживая безошибочно нужную — с записанной песней, что когда-то была услышана в Фонтейне.

      Пусть тёплых чувств к Фатуи Станислава не испытывает, но маленькая радость от того, что у неё есть безграничный доступ ко всем многочисленным технологиям и исследованиям, всё же теплится на дне души. Так намного проще справляться с нелюбимым холодом по возвращения домой. А стоит тихой, медленной, но красивой музыке зазвучать в комнате — можно и вовсе представить, что за окнами не заснеженные улицы, а залитый солнцем Фонтейн.

      Если бы ещё не было так холодно.

      И если бы в Фонтейне были рады Фатуи.

      Вздохнув, Станислава включает настольную лампу на своём письменном столе и садится за него, взяв в руки перо. Пусть прошло всего ничего с её возвращения, а на улице раннее утро и можно спокойно отоспаться после дороги, собственный беспокойный сон и нежелание поддаваться бессмысленному беспокойству из-за него подгоняют заняться работой сиюминутно. Бумажная работа единственная способна действительно отвлечь от собственных мыслей, которыми загружать себя не хочется. Знает же, что ничего хорошего из этого не получится.

      Мерный скрип пера по бумаге смешивается со скрипом половиц и открывшейся двери со стороны одной из жилых комнат. Станислава надменно хмыкает, но не одаривает взглядом друга, что, с сонной улыбкой и скрещенными руками на груди, опирается плечом на дверной косяк.

      — Четыре утра, Стась, — хрипло окликает её друг, явно не выспавшись до этого, — ты только вернулась домой. У тебя никто не будет требовать отчёта о работе прямо сегодня, могла бы и поспать.

      — Знаешь, какое различие между тобой и успешным, продуктивным человеком? — привычно бодро начинает Станислава, между тем продолжая писать отчёт. Андрей на это лениво смеётся, прежде чем ответить.

      — Не начинай, — парень зевает, явно не настроенный на настоящую перепалку с давней подругой, — я предпочту быть не успешным человеком, чем человеком с переутомлением.

      — Я заметила, — навеселе отзывается Станислава, улыбнувшись, и Андрей закатывает глаза, зная, что за этим последуют сплошные оскорбления, — я попросила тебя о двух вещах, мой хороший, всего лишь о двух: следить за отоплением и кормить Баламошку. Что ты из этого сделал? Абсолютно ничего — в доме холодно, словно я и не в доме вовсе, а Баламошка вынужден скитаться на улице в поисках пропитания.

      — Не драматизируй, — вздыхает Андрей, пройдя вглубь помещения до заветного шкафа, где на всякий случай хранится бутылка огненной воды, и этот «всякий случай» происходит каждую их встречу, — мы с Баламошкой замечательно провели вместе, слушая твои любимые пластинки и пожирая все оставленные запасы. Он сбежал только к твоему приходу — почувствовал, что нечисть возвращается. К слову, знаешь, что общего у тебя и неблагодарной суки?

      — Ты напоминаешь мне об этом каждый раз, так что успела запомнить и записать в свои лучшие качества, — с гордостью отвечает Станислава, прокрутив между пальцев перо, мельком пройдясь взглядом по бумаге, — и, к тому же, я уже закончила отчёт, пока ты стоял и жаловался мне на меня же, чередуя это с попытками оправдаться. Именно это и отличает тебя от успешного и продуктивного человека, мой хороший.

      Андрей вздыхает, словно принимая своё поражение, и наливает во взятый стакан огненную воду. На трезвую голову выдерживать свою лучшую подругу не представляется возможным. Уверенность в том, что такими темпами он с ней сопьётся, растёт с каждым днём, даже когда она находится в другой стране из-за долгого задания. Он успел наслушаться про её отношение к одиннадцатому Предвестнику, с которым она ездила в Фонтейн — с первой же встречи нагрубила в своих лучших традициях. Даже жалко стало парня — он же почти дитё, что младше этого ядовитого чудовища на добрые три зимы.

      — Тебе действительно стоит быть чуть радушнее к людям, — уже с большей серьёзностью произносит парень, качнув стаканом, из-за чего жидкость прошлась по прозрачным краям, едва не выплеснувшись, — ты слишком любишь переходить грань и вообще не следишь за словами. Когда-нибудь тебе это аукнется.

      — Так тебя задевают мои слова? — Станислава прибавляет драматизма в голосе, и, обернувшись на друга, словно невинно хлопает глазами, хотя в них всё то же ехидство и нескончаемая гордыня. — Стоило сказать раньше, сердце моё. Я бы тебя сразу просветила в то, насколько мне плевать.

      Андрей вздыхает и больше не наливает в стакан — пьёт прямо с горла. По-хорошему с ней так ни разу и не получилось поговорить, так что, видимо, придётся как обычно. Больно паршивое настроение у подруги — хуже, чем обычно. Значит, случилось что-то, но она же не скажет прямо — слишком гордая.

      — Иногда я не понимаю, почему ты так на людей бросаешься, — неторопливо продолжает Андрей, смакуя на языке горечь от алкоголя и собственных слов, — так завидуешь тому, что они могут нормально использовать Глаз Бога? Умеют нормально общаться? Или дело в семье?

      Друг не теряет смелости даже тогда, когда замечает, как холодеют серые глаза напротив от тихого гнева, что никогда не показывается настоящей яростью. Вывести подругу на настоящие эмоции, не прикрытые усмешкой, дело тяжкое и очень тонкое — не всем дано. Но, судя по тому, как Станислава лишь кривит губы в насмешливой улыбке, сегодня он полностью облажался.

      — Лучше бы я тебя бросила, когда могла в Солнцецвете, — голос у неё елейный, почти ласковый, но неприятные напоминания о старом задании дают о себе знать, как и говорят о том, что он окончательно испортил шанс спровоцировать на искренние разговоры.

      — За ваше здоровье, дорогая Принцесса, — сдаётся Андрей, перед этим насмешливо подняв бутылку, а следом скрывается в комнате.

      Баламошка, залезший в дом по своим тайным ходам, словно в насмешку над двумя друзьями, что никак не могут ужиться, звонко мяукает. Не впервой выходит наблюдать за их противоречивыми разговорами.

      А самой Станиславе отчаянно хочется обратно в Фонтейн.