Кракатук — трагедия в двух актах. В глазах рябит от красочных одежд актёров, притягивающих взгляд, а в ушах звенит от громкой музыки, что сопровождает каждое действие. Мир вне сцены перестаёт существовать на два часа.

      На два часа ничто не кажется важнее, чем Кракатук — волшебный орех, что, по легенде, способен решить любую проблему, снять любое проклятие. И никто не алчет его заполучить больше, чем проклятая принцесса, чтобы вернуть своё прекрасное лицо.

      Внимание зрителей привлекает юноша. Прекрасный, как солнце, и готовый расколоть ради принцессы даже Кракатук, об который уже не один несчастный успел сломать все зубы — ничто его, одурманенного любовью, не пугает.

      Проблема кроется между строк — принцесса безобразное чудовище не только внешне, но и душой, вот только этого уже не исправит никакое из возможных чудес.

      И лишь концовка, в которой юноша повторяет участь всех безымянных третьестепенных персонажей, и остаётся ни с чем — истинно-хорошая для него. Но ему забыли прописать это в сценарии.

      Вместо этого — чёткие инструкции. Всю жизнь не брить бороды, да сапоги не носить, чтобы в судьбоносный момент, зажмурившись до чёрных пятен перед глазами, преподнести принцессе священный Кракатук. А после послушно, чувствуя уже на собственных губах трепетно-благодарный поцелуй принцессы, отступить на семь шагов, и лишь тогда юноша будет достоин раскрыть глаз.

      Кракатук — трагедия в двух актах. Первый — отвлекает от этого факта, позволяя на мгновение потерять из вида осознание, к чему всё близится. А об начало второго акта юноша спотыкается, ровно на седьмом, последнем шаге, превращая каждое из прошлых усилий, приложенных для счастливого конца, в труху.

      Такова жизнь — пытаясь спасти чужую душу от проклятия, обрекаешь свою же на гибель.

      На поклон выходит уже не прекрасный юноша, а обезображенное чудовище, обречённое до конца жизни служить для единственной цели — колка орехов, которой он осмелился выделиться на фоне остальных героев, заживших счастливо, пусть и за кадром.

      На поклон выходит уже не обезображенное чудовище, а прекрасная принцесса, вернувшая себе право жить безбедно, не оглядываясь на прошлое, ведь проклятие спало — пусть даже ценой чужого счастья.

      И даже если всё это — умелая игра, профессиональный грим и сюжет детской сказки, Тарталья, тихо аплодируя счастливым актёрам, думает, что это, ко всему прочему, всё ещё настоящая жизнь.

      Нет гарантии, что тебе ответят добром на добро. Нет гарантии, что в погоне за чужим счастьем ты не потеряешь самого себя.

      Но разве не в этом прелесть жизни — не знать, что в действительности поджидает за углом? Не в этом ли прелесть жизни — бороться за то, что по-настоящему важно?

      Ни одна пьеса уже не ответит ему на этот вопрос. Каждый из героев смиренно принимает свою участь, как и некогда прекрасный юноша. В конце он сумел лишь прикрыть глаза и позабыть о всех своих былых мечтах, похоронить в себе любовь к странствиям и жизни.

      Тарталья знает — он бы боролся до последнего. Будь его жизнь сказкой, она окончилась бы либо счастливо, либо его смертью — и никак иначе.

      Но, если честно, исполнять роль принцессы сказки — тоже неблагодарное дело.

      Лязг стали ударяет по ушам привычно-любимым скрежетом, заставляя почувствовать, как дрогнула рука от чужого напора.

      Недостаточно.

      Высшая степень уважения противника от Тартальи — использование всех своих навыков, не загоняя в рамки. Все порывы себя ограничить — попытка дать противнику возможность показать хоть что-то достойное.

      Принцесса в этом не нуждается. Каждое её движение — выверенное не в одном десятке сражений, отточенное до омерзительного совершенства, расчетливое и точное.

      Недостаточно.

      Они оба понимают друг друга в нежелании открывать недостойным весь свой безграничный потенциал, и Тарталья чувствовал бы себя так, словно прикоснулся к вершине мастерства, но острое неудовлетворение простреливает всё тело от осознания, что она сдерживается. До сих пор.

      Мир перестаёт существовать, когда их мечи не скрещены. Между ними — расстояние достаточное, чтобы перевести дух; антракт между сменой актов. Заснеженный лес — молчаливый зритель, не смеющий вмешаться, как бы ему не нравилось происходящее. Притоптанный снег не хрустит под подошвой с тем же задором, что в начале битвы, и Тарталья чувствует себя ровно так же.

      — Сдерживаетесь же, — хмыкает Тарталья, перехватывая удобнее меч, — точно сдерживаетесь. Недооцениваете меня?

      — Не вижу смысла стараться ради кого-то вроде тебя, — спокойно отвечает Принцесса, чуть наклонив голову.

      Тон её, взгляд — всё ледяное. Она так и не использовала Глаз Бога. Нарядная одежда вновь сброшена в угоду рабочей одежде, и от этого становится не по себе — словно для неё битва всего лишь рабочее поручение.

      Андрей недавно обмолвился о том, как они между собой называют миссии, связанные с убийством. Они не часто нуждаются в подобном, но каждый раз они зовут «устранением мелких проблем». Не говорят прямо, тактично скрывают — они очень многое прячут между строк в документах, потому что они — учёные. Тактичные и возвышенные ребята.

      Воспринимает ли она сейчас его подобным образом? Он для неё — всего лишь мелкая проблема?

      Нет. Точно нет.

      — А мне кажется, что вы лукавите, — Тарталья ухмыляется, — и просто не хотите по-настоящему от меня избавляться. Я ведь ни слова не сказал о том, что хочу в случае своей победы.

      Принцесса выгибает бровь, небрежно высказывая удивление, но Тарталья лишь улыбается, зная, что из них двоих сейчас лукавит именно он. Ведь с самого начала вопрос был не в том, кто из них одержит верх, а в том, чем придётся поплатиться ради потери самоконтроля.

      Тарталья замечает, как белеют костяшки Принцессы, стоит ей крепче перехватить меч в руках. Тот факт, что он сам взял то же оружие — ещё одно высказывание расположения. Можно было взять родное копьё или гидро клинки, но куда больше хотелось почувствовать близость — хотя бы эмоциональную от того факта, что они сражаются наравне. Хотелось сравнить свой стиль с той, что уже давно будоражит рассудок.

      Но она закрывается от него даже в этом — не позволяет сполна насладиться битвой, сражаясь, точно ей при выдаче меча дали и инструкцию, как правильно им размахивать. Идеально, но вымученно-наигранно. Никуда не годится.

      Недостаточно.

      Пусть она попытается его сжечь заживо — лишь тогда он почувствует себя удовлетворенным. И он добьётся этого.

      Её ошибкой было дать согласие на бой с ним.

      Потому что мозаика, которую он так упорно складывал с самой первой их встречи, частично сложилась — кусочки, брошенные чужими людьми, идеально встали на свои места. Всё, что осталось — получить последние от неё же самой.

      Но разговаривать с ней — бесполезно.

      По крайней мере пока что.

      С подобными людьми нужно уметь подбирать момент для разговора.

      Очередной выпад, Тарталья позволяет ей оказаться достаточно близко, чтобы она могла нанести удар — и в этот же момент растворяет меч в блеске Глаза Бога.

      Секундная заминка — Тарталья успевает заметить, как удивление мелькает в серых глазах, впервые за сражение показавших хоть что-то. Этой секунды хватает, чтобы перевернуть всё в свою пользу.

      Гидро клинки мгновенно материализуются в его руках, прежде чем окраситься в алый.

      Принцесса — та, кого Тарталья готов признать самым быстрым из всех своих противников, но даже преимущество в скорости не позволило увернуться ей. Пусть рефлекторно она успела осознать, что купилась на обманный ход, и всё же водяное острие прошлось по руке, оставив глубокий кровавый след от запястья и до ладони и заставляя выпустить из рук меч.

      Кровь, окрашивающая снег алыми кляксами, чарует почти также, как отчаянная растерянность, исказившая в удивлении лицо отшатнувшейся Принцессы.

      Произошедшее выбило её из равновесия, но она — профессионал своего дела, потому обязана подстроиться под ситуацию. Пусть ранена правая рука, но это не помешает ей держать меч. Тарталья прекрасно помнит, что она владеет им обеими руками, лишь ружьё достать уже не выйдет.

      А её ружьё — замена Глаза Бога.

      Любой боец рано или поздно привыкает к боли, пусть и в разной степени — невозможно из каждой схватки выходить победителем без единой раны. Но Принцесса — не любая. Она выстраивала вокруг себя годами стены не только в эмоциональном плане, но и физическом — никто не смел навредить ей, сводящей бессмысленные бои на нет. А те, в которые всё же была втянута, заканчивала за мгновение, пользуясь своим преимуществом в скорости.

      Боль для неё — отрезвляющая, возвращающая в реальный мир и напоминающая, что есть люди сильнее неё.

      О чём она удачно забыла.

      — Я долго думал о том, чего настолько гордый человек, как вы, может бояться, — Тарталья смахивает с клинка кровь, не отводя взгляда от напряжённой Принцессы, отвернувшейся и зажимающей рану, — теперь я окончательно убедился. Вы отчаянно цепляетесь за самоконтроль из-за того, что боитесь себя.

      — Заткнись, — сквозь зубы шипит Принцесса, нервно выдыхая и пытаясь восстановить сбившееся дыхание, — что ты вообще понимаешь?

      — Достаточно, чтобы сопоставить очевидные вещи, — смеётся Тарталья, вертя в руках клинки, понимая, что на верном пути, — я был в вашей деревне, помните? Я видел вашу семью. И слышал, как ваш отец отзывается о вас. И мне хватило наблюдательности, чтобы заметить, что некоторые из домов были сравнительно недавно отстроены, выделяясь на фоне тех, что стоят в отдалении. Весьма нетипично для деревень.

      — Ещё хоть слово скажи, глупый мальчишка, и я… — на выдохе цедит угрозу Принцесса, но так и не заканчивает её, прерывая себя очередным тяжёлым выдохом.

      Семья — тема-табу для неё. Нечто неприкосновенное, к чему она не позволит прикасаться никому и никогда — Тарталье повезло, что в первый раз она спустила ему с рук, пусть даже он неосознанно ввязался в это. Сейчас же — целенаправленно тревожит незажившие раны.

      — Вы ведь действительно сожгли деревню, верно? — напускно-беззаботно продолжает Тарталья, чуть наклонив голову. — Но не чужую. Свою. И взяли вину за Солнцецвет для того, чтобы наказать себя? Меня не волнует ни один из ваших поступков в прошлом. Я просто хочу увидеть ту сторону вас, которую боится даже ваша родная семья. Ваша идеальность начинает вызывать лишь отвращение. Я хочу увидеть настоящее чудовище.

      Тарталья внимательно вслушивается в каждый шорох, понимая, по какому тонкому льду ходит. Молчание между ними — затянувшийся антракт из-за того, что актёры не в состоянии и дальше отыгрывать роль.

      Становится очевидно: его слова что-то да перевернули в ней. Что-то давно забытое и собственноручно похороненное за масками, не позволяющих просочиться на свет больше, чем простому раздражению.

      И внезапно она смеётся — задорно, заливисто, почти заразительно, но больше — тревожно. Тарталья наблюдает за тем, как она отбрасывает выбившиеся из хвоста волосы назад, пачкая и светлые пряди, и лицо, по которому проводит ладонью, в собственной крови.

      — Так твоя маленькая выходка… — Принцесса пытается отсмеяться, разворачивается, и кажется совершенно дикой, — ради того, чтобы вывести меня из себя? Святые Архонты, насколько же ты невыносим. И заносчив. Но самое удивительное…

      Принцесса щёлкает пальцами, вновь призывая меч, чтобы перехватить его левой рукой, пока правую — пытается сжать в кулак. Тарталья понимает, что с подобной раной — это невыносимо больно, но порой лишь подобное заставляло его чувствовать себя живым. Потому терпеливо ждёт.

      — Сработало ведь, — Принцесса хмыкает, расслабляя правую руку, — и что мне с тобой делать теперь?

      Очевидно — подобные перепады настроения ни к чему хорошему не приведут. Она на грани медленно, но верно подступающей истерики. Уже достаточно давно — постоянное напряжение, обострившееся с возвращением Иль Дотторе, не могли пройти бесследно для неё.

      И именно этим он хотел воспользоваться с самого начала, потому даже не думает отступать. Страха в нём давно не сыскать.

      — Принять моё предложение сразиться всерьёз? — беззаботно предлагает Тарталья, улыбаясь. — Я немного оскорблён, что вы всё это время просто игрались со мной.

      Принцесса улыбается в ответ — совершенно невинно, почти ангельски, если не обращать внимание на кровь.

      И оставляет не больше, чем жалкое мгновение, на возможность сменить клинки на щит. Больше на рефлексах, чем с полным пониманием ситуации — происходящее осознаётся уже когда слышится оглушающий треск щита, обычно выдерживающего самые сильные удары.

      В голове не укладывается, сколько элементальной силы было приложено, чтобы провернуть подобное. На большего не хватает времени — точно он до этого, Принцесса пользуется эффектом неожиданности, чтобы сократить дистанцию и вновь скрестить клинки. В этот раз — по-настоящему, без баловства и игр.

      Он сам ощущает нечто давно утерянное. Чувство, когда нет уверенности в собственном превосходстве; когда одна ошибка может стоить головы; когда каждый момент битвы стоит того, чтобы жить.

      Его действительно больше не балуют своим вниманием, больше не играют в оловянных солдатиков, шутки ради скрещивающих мечи — прежняя красота и грация сменяются рваными движениями, в которых всё кричит о том, что Принцесса — на самом деле самоучка, учившаяся не в спаррингах.

      В настоящих битвах.

      Как и он сам.

      Лишь после — довела до совершенства, чтобы забыть о том, при каких условиях был получен незаменимый опыт.

      И в груди что-то сдавливает так, что почти трудно дышать — так, что почти подташнивает и выворачивает наизнанку от абсолютного восхищения.

      Каждое слово про невозможность контролировать огонь ощущается чистейшей ложью. Самообманом для самой Принцессы, однажды обжёгшейся, и потому — боящейся повторения. Он видел последствия неосторожного использования Глаза Бога, но сейчас, в стрессовой ситуации, когда её контроль над эмоциями трещит по швам, контроль над огнём — безупречный.

      Каждое соприкосновение меча под пиро инфузией с клинками обжигает ладонь. Обычно вода, податливая лишь для него одного, поддаётся огню, нагреваясь до того, что тепло ощущается даже сквозь перчатки.

      Ещё немного и его могут загнать в угол.

      Но не в его планах допускать подобное. Не в этой битве. Нужно самому начать сдерживаться.

      — Мне казалось, что у вас проблемы с контролем элементальной энергии, — успевает усмехнуться Тарталья, удерживая дистанцию и смахивая со щеки осевший пепел.

      Принцесса со свистом отводит меч. Холод вокруг них отступает, и воздух плавится от повышенной температуры. Глаз Бога на поясе непрерывно светится, привлекая внимание. Единственный ориентир — его усиливающееся свечение, по которому можно понять, когда лучше переходить в защиту. Следить за движениями — дело гиблое. И абсолютно подходит для того, чтобы считать бой с Принцессой одним из самых захватывающих в его жизни.

      — Самоконтроль — всему голова и решение всех проблем, — Принцесса хмыкает, щурясь, — но чего я никогда не пойму… почему у вас, неблагодарных выблядков, настолько идеальная совместимость с элементом, а вы даже не умеете этим пользоваться с достоинством? Мне хочется… вырвать твою связь с гидро вместе с сердцем.

      Резкий взмах, вычерчивающий огнём очередную гноящуюся рану на теле леса, повторяющую замах меча. Тарталья почти привыкает к чужой скорости, успев вовремя призвать щит, но это не уберегает его от того, что Принцесса оказывается в опасной близости к нему.

      Это напоминает дикую пляску с постоянной сменой такта и движений; клинки сменяет щит, щит сменяет клинки. На осмысление — не больше мгновения. Становится жарко до удушения — по спине катится пот, а от клинков уже исходит пар.

      Клинки сменяет щит, а после — отступление. Держать дистанцию, чтобы было время создать новые клинки, а после — всё по новой.

      Проблема лишь в том, что его партнёрше не требуется перерыва — человеческие лимиты словно совершенно к ней не относятся.

      Физические — но не моральные.

      — Это просто уморительно, — Принцесса вновь начинает смеяться, но без прежнего пугающего задора — с отчетливой истерикой, — почему некоторые заслужили всё, а другие — ничего? Я хочу заполучить тебя в своё распоряжение, чтобы вскрыть, и посмотреть, чем именно ты отличаешься от меня, раз способен свободно использовать огромное количество энергии без последствий для себя.

      — Это не самое милое приглашение на свидание, знаете ли, — фыркает Тарталья, постепенно увеличивая дистанцию, чтобы выиграть лишние секунды в случае, если не успеет восстановить клинки, — у меня не самый богатый опыт, вернее, он совершенно отсутствует, но это всё равно слишком даже для меня. Попробуете ещё раз?

      — Я четыре года училась держать всё в своих руках, а ты посмел вмешаться и всё испортить, — смех сменяется откровенным раздражением и полным игнорированием чужих слов; эмоциональные качели, оставаться на которых — фатальное решение, но попробовать спрыгнуть — ещё опаснее. — Святые Архонты… ты посмел раскрыть свой поганый рот именно для того, чтобы заговорить чужими словами и напомнить мне о былом. А теперь, когда получил то чудовище, которое сам накликал, смеешь отступать? Для этого слишком поздно — ты получишь желаемое сполна.

      Голос под конец дрогнул — и Аякс в тот момент понял, что победил без необходимости вновь вступать в бой.

      Станислава — человек сильный и морально, и физически, этого нельзя не признать.

      И всё же Аяксу её искренне жаль.

      — Я полностью удовлетворён увиденным, и вы превзошли все мои ожидания, — Аякс смеётся, поднимая руки в знак примирения, — но, судя по всему, вас оклеветали зря. Иначе почему вы плачете?

      Станислава удивлённо стирает тыльной стороной ладони слёзы с щёк, выглядя совершенно потерянной, стоит ей заметить оставшуюся на коже влагу.

      Меч растворяется в сиянии Глаза Бога, как только она опускает руки.

❄❄❄

      Дрова в затопленной печке трещат, пожираемые огнём, и комната понемногу наполняется теплом. Ради себя, привыкшего к неуютному холоду собственного дома, Аякс не стал бы настолько стараться, но сейчас с ним Станислава, совершенно игнорирующая любую попытку привлечь её внимание после эмоциональной разрядки после затянувшегося подавления истинных эмоций.

      Аякс понимает, насколько это сбивает с толку, потому оставляет в покое, наедине со своими мыслями.

      Станислава — нехарактерно для себя тихая. Апатичная, растратившая последние силы на яркое проявление эмоций. Она упирается взглядом в окно, за которым стоит непривычно-ясная погода, и совершенно не реагирует на присутствие Аякса. Его это волнует куда меньше, чем оставленная им же рана. Потому он пользуется тем, что она настолько непривычно-податливая и обрабатывает руку.

      Аякс не хотел близости с ней при… подобных обстоятельствах, но всё равно ловит себя на мысли о том, насколько у неё огрубевшие ладони. Весь её образ, построенный на внешней идеальности, начинает казаться сном, ничего неимеющим с реальностью.

      Станислава — не принцесса, не дева в беде, не нежная и хрупкая, вопреки тому образу, что она выстраивала вокруг себя, в попытках отгородиться и выставить себя образцово-идеальной, способной на всё, в том числе и на абсолютный самоконтроль. Станислава — воительница со стёртыми и мозолистыми ладонями, шероховатыми рубцами, оплетающими руки, с яростью в бою, с уверенной хваткой на мече, которым научилась владеть мастерски.

      Станислава, может и красива, когда скрывает эту сторону под роскошной одеждой, под королевскими манерами и вечной улыбкой, но Аякс чувствует себя абсолютно влюблённым в каждый её шрам, в покрасневшие от слёз глаза и способность составить ему конкуренцию в боевом мастерстве.

      Он наконец-то готов признаться и себе в этом, и ей — останавливает лишь то, что он до сих пор не знает, как она сама относится к нему.

      — Злитесь? — спрашивает Аякс, привлекая внимание.

      Станислава моргает, словно выныривая из глубоких размышлений, а после наконец-то отводит взгляд от окна, посмотрев на Аякса.

      — Что?

      — Я спрашиваю — злитесь на меня? — терпеливо повторяет Аякс, отпуская её руку, закончив с перебинтовыванием.

      Опыта у него мало в этом, Станислава явно справилась бы лучше, но захотелось сделать всё возможное, к тому же она не выглядит так, словно способна сейчас позаботиться о себе.

      Это лишь доказывается тем, как она молча переводит взгляд на свою ладонь, а после, на пробу, пытается сжать — и мешает ей не только толстый слой бинтов, но и очевидная боль, простреливающая руку. Но она на неё слабо хмурится, точно чувствуя лишь слабый дискомфорт. Нужно будет убедиться в том, что после этим займётся достойный лекарь.

      Аякс вновь обхватывает ладонь, гладит по пальцам, заставляя расслабиться, а после мягко усмехается:

      — В мазохистки заделались?

      Станислава хмыкает, на несколько мгновений задерживается взглядом на бинтах, а после выдыхает.

      — Просто… странные чувства, — аккуратно признаётся Станислава, подбирая слова, точно только учится с ними обращаться, и не она одна из самых красноречивых людей в его жизни. — Словно проснуться от бесконечно-долгого кошмара в слезах. Чувствую себя снова ребёнком. Четыре года не ощущать ничего, кроме холода, чтобы всё обернулось… вот так. До сих пор не понимаю, зачем ты это устроил.

      Аякс машинально продолжает гладить расслабленные пальцы, чувствуя, насколько чужие слова отзываются в нём. Ему знакомо это чувство абсолютной растерянности. Но его необходимо испытать, чтобы осознать, что кошмар действительно закончился.

      — Захотелось.

      — И всё?

      — Конечно нет, — смеётся Аякс, чуть прикрывая глаза, — просто мне показалось, что вам самой это нужно. Лишать себя сна, отдаляться от всех родных, так ещё и не позволять себе искренность — не самая разумная идея, особенно для кого-то вроде вас.

      — Это мои проблемы, — спокойно отвечает Станислава, — мы знакомы даже меньше года. Ты не обязан вмешиваться в мою жизнь.

      — Разве это имеет значение? — Аякс пожимает плечами и поднимается со своего места. — Хотите чай? Или ужин? Могу устроить.

      Станислава пристально смотрит на него несколько мгновений, точно желая, чтобы он объяснился без её лишних вопросов. А после сама же сдаётся, вздыхает и продолжает:

      — Я хочу злиться, но чувствую себя слишком уставшей. Просто сядь обратно. Мы не договорили.

      — Вы столько раз уходили от ответа, а теперь упрекаете меня в том же? — фыркает Аякс, но послушно выполняет просьбу. — Наконец-то решили поговорить со мной нормально?

      Станислава хмурится, словно ища подходящие слова для ответа. И это увлекательно — наблюдать за ней такой. Потерянной, пытающейся собрать себя заново. Было подло — провоцировать её на сражение, а после использовать потерю самоконтроля против неё же, и Аякс готов это признать. Но это оказалось достаточно действенным, чтобы она не злилась на него, и это куда важнее.

      — Чего ты хочешь? — прямо в итоге спрашивает Станислава, прикрывая глаза. — Решим это по-быстрому.

      — Боюсь, что вы застряли со мной надолго, — Аякс шкодливо улыбается, подперев щеку кулаком, — потому что я не имею ни малейшего желания отпускать вас теперь, когда вы наконец-то относитесь ко мне искренне, а не пытаетесь оттолкнуть. И ради чего было это представление?

      Станислава отводит взгляд, нервно тарабанит по столу ногтями нетронутой руки. Аякс не торопит её с ответом, и спустя время она заговаривает сама:

      — Я не тот человек, с которым безопасно находиться рядом, — Станислава продолжает говорить спокойно, — мне тяжело контролировать эмоции, но чёрт с этим, я справлялась с этой проблемой, пока ты не объявился. Куда большую проблему представляет господин, заинтересовавшийся тобой.

      — Иль Дотторе? — удивлённо уточняет Аякс. — Почему?

      — Ты связан с бездной, — прямо отвечает Станислава, — вряд ли он сейчас знает об этом, но скоро догадается, если ты и дальше будешь ошиваться рядом. А он… весьма фанатичен в своих взглядах, если его действительно что-то заинтересовывает.

      — Переживали за меня, значит? — с ухмылкой произносит Аякс.

      — Расставляй приоритеты правильно, простофиля, — цыкает Станислава, закатив глаза, — это показалось тебе самым важным из всего сказанного?

      — Просто не вижу причин переживать из-за Иль Дотторе, — Аякс пожимает плечами, — мы оба Предвестники. Он не посмеет сделать хоть что-то противозаконное из-за наших равных положений. Пусть он выше меня по рангу, это не отменяет моего статуса.

      Станислава хмурится, бросает на него тяжёлый взгляд, точно молчаливо упрекая, прежде чем продолжить:

      — Он отдал приказ разузнать о тебе. Подобного ему не остановит закон, если он действительно чего-то захочет. Солнцецвет… неужели ты думаешь, что человек, которого волнует такая мелочь, как мораль, допустил бы подобное?

      — Ещё бы я знал, что именно он допустил, — фыркает Аякс, хмурясь, — хоть кто-нибудь мне расскажет, что там произошло?

      Станислава хмыкает, переводя взгляд на свои ладони, потирая алеющие ожоги на костяшках.

      — Это информация, из-за которой у него будет полное право лишить меня головы. И тот факт, что я пыталась отвадить тебя от себя, чтобы была причина отказаться выполнять поручение, лишь усугубляет моё положение. Как и твоё. Ты действительно не представляешь, во что ввязался, добившись от меня этой беседы.

      — Меня не пугает это, и вас не должно — я сделаю всё, что в моих силах, если понадобится, чтобы худшее не случилось, — спокойно произносит Аякс, умиротворенно улыбаясь, — хоть Иль Дотторе действительно… странный, но было бы интересно помериться с ним силой. Хотя не думаю, что меня уже впечатлит кто-то сильнее, чем вы.

      — Тебя убей — ты спасибо скажешь, — хмыкает Станислава, на что Аякс лишь смеётся, совершенно не отрицая.

      — И всё же, если честно… я бы хотел, чтобы вы мне всё рассказали.

      — Про Солнцецвет? Это будет долгий рассказ.

      — И про него тоже, — кивает Аякс, — но в первую очередь — про вас саму. Я хочу узнать… возможно, всё? Особенно про жизнь до Фатуи. Почему вы вступили? Как привыкали? У вас столько тайн, что бесполезно спрашивать про что-то конкретное. Намного проще услышать всё с самого начала, если позволите.

      Станислава прикрывает глаза. Язык вяжет от фантомной горечи. Она сбежала из своей деревни, от ответственности, около пяти зим назад.

      А по ощущениям — в прошлой жизни.

      Но до сих пор прекрасно всё помнит.

      Было бы странно забыть подобное, особенно после того, как этот наглый мальчишка осмелился напомнить ей о последних словах её отца, от которых, как оказалось, до сих пор бросает в дрожь.

      И оставляет привкус пепла на губах.

      Пришло время отвечать за свои поступки.