— Клянись, клянись, клянись, и клятвы ты держись…

      — А если кто соврёт, то попадёт на лёд…

      Андрей начинает игру с клятвой на мизинчиках; Станислава подхватывает. В детстве ничто не кажется важнее, чем всё время мира, разделённое лишь между ними двумя. В детстве всё кажется волшебным, наивным до умилительного смеха — ничто не сумеет переубедить детей, всегда находившихся рядом, что жизнь рано или поздно разведёт их по разным концам необъятной Снежной. Пусть в редких сказках, что чудом доходят до их деревни в глуши, всё всегда трагично, но у них — у них точно всё будет хорошо.

      Иначе не может быть, когда удается найти своё особенное место, о котором никто в деревне больше не знает. Замерзшая река, по которой они ступают, чтобы перейти на другой берег, сохранит их секрет и позволит остаться вдвоем на всём белом свете — пусть даже на несколько часов.

      В их деревне говорят, что нельзя выходить на улицу в лунную ночь — бледная плясунья заберёт непослушных детей себе, а тех, кого не успеет догнать, проклянёт на сто зим несчастий. Андрей и Станислава уверены, что они любимцы матери-луны — ни разу их не поймали за ночным побегом, ни разу лёд под ногами не затрещал, вселяя уверенность в том, что им всё дозволено.

      Впереди уже виднеется заснеженная поляна, куда они сбегают от остальной деревни, и Станислава останавливается. Лютый мороз пробирает до костей, не спасает даже низко натянутый капюшон. Но это всё не кажется важнее, чем вопрос:

      — Ты точно всегда будешь рядом?

      Андрей оборачивается на неё с невинным удивлением. А после смеётся громко-громко, как смеётся, когда пытается дать своим младшим братьям и сёстрам уверенность в том, что всё хорошо:

      — Мы ведь поклялись! Конечно же.

      Станислава кивает, обратно закутываясь в шерстяной шарф, чувствуя себя спокойнее. Когда они только сбежали в ночь — у Андрея глаза были на мокром месте. Вроде и старше её на целые две зимы, вроде сам — взрослый уже, а так легко задевается.

      Понять его боли, когда в очередной раз не удаётся доказать свою исключительность хоть в чём-то, Станислава не может — как и не может бросить его. Пусть не понимает, пусть не может подобрать нужных слов для него, она поклялась всегда быть рядом — и своё слово сдержит любой ценой. И верит, что Андрей также сдержит своё.

      На следующую зиму Андрей получает Глаз Бога и пропадает. Словно бледная плясунья действительно забрала его себе, наконец-то догнав. Его ищут всей деревней; его матушка безутешно льёт слёзы, думая, что её старшего сына погрызли волки в лесу, и просит найти хотя бы то, что от него осталось.

      Вскоре он сам возвращается в Огнекрай — целый, невредимый.

      В форме Фатуи.

      …а тот лёд холодный.

      Замерзай, негодный.

❄❄❄

      Снег под подошвой успокаивающе хрустит, пока Станислава пытается отогреть руки своим дыханием. Последние несколько зим холода чуть унялись, лютый мороз больше не кусает с той же злобой, что и раньше, и всё же деревне приходится туго, независимо от морозов.

      Из-за этого Станислава чувствует себя почти виновато, протягивая агентам Фатуи дичь. Сосланные в эту глушь по непонятному для деревенских заданию, они, воплощение столичных гордецов, становятся покладистыми, если показать им что-то сытнее, чем их привычный сухпаёк.

      Что в столице, что в деревне — люди есть люди. Есть хочется всем. Есть вкусно, сытно, с удовольствием чувствуя на языке пряности. С детства живя бок о бок с голодом, Станислава рано поняла, как пользоваться своим положением. Сначала — дочери охотника, после — талантливой охотницы.

      Солдат тянется забрать желаемое — и Станислава резко отстраняется, ухмыляясь.

      — Сначала твоя часть сделки.

      Оба Фатуи раздражённо цыкают, переглядываются — один из них вытаскивает из рюкзака увесистую книгу, добытую по её вежливой просьбе. Это — научная работа некого ученого из столицы, Карла Келлера. Восходящая звезда медицины, ботаники, инженерии — слышать о нём, из-за небольшого сотрудничества с Фатуи, выходило слишком часто, но даже этого не хватило, чтобы узнать полный список его достижений.

      Больше, чем добраться до знаний, Станислава желает лишь познакомиться с ним. По одним лишь слухам он уже казался воплощением всего, чего она так жаждет, но личная встреча… приходится реалистично напоминать самой себе — её никогда не будет.

      И пусть так — Станиславе хватит держать в руках его работу. Пусть явно будут проблемы с пониманием всех терминов, пусть половины она не поймёт сразу — обязательно разберётся. Она даёт себе обещание, почти любовно проводя ладонью по обложке.

      — Обменивать мясо на книжки… ненормальная деревенщина, — хмыкает солдат, понижая голос и отворачиваясь к товарищу, протягивая ему дичь.

      Станислава, расслышав это, лишь усмехается, обводя пальцами по корешку. Сам невежа, так желает оставить и остальных в неведении. Ему бы стоило больше ценить свои возможности.

      Ему повезло, раз он не знает этого чувства, когда внутри всё свербит и ноет от желания получить больше знаний, узнать больше о мире, взять больше от жизни, чем есть уже сейчас.

      Станислава чувствует себя самым жадным в мире человеком, но ничего материального ей не требуется.

      Ей требуется вывернутый наизнанку мир.

      Но начать можно с глупых солдат, готовых отдать последнее за сытный кусок мяса. Потому она не уходит сразу, как обычно было до этого, задерживается чуть дольше. Мысленно подбирает слова, чтобы не опростоволоситься — перед столичными гордецами это непозволительно. А после глубоко вдыхает, прежде чем произнести то, что давно вертелось на языке:

      — На что обменяешь своё ружье?

      — Даже не мечтай, девчонка, — сразу отрезает солдат, усмехнувшись, — это тебе не игрушка. Мы за них головой отвечаем, так что хочешь заполучить нечто подобное — вступай в Фатуи, а пока — пошла вон.

      — Вступать в Фатуи? — надменно хихикнула Станислава. — Не представляю, насколько низко нужно опуститься, чтобы сделать это.

      — Тебе-то откуда знать? У вас, деревенских, всё равно гордости нет.

      — Не псам Фатуи мне об этом говорить, — сквозь зубы произносит Станислава, чувствуя, как внутри всё горит от злобы, — сами готовы продаться за кусок мяса деревенским, которых смеете осуждать.

      Солдаты что-то фыркают ей в спину — Станислава резко разворачивается, совершенно не вслушиваясь в чужие слова. Ярость, всегда накрывающая с головой, не позволяет ни на мгновение дольше задерживаться в обществе Фатуи.

      Это было одной из многих истин, с которой она росла: во всех бедах виноваты Фатуи. Если что-то случилось — к этому определённо причастны Фатуи. Всем жилось бы лучше, если бы не было Фатуи.

      Фатуи, Фатуи, Фатуи. С детства, всё что её окружало — охота и Фатуи. Станислава кивала на все слова отца и деда, принимала их ненависть к ним за должное, но сама не чувствовала необходимости смотреть на них косо.

      Пока к ним не ушёл Андрей.

      Вместо него пришло осознание, насколько просто делать козлом отпущения того, кто никогда не рыпнется в ответ — какими бы солдаты не были грубыми, они ни за что не поднимут ружьё против обычных жителей Снежной.

      Фатуи не святые, но на них держится Снежная. Фатуи не всегда отвечают улыбками и вежливостью, но никому нет больше дела до народа Снежной.

      Обиженному на мир шестнадцатилетнему ребёнку этого не понять.

      Станислава зло толкает плечом скрипнувшую дверь в дом. Замирает на пороге, пытается успокоиться, глубоко дыша — злость никак не уходит, но нужно взять себя в руки. Нельзя дать отцу понять, что что-то случилось.

      Приятная тяжесть книги, которую она успела спрятать за пазуху, чуть успокаивает. Главное — остаться одной, тогда всё будет отлично.

      Удаётся незамеченной пройти до лестницы на второй этаж; половицы почти не скрипят, пёс Арчи не выдаёт её возвращение своим лаем. И всё же, стоит только ступить на первые ступени, как позади слышится голос отца:

      — Снова с пустыми руками?

      Станислава прикрывает глаза, нервно цепляясь деревянными пальцами за рубашку. С трудом унятая злость вернулась, смешиваясь с липким, мерзким страхом, что преследует её каждый ненавистный разговор.

      — Это не зависит от меня, — спокойно произносит Станислава, не разворачиваясь к отцу, — сам знаешь — Фатуи распугивают животных. Вряд ли удастся нормально поохотиться, пока они ошиваются у нас.

      — Раньше тебе это не мешало.

      Станислава мысленно мрачно усмехается. Конечно, не мешало. Раньше она не знала, что с ними можно договориться и получить свою выгоду. В её планах никогда не было оставаться в этой деревне. Академия Сумеру — красивая мечта, далёкая, недосягаемая и всё же придающая сил и дальше упрямо идти дальше. Ради неё она готова на многое.

      — Завтра возьму с собой Арчи, — ровно отвечает Станислава, — может, удастся что-нибудь принести.

      Завтра у неё нет в планах идти к Фатуи — им больше нечего дать ей. Кроме ружья. Будет им время подумать о том, действительно ли они настолько ответственные солдаты, чтобы отказаться от очередного сытного ужина за её счёт.

      На этом их разговор заканчивается, позволяя Станиславе спокойно выдохнуть. Она заходит в свою комнату, небрежно сбрасывая кожух и доставая из-за пазухи книгу. После — надо будет надёжно спрятать, как и многие до этого, а пока — можно потратить свободный вечер до ужина.

      Кровать привычно скрипит, стоит опустить на неё, уложив себе на колени книгу. Станислава прикрывает глаза, проходясь пальцами по обложке, наслаждаясь прохладой твёрдой обложки.

      Охота — то, на чём она выросла; с детства её жизнь была связана с лесом и луком, что нужно было научиться держать едва ли не с пелёнок, чтобы заслужить благосклонность к себе — и разрушить все достижения своим своенравными поступками перед отцом. Пусть так. Между охотой и знаниями Станислава всегда выберет второе.

Потому что это её выбор, а не навязанный обстоятельствами и родословной.

      Резко распахнувшаяся дверь заставляет вздрогнуть и открыть глаза — на пороге оказывается донельзя довольный Славка. Одиннадцать зим отроду, не понимает ещё, почему зимы — холодные и голодные, не понимает, почему отец никак не сладит с сестрой. Для него всё — радость, а проблемы обязательно решатся волшебным образом.

      Станислава хочет сохранить его детскую наивность столько, сколько получится — потому никогда и слова не говорит, стоит ему ворваться в комнату без спроса и запрыгнуть к ней на кровать из невинного интереса, отогнав долгожданный покой.

      — Почитаешь мне, Стась? — с горящими глазами просит Слава, заставляя Станиславу засмеяться и кивнуть.

      — Сказку?

      Славка поджимает губы — хочет ведь узнать, о чём читает сестра, но ни слова не понимает из того, что ей интересно. Сам ведь толком читать не умеет — Андрей, стоило ему вернуться в деревню, первое время поддерживал тёплые отношения с теми детьми, что всегда считали его своим героем. Андрей был старшим братом не только в своей семье, но и для других детей — он соглашался поиграть со всеми, всем читал вслух, когда у него было свободное время, всем отвечал улыбкой, учил тех, кто этого хотел, читать и писать самостоятельно.

      Но другом был лишь для Станиславы. Лишь с ней у него были свои детские секреты, трепетно-хранимые между ними двумя, лишь с ней клялся на мизинчиках всегда быть рядом.

      А после запросто отказался от всего этого в пользу Фатуи. Заезды домой стали все реже, а сам он улыбался всё с большим холодом. Деревенские дети не перестали любить его — им нужен герой, чтобы верить в лучшее будущее, пусть даже такой, едва вспоминающий о них.

      От мыслей о нём становится горько, потому Станислава хмыкает, отвлекается на Славу, что в итоге кивнув на предложение. Она позволяет удобнее устроиться брату на кровати, пока сама достаёт сборник со сказками, бегло пролистывает, находя ту, что ещё не читала ему, и устраивается рядом.

      Этот сборник было нелегко достать; удалось выменять её у солдата, что долгое время работал за пределами Снежной, потому завёл достаточно связей с иностранными торговцами. Сказки в других землях — совершенно другое, наполненные теплом и светом, и Станислава рада, что может рассказать их Славе, чтобы дать ему веру в то, что жизнь может быть счастливой.

      Слава сразу же пригревается под боком, устраиваясь в объятиях сестры. Станислава обнимает его за плечи, улыбаясь в светлую макушку, чуть прикрывая глаза.

      Она уверена — что бы не случилось в жизни, Слава был, есть и будет её главным сокровищем. Пока он рядом — ей не нужны никакие друзья-предатели. Пока она рядом — ему не нужны другие герои.

❄❄❄

      — Я слышал, что ты пыталась выменять у солдат ружьё.

      Арчи заходится рыком, а Станислава даже не думает его успокаивать; раззадоренный перед охотой, он не упускает момента лишний раз напомнить о своём нраве, стоит только Андрею завести разговор. Станислава, хоть и думала изначально молча пройти мимо, останавливается, скрещивая руки на груди.

      — Своё предложишь?

      — Псину угомонить не хочешь?

      — Пошли, Арчи, — легко произносит Станислава, махнув головой, на что пёс сразу же подскочил на лапы.

      — Стой-стой, — смеётся Андрей, примирительно подняв руки, прежде чем в золотом сиянии Глаза Бога появилось ружьё, — держи. Тебе ведь интересно?

      Станислава хмурится, раздумывая, гордо уйти или всё же поддаться своей детской любознательности. Она знает — Андрею что-то нужно, иначе не был бы таким покладистым. Лучше сразу уйти и не дать ему разговориться, но желание всё же перевешивает, потому Станислава берёт ружьё в руки.

      Тяжёлое, холодное, совершенно непривычно после лука, но держать его — ощущать… силу. Власть. Ещё одно доказательство того, что пропасть между столичными жителями и деревенскими — огромна. Становится гадко на душе, и Станислава в шутку наводит на Андрея ружьё. Тот стоит со своей неизменной улыбкой — даже приличия ради не вздрагивает.

      — Не страшно?

      — Даже если бы ты знала, как стрелять, ты бы ни за что мне не навредила.

      Станислава хмыкает, внимательнее осматривает ружьё, находит взглядом курок — уверенности в том, что для выстрела хватает всего лишь нажать на него, точно в романах, которые удавалось выменять, нет, но она всё равно не пробует. Действительно не хочет навредить, но, опуская ствол, из упрямства произносит:

      — Когда-нибудь я прикончу тебя.

      — Хочу посмотреть, как кто-то вроде тебя сумеет справиться с солдатом, — Андрей смеётся, тянется забрать ружьё, и Станислава хмыкает, отступая, — пусть ты одна из лучших охотниц в Огнекрае, но даже ты — ничто, по сравнению со столичными военными. Такова жизнь, Стась.

      Началось его излюбленное дело — ставить себя выше тех, кто живёт в деревне, словно он не вырос с ней в одном дворе. Поганый лицемер.

      — Солдат, — насмешливо цыкает Станислава, с особым удовольствием вкладывая в одно единственное слово всю ненависть, что есть в ней, — самому не смешно? Ты как был сопляком, так и остался — никакие шевроны этого не изменят. Глаз Бога получил и думаешь, что сразу лучше всех стал?

      Станислава лукавит — сейчас, когда наступила восемнадцатая зима Андрея, его уже нельзя назвать тем сопливым мальчишкой, которым он был в детстве. Ростом — на головы две выше, в плечах прибавил. Мог бы быть первым парнем на деревне и стать одним из лучших охотников. Даром только, что ушёл к горделивым Фатуи. В то, что он стал отличным солдатом, легко верится, но Станислава ни за что не скажет этого вслух из гордости.

      Не заслужил.

      Потому что каким бы хорошим бойцом он не был — Андрей всё ещё говорит больше, чем делает. И этого Станислава ему никогда не простит.

      — Ты просто завидуешь, — спокойно смеётся Андрей, легко всё же забирая ружьё у не сопротивляющейся Станиславы, — потому что сама так ничего и не добилась. Только выпрашиваешь подачки у столичных, которых так ненавидишь. Скажи честно, сколько раз ты мечтала о том, чтобы тоже получить Глаз Бога и наконец-то уехать отсюда?

      Внутри всё закипает от злобы — потому что в его словах есть мерзкая правда. Действительно ведь мечтает уехать — как можно дальше, чтобы и не вспоминать даже мороз родной страны. Но проклятый Глаз Бога ей не нужен — пусть раздают таким особенным как Андрей, чтобы не плакались лишний раз, что их, несчастных, никто не замечает.

      А Станислава обязательно добьётся всего сама.

      — Как ты вообще смеешь появляться дома после всего? — зло выдыхает Станислава. — Ты… Лучше бы ты действительно помер в лесу! Всё лучше, чем Фатуи!

      Она резко разворачивается и уходить, больше не оборачиваясь на Андрея, что картинно рассмеялся.

      Если бы Станислава оглянулась, она бы увидела, как нервно Андрей поправил ремешок сумки, в которой был припрятан подарок; если бы Андрей окликнул её и осмелился на честность, Станислава обязательно осталась и выслушала.

      Но они оба были слишком гордыми для этого. Они были слишком детьми, чтобы осознать свои ошибки.

      Охота привычно оканчивается богатой добычей, но совершенно не хотелось гордиться собой; не вышло даже позлорадствовать над глупыми солдатами, что уже начали смотреть на неё волком; желание выплеснуть скопившиеся чувства было сильнее всего прочего.

      Наконец-то принесённая польза для семьи позволила ей остаться без косых взглядов отца — моменты, когда он не обращает на неё внимание, кажутся высшим благословлением свыше. Ведь иначе — быть беде.

      Подобные дни позволяют ей без проблем ускользнуть в ночь. К тому месту, которое она с Андреем в далёком детстве считала своим маленьким убежищем. Когда она считала Андрея своим другом. Когда всё было… проще.

      Ей нужно вернуться в то время, то сокровенное место, чтобы напомнить себе — всё было взаправду. Собственное счастье не приснилось ей. И где-то на подкорках зреет наивная мысль — вдруг Андрей тоже придёт, зная, что она точно захочет туда вернуться? Придёт, и они помирятся. Всё будет как раньше. Как раньше хорошо.

      Он ведь не просто так вернулся, верно?

      Она не хотела признавать этого. Ни того, что Андрей уже давно изменился и их прошлых отношений не вернуть, ни того, что ей самой суждено… измениться.

      — Ста… Стась!

      Глухой хруст снега в глухой ночи прерывается тихим шёпотом, вынуждая Станиславу обернуться, чуть снимая капюшон, чтобы лучше расслышать и рассмотреть последовавшего за ней брата.

      — Иди домой, — отрезает Станислава, не допуская даже мысли о том, чтобы, как обычно, переключиться со всех своих бед на него, — уже поздно, ты давно должен был уже лечь спать.

      — Как и ты! — обиженным шепотом отвечает ей Славка, натягивая тёплые варежки и упрямо следуя за ней. — Нельзя ведь… ночью выходить. Бледная плясунья…

      — Это просто детские сказки, — Станислава закатывая глаза, не менее упрямо продолжая путь, надеясь, что брат всё же отстанет от неё, — бледная плясунья никого не проклинает. Иди домой. Я буду в порядке. Скоро вернусь.

      — Я никуда не пойду без тебя, — Слава поджимает губы, и выглядит так, словно на грани слёз, — ты сама не своя в последние дни. Я волнуюсь.

      Станислава цыкает, едва не откусывая себе язык после — нельзя злиться на Славку. Он ведь ребёнок ещё. Хочет как лучше. Но попытка успокоить себя ничем хорошим не заканчивается — Станислава начинает злиться на своё неумение сдерживаться, и огонек злобы, загоревшийся в груди ещё днём, разгорелся с новой силой.

      — Иди домой, Слав, — вновь говорит ему Станислава, стискивая руки в кулак, надеясь, что её послушаются, — всё будет хорошо.

      — Уже давно всё не хорошо, — упрямо продолжает Славка, всхлипывая — то ли от холода, то ли переживаний, — я ведь… я ведь вижу, Стась. Почему Андрей больше не приходит к нам? Почему ты больше не разговариваешь с ним? Вы ведь были так близки…

      — Слав.

      — Дай мне договорить, пожалуйста! — Славка сходит на громкий шёпот, но это не делает его убедительнее — глаза уже красные от того, сколько он их трёт, лишь бы не заплакать. — Пожалуйста, Стась… Я ведь видел, как отец поднял на тебя руку… почему?

      Станислава замирает, останавливаясь. Место из детства — замёрзшая река, которая столько раз сохраняла детские секреты, — впервые ощущается не настолько волшебным, как в детстве. Машинально выходит провести языком по саднящей губе — следа не осталось, но боль — и непонятно, физическая, или всё же моральная, — ещё несколько дней навязчиво ощущалась.

      Это привычно — не сдерживаться в разговоре с отцом, во всей красе демонстрируя поганый характер, доставшийся от него. Это привычно — получать за это, потому что именно так дети, особенно дети охотников, и воспитываются в их деревне.

      Это Славка из них двоих — кроткий, весь в матушку. Слова поперёк не скажет отцу, потому что глава семьи, кормилец. Такие — воспитываются с мыслью, что отца нужно уважать, любить со всеми выходками, потому что на них держится вся семья.

      А Станислава осмелилась сказать, что ненавидит всей душой и деревню, и свою семью — потому что хочет больше, чем ей могут дать. Хочет знаний. Хочет учиться, а не гоняться по лесу за мясом, чтобы выжить. Хочет другой жизни. Хочет… свободы. Которой не будет ни в деревне, ни в Фатуи.

      Но по итогу она лишь неблагодарная дочь, не заслужившая ничего хорошего. А Андрей — до сих пор любим семьёй, словно не он променял свою привычную жизнь на шевроны. Это несправедливо.

      — Мне нужно побыть одной, иди домой, — выдыхает Станислава, мотнув головой, едва удерживаясь от того, чтобы не повысить голос на брата. Не простит ведь себя.

      — Я… я не понимаю, Стась… — Слава делает шаг ближе по льду, — почему ты не можешь… не перечить отцу?

      Слова брата становятся последней каплей — злость, что всё это время сдерживалась, вырывается вместе с повышенным тоном на грани с криком, когда Станислава резко оборачивается к брату:

      — Просто оставь меня наконец-то в покое!

      Славка отшатывается от неё в испуге — Станислава никогда не поднимала на него голос и никогда не злилась. Но осознание собственного поступка задвигается на второй план, ведь на мгновение Станиславе показалось, словно в ладонях блеснула обжигающе-яркая искра — но не успела она осознать этого, как под ногами затрещал лёд.

      Они оба замирают. Слава впивается в неё влажным взглядом, не смея пошевелиться, и Станислава чувствует, как её прошибает холодным потом.

      Страх. Самый настоящий. И вина — безграничная, милостливая Царица, как же она сожалеет о своём поступке.

      — Всё хорошо, Слав, — Станислава пытается успокоиться, чтобы успокоить и брата, и выдавливает из себя улыбку, сводя всё в шутку, — не бойся. Тут лёд такой толстый — не проломится. Даже под таким растяпой, как ты.

      Страх сковывает тело сильнее, стоит усилиться треску.

      Нужно сохранять спокойствие, но все попытки ощущаются тщетными — до сих пор немного трясёт от злости и от непонимания, что это за обжигающее чувство, разливающееся по телу. Ей совершенно не холодно — удушающе-жарко.

      — Развернись, — Станислава сходит до шёпота, — и иди к берегу. Всё будет хорошо.

      Они не дошли даже до середины реки, так что безопасность — на расстоянии протянутой руки. Станислава успокаивает себя этой мыслью. Если сделают всё правильно — беды не случится.

      Слава делает несмелый шаг. Раздавшийся треск, громче предыдущего, сопровождающийся отчётливыми трещинами на льду, слышит не только Станислава, но и замеревший Славка.

      — Не останавливайся, медленно иди, — Станислава сглатывает, вновь улыбаясь, — всё будет хорошо. Верь мне. Разве я тебе когда-то лгала?

      Слава мотает головой, всем видом выказывая полное доверие, а после продолжает идти в сторону берега. Станислава чувствует, как лихорадочно бьётся сердце, и как оно же замирает с каждым сделанным шагом, сопровождаемым треском.

      До берега остаётся несколько шагов, когда лёд проламывается.

      Славу успевают схватить до того, как его приняла в объятья ледяная вода. Станислава почти всхлипывает от испуга, резко прикладывая дрожащую ладонь к губам, зажмуриваясь, не в силах даже обрадоваться.

      — Я думал тут такой толстый лёд, что он ни в жизнь не проломится, — хмыкает Андрей, и Станислава фоном слышит хныканье Славы, — угораздило же вас…

      — Катись к черту, — нервно вздыхает Станислава дрожащим голосом, — катись туда, откуда пришёл, мерзавец.

      — Ты слишком наглая для человека, который стоит на треснувшем льду.

      Станислава глубоко дышит, пытаясь успокоиться, и открывает глаза. Слава вцепился намертво в руку Андрея, до сих пор испуганный. Явно думает, что это гнев бледной плясуньи, проклявшей их.

      Станислава не признается, что начинает думать также.

      С каждым мгновением становится всё жарче, да настолько, что по спине катится пот. От страха ли?

      Андрей без долгих размышлений сбрасывает всю тяжёлую экипировку Фатуи. Если лёд проломился под весом одного мальчишки, то под двумя почти взрослыми людьми — тем более. Лишний вес ни к чему.

      — Жаль, Клары нет, — смеётся себе под нос Андрей, чуть поёжившись от ощутимого холода, — должна будешь, Стась.

      На слова друга совершенно не обращается внимание, как и на его попытки дозваться до неё. Ведомая огнём, пожирающим её изнутри, Станислава поднимает взгляд на бледную плясунью, восседающую на своём троне из облаков. Яркая, полная, отбрасывающая свет на всю деревню… раньше не осознавалось, что ни разу Станислава не видела другой луны, кроме полной. Небо всегда было неизменным.

      Так… так и должно быть?

      Это была последняя мысль, прежде чем лёд проломился во второй раз.

      Опомниться удаётся лишь когда слабо ощущающийся холод, отступает и Андрей успешно помогает ей выбраться. В голове — полная неразбериха, не позволяющая ни отдышаться, ни осознать в полной мере произошедшее.

      Андрей набрасывает ей на плечи собственную шубу, на что Станислава отталкивает его — взгляд лихорадочно мечется по округе, силясь зацепиться хоть за что-то, чтобы привести мысли в порядок.

      Голые руки не обжигаются об снег, и даже не краснеют от холода. Вся одежда липнет к коже вторым ледяным слоем, но Станиславе до сих пор жарко. Что-то… что-то не так.

      Андрей устало садится рядом с ней, хохоча:

      — Не думал, что за попытку утопиться дают Глаз Бога.

      В мыслях что-то в очередной раз переворачивается — не возвращаясь к привычному укладу, но выстраивая понемногу новый. Станислава раскрывает ладонь, чтобы осознать, что острые грани Глаза Бога впивались в руку, доказывая — он настоящий, болезненно обжигающий ладонь.

      Не удаётся обрадоваться тому, что наивное детское желание сбылось, и Андрей действительно пришёл. Точно сам желал того же. Совсем как в детстве. Не удаётся осознать, что Слава мельтешит рядом, пытаясь понять, всё ли с сестрой в порядке.

      Все мысли заняты нагревшимся до раскалённого металла Глазом Бога в руках.

      Так началось сказание о пепле.

❄❄❄

      Всю жизнь Станислава только и слышала о том, что Глаз Бога это благословение. Знак того, что боги благоволят выбранному человеку и даруют ему свою силу. У неё был живой пример перед глазами — Андрей, гордый и упрямый, лишь больше вознесший себя над окружающими, когда получил свою власть над гидро.

      Так почему у неё не так?

      Полученный огонь оказался сущим проклятием. Собственный гнев — проклятие. Любое проявление эмоциональности — проклятие. Долго не удалось скрывать случившегося — Слава, как послушный мальчик, рассказал обо всём ничего не понимающим родителям, считая, что делает… хорошее дело. И потому что начал её бояться.

      Ведь поддерживать прошлую теплоту Станислава больше не могла. Привычное раздражение превратилось в постоянное; всё внутри зудело от обжигающего изнутри огня, и стоило чуть сорваться, как каждая неосторожно выраженная эмоция отражалась на коже ожогом.

      Отец назвал её проклятой по собственной глупости.

      Был ли он не прав?

      Станислава под вечер сбегает к Андрею. Почти как в детстве — и одновременно с этим совершенно иначе.

      Андрей машет ей рукой издалека, уводя подальше от деревни и чужих взглядов в лес. Станислава зло кутается в кожух, хоть и чувствует лишь жар — если сбросит верхнюю одежду в такой мороз, то о полученном проклятии узнают не только родители, но и соседи. Несмотря на всю ненависть к отцу, Станислава искренне не хотела привлекать к ним ненужное внимание.

      — Поехали со мной в столицу, — первый заговаривает Андрей, засовывая ладони в карманы шубы, стоит им отойти достаточно далеко, — вступишь в Фатуи.

      Станислава перебирает подол кожуха пальцами; кончики совсем огрубели от ожогов и едва чувствуются. Из-за этого даже стрелять уже не получается как прежде, потому она давно не выходила на охоту.

      И она из-за этого чувствует себя совершенно убогой.

      — Вступить в Фатуи? — цыкает Станислава. — Пошёл ты.

      — У тебя нестабильный контроль над элементальной энергией, — Андрей хмыкает, совершенно не удивлённый ответу, — мои друзья изучают подобное. Они могут найти способ исправить это, если ты согласишься сотрудничать.

      — Ни за что.

      — Я уезжаю завтра утром. Если надумаешь — приходи. Буду ждать, — произносит Андрей, после чего разворачивается, но, прежде чем уйти, продолжает, — если честно, то я вернулся в деревню лишь для того, чтобы позвать тебя с собой. Раньше — потому что ты сама хотела уехать, теперь — потому что так тебе будет лучше.

      Станислава зло отворачивается от него, а после, недолго думая, уходит первой. Ей не нужны подачки Андрея, не нужна поддержка… Фатуи. Даже когда все нервы раскалены до пределы, она осознаёт вполне здраво — в руках друзей Андрея она будет просто подопытной крысой. Интересный случай для их изучений. В Фатуи у неё не будет желаемой свободы. Не выходит даже порадоваться за то, что они впервые за долгое время нормально поговорили. Потому что причины этого до сих пор ощущаются ожогами на коже.

      Но то, что что-то решить всё же надо будет, Станислава тоже осознаёт.

      Проблема в том, что судьба ей не оставила выбора.

      Дом встретил её затопленной печкой. Сбросив наконец-то кожух, как и хотелось очень давно, Станислава, оттягивая рукава свитера до самых кончиков обожженых пальцев, заходит в комнату, зная, что ничего хорошего её не ждёт.

      У неё изначально не было выбора — остаться в деревне или уехать. Вопрос был скорее в том, каким образом она придёт ко второму варианту.

      Отец стоит возле печки, бросая в огонь книги, которые Станислава так трепетно хранила, с упоением читала и наслаждалась каждым мгновением, которое удавалось посвятить им. Её маленькая отрада и радость.

      Которая, по итогу, тоже была сожрана огнём.

      — Не думал, что ты докатишься до того, чтобы унижать перед выродками из Фатуи, — напускно-спокойно произнес отец, отправляя в печь последнюю полученную книгу, — потому-то тебя, дрянную девку, и прокляли боги — за то, что с ними якшалась. И ради чего? Ради каких-то книжонок?

      — Что ты вообще понимаешь? — сквозь зубы цедит Станислава, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы от злобы и обиды. — Ты только одну жизнь и знаешь — в этой убогой деревне, в которой и помрёшь. А я мир хочу увидеть! Хочу… хочу понять его!

      Отец отряхивает руки, отходя от огня и подходя к Станиславе. Возвышающаяся фигура внушала страх, но упрямство всегда было сильнее благоразумия — никто не заставит Станиславу утихнуть и держать язык за зубами. Даже прилетевшая оплеуха — Станислава отшатнулась, но не отвела упрямого, горящего злобой взгляда.

      — Нужно было пороть тебя, чтоб не выросла такой неблагодарной девкой, а не жалеть тебя, как просила мать, — зло выплюнул мужчина, брезгливо нахмурившись, — крыша над головой есть, еда тоже — чего тебе, дряни, ещё нужно было? Даже не думай, что теперь ступишь за порог — не прощу твоей возни с Фатуи. Лучше бери пример с брата — правильно он сделал, что рассказал мне про твою дурость. Неуклюжий, но хоть толковый растёт, в отличие от тебя.

      Щёки обожгли слёзы, которые Станислава со злобой стерла, прежде чем, впервые в жизни почувствовав настолько болезненную ярость в себе, прошипела:

      — Чтоб ты заживо сгорел!

      Это было предательство от огня, которое она никогда ему не простит — он впервые подчинился ей именно в тот момент, когда контролировать себя больше не было возможности.

      Она никогда не хотела этого.

      Находить Андрея не пришлось — он вновь сам нашёл её, выскочившую из горящего дома, и, едва осознающую происходящее, выволок из вспыхнувшей в кратчайшей момент деревни. Через каждый шаг сквозь лес Станислава оглядывается на вспыхнувшую позади ночь.

      Не хотела!

      Станислава сбрасывает с себя хватку Андрея, который отходит на несколько шагов, безразлично наблюдая за тем, как Станислава, абсолютно дезориентированная, путается в собственных ногах и падает в снег, совершенно не чувствуя его холод. Лишь видит, как он мажется в пепле, оставшемся на её руках.

      Не хотела. Не хотела! Не хотела!

      — Я не хотела этого, — тихо вслух произносит Станислава, чувствуя, как плечи трясёт от немых рыданий, — не этого, не хотела… Не… Я...

      Андрей вздыхает, не вслушиваясь в её лепет на грани с истерикой, и впервые оглядывается на пожар, видный даже сквозь лес. Чувствовал ли он хоть что-то в тот миг?

      — Понятия не имею, что у вас случилось, но теперь ты понимаешь, что обязана вступить в Фатуи? — спокойно произносит Андрей, переводя взгляд на притихнувшую подругу. — Подобный выброс энергии — опасен. Сама ты не научишься с этим справляться.

      В ответ она поджимает губы, солёные от слёз, и пытается вновь спокойно дышать, прежде чем кивнуть. А в голове, пока Станислава сжимала до расцарапанной кожи острые края Глаза Бога, звучала лишь последняя услышанная фраза отца:

      Проклятое чудовище.

      Дальнейшая дорога до городка, расположенного в нескольких милях от Огнекрая, прошла молча и спокойно. Станислава послушно следовала за Андреем, что не старался завести разговор, точно зная, что подруга не сумеет его поддержать — не в таком состоянии.

      Пусть дошли они ближе к глухой ночи, всё же город был на ногах — местные солдаты узнали о произошедшем в деревне и поспешили на помощь, чтобы потушить пожар, а простые жители попросту хотели узнать подробности — обычно Огнекрай был крайне мирным и спокойным местом. Андрей не обращал на происходящее внимание, целенаправленно держа путь к местной таверне.

      Не успели они переступить порог, как к ним бросился на встречу парень, весь растрёпанный, нервный, с наспех натянутой шубой — сразу видно, что переживал и ждал возвращения Андрея.

      — Ну наконец-то! Что у тебя там..?

      — Я… потом объясню, потом, — устало ответил ему Андрей, оглянувшись на Станиславу, что впервые за всю дорогу подняла взгляд, чтобы встретиться глазами с ним.

      Так она познакомилась с Владиславом.

      Со своим Богом, спасением и благословением.

      Со своим предвестником Дьявола, проклятием и наказанием.