Станиславе смешно с самой себя. Предостерегала Аякса, чтоб не вёлся на уговоры Андрея и не яшкался с ним — сама теперь отпивает крепкий коньяк и даже не хмурится; клялась себе хранить молчание — сама нарушила клятву, чувствуя неправильное облегчение, когда нужные слова всё же прозвучали.

      И одновременно с этим — вину.

      Быть омерзительно-живой, до зубного скрежета честной и открытой — не для неё. Это то, что осталось давно в прошлом, сгорев вместе с Солнцецветом. Пробовать вернуть себе хоть частичку того, что было в ней раньше — ощущать отторжение от самой себя.

      И всё равно поддалась, всё равно пошла против собственных устоев из-за настойчивости двух конкретных людей. Всё это оставляет после себя лишь один вопрос — стоило ли это того?

      Станислава до сих пор не знает, как пройдёт её разговор с Иль Дотторе, как и не знает, какие последствия всё это будет иметь в долгосрочной перспективе, но… но когда Андрей начинает с ней говорить, — впервые настолько открыто и честно, — ей начинает казаться, что да.

      Это того стоило.

      — Я так завидовал тебе в детстве, — хрипло произносит Андрей со слабой улыбкой, становясь из-за неё, освещённый лишь тусклым светом архива, ещё более усталым и повзрослевшим, чем до этого, — так завидовал, милостивая Царица, даже она вряд ли бы поняла это чувство… Я хотел равняться на тебя, но не мог принять тот факт, что ты лучше меня. Я тоже хотел быть таким талантливым охотником, тоже хотел, чтобы отец обращал на меня внимание, пусть даже таким образом… И когда я получил Глаз Бога, я думал, что мы наконец-то равны с тобой. Я ушёл в Фатуи, потому что мог это сделать и получить ещё больше возможностей. Я мог получить доступ к книгам, исследовательским трудам, путешествиям… мне хотелось поделиться с тобой этим. Но когда я вернулся в деревню, я узнал, что ты сама неплохо справляешься, решив устроить обмен с Фатуи, пока я выполнял грязную работу, которую обычно поручают новобранцам. Это напомнило мне, что я всё ещё хуже тебя. Возможно, потому я и начал цепляться к тебе?

      Станислава подпирает щёку кулаком, бродя взглядом по комнате. Мысли никак не хотят упорядочиваться. Это попросту смехотворно — завидовать ей, никогда не считавшей себя особенной. Сколько раз она утопала в самоненависти из-за того, что ощущала себя абсолютно заурядной, не стоящей ничего на фоне остальных? Сколько раз в гневе швыряла прочь Глаз Бога, а после в ужасе брела по сугробам за ним, ведь было страшно потерять то немногое, чем её всё же одарила судьба? Сколько раз… сколько раз она сама завидовала Андрею?

      Это даёт понять — в то время они действительно были детьми. Наивными, глупыми, взявшими на себя слишком многое, возомнив себя всесильными. Они были детьми, что оказались не в том месте, не в то время и не с теми людьми.

      — Я так завидовал, когда ты… настолько легко подружилась с Келлерами, — Андрей безнадёжно смеётся, треплет отросшие пряди и отводит взгляд, — я… я любил Клару. Возможно, я видел в ней себя? Она всегда была в тени Карла, и пусть он мне казался замечательным, но… я ощущал несправедливость в этом. Хотел стать ей самым близким человеком. Хотел… чтобы она заметила меня. Признала меня. Но она признала тебя.

      — Она не была человеком, ровно как и Карл, — спокойно напоминает Станислава, переводя взгляд на него, — она не признавала ни тебя, ни меня. Её доброжелание — отражение отношения Карла. Тебе просто не повезло влюбиться в создание, которое не способно на ответную любовь.

      — Лучше бы это была просто невзаимная любовь, чем… влюблённость в женскую ипостась господина, — невесело усмехается Андрей, качнув головой, и Станислава не может не хохотнуть в ответ.

      Им обоим не повезло в этом.

      — Ты первый отстранился, — вспоминает Станислава, отпивая, — почему? Из-за зависти?

      — Мне казалось, что если я начну налегать на работу, то смогу почувствовать себя лучше, — кивает Андрей, вздохнув, — снова брал самые грязные поручения, не боясь запятнать руки, хотя мог спокойно сидеть в кабинете и перебирать бумажки, наслаждаясь обеспеченной, спокойной жизнью, но это… это было не для меня. Потому я уезжал как можно дальше, чтобы забыться… В те времена меня тешила мысль, что я способен на это, а ты — не можешь даже пользоваться Глазом Бога.

      Признание Андрея горчит на языке вместе с коньяком и служит неприятным напоминанием о тех днях, когда он, не стесняясь, показывал подобное отношение действиями, а не просто делился воспоминаниями о прошедшем.

      Приходится напоминать себе — всё это действительно в прошлом. Иначе этого разговора не было бы.

      — Уверен, что это были твои мысли?

      — Нет, — легко признаётся Андрей, отпивая, — я обсуждал… абсолютно всё с Владом. Тебя не должно… уже не должно удивлять, что он приложил к этому свою руку. Именно он посоветовал мне подобный способ отвлечения. И задания он подбирал. А после, словно невзначай, делился твоими успехами. Фехтование, стрельба, обучение… Ему было весело стравливать детей, да?

      — Да, — легко соглашается Станислава, вновь делая глоток. Горло обжигает, и, вопреки назначению алкоголя, отрезвляет.

      — Все три гроба были закрыты, — внезапно меняет тему Андрей, — и если с Келлерами всё понятно, то в случае Влада…

      — Хоронили пустой гроб, — отвечает кивком Станислава, — на самом деле, ни в одном из них ничего не было. Останки Дигаммы господин забрал для… личных нужд. Нечего было предавать льду. Вот и вся правда.

      — Ты ведь видела его… после Солнцецвета?

      Вместо озвученного ответа — холодная, злорадная ухмылка, коснувшаяся губ вместе с гранёным стаканом. Андрей не сдерживается — сначала прыскает, а после и вовсе заходится хохотом от осознания.

      — Милостивая Царица… я и рад, что ты всё же откровенничаешь со мной, но одновременно с этим мне не по себе от осознания, сколько в тебе, оказывается, жестокости. Я ходил по очень тонкому льду, когда привлекал твоё внимание издёвками.

      — Могу гарантировать твою защиту от моей ужасающе-жестокой натуры в том случае, если задобришь меня щедрыми дарами, — усмехается себе под нос Станислава, подпирая щёку рукой и мирно прикрывая глаза. Становится впервые за долгое время спокойно-спокойно.

      — Щедрые дары в виде пряников принимаются?

      — Меня ими уже задобрили. Выбери что-нибудь другое.

      — Вот Тарталья, вот проныра… везде успел.

      Оба усмехаются — Станислава расслабленно, а Андрей с облегчением. Не выходит ни испытывать отвращения к правде, ни чувствовать отторжение в сторону лучшей подруги, пусть теперь более чем очевиден тот факт, что она… Фатуи. Как и все они. Некогда горделивый королевский облик не может скрыть ни кровь на руках, ни совершенные преступления. Если раньше в памяти ещё царствовал её детский образ пусть вспыльчивого, но доброго ребёнка, спрятавшегося за спиной жестокой, безразличной Принцессы, то сейчас… между ними нет разницы.

      Никогда не было. Проблема жила исключительно в его голове.

      — Прости меня.

      Станислава медленно открывает глаза, а расслабленно-приподнятые уголки губ вновь опустились. Шуточный настрой уступил место тому, что было до первой разлитой бутылки — невысказанной тоске и безграничной вине перед друг другом. Но мимолётный дискомфорт необходим для того, чтобы после — наконец-то отпустить все старые недомолвки и обиды.

      Раз его гордая, упрямая Станислава смогла… он тем более сумеет.

      — Прости за нарушенное обещание, — начинает Андрей, — за слова, сказанные после каждого моего возвращения, и за слова, сказанные после Солнцецвета… я рад, что ты не бросила меня. Ни там, ни после случившегося. Я понимаю, что был далеко не подарком, но не будь тебя со всем поганым характером рядом… я бы наложил на себя руки.

      Станислава проводит по нижней губе подушечками пальцев, размышляя. Становится совершенно некомфортно от подобных откровений, ведь осознаётся вполне ясно, несмотря на весь выпитый алкоголь — он не врёт и не давит на жалость. Просто… отвечает честностью на честность. Впервые за долгое время.

      — Пробовал ведь уже, — понимает Станислава, бросая на него взгляд, — точно пробовал. Дай угадаю, таблетки?

      — Сильнодействующие антибиотики, над которыми работал Карл в последние свои дни, — кивает Андрей, вновь невесело фыркнув, — и почти запил их огненной водой. Сделай я это…

      — Ты невыносим, — переходит на шипение Станислава, садясь прямо и раздражённо массируя переносицу, прекрасно понимая, какие летальные исходы для его организма могли последовать, — какой же ты… слов нет.

      — Мне, не смирившимся с тем, что я теперь одинокий калека, казалось, что это лучший вариант, — со смиренной улыбкой произносит Андрей, вздыхая, — я просто… сдался в тот момент. Не видел смысла продолжать, раз всё обернулось… вот так.

      — Почему остановился?

      — Елена, — Андрей произносит её имя так, словно оно способно всё объяснить, и улыбается чуть теплее, продолжая, — она с таким ужасом выхватила у меня огненную воду, хотя вряд ли понимала все последствия… я в ней себя увидел тогда. Такая же одинокая, лишившаяся всего калека. Я пытался с ней говорить и помочь справиться с мутизмом, но… я так и не решился тревожить её по этому поводу. Мне стало проще выучить язык жестов, чем копаться в разрушенном мире ребёнка, к тому же… меня до сих пор тревожат фантомные боли, которые я не могу заглушить ни таблетками, ни попыткой отвлечься. Только алкоголем. И пусть я оформил опекунство, но это было… тяжело. Тяжело спать с ней в одной комнате, потому что иначе она не могла уснуть — боялась либо вновь проснуться в аду, либо не проснуться вовсе. Иногда я не ложился, всю ночь размышляя о своём и держа её за руку. Пока она медленно отходила от случившегося и училась жить в спокойствии, я смирялся, думая, что жить ради неё… неплохо. Она давно упрашивала меня поговорить с тобой, но… ты была невыносима. И я тоже, не смотри на меня так злобно, я это признаю. Пожалуй, мы оба попросту были не готовы к подобному разговору раньше. Но я рад, что лёд наконец-то тронулся.

      Станислава вздыхает, и, сложив руки в замок, опираясь локтями на стол, упирается лбом в костяшки. На неё наваливается многотонная вина — за то, что не поняла всего этого вовремя; за неувиденное желание единственного друга свести концы с концами; за чужие кошмары и страх. Пока она утопала в своих сожалениях — вокруг неё людям было не проще.

      Но они справились. Быстрее, чем она. Давно отпустили — она единственная цеплялась, наивно считая, что всё давно в прошлом. Не было.

      Странно… так странно вновь осознавать всех вокруг себя живыми людьми с собственными чувствами и проблемами, а не как тех, кто мешается под ногами на пути к достижению очередной цели во имя господина Иль Дотторе.

      Господин Иль Дотторе… напоминание о нём болезненно сдавливает что-то в груди.

      Несмотря на весь этот разговор она не посмеет пойти против него. Преданность к нему давно выжжена клеймом на самой сути её существования.

      Иначе не осталось бы слов, что она может сказать; иначе не было бы тяжело на душе от нераскрытых подробностей; иначе не осталось бы даже слабой веры в то, что он всё же простит её длинный язык и позволит остаться.

      Всё ради общей цели.

      — Но если сменить тему на что-то поинтереснее и радостнее… — коварно начинает Андрей, заставляя одним тоном поднять на него скептический взгляд, чтобы увидеть его довольную лыбу, — что там у тебя с Тартальей? Он тебя пряниками кормит, это я уже понял. А ещё что?

      — Блины печёт, — фыркает Станислава, — и за свежей сметаной ходит. Можешь завидовать. Одно утро вместе провели, а я чувствовала себя как домашний избалованный кот.

      — И за что домашний избалованный кот по лапе получил?

      Станислава цыкает и закатывает глаза. Обсуждать нечто подобное настроения совершенно нет. Сначала — в приоритете уладить всё с Дотторе, раз Андрей, отходчивый дуралей, уже не думает ни о чём плохом и согласен попробовать наладить общение. Аяксом… потом. Всё потом. Когда мысли придут к окончательной ясности, и она сможет всё осмыслить с привычным хладнокровием.

      Впрочем… возможно ли это, учитывая всё произошедшее?

      — Знаешь что? — хмыкает Станислава, складывая руки на груди. — Ты не Варвара, но я с радостью оторву тебе нос за любопытство.

      — Я думал, мы с тобой снова лучшие друзья, а ты всё так же жестока ко мне, — с показательной грустью вздыхает Андрей, качнув головой. — И всё же… любишь его, да?

      Станислава нервно ведёт плечами, хмыкнув. Непривычно думать о чём-то подобном после четырёх лет, проведённых с мыслью, что она всегда будет лишь солдатом, зацикленным на исполнении долга, а не личных чувствах. К тому же, она даже представить себе не могла, что когда-нибудь она будет откровенничать с Андреем.

      — Он вызывает во мне нечто между нежностью и желанием его убить.

      — Точно любишь.

      Выходит лишь насмешливо фыркнуть, вновь прикрыв глаза. Возможно… возможно да. Но это не меняет того факта, что она всё ещё не семейный, любящий и нежный человек. Она не сможет отдавать ему столько, сколько он заслуживает. Не сможет присмотреть за ним, как просил Антон. Аяксу нужен кто-то, способный на доброту и ласку.

      Она не способна.

      Размеренный уют, вновь вернувшийся к ним, прерывает тихий скрип несмело открытой двери и едва слышный стук обуви. Оба оборачиваются на Елену, всё же ослушавшуюся Станиславу и заглянувшую к ним. В её недоверчивом взгляде на них, заинтересованном наклоне головы и скрещенных перед собой руках видно — не верит в то, что они действительно всё это время просто разговаривали. Столько лет слышала ведь между ними одну лишь ругань.

      Хотя наедине с ней оба были понимающими, терпеливыми и самыми добрыми людьми в её рухнувшей в миг жизни.

      — Иди сюда, — спокойно подзывает её Андрей, отставив стакан.

      Елена не колеблется ни на мгновение, прежде чем последовать просьбе опекуна, но не подходит прямо к нему — останавливается возле стола, бросив взгляд на Станиславу.

      Выходит лишь усмехнуться, прекрасно понимая этот просящий взгляд даже без языка жестов — Станислава чуть отодвигает стул, а после раскрывает руки, позволяя Елене, жаждущей доказательства того, что в их шатких и хрупких отношениях воцарился долгожданный покой, получить объятья.

      Станислава бросает взгляд на Андрея, пропуская сквозь пальцы белоснежные пряди довольно стискивающей её Елены, и прикрывает глаза, чтобы не видеть довольство друга.

      Таковой всегда была истина — какой бы стороной она не повернула свой характер в попытках оттолкнуть от себя всех, её всё же любили. Ждали, когда она раскроется. Ждали, чтобы дать понять — на неё никогда не злились за сказанные ядовитые слова. Потому что поступками в сторону близких она всё ещё более чем очевидно давала понять свою привязанность.

      Возможно, именно из-за этого они даже не допускают мысль, что, несмотря на все откровения, Станислава так и не рассказала всего. Ни одному из них.

      Можно ли считать это ложью, если она попросту не договорила?

      Не договорила о том, что с самого начала Солнцецвет был не просто деревней под покровительством Предвестника — являлся полигоном для экспериментов с тонкой манипуляцией элементальной энергией, способной благодаря искусственно запечатанными в окрестностях созданиях бездны с мощной излучаемой энергией. Рассказала о бездне лишь то, что господин был заинтересован ею — ни слова о нечеловеческих экспериментах на тварях из неё. Ни слова о зверских экспериментах на людях с её ассистированием.

      Лучше пусть догадываются, но не имеют подтверждения. Пусть зацикливаются на том, что хотели услышать и не имеют интереса к тому, что так и должно быть похоронено между лживых отчётов Царице.

      Остальное… останется на её совести.

      Оттягивать момент больше не представляется возможным; упрямое желание покончить со всем ведёт её в лабораторию господина Иль Дотторе. Дела в Снежной задержали его достаточно, чтобы имелась возможность всё разъяснить при личной встрече и избежать вмешательства Сигмы. Впрочем… разве он упустит своё?

      Станислава останавливается в начале коридора, бросив взгляд в сторону тьмы, привычно охраняющей личный обитель второго Предвестника. Ни единой посторонней души — даже клоны разбрелись по Снежной, не мешаясь под ногами своего творца.

      Один лишь Сигма — большое исключение из всех существующих правил. Не нашедший себе приюта, он находит успокоение в тени тех, с кем делит одно лицо; его присутствие ощущение столь же удушающе, сколько для него самого — присутствие Станиславы из-за огромного количества элементальной энергии.

      Был ли приказ об их работе вместе злой усмешкой, или всё же продуманным ходом по использованию одних из самых полезных фигур в собственной шахматной партии?

      В своё время Станиславу учили играть в шахматы, чтобы была возможность скрасить досуг не за одним лишь чтением. И пусть любви к игре она так и не развила в себе, всё же прекрасно запомнила объяснения про белопольных и чернопольных слонов. Тогда была мысль, что, по сути, они с Сигмой могут считаться их олицетворением.

      Сейчас понимается — себе она может забрать звание личного ферзя, Сигма же — фигура ночного всадника.

      — Успел донести уже? — спокойно произносит Станислава, машинально перебирая пальцами, подавляя желание призвать меч. Вместо этого — прикрывает глаза, услышав смешок Сигмы позади себя.

      — Ты не в том положении, чтобы ёрничать, — с напускным весельем и сталью в голосе произносит Сигма, — единственное, за что ты можешь получить похвалу — твоя инициатива прийти самостоятельно.

      — Мне нечего скрывать. Причина, по которой я пришла — убедиться, что ты не строишь против меня козни.

      — Как бы я посмел? — смеётся Сигма, и, стоит почувствовать его явно присутствие спиной из-за близкого нахождения, он продолжает, вернув холод в голосе. — Сколько ты рассказала одиннадцатому?

      — Сколько посчитала нужным, — сохраняет спокойствие Станислава, — отчитываться перед тобой я не собираюсь. Твоя привычка следить за всеми выводит меня из себя и отбивает всякое желание объясняться.

      — Никогда не замечал у тебя склонности к милому задушевному общению, — насмешливо фыркает Сигма, отходя, и лишь тогда Станислава оглядывается на него, — однажды ты уже обманулась светом фальшивых звёзд. Не совершай повторных ошибок, предупреждаю из личной симпатии.

      Станислава хмурится, крепче стискивая руки в кулаки. Четыре года она смирялась с его нравом, четыре года училась от него — и навыкам слежки, и добыче информации, и избавлению от неугодных людей. Этого времени оказалось достаточно, чтобы уяснить — они никогда не уживутся, сколько бы раз она не возвращалась к нему, и сколько бы раз он не врал про свою симпатию к ней.

      Пока у Андрея была Елена, способная вытянуть его из бездны, у Станиславы был фальшивый Сигма, утягивающий её ещё глубже во мрак. Отказываться от этого она не собирается, как и не собирается и дальше отрекаться от света.

      Потому что новообретенное солнце — самое настоящее, тёплое и ласковое. И ради этого… стоит рискнуть. Пусть даже за попытку усидеть на двух стульях можно дорого поплатиться.

      — Сколько ты растрепал господину? — всё же спрашивает Станислава.

      Сигма ухмыляется так, что сразу понимается — полноценного ответа от него невозможно будет дождаться. Это лишь подкрепляется его насмешливым тоном:

      — Сколько посчитал нужным.

      Станислава цыкает и закатывает глаза.

      — Шут гороховый — вот кто ты.

      В ответ ей лишь усмехаются — не желая и дальше видеть самодовольство Сигмы, Станислава разворачивается на каблуках сапог и уходит вглубь лаборатории, чтобы вскоре оказаться перед нужными дверьми. Не колеблясь — привычно стучится и, получив разрешение войти, проскальзывает внутрь, аккуратно закрывая за собой дверь.

      Пусть Сигма — последний, кому Станислава будет верить на слово, и всё же его настроения хватило, чтобы понять — в действительности им ничего конкретного не известно, кроме того, что она контактировала с Аяксом вне… деловой обстановки. Единственная причина для подозрений — их взаимный интерес друг в друге, что давно был очевиден. Станислава видела Сигму за серьёзной работой — такого его язык не повернётся назвать шутом. Не будь у неё шанса на оправдания — негодяй не сверкал бы от самодовольства.

      Как и господин Иль Дотторе не был бы так расслаблен, отвлекаясь от своей новой разработки, разложенной по запчастям на столе перед ним. Хищный прищур алых глаз не скрывает маска — в полной мере можно рассмотреть и предвкушение от возможного провала до этого идеальной ассистентки, и интереса к словам, что могут прозвучать в качестве оправдания. Он даёт ей первой заговорить, пока сам — складывает руки на груди, откидываясь на спинку кресла.

      Станислава привычно-почтительно улыбается, скрещивает пальцы за спиной в замок, а после всё с тем же спокойствием произносит:

      — Я выполнила ваш приказ по поводу господина одиннадцатого Предвестника.

      — Продолжай.

      Промелькнувшая заинтересованность, отчетливо читающаяся в блеске глаз и слабом наклоне головы, даёт Станиславе понять, что она действительно зря сомневалась в том, что сумеет сохранить своё место и голову. После всего от неё не избавились бы так просто.

      — Мне удалось выяснить, что господин одиннадцатый Предвестник в раннем детстве контактировал с бездной. На нём возможно почувствовать влияние бездны и, полагаю, именно оно вас привлекло, но из-за прошедшего время оно сильно ослабло и вряд ли может быть использовано в экспериментах, а иных последствий мною замечено не было, — размеренно отчитывается Станислава, подходя ближе и материализуя в руках несколько папок из блеска Глаза Бога, — я наведалась в архив, чтобы подтвердить свои догадки по поводу того, что прорыв бездны был не только в Солнцецвете, но и в других местах Снежной. Нашлись несколько дел, связанных с пропажей людей, а также подозрительными всплесками энергии, но не появлением самых существ из бездны. Если вы позволите мне, я могу изучить подробнее все отмеченные места, чтобы проверить, не осталось ли… необычных последствий. Было бы полезным изучить их, если они сумели сохраниться спустя столь продолжительный отрезок времени в удовлетворительном виде.

      — Лихо переводишь тему с мальчишки на работу, — сухо усмехается Иль Дотторе, щурясь и проводя ладонью по подбородку, — каким же образом тебе удалось выведать подробности его детства?

      — Раскрыла подробности своего, — прямо отвечает Станислава, положив папки на стол, прежде чем вновь скрестить руки за спиной, — столько, сколько посчитала приемлемым. В ходе разговора я также рассказала про Солнцецвет и бывший отряд «Зимняя сказка».

      — Подробности?

      — Умолчала. Для господина одиннадцатого Предвестника Солнцецвет был уничтожен в ходе несчастного случая, устроенного взбунтовавшимся ассистентом, — Станислава прикрывает глаза, — этого хватило для доверия ко мне, поскольку до этого никто не желал рассказывать ему о случившемся даже в общих чертах.

      Иль Дотторе хмыкает.

      — Приемлемое исполнение приказа. Но надеюсь, что ты не ставишь меня на одну ступень умственного развития со своим мальчишкой и не считаешь, что от меня сумеешь скрыть суть. Договаривай.

      — Я хочу отказаться от дальнейшего поиска информации на господина одиннадцатого Предвестника, — спокойно произносит Станислава, вновь посмотрев на Иль Дотторе, не таясь и не увиливая, — не думаю, что сумею найти что-то, что ещё могло бы вас заинтересован. А также… я не желаю продолжать это дело из личной расположенности к господину Чайльду. Надеюсь на ваше понимание и милость.

      Станислава наблюдает за тем, как Иль Дотторе опирается локтём на подлокотник кресла и задумчиво прикрывает ладонью нижнюю часть лица. Взгляда не отводит — точно проверяя, насколько она серьезна в своих намерениях. Ни разу не отказывалась от задания, а тут… ради мальчишки, рыжего, нелепого и младше её на добрые три зимы пошла на подобное.

      Сама ведь знает, насколько опрометчиво поступила, но теперь может лишь крепче сжать руки, да так, что кожа на перчатках заскрипела.

      Станислава чувствует, как вязнет в этом — не может назвать себя лгуньей, и всё же понимает, что намеренно опускает действительно важные детали. Если сумеет сохранить место после этого разговора — придётся поверить, что Аякс действительно будет держать язык за зубами.

      Обещал ведь. А свои обещания он… держит.

      От мыслей отвлекает внезапно прозвучавший вопрос:

      — И каковы причины твоей… расположенности?

      — Господин Чайльд… — начинает Станислава, тщательно пытаясь подобрать нужное определение, но в мыслях всплывает лишь их совместное утро, его довольная донельзя улыбка и… рассказ Антона про гусей, из-за чего приходится прикусить нижнюю губу, чтобы не усмехнуться вслух, — забавный, полагаю.

       Иль Дотторе, в отличие от неё, насмешки не сдерживает. А до этого такую вежливость из себя давила, несмотря на всё очевидное нежелание.

      — Это единственная причина?

      — Единственная, — Станислава почтительно кивает, — меня слишком привлекает тот факт, что подобного… ребёнка приняли на роль уважаемого Предвестника. За ним занятно наблюдать. Боюсь, что больше мне нечего сказать по этому поводу.

      — Ты знаешь свою работу, — хмыкает Иль Дотторе, утратив интерес к этой ситуации, и, махнув на папки, продолжает, — свободна. Помни лишь о том, что за последствия подобного решения отвечаешь лично. Покрывать твои вольности я не намерен.

      Станислава подавляет желание облегченно вздохнуть, чтобы не выдать то напряжение, что так упрямо игнорировала в себе на протяжении всего разговора. Вместо этого — расслабив плечи, слегка кланяется, прежде чем ответить короткое:

      — Есть.