Станислава не поднимает взгляда, упираясь им в тёмную гладь чая в своей кружке, водя подушечками пальцев по краям. Сил на то, чтобы посмотреть в глаза Аяксу, нет. Она ждёт расплаты за свою честность — если он воспользуется услышанным ради того, чтобы обвинить и её, и господина Иль Дотторе в обмане и совершенных преступлениях… так тому и быть.

      Но вместо ожидаемой подлости она слышит лишь мягкое:

      — Посмотрите на меня?

      Страх для неё — нечто давно забытое, оставленное в далёком прошлом. Невозможно бояться кого-то, служа Иль Дотторе — он не вредит своим ближайшим подчинённым без причин, а самим им дарует власть и чувство безнаказанности. Благословение Царицы отучило её от проявления ярких эмоций — пусть абсолютной власть над чувствами, как в первое время, оно больше не имеет, но это стало… привычкой.

      Аякс сумел лишить её самоконтроля, а теперь — заставил вспомнить, как ощущается страх. Едва заметный, совершенно не идущий в сравнение с тем, что был у неё в Солнцецвете, и всё же страх.

      Она поднимает на него взгляд — из чистого упрямства, чувствуя себя вновь глупой, семнадцати зим отроду. Ей вновь хочется доверять, вновь хочется верить в лучшее, когда Аякс улыбается ей, словно не она призналась в соучастии уничтожения деревни, словно не она рассказала о своей беспочвенной жестокости ради собственного успокоения, словно… словно ему от неё нужно что-то больше, чем информация, которую он получил.

      — Мне больше нечего рассказать, — произносит Станислава, не зная, чем ещё заполнить наконец-то наступившее молчание, в котором теперь — совершенно неуютно.

      — Значит, моя очередь откровенничать?

      Станислава выдаёт своё искреннее удивление, шире распахнув глаза — она рассчитывала… не на это. В голове роится множество мыслей, складывающиеся в вопросы, которые она не способна произнести.

      Почему ты добр со мной? Почему действительно слушал из интереса, а не из-за выгода? Почему захотел облегчить мою ношу, выслушав? Почему так долго держишься рядом, несмотря на все мои попытки отстраниться?

      — Почему? — хрипло выдаёт Станислава. — Почему ты ведёшь себя… так?

      Аякс, кажется, искренне задумывается — подпирает щеку кулаком, отводя взгляд с длинным хмыком, а после смеётся так, что в груди всё сдавливает от неясного тепла к этому упрямому ребёнку. Понимает ведь всю серьёзность происходящего, но ведёт себя беззаботно, стараясь расслабить и её.

      — По вам сразу видно, что вы думаете куда больше, чем нужно, — Аякс улыбается ей всё с той же беззаботность, складывая руки на столе и укладывая на неё голову, бросая довольный горящий, как у шкодливого мальчишки, взгляд на неё, — я просто счастлив, что вы наконец-то честны со мной. Полностью. И знаете…

      Он выпрямляется, и по нему видно, что он никак не может усидеть на месте спокойно — по губам гуляет довольная улыбка, а сам он чуть щурится, точно готовый поведать ей очень важный секрет. А сам выдаёт:

      — Вам первой скажу, что я люблю вас. Готов на мизинчиках поклясться!

      Станислава резко поднимается из-за стола, не думая направляясь к выходу — Аякс, не медля, вскакивает следом, хватает её за запястье, вздыхая на её напряжение и своё неудачное признание.

      — Это действительно было не к месту, да? — невесло смеётся Тарталья, отводя взгляд. — Я просто… хочу, чтобы вы расслабились. Всё сказанное сегодня останется лишь между нами, я гарантирую вам. Так что, пожалуйста…

      Пожалуйста, не отвергай меня.

      Выходит лишь рвано выдохнуть и качнуть головой, не находя в себе силы обернуться на Аякса. Для Станиславы всё перемешалось — и желание довериться этому наглому, взорвавшемуся в её жизнь снежной бурей мальчишке, и по привычке не доверять никому. Она проводит свободной рукой по лицу, совершенно не зная, куда деваться от необъяснимой нежности и благодарности к Аяксу и одновременно с этим — навязчивого предчувствия самого худшего.

      Аякс садится обратно за стол и тянет её на себя, заставляя обернуться — Станислава недоумённо смотрит на него, отпустившего её, чтобы развести руки с отчётливым намёком на желание обняться. Станислава смотрит несколько мгновений с подозрением, не понимая, чего он добивается, не желая вновь совершать одни и те же ошибки, а после… сдаётся. Аякс тянет её к себе на колени, и она, всё ещё удивительно-податливая, лишь устраивает голову на плече и прикрывает глаза, пока Аякс гладит её по напряженной спине.

      Чувствовать её тепло — невероятно. Чувствовать и понимать, вот она — вся его наконец-то. Без недомолвок, без секретов, без причин отгораживаться от всех вновь.

      Она настолько близко, что ощущается едва уловимый запах луговых ягод, трав и пепла; что чувствуется её тепло, горячее дыхание на коже. Она настолько близко с ним душевно, что больше нет страха признаться во всём.

      — Когда мне было тринадцать зим, я сбежал из дома, — тихо начинает Аякс, продолжая размеренные прикосновения к ней, чувствуя, как она постепенно расслабляется, — сбежал и… провалился в бездну. Для вас, наверное, звучит абсурдно, но я и сам до конца не понял, каким образом это случилось. В этом весь мой секрет, связанный с этим местом — я несколько месяцев выживал там, а после, когда выбрался, узнал, что для моей семьи прошло лишь несколько дней. Они все так перепугались за меня… а я перепугался из-за того, что не мог узнать их лиц. Думал, что я всё ещё там, глубоко под землёй… Я чуть не убил своего друга, приняв его за угрозу. После этого отец отправил меня в Фатуи под присмотр Пульчинеллы. Даже неловко, что вы мне душу вывернули, рассказали всё, как есть, а мне толком и признаваться не в чем, только в том, что я был глупым ребёнком.

      — Хочешь, чтобы я поверила в то, что ребёнок сумел выжить в бездне? — хрипло произносит Станислава, выдохнув, бездумно теребя его шарф и устроив подбородок на его плече. — Не держи меня за идиотку. Даже для самых крепких изобретений Иль Дотторе спуск в бездну заканчивается серьёзными поломками.

       — Я не вру, — мягко смеётся Аякс, пригладившись щекой к её макушке, — там я… встретил женщину. Скирк. Она научила меня сражаться и присматривала за мной. Лишь благодаря ей я выжил.

      Станислава тихо хмыкнула, явно осмысляя услышанное, но больше не делая попыток отстраниться или уйти. И становится до того хорошо и тепло, что уже ничто не имеет значения. Когда она успокоится и отдохнет, они обязательно всё-всё обсудят — Аякс вновь чувствует себя сущим ребёнком, которому всё на свете дозволено, и у которого ещё осталась вера в чудеса, ведь от него никто не успел отвернуться.

      Последняя мысль болезненно-неприятно что-то сдавливает в груди. Аякс замирает, машинально крепче перехватив вопросительно хмыкнувшую Станиславу, и чуть прикрывает глаза, отводя взгляд в сторону. Возможно… возможно, в одном ему всё же страшно признаться.

      — Просто говори уже, — спокойно произносит Станислава, явно почувствовав его напряжение, — я заставила тебя выслушать… многое. Будет справедливо, если и ты выдашь всё, что на душе.

      — Я сам захотел услышать, так что… — начинает Аякс, но сам прерывает себя натянутым смешком, не зная, как правильно подобрать слова, — просто… просто вспомнил о семье. Когда я только вступил в Фатуи, мы почти не общались, и отношения у нас были натянутыми. Потом… потом я попытался помириться со всеми, но иногда мне до сих пор кажется, что…

      Я им не нужен — вечное напоминание о том, что раньше я приносил им лишь страх и разочарование. Приняли бы они меня, не будь мы связаны кровными узами? Примешь ли меня ты, зная, кто я на самом деле?

      Станислава вздыхает, и это не удаётся расценить иначе, чем то, что он надоел ей — не выходит запротивиться и удержать её на месте, когда она отстраняется, но не для того, чтобы оставить его — посмотреть в глаза.

      — Бездна оставляет ощутимый отпечаток на личности человека, если входит в контакт с ним, — спокойно начинает Станислава, пока Аякс бросает на неё взгляд из-под ресниц, — впрочем, не только с людьми — даже бессмертным существам тяжело сохранить рассудок. А ты, будучи ребёнком, выбрался, так ещё и смог прийти в себя… это поистине удивительный случай. К тому же… знаешь, что мне рассказал Антон?

      Аякс поднимает на неё удивлённый взгляд — ему казалось, что Антон не успел рассказать ей ничего серьёзнее, чем то, что его старший в детстве панически боялся гусей. Но припоминать об этом было бы совершенно не к месту — Станислава не похожа на человека, что свела бы серьёзную тему к подобным глупостям. Значит…

      — Он сказал мне, что первое время боялся тебя, — прямо произносит Станислава, и, не давая ему слишком много времени для ненужных размышлений, продолжает, — и попросил не рассказывать тебе об этом, потому что для него это уже давно в прошлом. Я не знакома с твоей семьёй, но уверена, что для них всех это дело минувших лет. По одним рассказам Антона и Тевкра было очевидно, что они любят тебя, так что… не забивай голову пустяками. Всё это — не более, чем мысли, навязанные влиянием бездны. Ты давно дома.

      — Иногда мне кажется, что, рано или поздно, им надоест вытягивать меня, и тогда… — понимание и принятие со стороны Станиславы развязывает ему язык окончательно, и он произносит всё на одном дыхании, запинаясь об собственные мысли, как обычно пребывающие в полнейшем беспорядке, — и тогда мне не останется ничего, кроме как быть личным оружием Царицы, и я не против ей служить, не против того, что меня используют, но… разве я не заслуживаю чего-то хорошего в ответ?

      Станислава запускает ладонь в его рыжие волосы и прислоняется своим лбом к его, вынуждая смотреть только в глаза.

      — Ты до сих пор всего лишь глупый ребёнок, Тарталья, — произносит Станислава, заставляя усмехнуться, — и, видимо, всегда им будешь. Если семья тебя любит — так оно и будет, это трудно изменить. К тому же, у тебя есть близкие помимо них. Ты заслужил счастья больше, чем кто-либо, просто перестань везде искать подвох.

      Тарталья не отвечает — смотрит на неё в упор, и в глазах — очевидное желание услышать нужные ему слова.

      Скажи, что теперь не уйдёшь, не отстранишься, когда нас связывает крепкая нить всей уродливой правды.

      Скажи, что останешься со мной.

      Со Станиславы хватило за этот бесконечно длинный вечер, плавно перетекающий в ночь, откровенных слов — она немного отстраняется, чтобы обхватить ладонями его щёки и, чуть прищурившись, произнести:

      — Если я узнаю, что хоть одно из твоих слов было лживым… я без сожалений убью тебя. Сделаю всё, чтобы стать твоей погибелью.

      И прежде чем он успевает рассмеяться в ответ — целует его, словно это лёгкое прикосновение губами закрепляет их невысказанную вслух клятву. Становится удушающе-жарко, точно в нём самом теплится неконтролируемый огонь. Прежде, чем он успевает понять, куда деть руки, она отстраняется, оставляя после своего короткого прикосновения тепло на губах. Неосознанно он крепче смыкает руки на её спине, прижимаясь близко-близко. Станислава пропускает рыжие пряди сквозь пальцы, пока сам Аякс прячет лицо в её плече. Желаемое тепло, наконец-то заполученное, пробуждает в нём что-то совершенно собственническое. Теперь, когда она благосклонна к нему и не отталкивает от себя, он никому-никому и ни за что её не отдаст — ни небесам, ни бездне, ни Дьяволу.

      И отпустит лишь в том случае, если она сама захочет уйти.

      — Аякс.

      — Что?

      — Моё имя. Аякс.

      Он отстраняется, чтобы посмотреть вновь на неё. И выходит лишь прошептать, впервые видя не стальной холод в серых глазах, а мягкий свет, точно у луны, когда она отражает солнце:

      — Оставайтесь.

      — На ночь?

      — Навсегда.

❄❄❄

      Утро начинается непривычно-приятно, точно она вернулась в те времена, когда её ничего не тревожило, и она была беззаботным ребёнком.

      Станислава зевает, чувствуя себя неожиданно-выспавшейся. Полноценный сон, не прерванный кошмарами после бессонных нескольких дней, отдаёт приятной расслабленностью в теле. Злиться до сих пор не хочется, несмотря на то, что она успела упорядочить мысли и… проснулась в одиночестве. В том, что она находится одна в доме, хотя была уверенность в том, что рыжая макушка будет маячить перед глазами с самого утра, чувствуется что-то неправильное. Его слова, сказанные столь небрежно, словно для него это всё легко и просто, тревожат душу, заполняя её вновь теплом, от которого она отвыкла.

      И совершенно непривычно от мысли, что она… с кем-то отныне связана. Ждёт кого-то. Впервые за последние… четыре года? Даже не верится, что спустя такое огромное количество времени она вновь собирается признаться себе в том, что… очарована? Влюблена? Впрочем, не имеет значения.

      Намного важнее — куда это чудо запропастилось?

      Касаясь бинтов на руке, Станислава хмыкает. Печка затоплена — должно быть, недавно только ушёл. В доме достаточно тепло, чтобы остаться в одной лишь рубашке, не надевая ничего сверху. Вчера она не слишком осматривалась — была занята другим, теперь же… время исследований. Вряд ли Тарталья… Аякс будет против. Он первый ворвался в её личную жизнь, так ещё и с семьёй встретился.

      Станислава, возможно, ожидала большего от его жилища — ждала более обжитого, уютного и… приветливого? Видно, что много времени он не проводит дома — нет почти ничего, кроме необходимой для комфортной жизни мебели — исключение составляет лишь гостиная.

      В секции аккуратно расставлены вырезанные из дерева фигурки — Станислава решила бы, что они, кривомордые и криволапые уродцы, вышли из-под руки Аякса, но, взяв одного из них в руки, она смотрит на подпись под одной из подставок.

      Лучшему братцу! Скучаем и ждём домой.

      Антон, значит. Хмыкнув и вернув обратно, Станислава пробегается взглядом по полкам секции с расставленными черно-белыми фотографиями. Почти все — без Аякса. Присланные семьёй наверняка, судя по тому, что на фоне — не столица. Удается заметить Тоню, о которой уже успел рассказать Антон, присутствующий почти на каждой фотографии вместе с Тевкром.

      Хмыкнув, Станислава вернулась на кухню, сев за стол и переведя взгляд на заснеженную улицу за окном. Будет ли подло просто уйти, не дожидаясь возвращения Аякса?

      Словно почувствовав её шальную мысль — дверной замок щёлкнул, оповещая о том, что блудный хозяин вернулся. Станислава ждёт, пока он оттряхнется от снега на пороге, а после зайдет на кухню, стараясь шагать тихо — точно думал, что Станислава ещё спит, иначе не удивился бы, застав её. Удивление продлилось недолго — он рассмеялся, ставя на стол пакет. Станислава смотрит сначала на него самого, а после недоверчиво переводит взгляд на покупки, произнося вместо приветствия:

      — Что это?

      — Вы вчера упоминали о своей любимой кондитерской, — Аякс беззаботно пожимает плечами, выпутываясь из шарфа и сбрасывая шубу, — я рано проснулся, так что мне стало интересно сходить. Слышал о ней, но никогда не был.

      Станислава удивлённо выгибает бровь и наклоняет голову, но не прикасается к купленному. Скованность из-за того, что было вчера, заставляет её держаться холодно и отстранённо.

      — Зачем?

      — Просто чтобы порадовать вас?

      Станислава наклоняет голову на другой бок. Хмыкает. Непривычно. И приятно, что он… запомнил. Совсем ведь мельком упомянула. Неудивительно, что его настолько любят младшенькие — полностью заслужил.

      — Выспались? — мельком спрашивает Аякс, разобравшись с верхней одеждой и уже взявшись за готовку завтрака.

      — Предположим.

      Аякс бросает на неё взгляд из-за плеча — чувствует вернувшийся холод, но не говорит ничего.

      — Согласны на блины? Я успел зайти к молочнику, взял свежую сметану. Или предпочитаете варенье? У меня есть яблочное.

      — Сметана подойдёт, — отвечает Станислава, вновь бросив взгляд на до сих пор нетронутый пакет.

      А после сдаётся и заглядывает, подтащив его ближе к себе. Аякс, наблюдающий за ней украдкой, улыбается, а она сама — удивлённо моргает.

      — Пирог и пряники?

      — Самовара у меня нет, но, думаю, вкусный чай я всё равно могу вам устроить, — Аякс смеётся, — будете?

      Станислава с силой сжимает челюсть, чувствуя одновременно и благодарность, и неверие. Привычка ждать худшего не позволяет ей расслабиться — навязывает мысль, что за проявленную доброту придётся после дорого заплатить.

      Ей ещё с господином Иль Дотторе объясняться.

      Будет хуже, если обо всём ей доложит Сигма, а не она сама.

      — Почему ты… — начинает Станислава, но сама себя прерывает, сцепляя руки в замок и подпирая ими лоб, опуская взгляд в столешницу, — почему ты такой?

      Аякс смеётся, словно расшифровал весь смысл, вложенный в туманное «такой». А после подходит ближе к ней, садясь перед ней на корточки, чтобы заглянуть в лицо. От его довольно-сияющего лица становится почти дурно от вновь накативших неоднозначных чувств.

      — Вы вчера сказали, что я заслуживаю счастья, но ищу везде подвох, — медленно начинает он, заботясь о том, чтобы она расслышала каждое слово, — но это ведь и к вам относится. После всего вы боитесь принять доброту, считая, что за этим кроется подвох. Будем справляться с этим вместе, хорошо?

      Станислава какое-то время молча смотрит на него, а после вздыхает, садясь ровно.

      — Хорошо, — всё же выдаёт она, глупо вдыхая и выдыхая, пытаясь отогнать негативные мысли, — хорошо. Дай мне нож.

      Аякс, уже выпрямившись на ногах, недоуменно оглядывается на неё, удивлённо выгнув бровь. Нож он протягивает, но, прежде чем отпустить и дать Станиславе его взять, произносит:

      — Без клятв на крови, ладно?

      Станислава цыкает и закатывает глаза, выдергивая нож из рук.

      — Я пирог хочу порезать, дурачина.

      Аякс смеётся и уже собирается вернуться к готовке. Станислава бросает на него, замершего, взгляд, понимая, что он что-то хочет сказать. И он заговаривает — быстрее, чем она вновь решает его поторопить.

      — Поговорите с Андреем, — произносит Аякс, — вы ведь… ни разу так и не поговорили по душам. Он переживает за вас. Вам обоим будет проще, если вы сделаете это.

      Станислава переводит взгляд на пирог, который уже успела поставить перед собой. Аппетит пропал, но она не может отрицать тот факт, что Аякс прав. Но признавать это не хочется.

      — Хорошо, я… попробую.

      Аякс возвращается к своему доброжелательному настроению и с улыбкой продолжает готовить. Станислава вздыхает.

      Вот ведь…

❄❄❄

      Утренний разговор отдаётся тяжестью в животе из-за неприятной затронутой темы. И всё же привычка сдерживать обещания приводит Станиславу в исследовательский центр. Рабочие, как обычно, снуют по бесконечным коридорам, но не обращают на неё внимание — она давно как вторая управляющая здесь.

      Станислава замирает перед дверью в кабинет Андрея, привычно скрещивая руки в замок за спиной. Понять, зачем именно она пришла, не удаётся — вроде и ясно, что нужно поговорить впервые за столько лет нормально, без пререканий, без насмешек, а так — как в детстве, когда между ними была только невинная искренность и вера друг в друга, но как этого добиться, когда они оба — давно уже не дети?

      И всё же Станислава вздыхает, мотает головой на свою донельзя смешную неуверенность и заходит в кабинет. Не пристало ассистентке Иль Дотторе сомневаться в своих решениях и колебаться. Разговор с Аяксом сделал её слишком мягкой и податливой — пора возвращаться к прежнему состоянию.

      Её встречает Андрей, сидящий на диване: одной рукой он держит документы, — отчёты остальных рабочих, понимает Станислава, вспомнив сегодняшнее число, — а второй мерно качает стакан с плещущимся там коньяком. Елена, как обычно, рядом с ним — рисует что-то, развлекая себя в меру своих возможностей. Станислава хмыкает, привлекая внимание.

      Андрей переводит на неё взгляд — знает, что лишь она и господин Иль Дотторе заходят к нему без стука. Смотрит холодно — ярко-голубые глаза, обычно кажущиеся штилем, сейчас ощущаются самым чистым льдом. Всё ещё обижен.

      Хорошее начало.

      — Не хватило разговора в Заполярном Дворце? — насмешливо фыркает Андрей. — Ваше высочество не договорило?

      — Тебе стоит научиться подбирать слова, а не бросаться с порога обвинениями, — сухо отвечает Станислава, поправляя перчатки, прежде чем скрестить руки вновь за спиной, — будь в тебе чуть больше сдержанности и ума, чтобы не ляпать первое, что взбредёт в голову, того разговора не было бы.

      — Я не собираюсь с тобой спорить, — отрезает Ардрей, резко поднимаясь со своего места, и Елена вскакивает следом за ним, словно в защитном жесте, — мне хватило, ладно? Можешь наслаждаться своей очередной маленькой победой, а я сдаюсь. Я устал.

      Станислава наклоняет голову, не отводя взгляда от Андрея. В этот раз… она прекрасно понимает свои чувства. Давно ведь начала понимать, но никогда до этого не позволяла себе признаться в том, что ей нравится чужое унижение и втаптывание в грязь. И раньше для неё не было разницы между другими и Андреем, ведь он сам отстранился от неё.

      Теперь — есть.

      Аякс заставил её вспомнить, что у них изначально были совершенно другие отношения. Без попытки зацепить друг друга побольнее.

      И она хочет вернуть их.

      Станислава проводит взглядом Андрея, скрывшегося за дверьми, ведущими в лабораторию. Елена напряжённо смотрит ему вслед, словно взвешивая решение пойти за ним или оставить его одного. А после оглядывается на Станиславу, и в глазах — почти мольба.

      Не нужно больше ссор. Не нужно ругаться. Пожалуйста, пожалуйста, помиритесь — давно пора.

      Она ведь застала почти каждую их ругань. Знает, что ни одному из них это не доставляет удовольствия. Они для неё — новая семья, спасшая её от смерти. Спасшая от того, чтобы её забрали в Дом Очага, а после — отправили на фронт. Ей дали лучшую жизнь, на которую она только могла надеяться после… всего.

      И она хочет того же им. Хочет, чтобы они были счастливы.

      — Я не собираюсь с ним ругаться, — примирительно произносит Станислава, глядя в глаза Елены для того, чтобы убедить в своей искренности, — я просто поговорю. Всё будет хорошо. Оставайся здесь, договорились?

      Елена несколько мгновений напряжённо смотрит на неё, а после кивает. Верит ей — безоговорочно.

      Станиславе бы самой в себя верить настолько сильно. Отступать уже поздно, потому она вздыхает и заходит в лабораторию, а после — сразу и в архив, зная, что Андрей уйдет как можно глубже — не только в себя, но и в помещение. В неуютной тишине раздаётся лишь стук каблуков её сапог.

      — Настолько неимётся? — хмыкает Андрей, не оборачиваясь на неё, уперевшись взглядом в стол перед собой.

      В приглушенном архивном свете, между бесконечных стеллажей и со стаканом в руке, Андрей кажется Станиславе… одиноким и чужим. Раньше он не занимался подобной работой, потому что больше любил путешествия — судьба вынудила его перевернуть всю свою жизнь с ног на голову. Как и её.

      Глядя на неё… думал ли Андрей о том же, о чём она сейчас?

      — Угомонись, я тоже не собираюсь с тобой спорить, — спокойно произносит Станислава, снимая перчатки, — можешь хотя бы немного подержать язык за зубами?

      — И мне об этом говоришь ты? — едко смеётся Андрей, всё же бросая взгляд на неё через плечо, а после Станислава замечает, как машинально он оглядывается на её непривычно оголенные руки, прежде чем резко распахнуть глаза. — Что, ради всего святого, с твоей рукой?..

      Станислава сама удивляется его вопросу и бросает взгляд на бинты, видные из-под рукава. Она успела совершенно забыть об этом. Удивительно, что Андрей заметил подобную мелочь.

      — Царапина.

      — Царапина, из-за которой нужно вот так перебинтовываться? — раздражённо цыкает Андрей, поднимаясь из-за стола. — Милостивая Царица, с кем ты… Ты подралась с Тартальей?

      Станислава цыкает и закатывает глаза, давая понять, что да. Именно с ним. Удивительно, что этот человек, которого она четыре года не воспринимала всерьез и считала, что он проводит с ней время лишь потому, что больше не с кем, настолько хорошо её знает.

      Всё ещё. Всё ещё хорошо знает. Как раньше.

      — Надеюсь, что вы хотя бы обработали рану! Семеро, я уверен, что её и вовсе зашивать нужно, но вы явно не додумались бы до такого!

      — Это всего лишь царапина! — шипит Станислава, нервно потирая переносицу. — Прекрати переживать так, словно мне руку отрубили!

      Андрей резко вдыхает, взмахивает рукой, точно силясь что-то возразить, а после резко указывает на кресло, цедя сквозь зубы:

      — Села. И не смей никуда уходить, пока я лично не позабочусь о ране и не убежусь, что это действительно царапина.

      Станислава раздражённо цыкает, показательно-злобно сев на указанное место и сложив руки на груди. Андрей стремительно выходит из архива — за медикаментами.

      И, оставшись снова наедине с собой, Станислава расслабляется, часто заморгав из-за осознания.

      Он переживает, да? Переживает, потому что сам знает, чем может обернуться любая травма, если о ней не позаботиться. Знает на своём опыте.

      Выходит лишь вздохнуть.

      Чёрт с ним. Пусть носится с таким пустяком, раз хочет.

      Андрей возвращается быстро, вогрузив с грохотом увесистую аптечку на свой стол. За четыре года он отлично вжился в роль врача. Вряд ли есть лучший специалист во всём отделе Иль Дотторе — кроме самого господина, обучавшего его. Станислава хмурится, но послушно закатывает рукав, стягивая бинты — с утра она сама их меняла, не доверяя Аяксу, зная, что он привык калечить, а не лечить. Выглядит не лучшим образом в любом случае — пусть они действительно обработали рану, но у дурака есть только сила, а не ум, да и Станиславу бы не остановила действительно царапина.

      — Простофили, — под нос себе хмыкает Андрей, аккуратно размазывая мазь, которую сам изобрёл, — и из-за чего сцепились только…

      Боли не ощущается от щиплящей раны. Станислава даже рефлекторно не хмурится, лишь наблюдает за аккуратными движениями — закончив с мазью, Андрей накладывает вновь бинты, куда аккуратнее и профессиональнее, чем Станислава с Аяксом.

      А после она произносит то, что давно должна была, не давая себе достаточно времени для ненужных размышлений:

      — Мне жаль.

      Андрей замирает. Станислава чувствует, как по его рукам проходится дрожь. Удивительно — столько раз она пыталась заткнуть длинными речами, а требовалось всего лишь два слова. И впервые она готова сказать их искренне.

      — Я обо всём рассказала Тарталье, — продолжает Станислава, не дождавшись больше реакции от Андрея, — и об Огнекрае, и Солнцецвете, и господине.

      — Из крайности в крайность, да? — мрачно усмехается Андрей закрепляя бинты. — То ни слова из тебя не вытащить, то обо всём и сразу.

      — Я хочу и тебе всю правду рассказать. Вы ведь оба добивались от меня именно этого.

      Андрей убирает всё обратно в аптечку. Смотрит пару мгновений перед собой, словно размышляя, действительно ли ему это нужно.

      — Я готов выслушать тебя, но… почему именно сейчас? Почему, отмолчав столько времени, ты решила всё же раскрыть всё?

      — Самой бы знать, — тихо отвечает Станислава, касаясь краёв бинтов, проводя по ним, словно успокаивая саму себя, — надеюсь, ты понимаешь, что в этой правде нет ничего приятного.

      Андрей вновь замолкает. Им обоим слишком многое нужно — ни один из них не умеет нормально начинать подобные разговоры, потому никого не удивляет, когда звучит простое:

      — Выпьешь со мной?

      Станислава насмешливо фыркает.

      — Выпью.