— Я как будто в антикварной лавке оказался.

      — Ещё слово — на крыльце без одеяла спать будешь.

      Аякс с картинным огорчением вздыхает, высказывая всю свою фальшивую обиду на столь жестокие слова — и даже не думает затыкаться. Знает же, что на нём просто до сих пор отыгрываются за маленькую вольность со Славой. Впрочем, раз всё хорошо закончилось — даже не подумает извиняться.

      К его удивлению, дом Станиславы, куда его так просто пустили, оказался не неприступной крепостью, порог которой он никогда не перейдёт, а весьма уютным местечком. Если в гостях у Пульчинеллы Аякс чувствует себя так, словно вернулся в родную деревню, то от гостиной Станиславы… веет древностью, совмещенной с современностью.

      Станислава, пока Аякс проходится вдоль книжных полок, растягивается на диване с Баламошкой под боком. Единственный источник света — горящий камин. Дрожащий полумрак делает ситуацию уютнее и совершенно личной, заставляя отмести любую идею о том, чтобы включить свет. На полках — выстроенные в ровные ряды корешки книг, чудом ещё не развалившихся. Трогать их Аякс не рискует, потому просто читает названия на тех, где ещё можно разобрать — истоки науки вперемешку с легендами и сказками. Страшно представить, какую библиотеку она ограбила ради них, и одновременно с этим что-то теплеет в груди от мысли, что она… такая вот. Безгранично эрудированная, человек-науки, любящая сказания и предания.

      На полках рядом — аккуратно сложенные грампластинки, о которых он раньше лишь слышал на словах, но никогда не видел. Аякс оглядывается на Станиславу — она неотрывно смотрит на огонь, явно о чём-то задумавшись, и чешет меж расслабленных ушей Баламошку. Он успел получить за побег из дома — Станислава уже похоронила его, решив, что больше не услышит его визгливого, недовольного голоска, а после узнала, что всё это время кот ошивался у Аякса. Сам он привык к внеплановому соседу, потому не возражал — рядом с ним пушистый разбойник вёл себя покладисто и мирно, не вызывая проблем. Станислава долго не верила — пока не увидела своими глазами, что Баламошка способен на мирное сосуществование хоть с кем-то. Сначала — постоянно просился на руки к Аяксу, теперь вот — лежит с законной хозяйкой. Пока что не слишком охотно, но уже прогресс на лицо, хотя морда всё такая же недовольная, как и прежде. Зато урчит как маленький трактор.

      Не встретив возражений, Аякс перебирает пластинки, вчитываясь в надписи на них — они, не ограничивающиеся записями из одной лишь Снежной, напоминают о безграничных познаниях Станиславы о чужих культурах. В отличие от него она часто путешествовала — пусть по работе, но даже ради неё она углублялась в историю и устои мест, которые собиралась посетить.

      Очаровательная дотошность и любовь к своему делу.

      — Знаете… — начинает Аякс, привлекая внимание Станиславы, запрокидывающей голову на подлокотнике так, чтобы посмотреть на него, — перед балом я думал, что мы спокойно поговорим, всё решим, и я смогу пригласить вас на танец.

      — Ты действительно был настолько наивным, чтобы считать, что я соглашусь? — усмехается Станислава и, отодвинув мякнувшего Баламошку, встаёт с дивана, подходя ближе. — Я похожа на человека, любящего подобное?

      — Нет, но вы похожи на человека, что умеет танцевать, — Аякс с улыбкой пожимает плечами, — или я не прав?

      — Достойный ассистент должен уметь всё, — спокойно отвечает Станислава, беря в руки одну из пластинок, задумчиво повертев её, — а что насчёт тебя? Если бы я всё же согласилась, ты бы не отдавил мне ноги?

      — На деревенских свадьбах кто угодно научится танцевать, — смеётся Аякс, отвешивая шутливый поклон, — меня звали лучшим танцором на деревне, знаете ли!

      — Не начинай бахвалиться, мне хватило россказней Антона про твои невероятные таланты и золотые руки, — коротко смеётся Станислава, качнув головой.

      — Тогда вы уже знаете, какой я завидный жених, — с гордым самодовольством отвечает Аякс, упираясь руками в бока, — и весь ваш! Я бы на вашем месте был в восторге, если говорить откровенно.

      — Сколько в тебе скромности, — с улыбкой Станислава закатывает глаза, заученным движением заводя граммофон, — станцуешь со мной, жених ты завидный?

      Дальше продолжать шуточное и показательное отстаивание своих лучших сторон совершенно не хочется — глаза предательски блеснули от детского восторга, поселившегося в душе после предложения. Пластинка занимает своё законное место, а когда игла касается её поверхности — звучит медленная мелодия. Вальс — понимается сразу.

      — Знаю, что бал обычно открывает полонез, но это не самый мой любимый танец, — спокойно произносит Станислава, закатывая рукава домашней блузки, прежде чем протянуть ему руку, — не против вальса же?

      Вместо ответа Аякс бережно обхватывает её ладонь своей. Вспоминая все свои знания о светском этикете, который столь услужливо объяснял ему Панталоне — касается губами костяшки и бросает хитрый взгляд из-под ресниц. Шерстяные носки, в которых мерзлявая Станислава ходит по дому, не делают её выше, в отличие от туфель с каблуками, что были у неё на балу — ей приходится поднимать голову, чтобы Аякс увидел мягкую насмешку, явно вызванную такой наигранной торжественностью, ярко контрастирующей с домашней обстановкой.

      И пусть.

      Язык любви Аякса — прикосновения. Долгие, трепетные, любящие — с Антоном и Тевкром они не отлипают друг от друга по возвращению домой, и даже Тоню, нелюдимую и нелюбящую суету братьев, постоянно умудряется словить в объятья, чтобы всего в семье было поровну. Другим не мог вырасти у родителей, постоянно одаривающих своих детей теплом и лаской.

      Сейчас — вновь дорвавшись до близости со Станиславой, не может не наслаждаться этим. Он уважает её личные границы, зная, почему она так не любит прикосновения, но каждый раз, когда она сама тянется к нему — чувствует себя самым особенным и любимым. Потому что его — его подпустили к себе, несмотря на прошлое и недоверие ко всем окружающим людям, одним этим решением превознося над другими, не позволяя даже мысли допустить о своей ненужности.

      И это — язык любви Станиславы. Уметь своим отношением дать почувствовать себя особенным — пусть вслух она так ничего и не ответила на его сумбурное признание, пусть хочется услышать её ответ, но поступки всегда были куда откровеннее и красноречивее её самой.

      Одной рукой Аякс аккуратно держит её ладонь, постоянно поглаживая большим пальцем тыльную сторону, вторая — покоится на талии, машинально прижимая к себе ближе, чем того требует танец. Станислава тихо смеётся с этого, опираясь щекой на его плечо, и становится до того хорошо и уютно, что в груди всё сжимается от щемящей нежности.

      Сказал бы кто раньше — Аякс ни в жизнь не поверил бы, что чувствовал бы себя настолько правильно в спокойной, тихой обстановке, но такая Станислава — умиротворенная, сбросившая холодную маску, — заражает своим настроением, воплощая собой в этот вечер домашний очаг, как бы она не отрицала этого в обычное время.

      Импровизированный вальс всё меньше походит на себя — Аякс, ничуть не переживая об этом, первый сбивается с шага, что и без того был куда медленнее, чем нужно. Ладонь на талии скользит выше — со спины на плечи, прежде чем коснуться распущенных прядей и заправить их за ухо. Светлые кудри не собраны в привычный хвост, позволяя свободно пропустить их меж пальцев и улыбнуться от ощущения их мягкости.

      Вся Станислава сейчас — до невероятного мягкая и светлая, но не как раньше, даря лишь ощущение царственной отрешённости. Пусть лучше злится и ругается на него, своего недотёпу, всё делающего по своему и не держащего язык за зубами, чем считает за пустое место.

      — Вы были такой красивой на балу, — тихо произносит Аякс, касаясь губами её щеки, — вам очень идёт белый. Это оскорбительно, что вас называют принцессой, а не царевной.

      — Пусть называют как хотят, мне-то какая разница, — спокойно отвечает Станислава, чуть отворачивая голову, позволяя в поцелуе пройтись чуть ниже, — но ты — подхалим.

      — Только для вас, — смеётся Аякс.

      — Почему ты продолжаешь обращаться ко мне на «вы»?

      — Привычка, — он пожимает плечами, — да и звучит лучше. По-особенному, что ли. Уважительно.

      Станислава хмыкает, точно собираясь сказать колкость по поводу его уважения к старшим, но передумывает, чуть щурясь. Касается холодными пальцами скулы, прежде чем зарыться в растрёпанные волосы. Перебирает их, задумчиво касаясь седой пряди, а после усмехается.

      — Иди сюда, уважительный мой.

      И сама целует его. В этот раз — без привкуса горечи из-за болезненных откровений, без боязни после вспомнить, как ощущается предательство. Руки быстро находят своё место на талии — Аякс улыбается в поцелуй, довольный полученной ответной лаской.

      Аяксу нравилось добиваться её внимания, всеми способами пытаясь расположить к себе — каждый брошенный на него взгляд ощущался победой. Теперь — неимоверно по душе тот факт, что в остальном Станислава берёт всё в свои руки. Её губы сминают его — становится жарко, почти душно, но отстраняться не хочется. Совершенно ничего не хочется, кроме как продолжать касаться и прижиматься. Тактильный голод, накапливающийся за всё то время, что он провёл вдали от семьи и осознанно не навязывал свои прикосновения, даёт о себе знать — Аякс прикусывает губу Станиславы, обхатывая её щеки, гладя их большими пальцами, позволяет себе вольности.

      Она чуть отстраняется, оттягивая рыжие пряди, но оставаясь всё ещё до интимного близко — тёплое дыхание ощущается кожей, заставляя чуть прикрыть затуманенный взгляд.

      Переборщил? Был слишком напористым? Испортил момент? Почему отстранилась?

      — Мне уже начало казаться, что мы вечно будем чмокаться. Чудом ещё, что в губы, а не щёчку, — она тихо смеётся, заставляя выдохнуть.

      — Не хочу навязывать свои желания, — Аякс переходит на шёпот, но в тишине, наступившей после закончившейся пластинки, про которую они оба забыли, он звучит оглушительно-громко.

      — Ты носишься с моими хотелками, да и мной самой, как с фарфоровой куклой, — Станислава вздыхает, в ласковом жесте между слов касаясь его губ, — если мне будет некомфортно — молчать не буду. Если мне что-то не понравится — ты узнаешь об этом. Я умею отказывать и говорить прямо, если чем-то недовольна, должен был понять уже. Лучше теперь ты скажи мне, чего хочешь.

      — Я хочу услышать, как вы относитесь ко мне, — коротко выдыхает он, вновь чувствуя себя до-невозможного важным.

      Её желание узнать о нём больше, узнать, о чём он думает, чего желает… ощущается в сто крат доверительнее и откровеннее, чем простое признание в любви. И всё же Аякс хочет услышать. Хочет убедиться. Хочет побыть наглым, избалованным мальчишкой, требующим внимания, раз ему позволяют.

      — Ты мне… нравишься, — произносит она, почти нерешительно, словно сама не до конца уверенная в своих словах, — нравишься. Сильно. Порой до того, что я самой себе кажусь полнейшей идиоткой. Но не могу не думать о том, что тебе это надоест. Тебе ведь другое нужно, а не я со своими проблемами.

      — Я сам могу решить, что мне нужно, — Аякс отчасти передразнивает её, отчасти — просто злится, пока Станислава вздыхает, но не спорит.

      Он злится на подобные мысли от человека, с которым впервые удалось ощутить тепло в столице; первой девушки, которую хочется любить-любить-любить, чтобы утонуть в безграничной нежности, чтобы забыть о вечной холодной зиме их родной страны, чтоб прошлое и вовсе стёрлось из памяти, потеряв всякое значение.

      Аякс уверен — его чувства не про первую любовь, быстро проходящую; не про мимолётную страсть, не имеющей значения; не про симпатию к первой протянутой в ласке руке. Про нечто большее — сакральное, необъяснимое, крепко связывающее их.

      В будущем его уверенность в этом лишь окрепнет — вот в чём его личная истина, которую обязательно поймёт и упрямая Станислава. Не сегодня, не за один вечер и даже не месяц — подобным людям, недоверчивым, ждущим со всех сторон беды, требуется куда больше времени.

      И он готов ждать.

      А пока — вновь целует, уже совершенно ни о чём не заботясь. Целует и жмурится от накатывающих чувств — прекрасно ведь понимает каждое сказанное Станиславой слово. Сам себе дураком кажется от того, что сносит голову от желания из кожи вон вылезти, чтобы удивить, привлечь внимание, заставить остаться. Тоже боится, что ей надоест с ним возиться, терпеть рядом, но готов взять на себя ответственность справиться с этим вместе.

      Но после — после этой ночи, в которой не остаётся места ненужным размышлениям. Аякс хочет быть ближе, хочет безраздельно обладать, хочет убедиться, что его принимают; хочет подарить все эти чувства в ответ, и ради этого отставляет осторожность и сдержанность. Осмысленность теряется между гостиной и спальней — Станислава позаботилась о том, чтобы их общая сумбурность не мешала комфорту. Толкает его в сторону кровати, заставляя опуститься на неё — Аякс тянет за собой, на себя, чтобы ни на мгновения не отстраняться. Станислава вновь смеётся в поцелуй — пусть забавляется с его взбалмошности, это не кажется важным, когда её ладони скользят по его плечам, прежде чем потянуть верх его одежды, чтобы снять. Собственные пальцы ощущаются деревянными и совершенно негнущимися, и всё же удаётся терпеливо справиться с маленькими, противными пуговицами на блузке. Сначала — оголяет плечи, после — снимает полностью, и возбуждённый жар отзывается внизу живота. В чужом теле видится отражение собственного, усеянного шрамами, до которых хочется коснуться, чтобы убедиться — давно зажило и не тревожит больше, оставив после себя лишь дурное напоминание.

      Стыда и неловкости ни грамма — слишком поздно для этого. Не осталось ни единой возможности ощутить подобное друг с другом.

      Губы в губы, кожа к коже — лишь бы ближе, лишь бы чувствовать.

      Старые ожоги оплетают бледными полосами руки, уходя за спину, как корни векового делоникса уходят глубоко под землю. Пусть уже видел их мельком, но по ощущениям — впервые допущен настолько близко. Теперь прекрасно понимая, откуда они, Аякс касается их бережно, без намёка на брезгливость, прокладывая путь сначала тёплыми ладонями, а после — влажными поцелуями, пока Станислава, шикнув на мешающего него, пытается спокойно расстегнуть бюстгальтер.

      Станислава вновь ловит его губы своими, увлекая в поцелуй. Её прикосновения ощущаются до невозможного ярко и горячо — проводит от груди до тянущего низа живота, мимолётно обводя встречающиеся на пути шрамы. Одновременно учтивая и уверенная — ведёт его, направляет. Привстаёт, согревшимися ладонями касается члена, проводит по нему до стона, а после — опускается.

      Руки сами опускаются на её бёдра — выходит лишь горячо выдохнуть в плечо, прикрыв глаза от жара, охватившего уже всё тело. Сама Станислава — касается спины, в игривой угрозе чуть царапает, и снова усмехается на выдохе.

      Аякс — истосковавшийся по ласке, Станислава — никогда её не знавшая. Союз изначально нестабильный, и всё же удивительным образом сработавший. Голос сходит до сбивчиво шёпота — хочется высказать всю томящуюся нежность, хочется высказать, насколько она красивая, насколько притягательна, насколько прекрасна со всеми шрамами и усмешками, столько всего хочется высказать, но любые слова теряются, когда Станислава прислоняется к его лбу своим, и, не отводя взгляда, произносит:

      — Как же я всё-таки тебя люблю.

❄❄❄

      Утро начинается лениво и поздно; совпавший у обоих выходной позволяет подольше задержаться под тёплым одеялом и насладиться остатками неги от прошедшего вечера. Избавиться от лености удалось лишь ближе к обеду, когда Станиславе надоело отпихивать от себя слишком навязчивого и тактильного Аякса.

      Теперь она смотрит на картошку перед собой. Смотрит на нож в своей руке. Снова на картошку. После — на Аякса, довольно напевающего какую-то незамысловатую мелодию и ловко справляющегося с маленькой задачей в виде чистки их будущего обеда.

      Вздыхает. Тяжело и оскорблённо, привлекая внимание Аякса.

      Он расплывается в довольной улыбке — давно уже заметил откровенные трудности у безгранично талантливой во всём, кроме готовки Станиславы, но держался, чтобы проверить, насколько быстро она сдастся.

      К его удивлению, долго она не продержалась.

      Отложив нож, Станислава гордо закидывает ногу на ногу, откидывается на стуле и складывает руки на груди, задирая голову. Всем видом говорит — давай, рискни пошутить, если жизнь не дорога.

      Аякса и самого не хватает надолго — кусая щёки изнутри, чтобы сдержать смех, он всё же произносит:

      — А как же ваше достойный ассистент должен уметь всё?

      — А теперь слушай, хороший мой, — елейным голосом начинает Станислава, опасливо щурясь, явно заранее уже продумав свою речь, — достойный ассистент должен уметь всё, что может пригодиться на службе. А вкусно поесть можно сходить в хороший ресторан — проблем с деньгами у меня никогда не было. К тому же, там же происходят все важные встречи, так что навык готовки мне никак не пригодится.

      — Вы издевались надо мной, когда узнали, что я не умею есть палочками, в отличие от вас, — голос выдаёт всё его веселье, раззадорив Станиславу ещё больше, — то есть, умение есть палочками, по-вашему, пригодится, а навык готовки — нет?

      — Умение пользоваться традиционными столовыми приборами в стране, которую ты посещаешь ради дипломатической встречи, может расположить собеседника к тебе, ведь ты своими действиями показываешь, что уважаешь чужую культуру, — гордо произносит Станислава, прикрывая глаза, — потому-то ты и не умеешь проводить подобные миссии, что не знаешь таких мелочей. Ещё вопросы?

      — Только один, — Аякс со смешком наклоняет голову, — каким образом так получилось? Это звучит очень избалованно. А ещё мне всегда казалось, что вы очень любите поесть, и потому умеете готовить… раньше вы добрели только в разговорах за едой.

      Станислава хмыкает, подпирая щёку ладонью, и отводит взгляд, показательно-незаинтересованно рассматривая ногти на второй руке и игнорируя реплику про её любовь к еде.

      — Меня, пожалуй, действительно баловали с этим. В деревне я была охотницей, а не хранительницей очага, потому готовила всегда матушка. В Фатуи… в доме у Келлеров всегда рядом был кто-то из двойни, чаще всего Карл. Он говорил, что нельзя заставлять гостей работать, потому сам готовил. Вкусно готовил. Если мы были в столице — готовить было некому, так что ходили в ресторан. После… Андрей, вынужденный осесть на одном месте, начал учиться всему подряд. Так и научился готовить, хотя сначала было страшно есть его стряпню.

      — А если вы в ссоре? — спрашивает Аякс, уже успокоившись и вернувшись к чистке. — Кто тогда готовит?

      — Андрей, — фыркает Станислава, — никуда он не денется от своей прямой обязанности.

      — Я могу перенять её, — легкомысленно пожимает плечами Аякс, — люблю готовить. Братья всегда радуются, когда я берусь за готовку. Говорят, что матушка с бабушкой, конечно, вкусно готовят, но со мной не сравнится.

      — Льстят, — тихо хмыкает Станислава, на что Аякс лишь смеётся.

      Оба знают, что она лукавит — самой нравится, как он готовит. Антон не врал, когда хвалился своим братом и его золотыми руками — легко поверить в то, что он первый парень на деревне. Даже не хочется его больше дразнить дурным мальчишкой, но всё равно будет — из вредности.

      Через время, когда вся картошка была героически почищена одним Аяксом и поставлена вариться, а сам Аякс принимается за нарезание салата — к ним заглядывает Андрей, вряд ли ожидавший застать заодно и Предвестника, но удивление, промелькнувшее в голубых глазах, быстро затмилось ухмылкой. За ним, чуть запоздало, заглядывает на кухню и Елена, помахавшая в качестве приветствия.

      — Нашла себе новую бесплатную рабочую силу? — он низко хохочет, ставя на стол пакет, в который Станислава гордо не заглядывает, хоть и узнаёт на нём символ любимой кондитерской. — Удивлён, что ты не сбежал ещё от неё.

      — Лучше бы не язвил, а брал с него пример в уважительном отношении к окружающим, — цыкает Станислава, пока Аякс коротко смеётся, вспоминая вчерашний разговор и его контекст, — поздоровался? Можешь уходить.

      — Я пришёл погостить, а не просто поздороваться, — Андрей с усмешкой щурится, по-хозяйски усаживаясь за стол, — раз вы тут пируете — обязан присутствовать и первым попробовать стряпню будущего зятя! Вдруг отравишься? Я должен уберечь тебя от подобной участи!

      — Царица мне свидетель — ты не переживёшь этот день, если сейчас же не уйдёшь! — шикает Станислава, хмурясь.

      Андрей смеётся, совершенно не чувствуя угрозы, пока Аякс переглядывается с Еленой, взглядом спрашивая про их недавнее якобы осуществившееся примирение. Елена, словно прекрасно его понимая, лишь разводит руками.

      Разве они умели когда-нибудь общаться иначе?

      Впрочем… несмотря на их ругань — становится совершенно по-домашнему тепло и уютно. Так, как и должно быть.