В баре шумно, музыка долбит по и без того разваливающейся на части голове: ну, конечно, сегодня суббота — ничего удивительного. Люмин просто нужно добраться до барной стойки, зацепиться хотя бы за одно знакомое лицо. Просто добраться до…

— Привет, красотка! — перед Люмин, как из-под земли, вырастает какой-то стремный тип с пьяной улыбкой на пол-лица.

Конечно, с ней такое случалось и раньше. Конечно, она знает, что нужно сделать, как ответить, чтобы тот свалил из ее поля зрения и понял, что не на ту нарвался, но сегодня каждое слово дается по-настоящему сложно: впору сесть здесь, посреди зала, и закричать во весь голос — пусть сочтет ее сумасшедшей. Она открывает рот и тут же закрывает, почувствовав, как к горлу снова подкатывает тугой комок слез.

— Пойдем, — он будто не замечает ее потерянного выражения лица и совершенно бесцеремонно кладет свою ладонь на талию — Люмин в любой другой ситуации давно бы ответила, выкрутила это запястье, заставила бы его пожалеть о том, что он подошел именно к ней и нарушил личные границы. — Я куплю тебе выпить.

— Эй, если хочешь купить кому-то выпить, то можешь купить мне, — чужие пальцы крепко впиваются в его плечо, так, что тот непроизвольно дергается и убирает ладонь с ее талии.

Люмин силится и поднимает покрасневшие глаза, выцепляя из шума и полумрака одно из знакомых лиц, которые она хотела сейчас увидеть, чтобы почувствовать себя хотя бы немного живой. Но она абсолютно ничего не чувствует, когда Кэйа ободряюще подмигивает ей и оттягивает незнакомца за плечо, что-то говорит ему с такой привычной улыбкой, которой ни в коем случае нельзя доверять.

Незнакомец в ответ на его слова лишь нервно ведет плечом, потирая больное место, и спешит покинуть их, удалившись к компании своих друзей.

— Привет, Люми! — Кэйа провожает пьянчугу взглядом, убеждаясь, что тот больше не доставит проблем, и оборачивается на нее. — Какими судьбами? Я думал, что вы сегодня празднуете в кругу семьи! Кстати, с днем рождения! Прости, что не позвонил и не написал — замотался! — болтает без умолку, но потом, как по щелчку, наконец замолкает, когда замечает ее безучастное выражение лица и покрасневшие глаза. — Люми?

— Мы можем уйти? — Люмин слабо ведет головой в сторону барной стойки. — Сегодня Дилюк?

— Я слышал, что он в ночную сегодня, будет здесь часа через пол, значит. Пойдем, — Кейя проталкивается сквозь толпу, освобождая Люмин путь. — Что-то случилось? Выглядишь паршиво.

Не то чтобы Кэйе нужен ответ на его вопрос, чтобы понять, что что-то точно случилось. Если бы все было в порядке, то и Люмин бы здесь и не было. Сегодня их семейный праздник: из года в год нерушимая традиция. Если Люмин променяла компанию семьи на поход в бар, то точно что-то пошло не так. Но даже в своих самых худших догадках Кэйа не смог бы предположить того, что произошло на самом деле.

Люмин сбрасывает туфли и, босая, усаживается на высокий стул за барной стойкой, уставившись пустым взглядом на стеллажи с алкоголем позади незнакомого ей бармена.

— Где Джинн?

— В офисе.

Люмин не нужно говорить и слова: Кэйа нависает над стойкой, говорит что-то бармену, и тот спешно удаляется в подсобное помещение. Через пару минут он возвращается в сопровождении Джинн.

— Привет, Люми! С днем рождения! — она широко улыбается, но ее теплая улыбка гаснет куда быстрее, чем улыбка Кэйи. Она переводит на него встревоженный взгляд, тот в ответ лишь пожимает плечами и разводит руки в стороны. — Хочешь чаю?

Люмин не отвечает. Лишь голову устало кладет на сложенные на стойке руки. Ей не хочется говорить о том, что случилось, не хочется теребить эту картинку в своей голове снова, ещё больше не хочется облачать ее в слова. Она будто должна признать, что это действительно случилось. Будто всё, что она скажет, сделает трагедию реальной. Она не готова. К этому невозможно быть готовой.

— Наверное, это уже есть в новостях, — вздыхает она. — В Мондштадте новости всегда разлетаются со скоростью ветра.

Джинн переводит взгляд с Люмин на Кэйю, потом обратно и вздыхает, потирая переносицу. Люмин бы, возможно, в другое время стало стыдно за то, что она нагружает и без того вечно усталую подругу своими проблемами, но сегодня у нее просто нет выхода.

Кэйа берет со стойки свой телефон и открывает браузер. Пару минут он молчит, скролля ленту новостей. Джинн внимательно за ним наблюдает, Люмин же даже взгляда не поднимает.

Джинн ставит перед ней чашку с чаем и пристально следит за Кэйей, пока у того лицо не меняется до неузнаваемости — всего на долю секунды.

— Что…

— Люмин! — Джинн не успевает закончить фразу: все трое резко вздрагивают от звука брякнувшего по стойке чёрного мотоциклетного шлема и оборачиваются к возникшему у барной стойки тяжело дышащему Дилюку.

— Привет, — вяло отвечает она, не поднимая головы. — Уже в курсе, да?

Дилюк всегда в курсе всех новостей Мондштадта, иногда даже раньше самых ушлых журналистов. Уже много лет для всех остаётся загадкой, как и по какой причине он знает все эти вещи, потому что по нему никогда не скажешь, что его хотя бы немного интересуют чужие дела. Но, вопреки всем этим противоречиям, о большинстве новостей в городе и окрестностях они узнают именно от Дилюка. Тот говорит, что это издержки профессии бармена, но ему давно никто не верит.

— Да что же случилось? Может, кто-нибудь всё-таки объяснит мне? — Джинн нервно дергается и прикусывает губу, в то время как Кэйа, молча дав рукой знак немного подождать, обходит барную стойку и берет со стеллажа самую дорогую бутылку виски из имеющихся. Не то чтобы сейчас есть разница, чем заливаться, но тошноту, горечь и боль эффективней перебивать годной выпивкой — ему самому это всегда помогает. Он хотел бы, чтобы и Люмин помогло.

Кэйа молча открывает бутылку и делает два больших глотка: морщится от того, как напиток обжигает глотку, и прокашливается. Все еще не говоря и слова, походит к барной стойке и наливает в горячий чай Люмин виски, так, что содержимое расплескивается по барной стойке. Он нехотя поднимает взгляд и протягивает бутылку Дилюку. Тот с несколько мгновений смотрит на нее пустым взглядом, поджимает губы, а после все же забирает ее из его руки и делает приличный глоток, даже не поморщившись.

— Что… — пытается возразить Джинн.

— Смотри сама, — Кэйа протягивает ей телефон с незакрытой страницей местных новостей.

Оказалось, что даже алкоголь не помог об этом заговорить. Кэйе не помог алкоголь? Кэйя не может найти слов? Джинн смотрит то на него, то на телефон — с опаской, будто, если она сейчас возьмет гаджет в руки, он просто-напросто взорвется в ее руках — и недалека от правды. Она делает глубокий вздох и все же берёт его в руки. Перечитывает статью снова и снова, не может поверить в подлинность прочитанного, будто надеется, что буквы исчезнут с экрана, и эта новость окажется какой-то совершенно дурацкой шуткой, ошибкой, а может — что журналисты перебрали с метафорой. Но статья остаётся на месте, со всеми душераздирающими фактами и крупным заголовком об убийстве без единого преувеличения. Когда отрицать правду становится бессмысленно, Джинн закрывает рот свободной рукой, опирается спиной о стойку, мелко дрожа, и уже не может контролировать слезы, полившиеся из глаз.

Как же так? Еще несколько дней назад она видела их всех в полном здравии, закупала для них необходимые для праздника продукты, потому что через её связи это куда дешевле, а сегодня их просто не стало в этом мире. Это просто не поддается никакому объяснению. От дружной счастливой семьи осталась одна Люми, сжавшаяся на высоком стуле практически в комок.

— Люмин… — Джинн смотрит на девушку так, будто та тоже вот-вот рассыплется и исчезнет.

Та по-прежнему молчит, лишь тянется за своим импровизированным коктейлем, крепко стискивая пальцы вокруг кружки. В два глотка осушает содержимое: горло обжигает, но она даже не морщится.

Джинн поднимает взгляд к потолку, смаргивает остатки слез и тяжело вздыхает. Она должна быть сильной. Она должна помочь, а не становиться ещё одной проблемой. Подходит к бармену, что-то сбивчиво ему говорит — тот лишь растерянно кивает: не каждый день увидишь свою начальницу в таком состоянии. Если точнее, то никогда. Джинн на людях не плачет, даже если совсем невмоготу, даже когда чувствует, что остатки сил покидают ее, она никогда не пошатнет свой авторитет. Ее мало кто видел в таком состоянии, зачастую это касалось даже друзей. Дилюка, пьющего виски из горла, тоже не часто увидишь. Сегодня не тот день, для них всех.

Все они: Кэйа, Дилюк и Джинн — слишком хорошо знали и любили эту семью, чтобы сегодня остаться в порядке. Каждого из них что-то, да связывало с главой семейства. Кого-то больше, кого-то меньше, но, тем не менее, они знали его с самого детства, и эта новость повергла в шок их всех.

Джинн молча ведет головой на дверь в подсобку и отворачивается, утирая высохшие слезы.

— Смена, — отзывается Дилюк.

— Внеплановый выходной, — говорит Джинн, толкая дверь. Никто из нас сегодня работать не сможет.

— Пойдем, — Дилюк мягко подхватывает Люмин под руку и ведет к подсобке.

Та не сопротивляется, но и не выказывает ни заинтересованности, ни каких-либо других эмоций. Её нисколько не трогает прожигающий насквозь взгляд бармена, которому, вероятно, придется работать дольше, чем он собирался в сегодняшний вечер. Кэйа по пути забирает с собой виски и подхватывает туфли Люмин.

Они заходят в небольшую комнату, служащую Джинн кабинетом, где она занимается своими бумажными делами. Чтобы она перестала походить на привидение и выпивать пять суточных норм кофе в день, Дилюк с Кэйей нередко помогают ей. Пусть Кэйа здесь больше и не работает — долгая история, из тех, о которых помнят, но не говорят, пока она не всплывёт, как плохо спрятанный труп — но Джинн под завалами бумаг они все же стараются не бросать. Кабинет оборудован только самым необходимым: письменным столом у окна, стеллажами с бумагами и диваном у противоположной стены, который служит Джинн местом отдыха: не всегда ей хватает сил и времени добраться до дома, несмотря на то, что она снимает квартиру через пару кварталов от бара.

Джинн садится на стул и разворачивается к окну, небрежно махнув рукой. Кэйа без слов подходит к зеркальному стеллажу и достает оттуда три граненых стакана: обычно если она и пила здесь, то только в компании этих двоих. На озадаченный количеством ёмкостей взгляд Кэйи она приподнимает свою чайную чашку — мол, и так сойдёт. Он ставит кружку и стаканы рядом и заполняет ровно наполовину. Два из них относит на журнальный столик у дивана для Люмин и Дилюка, а в последний, недолго думая, доливает почти до краёв и делает глоток — больше не морщится.

Никто не решается завести разговор, и Люмин не торопится его начать. Неловкое молчание её нисколько не волнует. Она берет со стола стакан и медленно отпивает. Ей нужно придумать, что делать дальше, но мысли путаются, спотыкаются друг о друга, в голове возникают непрошенные картинки окровавленных тел родителей, голос Итера, просящий о помощи. А может, Итер, как и она, винит во всём себя и не хочет, чтобы его спасли; может, ему так плохо и больно, что он хочет, чтобы всё закончилось. Люмин жмурится и закусывает губы почти до крови: ей нужно, нужно знать, что стало с ее братом.

— Что ты… — Дилюк спотыкается о собственные слова, — собираешься делать?

— Мстить, — усмехается Люмин в полупустой бокал, — найду их всех и убью, спасу Итера, — после этого вопроса впервые за долгие часы Люмин начинает чувствовать: злость, обиду, ненависть — всё лучше, чем пустота; и слова льются так легко и чистосердечно, будто в глубине души она всё это время знала и, главное, хотела действовать именно так. — Я найду каждого из них и заставлю страдать.

— Ты ведь… не серьезно? — Джинн разворачивается на кресле и пытается поймать ее взгляд.

Люмин ни на кого не смотрит, скованно ведёт плечами. Ей хотелось бы, чтобы это было серьёзно, но она по-прежнему не понимает, что для этого предпринять. Куда идти? Кого искать? Как преодолеть численное преимущество? Её с детства учили драться, но никто не учил её воевать.

— Люмин, ты же понимаешь, что не сможешь это сделать? Оставь дело полиции! — голос Дилюка срывается на полтона выше, будто он знает, что у неё на уме.

Люмин посильнее прикусывает губу, сдирая тонкую кожицу, и сжимает ладони в кулаки.

— Да, — она ранено смеется. — Вы правы, — прикрывает глаза. — Я не смогу.

— Обещай, что не наделаешь глупостей, — просит Джинн — ее голос звучит почти жалостливо.

— Ага, — отмахивается от ее слов Люмин и осушает стакан. — Не наделаю.

Люмин ничего не обещает.

— Я поищу информацию, помогу полиции продвинуть дело и не позволю его замять, — говорит Дилюк. — Ты не одна. Не нужно поступать так, будто ты одна.

Джинн кивает:

— Мы здесь, чтобы поддержать тебя.

Никакие слова и никакая забота не находят отклика в сердце Люмин. Она чувствует себя так, будто у неё вырвали половину души. И хотя она пришла сюда именно за этим, ничего не изменилось. Совсем ничего.

Кэйа всё это время молчит, только смотрит настолько внимательно, насколько позволяет расфокусированный от выпивки взгляд. Эти двое сейчас переживают свою боль утраты и хотят спасти Люми от такой же, но многократной. Но он-то понимает… он вместе с ней заново переживает мысль: «Будь я там, всё могло случиться иначе». Он знает, что в такой ситуации, наедине с этой мыслью, у сильного человека два выхода: уничтожить виноватого или разрушить себя. Бей или беги. Отомстить и выместить злобу или остаться прозябать в бессилии, винить себя и в конце концов начать саморазрушаться, лишь бы заглушить эту ноющую обиду на судьбу, на себя, на других, а ещё — задушить злобу. Это всё никуда не девается, и кажется, от этого можно избавиться насовсем только когда тебя самого не станет.

Кэйа не смог уничтожить виноватого, не смог заставить его страдать в достаточной мере — он решил принять удар на себя, и у него были на то причины. У Люмин их нет. У неё два пути, и оба, возможно, сведут её в могилу. Может, она думает: «Так даже лучше». Он бы так думал.

Бей или беги. Кэйа бежит, сколько себя помнит.

— Можешь остаться сегодня здесь, и вообще, можешь остаться, на сколько тебе потребуется, — выдыхает Джинн. — Ты же знаешь?

— Знаю.

***

Люмин просыпается и чувствует невыносимую головную боль: ей хочется верить, что сейчас она откроет глаза и окажется в своей квартире, в своей комнате, но вместо этого сталкивается с ужасной реальностью, утыкаясь взглядом в белый потолок кабинета Джинн. Та посапывает по правую сторону от нее, слева спит Кэйа, закинув руку на ее плечо. Она осторожно складывает ее ему на грудь, привставая на разложенном диване. Оглядывает помещение: Дилюка здесь нет. Сердце пропускает удар. Ей нужно немедленно уходить, пока эти двое спят, а третий еще не вернулся.

Люмин перешагивает через ноги Кэйи: этот спит как убитый, Люмин знает, что вряд ли его что-то поднимет; Джинн же спит чутко, поэтому она заранее отключает часы, чтобы Паймон не подала голос в самый неподходящий момент, и подходит к письменному столу. Наскоро пишет записку: «Спасибо за всё», — забирает туфли и выскальзывает из кабинета, прикрыв за собой дверь. Наверняка Дилюк после того, как они уснули, пошел работать и отпустил беднягу бармена домой — Люмин это на руку. Она не раз бывала «по ту сторону» барной деятельности, поэтому без труда находит черный ход. Обувшись, она проскальзывает мимо обслуживающего кухню персонала, пулей вылетает из помещения и несётся со всех ног подальше от этого места, пока ее никто не хватился. Она останавливается у забегаловки в районе, где никто не станет её искать, по крайней мере, точно не в первую очередь, и включает часы. Маленькая голограмма появляется перед глазами, одаривая ее недовольным взглядом.

— Ты же обещала Джинн и Дилюку!

— Я ничего не обещала! — возражает Люмин. — Лучше проложи мне маршрут до исследовательского центра.

— Люмин!

— Паймон, проложи мне маршрут до НИЦ! И не смей сообщать моё местоположение!

— Ты же знаешь, что я всегда на твоей стороне, — бурчит Паймон, превращаясь в карту с маршрутом. — Кстати, следующая заповедь Итера: постарайся поесть. Ты не ела уже почти сутки, и если хочешь сворачивать горы…

— Мне начинает казаться, что ты сама их выдумываешь, — вздыхает Люмин и поднимает взгляд на вывеску. — Мне тошно от одной мысли.

— А ты не думай! Ешь и всё!

— Как у тебя всё просто.

У Люмин с собой не так много наличных денег, а они могут очень пригодиться, если она не хочет бегать через весь город на ноющих ногах в праздничных туфлях. Расплачиваться картой ей нельзя — она не знает, на что готов Дилюк, чтобы найти её и запереть в безопасном месте. Она понимает, что он хочет, как лучше, но…

— Паймон, подключись к гарнитуре, ты привлекаешь ненужное внимание.

— На себя посмотрела бы! — отвечает Паймон уже в наушники, и она права.

Люмин бросает взгляд на своё отражение в стекле забегаловки: это нарядное кремовое платье с юбкой-клёш, лёгкое «парадное» полупальто, каблуки и на удивление не сильно растрепавшаяся праздничная причёска — и понимает, что каждая секунда работает против неё. Она устремляется к подъезжающему нужному автобусу и запрыгивает туда прежде, чем Паймон начнёт возмущаться.

— Ты никого не слушаешь, и ещё говоришь, что это у меня тяжёлый характер! — ворчит ИИ ей в гарнитуру.

— Паймон, включи музыку. Любую.

Остаток пути Паймон прерывала песни только чтобы подсказать Люмин, на какой автобус пересесть. Несмотря на ноющую боль в ногах, она начинает чувствовать себя лучше от того, что есть цель, и она направляется к ней. Может, боль даже делает всё лучше.

К моменту, когда перед ней оказывается дверь в НИЦ отца, её едва не потряхивает от волнения. Что она там увидит? Вдруг там тоже разруха? Или хаос? Или…

Люмин прерывает эти мысли и подходит достаточно близко, чтобы автоматические двери открылись. На ресепшене привычно бдит Катерина, выглядящая так, будто не спала минимум сутки.

— Люмин! Как ты можешь вот так заявляться сюда? Ты в опасности! — ругается на неё женщина.

— Я хочу больше знать о произошедшем. Скажи, Катерина, где я могу найти доктора Лизу или Сахарозу?

— Минутку, я сотру записи камер с тобой, — та быстро клацает по кнопкам, а потом с облегчением выдыхает. — Они уехали. Вероятно, покинули Мондштадт, пока всё не уляжется.

— Давно?

— Вчера вечером.

— Но как вы так быстро узнали? — удивляется Люмин.

— Кто-то вломился в систему. Мы даже не поняли, взломали её или нет. Этот человек предупредил нас, что на вашего отца напали, а значит, в любой момент могут получить доступ к данным. И мы всё уничтожили, а докторов и инженеров, владеющих критически важной информацией, эвакуировали.

— То есть вы просто грохнули все результаты исследований моего отца? Поверив на слово тому, кто взломал систему?! — Люмин возмущается только этим двум вещам, но фактически не знает, с чего начать.

— Мы действовали согласно инструкциям, — пожимает плечами Катерина. — Допустить утечку было бы катастрофой, ты же знаешь.

Люмин сжимает край стойки до белизны в подушечках пальцев, стискивает зубы. Она так злится, что наследие её отца, единственный его след в этом мире, взяли и уничтожили одним нажатием кнопки — но у неё совершенно нет ни сил, ни времени скандалить о том, что уже произошло.

— Вы собираетесь что-то с этим делать? — без особой надежды спрашивает она Катерину.

— Мы простые учёные, что мы можем сделать? Этот вопрос нужно оставить спецслужбам и полиции.

— Так я и знала, — вздыхает Люмин.

— Но…

— Я хочу осмотреться.

— Люмин!..

Она уже не слушает: прикладывает ладонь к сканеру, пока второй проверяет сетчатку глаза. Дверь открывается, и она спешит вдоль хромированного коридора с огромными звукоизолирующими окнами в лаборатории, за работой которых могут наблюдать все, кто имеет сюда доступ. Ей нужна другая — та, что за семью печатями, — и их с отцом «склад игрушек». Она заходит в лифт и спускается на третий подземный этаж.

В результате многолетних исследований он выяснил интересную особенность энергетического поля человека — так называемой ауры, хотя, если сказать это слово рядовому обывателю, он тут же подумает про какую-нибудь эзотерику. Может, это тоже работает, но Люмин не вникала: она знает, что у людей есть поле, которое помогает работать с разными примочками, как с продолжением себя. И что получается это не у всех. Ей управление аурой давалось виртуозно, поэтому она предпочитала быть подопытной и тестировщицей, но никак не исследовательницей — эту роль взял на себя Итер и души не чаял в своей работе. А когда разработки отца прикрыли, он спрятал некоторые гаджеты в хорошо защищённой подсобке, и если Люмин хочет поднять свои шансы спасти Итера чуть выше нуля, ей нужно туда.

В НИЦ ужасающе пусто и тихо. Ей хочется кого-нибудь расспросить, на кого-нибудь накричать за беспечность, но со всех сторон на неё пялятся пустые лаборатории, выключенные мониторы и погасшие панели управления. Эхо от стука каблуков по полу звучит оглушающе.

— Пугающе безжизненно, — зябко комментирует ИИ, и Люмин невольно вздрагивает от неожиданности. — Паймон не хотела тебя напугать.

— Я не испугалась, — фыркает Люмин.

— У тебя пульс скакнул.

— Сердце — глупая мышца.

— Это потому, что у него нет мозга?

— Паймон, я не в настроении разговаривать.

Она останавливается у кабинета отца и дрожащей ладонью прикасается к сканеру. Дверь открывается, а за ней — всё, как раньше. Как будто отец только что отошёл за кофе или собирается скоро вернуться после выходных. Творческий беспорядок в бумагах, три пустые чашки, заблокированные, но не выключенные мониторы. У Люмин щемит в груди. Она берёт рамку с фотографией, сделанной Паймон в тот день рождения, когда началось их совместное путешествие по жизни. Папа, мама и они с Итером. У Итера та самая улыбка, которая означает: «я знаю, что моя сестра ставит мне рожки, но я слишком люблю её такой, чтобы что-то с этим делать». Люмин вытаскивает фото из рамки и убирает в карман пальто — почему-то именно распечатанная фотография кажется ей сейчас необходимым артефактом, чтобы идти дальше.

В бумагах отца нет ничего, что намекало бы на дрязги с кем-то или проблемы. Всё, как обычно: компания, затянув пояс, в тайне продолжает исследования ауры, никому не демонстрируя результаты. Он не работал с какими-то новыми проблемами накануне трагедии, а значит, это случилось, как стихийное бедствие — внезапно, страшно и отсекая всё то счастье, которым полнилось сердце за мгновение до. Может, она и не должна делать такие выводы на основе бумаг, но других подсказок у неё нет.

Люмин жмёт на кнопку на внутренней части стола, и один из стеллажей откидывается, открывая металлическую дверь. Замок открывается двумя способами: голосовой пароль или цифровой двоичный код на случай неисправности систем распознавания. Она очень любит их с отцом голосовой пароль.

В детстве перед сном он рассказывал им с Итером о древних, населявших эти земли: архонтах, дарующих владение элементами, и людях, которые, обретая эту силу, творили потрясающие вещи. Люмин тогда сказала, что хотела бы быть, как они. А отец, находившийся в самом начале череды своих открытий, говорил, что в той же мере это невозможно, но они могли бы приблизиться к тому могуществу, взглянуть одним глазком.

В тех историях не было ясно, где добро, а где зло. И когда они спрашивали об этом, он отвечал, что знания обрывочны, что вот они — известные факты, а вы уж сами решайте, как ими распорядиться. Что это не сказки, где ясно, что есть хорошо, а что — плохо, и что в жизни тоже обычно нет чёрного и белого. Он говорил, что однажды им, возможно, придётся принимать решения, не зная, на чьей стороне правда, не зная, что есть добро. Когда кто-то хочет нам помешать, что если зло — это мы сами? Люмин с Итером много говорили об этом, спорили, и у каждого была своя позиция и свои догадки. Отец утверждал, что так и должно быть. И что по жизни они должны спрашивать себя: хорошо ли то, что я делаю? Для кого хорошо? Кому от этого плохо? И принимать решение, исходя из своих принципов, но отдавая себе отчёт во всём.

А когда они подросли и правительство начало сворачивать исследования ауры, отец несколько раз повторял одни и те же слова: «Кто верит в то, к чему стремится, увидит возможности этого достичь. Мы с вами должны иметь основания верить в то, к чему стремимся, и тогда от нас не ускользнёт ни один шанс, и решимость нас не покинет. Сложнее всего — поверить по-настоящему и не бояться. Тот, кто боится, закрывает глаза и уши или смотрит так пристально, что начинают мерещиться кошмары. Поверьте в то, к чему стремитесь, и вы увидите путь. Это не так просто, как звучит на словах, вы потом это поймёте, но результат всегда стоит усилий. Что до правительства… Кто хочет увидеть в инструменте оружие, сделает его оружием. Кто видит в нём пользу, использует во благо. Пока есть второй тип людей, я не брошу своё дело». Отсюда родился их пароль — на древнем языке, встречающемся в руинах, откуда к отцу пришли все те истории.

— Credendo vides, — чётко проговаривает Люмин и продолжает, прикрыв глаза. — Тот, кто верит, увидит.

Эти слова она всегда произносит сердцем, и оно тут же наполняется надеждой. В реальном мире добро не побеждает зло, потому что само по себе субъективно. Победит тот, кто видит, куда идёт; знает, зачем; осознаёт, чем рискует; принимает это; сделал всё, чтобы достичь цели. После смерти родителей то, чему они учили, вспыхнуло в голове ярко, как никогда. В пучине горечи, отчаяния и бессилия зародилась надежда. Самое сложное — найти основания верить в то, что она собралась сделать.

Открывшаяся подсобка ей этих обоснований не дала. Из всех наработок отца здесь остались только её любимые кроссовки, которые адаптируются под окружающую среду, делая бег невероятно приятным, прыжки — высоченными, а ещё помогают взбежать по стене на пару метров, что вместе с другими примочками невероятно расширяет человеческие возможности. Но других примочек здесь нет.

— Кто мог всё забрать? — вторит её мыслям Паймон.

— Может, Лиза и Сахароза спасали наработки. Но я думала, они не знают об этом тайнике. Скажем «спасибо», что тот, кто обчистил наш тайник, не распознал в кроссовках джеты. И это ещё один аргумент против Сахарозы и Лизы, — Люмин берёт спортивную сумку с обувью и морщится: их тайник был её единственной надеждой улучшить шансы на успех спасительной операции. Без них она просто девчонка, которая быстро бегает и неплохо дерётся.

— Люмин… — Паймон появляется из часов встревоженной голограммой, и она только в этот момент понимает, что слёзы текут сами собой. Наверное, она на пределе.

— Это ничего, — она поспешно вытирает влажные дорожки, шмыгает носом и добавляет. — Есть ещё одно место, которое нам надо посетить.

Люмин закрывает тайник и покидает кабинет отца. Лаборатория дальше по коридору. Здесь проводят большую часть времени Лиза и Сахароза. Она вдруг вспоминает, что раньше всем заправлял доктор Альбедо, но он исчез много лет назад, и ей не приходило в голову спросить у отца, куда и почему. Сейчас это кажется страшным упущением. Итер наверняка знал. Он-то не делал вид, что всё происходящее здесь, кроме результатов работ, ему не интересно. И может, ей не стоит винить себя за это. Она верила, что Итер унаследует исследовательскую деятельность, а она будет защищать его от недоброжелателей, не позволять ему быть слишком наивным и доверчивым и делать всё, что ему неинтересно, а у неё отлично получается: скандалить с бюрократами, бегать по инстанциям и тестировать наработки, пока он восторженно любуется цифрами, которые выдаёт новый джет.

И всё же, она не смогла его защитить и теперь связана по рукам и ногам. Пока всё было хорошо, ей и в голову не приходило, что они не одно целое и что обстоятельства смогут их разлучить.

У секретной лаборатории тоже сканеры и на ладонь, и на сетчатку. И, в отличие от тайника и основного входа, её не открыть, если системы распознавания в нокауте. К счастью, они восстановились после чистки данных.

Двери открываются, и перед ней предстаёт очередная страшная картина: девятнадцать из двадцати мониторов выключены, панель управления тревожно мигает, в изолированной комнате для экспериментов горит красный свет, а на экране основного здоровенного монитора бегущей строкой проносится какое-то явно зашифрованное сообщение.

— Паймон…

— Паймон распознала повторяющийся отрывок, — тут же докладывает ИИ и выводит экран с сообщением: «S.-qs.-fk…- Bg.kc.».

— Что это?

— Паймон не может понять.

— Похоже на шифр, — хмурится Люмин. — Это сообщение вполне может быть адресовано мне.

— Нас заманивают в ловушку?! — испуганно восклицает Паймон.

— Похоже на то. И если это ловушка, я хотела бы в неё попасться. Но меня явно переоценили, я не знаю криптографию, — Люмин поджимает губы.

— Совет Итера на случай, когда Люмин усомнится в своих силах: «У нашей семьи есть друзья, — раздаётся голос брата, заставляя её содрогнуться всем нутром. — Если ты чего-то не можешь, попроси помощи. В конце концов, ты не обязана уметь и знать всё».

У Люмин ком встаёт в горле. Итер просто невыносим — как можно так хорошо её знать? Как можно смотреть так далеко вперёд? И зачем? Что такого он знал, что старался позаботиться обо всём? Как можно быть всегда рядом, когда она даже не знает, где он и жив ли он?

— Надеюсь, в список кандидатов на расшифровку не входят те, от кого я сбежала, — пытается шутить Люмин.

— Сяо. Паймон знает, что Сяо очень хорош в информационных технологиях.

— Да кто он такой?! — в сердцах восклицает Люмин.

— Паймон помнит, где её разрабатывали и тестировали. Пойдём туда, — ИИ снова превращается в карту, на которой проложен маршрут от НИЦ.

— Не думаю, что он будет рад знакомству в таких обстоятельствах, но ничего не поделаешь — хмыкает Люмин.

— Для Паймон главное, чтобы Люмин была довольна итогом встречи! — отвечает ей ободряющий голос.

— Всегда на моей стороне, да? — она усмехается и смотрит на экран, где продолжает бегать сообщение с шифром.

— А как же!

— Интересно, почему ты радуешься сильнее, чем я?

— Потому что Паймон не испытывает эмоций, но знает, что наличие цели — это хорошо! — бодро отвечает ИИ.

— Хочу тоже быть консервой, — горько усмехается Люмин.

— Я не консерва, Люмин! Любой ИИ уже запомнил бы!

Девушка косится на сумку с кроссовками у себя на плече. Прямо сейчас переобуться и передвигаться по городу в праздничной одежде и спортивной обуви не получится — это привлечёт ещё больше внимания. Придётся снова рисковать и разъезжать в автобусе в платье и на каблуках.

— Где, говоришь, живёт этот Сяо?