Нику не нравится Город — его так и именуют, не мучаясь сложными названиями. Говорят, здесь когда-то была мирная милая деревушка, в которой обитали фермеры и простые работяги, вокруг раскидывались на многие километры плодородные поля, где растили хлопок, а неподалеку выводили медлительных коров — отборное мясо, которое лелеяли, чтобы потом пустить на убой. Ник думает, что в бездонных глазах Теней они тоже походят на беззащитных несчастных коров, хотя тут же сомневается: вряд ли у этих тварей есть что-то, кроме инстинкта, хотя иногда они кажутся чертовски умными и упрямыми. Чтобы думать и пытаться расшатать свое восприятие мира, у Ника слишком много времени, и все оборачивается против него, стоит задержаться мыслью на чем-то слишком долго. Голова раскалывается.

Ни капли не радушный, но многолюдный Город предлагает куда больше, чем может показаться на первый взгляд, однако он все пропускает, целыми днями рассматривая грязные стены с облезлыми посеревшими обоями. Пока Джеки мельтешит тут и там, наносит визиты вежливости и с кем-то договаривается, Ник проводит время во вшивой гостинице. Здесь никогда не бывает тихо, а жить в окружении неизвестных людей непривычно. Хозяйка кажется ему приятной, пока Ник не слышит, как она колотит в чулане какую-то нерасторопную девчонку-горничную, что подворовывала у постояльцев еду. Может, это и правильно, думает Ник. Каждому — по заслугам его. Он же не заслужил ничего, кроме бессмысленного прозябания в углу.

Дни складываются в недели, но он не отваживается считать. Стоило завести себе небольшой календарик, где Ник смог бы отмечать прошедшее время палочками, точно заключенный. Он и правда в тюрьме — в душной маленькой клетке, в которую запер себя сам, слишком трусливый, чтобы показаться Городу. И Ник верит, что хлипкая дверь, держащаяся на соплях, защитит его, если кто-то решит ограбить — кто-то посерьезнее хрупкой девчушки, на которой теперь расцветают синяки: она совсем не умеет их прятать.

Когда Джеки является, Ник чувствует затаенную надежду. Она единственная, кого он знает, исключая персонал гостиницы, который — нужно смотреть правде в глаза — удавил бы его и прикопал на заднем дворике, если б у Ника было, что брать, кроме разваливающейся книги и дедовского револьвера — не лучшего состояния. С Джеки он чувствует себя в безопасности: Ник знает, как она дерется. Так, как он в детстве видел в крутых боевиках по телевизору. А еще они, кажется, друзья; Джеки не намерена его бросать пока что. И от одиночества ему хочется выть, а Джеки иногда целыми днями пропадает где-то, оставляя его мучиться переживаниями. Ник знает: она ищет все, что может узнать о Разломе, но возвращается ни с чем.

И вот однажды она является, злая и грозная, перетряхивает свои вещи и объявляет, что денег у них почти не осталось. Джеки грохает дверью так, что Нику кажется, будто она сейчас сорвется вовсе, рухнет в щепках и пыли. За дни, проведенные в Городе, сколько бы их ни было, он научился считать все едой и понимает: если сейчас же что-то не придумать, придется жрать друг друга.

Джеки наклоняется к нему; растерянный Ник сидит на кровати, прижимает колени к груди, потому что ему холодно, а рядом валяется зачитанная вдоль и поперек книжка. Теперь он понимает, как сглупил, когда предпочел ее нескольким сытным обедам или лишнему вечеру в гостинице, выкупленному у суровой бабы внизу. Слова на тонких страничках в их мире не значат ничего.

От Джеки пахнет дешевым пойлом, и она сверлит его отчаянными глазами, точно выискивает что-то в бледном перепуганном лице. Сейчас Нику хочется скулить и надеяться, что его пожалеют. Рухнуть на пол, подставляя живот, сдаваясь. Точно блохастый помойный пес.

Холодные пальцы цепко хватают за подбородок, и Джеки осматривает его, как товар. Щерится, выговаривает заплетающимся языком, глядя прямо в глаза:

— Был бы ты посимпатичней, сдала бы в бордель. Хоть на что-то жить…

Она пьяна и не соображает, что говорит, уговаривает себя Ник, но ему до слез обидно. Он злится на нее, прямолинейную, как и всегда. На себя, беспомощного мальчишку, слабака, не способного себя обеспечить, а прячущегося в норе. Он уговаривает себя молчать, покорно и долго, чтобы не выводить Джеки лишний раз: кто знает, что она сможет с ним сделать…

— Если бы ты не пропивала наши деньги и не оставляла их в борделе, может, нам бы хватило еще на неделю.

Голос Ник слышит словно со стороны. До конца не верит, что это он сам говорит, а когда фраза заканчивается, когда прерывается его дыхание, жалким хрипом остается в горле, Ник весь сжимается в ожидании удара. Он пытается представить, каково это, когда тебя бьют. Он ни разу в жизни не дрался и, наверное, не может считаться настоящим мужчиной.

И вот он все ждет чего-то, а Джеки стоит над ним, кулаки у нее стиснуты, губы — тонкая нитка, а глаза пьяные и яростные, с расширенным зрачком. В полутьме кажется, что у Джеки все глаза — черные, точно у Тени. А потом она сама пошатывается беспомощно, точно это Ник ее ударил в живот или в солнечное сплетение, и отходит в сторону. Ник отворачивается оторопело, ждет, пока она переоденется в домашние тряпки. За окном ночь — Город отмерил еще один день.

Ложась спать, Джеки не гасит свет, как будто он вовсе не мешает ей спать. В детстве Ник так не мог никогда, ему лампа резала глаза даже сквозь плотно сомкнутые веки, и это было сильнее страха перед подкроватным монстром… Он вдруг испытывает желание поделиться этим с Джеки, но та проваливается в сон, тихо сопит рядом: кровать-то одна, что ночью ютиться приходится. И Ник разрывается от чего-то противоречивого: его и тянет ближе к Джеки, и страшно попасться под горячую руку…

Во сне любой человек беззащитен — даже она. Безоружна, не прикрыта надежной броней из грубости и насмешки. Косясь на бледное, усталое лицо Джеки, зарывающееся в мятую подушку, Ник пытается читать, но чувствует, что слова расплываются. Мирок из этой книги, нищий, покинутый Богом, напоминает ему место, где он сам оказался, но большего он почувствовать не способен, наблюдая за сжигаемым виной и лихорадкой героем — может, он слишком глуп для всего этого. Задумываясь, Ник с легкостью ответит: он бы убил за пригоршню монет, потому что его пугает нужда. И от мыслей этих — тоже страшно до дрожи.

Рядом возится во сне Джеки; она не размыкает глаз, но шепчет что-то, словно молится. Среди обрывков слов Ник с легкостью может различить имя Эмили, которое она твердит снова и снова, точно надеясь, что ей откликнутся. Должно быть, во сне не помнит, что Эмили мертва.

Боясь дышать, Ник откладывает книгу и осторожно ведет по ее волосам. Помнит смутно: так делала мать, когда он не мог заснуть или болел, ее мягкая рука стирала все кошмары разом. Джеки не просыпается, но дышит спокойнее, ворчит что-то, что Ник наивно принял бы за благодарность, но он отлично понимает: Джеки обращается вовсе не к нему, а к сгинувшей Эмили.

Проявляя чудеса акробатики, Ник перелезает через нее, торопливо одевается. У них не так много одежды, но он находит чистую рубаху, натягивает куртку Джеки из мягкой печаточной кожи — удивительно, откуда у нее такая вещь. На поясе висит бесполезный револьвер, но Ник знает: если все вовсе станет плохо, у него хотя бы будет шанс застрелиться. Целых шесть шансов. Он трус, он привык сбегать. Быть может, однажды Джеки доберется до Края Мира, и Ник передаст ей весточку.

Каждая половица отзывается скрипом, но Джеки крепко спит. Закрывая дверь, он на всякий случай запирает ее на ключ, но прежде второй кладет на свою подушку, чтобы Джеки не подумала, будто он сбежал, обворовав ее. Спускаясь вниз по старой, дряхлой лестнице, Ник чувствует, как несколько раз от страха у него сводит ноги, и он цепляется за перила, которые неотесанным деревом вонзаются в ладони. Больно — до крови.

— Куда-то собрался? — мрачно спрашивает хозяйка внизу. Дородная женщина с широким лицом и волосами, стянутыми в тугой пучок. Она сидит на нижнем этаже в своем углу, крутит колонки радиоприемника и сосредоточенно прижимается к нему ухом. Оттуда льется какая-то музыка, и Нику становится тоскливо; ему кажется, они так далеко от цивилизации, что сюда не долетит ни одна радиоволна.

Точно приговоренный к смерти, он выкладывает перед хозяйкой тонкое золотое колечко, которое прятал по карманам. Не хотел показывать Джеки, боясь, как бы она не спустила последнее на выпивку, но и выдавать не отваживался, пока нужда не прижала.

— В уплату, — неразборчиво выдает он. — Еще хотя бы дня три.

— Хорошее кольцо! — Она цокает языком, вертит тоненькое украшение в руках и ищет пробу — конечно, находит. — Идет, живите. У кого ты его украл, парень?

— Это матери, — сквозь зубы говорит Ник. Ему не больно расставаться с вещью: он знает, что лучше всего родных бережет память, а еще думает, что мать первой бы сняла все украшения и богатые платья, чтобы его спасти — такая она была.

Колечко исчезает в кармане старого, немного засаленного платья, и Ник чувствует облегчение. Ему бы проститься с ней сейчас же, извиниться, что потревожил так поздно и забраться наверх, в свою надежную берлогу. Спрятаться, зарыться в почти ощущаемую темноту. Но Ник пересиливает себя и шагает ближе к дверям, пока не передумал.

— Извините! — говорит он, слыша, как голос сам собой срывается и дрожит. — Вы не знаете, где можно найти работу? Хоть какую-нибудь?

Окидывая Ника долгим взглядом, таким же засаленным, как и платье, хозяйка смеется, и он думает, что не должен обижаться. Он и сам бы посмеялся, но еще немного — и от голода не останется сил даже говорить.

— Что ты умеешь? — спрашивает его хозяйка, и Ник не знает, что ответить. Умеет протирать стаканы, наливать в них все, что может гореть, а потом снова протирать. Размеренный круговорот его жизни, который прервали Тени.

— Не я, а Джеки, — несмело говорит Ник, цепляясь хоть за какую-то надежду. — Она хороший наемник. Отлично дерется, стреляет метко. Но она пока спит, устала, да и не дело ей самой бегать за нанимателями, правда? Я ее доверенный.

— Твоя подружка причиняет слишком много беспокойства, — отвечают ему, и внутри у Ника что-то замирает. — Несколько раз приходили в район люди и спрашивали о ней, но я не стала говорить. Проблемы мне не нужны. Она хотя бы платит, не как остальные! — Хозяйка глядит наверх, где в комнатушках ютятся люди. Ник знает немногих из них: наркоман, карманник, бедная семья с бледной девочкой — вряд ли она доживет до зимы.

Не хочется умолять и упрашивать, но Ник близок к этому. Рухнул бы на колени, целовал бы ее ноги в рваных тапках, потому что от голода мутится в голове и надежд никаких не остается. Что-то отчаянное и дикое хозяйка читает в его глазах, потому неторопливо направляется к своему столу, открывает толстую черную книгу в кожаной обложке, куда кропотливо записывает, кому и на сколько сдает комнату. Она выуживает из книги небольшой прямоугольничек визитки, протягивает Нику, и он вцепляется в бумажку, от которой, может, зависит его жизнь, обеими дрожащими руками.

— Найди Сэма, он координатор, у него всегда неплохие заказы даже для самых безнадежных наемников, — ворчит хозяйка. — Говорю ему: благотворительностью занимаешься, старый дурак. Скоро разорится, если продолжит кормить всех проходимцев…

За многие дни Ник понял, что эта стареющая женщина любит поговорить. Ему иногда жаль ее, слишком одинокую, хотя вокруг столько людей — они боятся ее и зависят от ее решений. А сами-то не люди вовсе, а крысы, забившиеся в углы. Нику вовсе не совестно их так называть: и себя он в душе всегда ассоциировал с этим зверем.

Город живет по ночам разгульнее, чем при дневном свете, и раньше Ник лишь слушал отзвуки чужой жизни, когда прятался в комнатке. Первая ночь, проведенная в Городе, понемногу изглаживалась из памяти, и Ник оказывается почти в панике, когда ступает на улицу и оказывается оглушен гомоном. Теряется, но потом вспоминает, за чем идет и нервно комкает бумажку в руке. Думает: если порву ее, придется жить на улице, как сотни людей тут, как вон те, которые спят в коробках от мебели, или другие, которые жарят на скромном костерке что-то — крысу или кошку.

Проходя по указателям, следуя кривым надписям на стенах домов, Ник чурается бедности и нищеты: внутри у него сидит изнеженный мальчишка из обеспеченной семьи, хотя сейчас он ничуть не лучше всех бродяжек и бомжей, что жмутся к стенам и тянут к нему неумытые руки. Отворачиваясь брезгливо, он сосредотачивается на дороге у него под ногами. Шел дождь, поэтому по пути попадаются лужи и грязь, в которой вязнут ботинки, поэтому Ник старательно петляет и перепрыгивает опасные места. Глаз понемногу привыкает к бедным улочкам, мазанкам и несчастным жителям. Машины, стоящие на обочинах, напоминают ржавые корыта. Свет мигает, гаснет в узких окнах.

На улице, куда его приводят кривые указатели, Ник запоздало понимает, что попал в то, что вежливо принято называть «кварталом красных фонарей». Он, правда, ни единого горящего фонаря не видит, потому проверить расхожее выражение не способен, зато стайки полураздетых потасканных девиц видит отлично. Их много, слишком много. Пахнет дешевыми цветочными духами и потом. Ник чувствует, как чья-то ручка шарит по его телу, особое внимание уделяя карманам, и почему-то не может кричать; однако девчонка — одна из вереницы разукрашенных шлюх — с разочарованием отступает, когда понимает, что ничего у него нет.

— Какой тощий, — щебечут они, увиваясь рядом, заинтересованные и развлеченные его внезапным появлением. — И совсем не похож на наемника! Разве бывают такие бледные?..

— Прочь! — раздается громогласный недовольный голос. — Идите вон!

На пороге дома (приземистого, двухэтажного, но с удивительно белыми стенами), напротив которого растерянно застыл Ник, стоит мрачный кряжистый мужик — бритый, слегка седой, с морщинами у глаз, широкий, но ему сложно дать больше пятидесяти. На мгновение Нику он напоминает грабителя с большой дороги, грозного и неотесанного. Или дровосека. Но темные глаза поблескивают осколками бутылочного стекла — они как будто моложе этого мужика на десяток лет. Он первый из жителей Города, у кого они еще могут блестеть, вспоминает Ник.

Он запоздало понимает, что это и должен быть тот самый Сэм, к которому его отправила вдруг сжалившаяся хозяйка. Убедившись, что рядом нет любопытных девиц, Сэм изображает рукой небрежный жест, предлагая следовать за ним, и Нику остается лишь юркнуть следом в узкую дверь. Удивительно, как широкоплечий хозяин в нее протискивается…

Оказавшись внутри, Ник забывает обо всем и пораженно разевает рот. Со стороны никогда не скажешь, но внутри располагается антикварная лавчонка с витринами, полными блестящего и древнего барахла. Под потолком висят связки каких-то безделушек, и Ник едва не ударяется головой о какой-то тяжелый красивый фонарь. Протискивается, оглядывая цветастые тряпки, платки, накидки. Громко тикают большие часы с маятником. Ник останавливается у прозрачного стекла, за которым прячутся небольшие статуэтки-слоники, и не может от него отлипнуть.

— Поражен? — довольно спрашивает Сэм. — В нашем мире люди решили забыть об искусстве. Я старался сохранить хотя бы обломки старины в этом доме. Статуэтки мне продали за доллар! А в старом мире пришлось бы разориться. Ничего удивительного, что этот Город — самое грязное и безнадежное, что я видел в своей жизни…

— Почему вы здесь? — спрашивает Ник. — Могли бы уехать. Сюда все приходят и уходят.

— И куда мне идти? — тоскливо спрашивает Сэм. — Кстати… Я никогда тебя не встречал, парень? — щурится он немного подслеповато, как будто у него уже слабеет зрение. — У тебя какое-то знакомое лицо.

— Я работал в Новом Орлеане барменом, — скромно говорит Ник. — Может, бывали когда?

Не отвечая, Сэм качает головой. В глазах у нее проскакивает что-то тоскливое и застарелое, что Нику и спрашивать-то неудобно. Он двигается дальше, изучая содержимое витрин. В лавке темно и пахнет пылью, но Ник в бедном свете может увидеть, как уютно все обставлено. Садится на продавленный диванчик в углу, ерзает, и бедная мебель воет, скрипит и стонет.

— Я много где бывал, а потом решил осесть в Городе, — пространно говорит Сэм. — Твой дед еще жив? Нет? Пожалуй, старику лучше бы и не видеть мира, в котором мы оказались. Так ты хотел получить задание? — спохватывается он. — Ко мне за другим не приходят… Погоди-ка.

Расспросить хочется о многом, но Ник забывает о вопросах ненадолго, трясет головой так часто, что она, кажется, готова отвалиться вовсе. Нет никакого смысла таить, насколько он в отчаянии; проницательный глаз Сэма все видит. Усмехаясь по-доброму, этот странный мужик отходит к большому письменному столу, громоздящемуся в углу, и долго роется в одном из ящиков. К Нику он возвращается с небольшой бумажкой — все же побольше визитки, размером с фотографию. Внизу темнеет печать — значит, это контракт с выборной верхушкой Города; Джеки о таких рассказывала. Сэм протягивает ему ручку, чтобы черкнуть подпись внизу. Ник выводит инициалы старательно, но все как в тумане.

— Думаешь, в чем подвох? — спрашивает Сэм, довольно его разглядывая. — Ну, если хочешь знать, процентов пять придется оставить у меня, координатору полагается. Не обессудь: жить на что-то нужно.

— Да, конечно, — легко соглашается Ник. Денег обещают не так много, если сравнивать с выручкой из бара — на последнюю его долю они с Джеки прожили тут почти месяц. Но он готов батрачить даже за пару плесневелых монет. — Охота? — спрашивает Ник, опасливо вчитываясь в условия — стоило бы сделать это раньше, но он поспешил. — Отстрел?

Пока он ютится на краю диванчика, Сэм достает откуда-то чайничек и ставит его на огонь; Ник запоздало замечает в углу комнаты небольшой простенький камин, когда огонек в нем разгорается. Когда рядом с ним на диван ставят большую белую кружку с чаем, Ник несмело берется за ручку. Обжигает.

— Не бойся, это все про собак, — посмеивается Сэм. — Развелись на окраинах, никаких сил нет. Заказчик дозволяет забрать добычу себе… Мясо, шкура, собачье сало, — поясняет он. — Для многих это — самое настоящее богатство, пир. Понимаешь, тут странное дело: бедняки, которым такая добыча нужнее всего, не могут справиться с собаками, потому что у них оружия нет, а наемники презрительно кривятся. Они предпочитают заказы на людей.

— Собаки? — переспрашивает Ник. — Они… кого-то волнуют? Я думал, все эти заказы подразумевают убийства.

— Вовсе нет. А стая подбирается все ближе к городу, — говорит Сэм спокойно. — Защита помогает от Теней, а не от самых обычных тварей. Обезумевших от голода и магии, смертельно опасных. Если думаешь, что это плевое дело, сильно ошибаешься: не забудь оружие посерьезнее.

Видя, как Сэм насмешливо указывает на его револьвер, Ник с трудом сохраняет невозмутимое выражение. Понятно, что этот тип испытывает его — или развлекается, запугивая. Вместо ответа он долго отпивает, смакуя сладковатый вкус чая.

— Я работаю не один, это ничего?

Старательно корча из себя взрослого и смелого, Ник безнадежно проигрывает, и они оба это понимают. Насмешливый взгляд Сэма не дает ему сидеть спокойно, от него все чешется, точно вши… или это и впрямь они, и Нику лучше об этом не задумываться.

— Поделите выручку как-нибудь, не моя забота, — говорит Сэм. — Увы, тут задаток не полагается, так что на прощание могу лишь пожелать тебе удачи. Доброе слово, говорят, помогает, хотя еды на него не купить.

Чай заканчивается, и вполне очевидно, что Сэм, хотя и оказывается мужиком душевным и на первый взгляд неплохим, не собирается держать Ника здесь целую ночь. Он мягко подталкивает к дверям, и Ник не может сопротивляться, потому что вдвое уже в плечах и Сэм мог бы поднять его за шкирку и просто вышвырнуть. Бывало, Ник и раньше чувствовал себя слабее котенка, когда из-за барной стойки наблюдал за дюжими мужиками-рабочими, но тогда у него была охрана, а сейчас все кружится от голода и он едва перебирает ногами. Части его хочется умолять, чтобы ему дали еды в придачу к чаю: Сэм выглядит самым сытым и довольным жизнью из тех, кого он встречал, — видно, дело его прибыльное. Но что-то подсказывает Нику, этот человек не из тех, кто потерпит попрошайничество. Чего доброго, отнимет заказ и передаст кому поумнее.

— Спасибо! — Ник повторяет это десятки раз, твердит, как заведенный, когда его выталкивают за дверь, и Сэм ворчит, как старый дядюшка, никак не способный его выпроводить.

Ступая на загаженные улочки Города, он окрылен, счастлив: ерунда какая, собаки! Обычные плешивые псины, каких он навидался — даже слабак вроде него отваживался пнуть такую с досады, проходя по вечерним улочкам Нового Орлеана. А Джеки справится с чем угодно: в его глазах она способна горы свернуть, она героиня — понять бы, какого романа… От их книги отдает ужасами, и Ник делает все, чтобы ее выровнять, спасти.

Поминутно проверяя, на месте ли бумажка, Ник спешит обратно. На углу он видит компанию пестрых дам, разодетых — точнее, почти раздетых. Они рады его видеть — еще больше воодушевились бы, будь у него немного денег, но Ник ничем не может их порадовать. Разве что, широкой глупой улыбкой — те хихикают и машут руками и платками на прощание.

— Что сказала бы твоя семья, Николас? — вслух шепчет он сам себе. — Что тебе выплюнули бы в лицо, узнай они, где ты, с кем и чем решил заняться? Не считая еще, что ты познакомился с десятком проституток. Мать хватил бы удар…

Семья была под стать ему: обычная, заурядная, умеющая лишь прятаться и таиться; они вели самую скучную жизнь, что Ник уверен: никто в Новом Орлеане не вспомнил бы, чем они занимались. Может, они и правы были, что прятались от жизни в замшелом быте и боялись зова большой дороги. Но жив Ник, отважившийся ринуться в никуда, а они лежат в земле десяток лет.

И, кроме того, в гостиницу он возвращается бодрым шагом и чувствует себя самым настоящим победителем.

***

Ну, Джеки не совсем счастлива: видно, охота на собак — это не совсем то, чем она желала бы заняться в похмельное хмурое утро, однако понимает, что Ник прав, что им нужно на что-то есть и жить, потому соглашается почти сразу. Как только возвращается из бара, где приходила в себя. Она не спорит, находит в багажнике пригнанной к гостинице машины ружье. И готова отстреливать кого угодно, лишь бы указали направление.

Она не задает вопросов и как будто довольствуется коротким, но крайне туманным и запутанным объяснением про Сэма. Какая-то часть Ника подозревает, что Джеки все еще в несознанке, может, она думает, это сон или вроде того. Он объясняет ей про пригород, а потом сам с изумлением осознает, что они не в центре, а в крайнем квартале и ехать до указанного в заказе местечка недолго. Это дает Нику надежду, что он просто не видел сердца Города, а там все куда лучше.

Услышав про собак, Джеки останавливает машину, негромко матерится. Они выходят — точнее, Джеки вылетает стрелой, хлопая дверью, а Ник покорно тащится за ней, как верный оруженосец, потому что оставаться одному на утренних, едва освещенных солнцем улочках не хочется. Вслед за Джеки он подходит к мясной лавке и наблюдает, как она деловито торгуется за потроха и протягивает в громадную руку мясника нечто маленькое и серебряное, блестящее. Справедливость торжествует: Ник ночью отдал колечко матери, а Джеки сейчас расстается с какой-то ценной сердцу безделушкой, когда-то принадлежавшей Эмили. Но по ожесточенному лицу Ник понимает, что ей приходится куда сложнее.

И вот они едут, в молчании глядя в разные стороны. Но — удивительно! — ни на единую секунду Ник не жалеет в том, что решился на контракт с сидящими где-то в сытости и безопасности хозяевами Города. В это мгновение он находит в душе искреннюю ненависть, обиду на тех, кого Ник ни разу в жизни не видел.

На окраине свежее; в Городе царит тяжелый дух, к которому Ник успел привыкнуть, но теперь он вдруг остро понимает, чего лишился, когда запер себя в тесном номере. Он выходит из машины, и ветерок путается у него в волосах, шуршит, доносит птичий щебет. Здесь еще не начинается территория Теней: граница чуть дальше, отрезает во владения Города небольшое поле, где колосится что-то золотистое, пышное. Оборачиваясь на темную громаду, Ник впервые глядит на Город при свете солнца, видит его обезображенное, раскормленное тело.

— Хорошо, да? — кричит Джеки чуть издалека. Она курит, а потом беспощадно затаптывает сигарету каблуком. — Впечатляет. Эмили не любила Город, хотя мы заезжали сюда довольно часто. Все дороги ведут сюда. Рим… какой по счету? Разнузданный, грязный город, где ютятся рядом патриции и плебеи.

Встряхиваясь, она идет к багажнику, достает мешок с потрохами, и Ник старается найти подветренную сторону: дух стоит невыносимый. Он глядит, как Джеки оттаскивает прочь мешок, распахивает его и вываливает на пыльную дорогу сизые свиные кишки. Отворачивается. Как хорошо, что Ник не видел еду слишком долго, чтобы его тошнило.

Издалека Ник слышит вой, и ему нужно повторить себе несколько раз, что это не злобные Тени, готовые выгрызть потроха им самим, а самые обычные собаки. Впрочем, тоже способные его сожрать. Они появляются понемногу из зыби, стоящей над дорогой, тонконогие облезлые фигуры. Чем ближе они приближаются, тем больше Нику хочется отойти подальше: шерсть колтунами, злобные морды, и что-то в них заставляет дрожать. Не успевает Ник вздохнуть, как Джеки спокойно поднимает ружье, целится и стреляет. Лицо у нее неподвижное, и Ник понимает: она видела вещи более страшные, леденящие кровь, не способные сравниться со сворой бешеных псов.

Одна собака падает в пыль, и Ник понимает, что это лишь звери. Страх понемногу уходит, он наблюдает, как Джеки раз за разом стреляет, оглушая его в рассветной тишине. От грохота псы бросаются врассыпную, оставляя умерших, воют, визжат, как крысы. Понемногу собаки подбираются ближе, хотя Джеки отпугивает их точными выстрелами, вбивающимися в старый растрескавшийся асфальт с ухабами и выдолбинами.

— На крышу! — командует Джеки. — Давай, забирайся!

Она вручает Нику винтовку, спрятанную в багажнике, и с силой толкает в спину. Джеки мучается, понимает он, страдает, выбирая между спасением и разрушением, поддаваясь минутным порывам. И Ник хватается за тяжелое, ощутимо страшное оружие, прижимает к груди и, захлопнув багажник, взбирается наверх. Покачивается, боясь упасть, но удерживает равновесие. И, боясь сам себя, прицеливает, подстреливает одного из псов. Прижимаясь спиной к двери машины, одобрительно кричит Джеки. А Ник отсюда, сверху, видит ее темную шляпу и слышит выстрелы.

Один пес кидается навстречу, но Джеки перебивает его короткой очередью, вонзившейся прямо в мягкое беззащитное брюхо. От следующего зверя она отмахивается ружьем, немного нелепо воздевает его, и собака вонзается зубами в приклад. Чудом — не в руку. Пес рычит, треплет головой, и тут Ник стреляет, не задумываясь, не успевая спохватиться и подумать, что может попасть в Джеки: руки так трясутся…

Утихает. Утро не станет прежним, но Ник может выдохнуть: он не видит собак и отваживается слезть, чуть оступившись. Становится рядом с Джеки и отваживается подумать: мы выжили. Хотя это «мы» такое ненадежное, хотя Ник едва ли много сделал, у него есть повод радоваться и счастливо улыбаться. Напротив него раскинулись нашпигованные свинцом тела, отвратительные, кажущиеся тенями. Не теми, громадными и похожими на чудовищ из сказок, а вполне обычными, отбрасываемыми при ярком солнце.

Но выстрелы звучат. Джеки стоит напряженно, ее ружье опущено, смотрит черным дулом в землю, а потом Ник на всякий случай проверяет свою винтовку, убеждаясь, что его пальцы не дергают спусковой крючок и не решетят дорогу пулями.

— На землю! — выкрикивает Джеки, очнувшаяся первой.

Они падают, а выстрелы не замолкают. Над головами хрустит и ломается стекло, осыпается осколками, и Джеки ругается, орет в землю, рычит. Исходящую от нее злость Ник чувствует, и она прижимает его к пыльному асфальту. В них стреляют на поражение, и Ник в ужасе. Он правда сбит с толку, потому что впервые в жизни оказывается в ситуации, когда его хочет убить человек. В Новом Орлеане давно не было преступников, люди держались друг за друга. А тут напротив не дикая неведомая тварь, вывалившаяся из другого мира, а такое же существо. Шмат мяса на костях, две руки, две ноги…

— Не тормози, убираемся! — орет Джеки. Это ее мир, свободный и яростный, и она ни капли не обижена на этих ребят, которые надеются пристрелить их побыстрее, нет. Нику, видящему яркий блеск ее глаз, на секунду кажется, что Джеки им благодарна за пробуждение от сна.

Живет она в опасности. Без битвы чахнет, как какая редкая зверюшка в зоопарке, и медленно умирает, изводя сама себя, подтачивая изнутри. В прошлой жизни, яркой и безоблачной, были зоопарки… Теперь люди сами забрались в вольеры, и лишь самые отчаянные, как Джеки, отваживаются жить снаружи.

В машину Ник забивается, потому что прятаться в укромные норы — это его инстинкт. Крича что-то, Джеки выкручивает руль и направляет машину… куда-то. Вперед. Однозначно, не стоит оставаться и принимать бой: Ник видит машину позади них, и это военный джип. Он не думал, что такие еще остались…

А Джеки несется вперед, не отвлекаясь, вперив взгляд в разбитую дорогу, расстилающуюся под колесами. Рычит сдержанно, как злой растревоженный пес, а Ник пригибается, распластавшись по заднему сидению. На случай, если прострелят не только боковые стекла… Не сразу он понимает, куда и зачем несется Джеки, но после мелькают серебряные символы, нарисованные на дороге. Это граница, за ней — земли Теней.

— Что ты делаешь?! — Голос срывается на визг.

— Отступать больше некуда, они едут со стороны Города! Это — лучший способ быстро от них избавиться!

— Это способ избавиться от нас! Там Тени! Ждут нас! Вспомни, как они за нами гнались!

Машина пролетает границу, немного подпрыгнув, и они ненадолго отрываются от преследователей, потому что те притормаживают, словно не верят, что в здравом уме можно такое творить. Они сами не верят, ни Ник, ни Джеки, опасливо оборачивающаяся. Они видят, как те наемники тоже стремятся к границе.

— Что им нужно? — испуганно спрашивает Ник.

— Моя голова, очевидно! — орет Джеки, выкручивая руль и заставляя машину вильнуть в сторону. — Кто-то пообещал им достаточно денег, чтобы ломануться навстречу смерти!

В небе что-то угрожающе грохочет, а Ник не хочет верить, что все это в реальности. Но над ними сгущаются тучи, и из их нутра восстают угрожающие фигуры. Они ждали тут, сторожили, голодно глядя на границу и обжигаясь об нее, но теперь добыча сама с грохотом и звуками выстрелов вылетела наружу. Они несутся по полю — сквозь сухую желтую траву.

— Лезь за руль! — кричит Джеки, надрываясь. — Живей, ебаный ты…

Дальше Ник не слушает — он и не думает вовсе. На его глазах Джеки вдруг отпускает руль на полном ходу, чтобы перелезть на соседнее сидение, матерясь и путаясь в ногах, а их машина так и несется по бездорожью. И ему ничего не остается — ринуться в просвет между креслами, перемахнуть через бардачок, удариться коленкой о приборную панель, но все-таки неловко перехватить руль.

В кои-то веки он может быть полезен. Ник умеет водить и помнит смутно, как еще мальчишкой отец его учил — до того, как весь мир перевернулся. Это у него в мышечной памяти — точно на велосипеде кататься. Но уехать никуда за границы Нового Орлеана Ник никогда не отваживался, потому машина отца, чудом уцелевшая, все время стояла без дела.

Машина Джеки под стать ей самой: с ней нужно совладать. Как будто с дикой лошадью сладить — кто укорит Ника, что в детстве он обожал фильмы про ковбоев?.. Он старается, удерживает, и Джеки вдруг распахивает дверцу и виснет на ней, наполовину вываливаясь из машины, рискуя упасть. В руке у нее зажато нечто, что Джеки выцарапала из бардачка; она неловко замахивается, кидает назад… Земля на поле, по которому они едут, ухабистая, неровная, и машина снова подпрыгивает. Грохочет. Потому Ник не понимает, что сзади звучит взрыв, но и тогда страшится обернуться, понимает: поздно. В боковое зеркало он видит, что джип в дыму останавливается: граната разорвалась прямо под колесами. Из салона выпрыгивают люди в черном, кричат, машут руками. Потом, как один, поднимают головы.

Прямо над ними висит черная громада тучи, и рык, исходящий из нее, пробирает насквозь. Ник знает, чувствует, что тварь, медленно воплощающаяся в примятой колесами траве, ищет именно их, идет по следу, и ему хочется сжаться на водительском сидении, спрятаться, укрыться.

Рев и скрежет металла позади поражают его. Тени все еще подчиняются жажде крови, поэтому кидаются на добычу, которая оказывается ближе и беспомощнее, и Ник может разглядеть их гладкие темные тела, сгустившиеся вокруг джипа.

— Поворачивай, пока они заняты! — командует Джеки, и он торопливо подчиняется, перебирая руками руль и разворачивая кажущуюся тяжелой и неподъемной машину.

Они спасены, пожертвовав кем-то, но Ник не собирается мучиться угрызениями совести: эти люди хотели пристрелить их, а потом получить за это награду. А в этом мире приходится выживать любой ценой.

Когда Тени поднимают узкие клыкастые морды, они несутся обратно под защиту Города, а тварям остается запоздало кинуться в погоню, чтобы, конечно, не успеть, остаться далеко позади, сбивая лапы в тщетных попытках догнать машину за несколько оставшихся мгновений. Тормозит Ник с трудом, взрывая землю: вильнул в сторону, съезжая с дороги. Они в безопасности.

— Поверить не могу, что мы живы, — хрипит он и тут же выскакивает из машины.

Дышит урывками, хватаясь за горло, точно его что-то душит. Ник оборачивается на Джеки, тоже выглянувшую, и ему немного хочется попросить закурить, хотя он в жизни сигареты не пробовал. А еще хочется реветь, как девчонке. Оборачиваясь, Ник видит вдалеке темное пятно — это искореженный джип; а Теней нет, как будто они и не являлись…

Спотыкаясь, он возвращается к машине, косится на мертвого пса, лежащего прямо на дороге; кудлатая шерсть окрашивается красным, пасть обагрена. Ник в ужасе отпрыгивает прочь от тушки, думает: удивительно, как это местные их добычу не подобрали. Наверное, побоялись выстрелов и грохота.

— Ты в порядке? Ник? — Он кивает. — Хорошо, — добавляет Джеки.

На лице у нее написано что-то странное, неразличимое.

— Эй, Ник? — говорит она неразборчиво, тихо, будто и не хочет, чтобы ее услышали. Смущение в голосе Джеки — определенно что-то новенькое, и Ник навостряет уши, улыбается немного по-идиотски: он точно знает, какая неловкая и мучительная сцена за этим последует, но рад. Правда рад видеть раскаяние в ее глазах: — Прости меня, — говорит Джеки виновато, и он тешит свою гордость, глядя на то, как она, вдесятеро сильнее и смелее него, извиняется. — Извини за вчерашнюю ночь, я не в себе была. Ты хороший парень, это у меня… у меня, блядь, серьезные проблемы.

— Ерунда, — милосердно говорит он, и Джеки улыбается по-настоящему. Почти что сияет. — Я надеялся, мы и дальше будем работать вместе, — добавляет Ник. — Я ничего не умею, но готов быть на подхвате, если ты захочешь.

— Заметано! — объявляет Джеки весело — ее лицо проясняется на глазах — и от души хлопает его по плечу. Это громко и больно, но неожиданно приятно. — Напарники, так уж и быть, — соглашается она. — Но учти, я крайне требовательна. Ошибешься — пеняй на себя.

Он кивает, делая вид, что запоминает. Ник согласен на любые условия, лишь бы она не оставляла его одного в Городе — он мечтает о движении, хочет как можно скорее вырваться из грязной клетки. Странно, но, мучимый страхом, совершенно потерянный, в чистом поле Ник чувствовует себя куда лучше.

— Идем, недоразумение, — говорит Джеки по-доброму. — Ты помоги падаль в багажник запихнуть, лады? Надеюсь, этот твой Сэм честно заплатит… И объяснит, почему на нас напали как раз в том месте, куда он нас отослал.

Улыбка у нее — злая, нехорошая. И у Ника живот от нее сводит… или от голода, потому что он с утра видел одну корку хлеба и миску мутной водицы, и Джеки тоже это замечает, сочувственно кивает ему. Она привычнее к голоду и испытаниям пути, это заметно… Или ей хватает одного алкоголя, чтобы идти и драться.

Сомневаясь, виновато вспоминая живые и добрые глаза Сэма, Ник протягивает ей мятую и истерзанную бумажку с адресом — он держал ее в кармане целый день.