Цзинь Лин слабо помнил месяцы, прошедшие с приснопамятной помолвки Вэнь Юаня, но одна весна — весна, за одну ночь которой половина мира оказалась утоплена в крови — была выжжена в его памяти раскалённым клеймом. Как и в памяти многих из тех, кому удалось пережить первые и самые сложные недели внезапно вспыхнувшей войны. Каждый день полнился сражениями с противниками, которые были много сильнее любого из заклинателей, и даже Вэй Усянь мог сдерживать их ровно на тот срок, за который все раненые успевали сбежать, воспользовавшись талисманами перемещения. Места сражения полнились трупами, и вскоре половина мира стала напоминать один сплошной могильный холм; воздух был пропитан смрадом разлагающихся тел, которые не успевали толком захоронить, а над землёй клубился чёрный туман энергии инь, отравляющей всё и всех вокруг.

Это была самая ужасная весна на памяти Цзинь Лина — и оставалась таковой даже десятилетия спустя, когда последние отголоски пережитого кошмара уже давно перестали являться во снах. И запомнилась она ему не только лишь чередой изнуряющих сражений на грани жизни и смерти; наверное, только поэтому его разум уцелел, в отличие от многих и многих других людей, переживших эту войну. Потому что ему было за что — вернее, за кого — цепляться, напоминая о том, для чего он держался за меч даже тогда, когда палочки для еды выскальзывали из стёртых в кровавые мозоли пальцев, и не оставалось ничего, кроме как хлебать жидкое, отвратительное полевое варево прямо из потрескавшихся чашек.

Его родители. Младший брат, который всё рвался на передовую, и Цзинь Лин боялся однажды встретить его в кровавом хаосе сражения. Бабушка Цзинь, бабушка и дедушка Цзян. Многочисленные дяди, кровные и нет, все одинаково родные и необходимые. Даже вредная тётушка Цзян — ныне госпожа Вэнь, которой никогда защита и не требовалась, а потому она сражалась наравне со всеми. Вэнь Юань, ни на шаг не отходящий от своей жены и вместе с ней получивший славу самой свирепой супружеской пары на поле боя. И, конечно же, Лань Цзинъи.

Лань Цзинъи, который ушёл в долгое путешествие, но после кровавой ночи вернулся даже не в свой орден — ворвался в Ланьлин, где Цзинь Лин дрожащими руками вытаскивал тела своих погибших шимэй и шиди из-под развалин Башни Кои. Лань Цзинъи, который сражался с ним бок о бок — и за которого внутри всё дрожало и срывалось, когда он уходил на помощь к своим. Лань Цзинъи, во всём облике которого безупречно-белоснежной оставалась лишь налобная лента, и Цзинь Лин цеплялся взглядом лишь за неё, с колотящимся в горле сердцем осматриваясь после чудом пережитой бойни.

Лань Цзинъи, из дерзкого мальчишки и вечного соперника вдруг превратившийся в самого надёжного соратника и близкого друга, чьи шрамы Цзинь Лин знал наперечёт, потому что своими руками бинтовал раны, оставившие их. И всё равно, что сердце заходилось далеко не в дружеском волнении, когда Цзинъи оказывался рядом, смотрел на него своими лучистыми, несмотря на все пережитые ужасы, глазами, дерзил со своей колкой, наглой усмешкой — он был другом, самым лучшим, самым близким из всех. И больше всего на свете Цзинь Лин боялся потерять его, о чём, конечно же, даже не думал кому-либо рассказывать, особенно самому Цзинъи.

Одна ночь на границе с летом, когда они уже научились противостоять врагу, запомнилась особенно хорошо. В тот день они одержали свою первую победу — и пусть потери оказались велики, на сей раз не пришлось спасаться бегством, пытаясь сохранить собственные жизни, и у них всё-таки получилось отстоять Пристань Лотоса. Сражение длилось несколько бесконечных дней, и под конец осады Цзинь Лин уже не был уверен, что сможет выдержать ещё хотя бы немного, но тут к ним на подмогу пришли дядя Лису и дядя Вэй — и их сокрушительная армия буквально смела всех врагов. Все выжившие, ошеломлённые внезапной победой, устроили бурную пьянку, пока главы кланов заперлись у себя, разрабатывая новую стратегию.

Цзинь Лин выбрался из Зала Советов уже тогда, когда солнце давно опустилось за линию горизонта. У него гудела голова от всех бурных обсуждений, непонятных слов и новых заклинаний, которым ему ещё предстояло научить своих товарищей, и ему безумно хотелось спать. Само собрание ещё даже не думало заканчиваться, но дядя Лису лично выставил Цзинь Лина за дверь с напутствием хорошо поесть и выспаться, а всё остальное оставить на совести взрослых. Вэнь Юань и Цзян Чжуаньцзи, которых тоже попытались вежливо спровадить на отдых, пока ещё сопротивлялись, но не было похоже, что их оборона продержится долго.

В любом случае, Цзинь Лин вышел на свежий воздух уже тогда, когда всё народное веселье только набирало обороты. А потому его путь к покоям пролегал через толпы опьянённых победой и юньмэнскими винами людей, которые, едва его завидев, принимались активно зазывать к себе.

— Наследник Цзинь, отдохните с нами! Лотосовое вино согреет вас лучше объятий любой красавицы!

— Молодой господин Цзинь, идите к нам, расслабьтесь!

— Молодой господин Цзинь, хотите послушать новую песню А-Сюань?

— Наследник Цзинь!..

— Цзинь-сюн!

— Молодой господин Цзинь!

Призывая всё своё далеко не бесконечное терпение, Цзинь Лин вежливо отказывался от щедрых предложений, раздражённо смахивал с волос и плеч брошенные пьяно хихикающими девицами цветы, упорно игнорировал распеваемые своими боевыми товарищами пошлые песни — в общем, вёл себя, как единственный трезво мыслящий человек в развесёлой компании. Подобную роль ему было примерять на себя далеко не впервой: единственный раз в жизни он напился в хлам после той самой кровавой ночи и больше к вину даже не прикасался, так что избегать настойчивых приглашений ему удавалось легко и изящно. Он даже почти не грубил, только вяло огрызался, вызывая этим почему-то лишь больше смешков, помня о том, что завтра эти же люди вновь окажутся с ним на передовой — и кто знает, кого из них он видит живым в последний раз.

Покинув, наконец, шумные улицы, Цзинь Лин с облегчением выдохнул. Впрочем, расслабился он зря: стоило только подобраться к мосткам, ведущим к выделенным ему гостевым покоям, как взгляд наткнулся на фигуру человека, которого здесь находиться не должно.

— Разве дома для заклинателей из Гусу находятся не в противоположной стороне? — нарочито громко произнёс он, удовлетворённо хмыкнув, когда Лань Цзинъи — а кто бы это ещё мог быть? — вздрогнул, явно не ожидав того, что к нему подкрадутся из-за спины.

— Быть может, я ужасно ориентируюсь в пространстве, — усмехнулся тот, с лёгким прищуром запрокинув голову назад. — Не приличествует молодым господам смеяться над бедняками и больными людьми, наследник Цзинь.

— Если ты чем и болен, то воспалением хитрости, — фыркнул Цзинь Лин, усаживаясь на мостки рядом с ним и опуская ноги вниз. Носки сапог едва коснулись заметно обмельчавшего озера, и он качнул ступнёй, подпинывая тяжёлый початок рогоза. — И вообще, тебе разве не пора спать? Девять часов давно уже миновало.

Цзинъи смешливо скривил губы, задев ступнёй стебель того же рогоза и заставив его закачаться из стороны в сторону ещё сильнее.

— Какая трогательная забота с твоей стороны, — отозвался он с улыбкой, чуть тряхнув головой и смахнув с лица непослушную чёлку. — Но я уже так давно не следовал режиму, что и глаз сомкнуть не получается. Ян-гэ даже всучил мне «снотворное», прежде чем сбежать с Юем-гэ, и… В общем, честь и хвала тому, кто додумался выделить нам соседние комнаты.

Цзинь Лин расхохотался, поняв, к чему клонил состроивший забавную рожицу Лань Цзинъи. Да уж, этой ночью ему точно лучше в свои комнаты не соваться, да и выспаться он вряд ли сможет, даже если попытается. И «снотворное», которое заклинатель Гусу Лань держал в своих руках, уж слишком сильно напоминало кувшин обычного юньмэнского вина — причём самого слабого, если судить по этикетке. Такое могли пить даже дети, а ценители наподобие дядюшки Вэя и вовсе хлестали его всё равно что обычную воду: опьянения оно не приносило вообще. Правда, урождённому Ланю и этого могло быть многовато, недаром даже Цзинъи до сих пор не притронулся к напитку, так и покачивая кувшин в ладонях с довольно рассеянным видом.

— Ну, если у тебя ещё осталась надежда на сон, можешь переночевать в моих покоях, — всё ещё посмеиваясь, предложил Цзинь Лин. И тут же поспешно добавил, увидев вытянувшееся лицо Цзинъи: — В-в моём павильоне несколько комнат всё равно, он рассчитан на семью, а не одного человека. Вот.

— О, — только и ответил Лань Цзинъи, бросив короткий взгляд себе на руки. — Тогда почту за честь и всё такое.

— Прекрати. Меня берёт оторопь, когда ты пытаешься быть искренне вежливым.

Цзинъи звонко рассмеялся и закивал, показывая, что принял просьбу Цзинь Лина к сведению. А затем задумчиво прикусил нижнюю губу и пытливо уставился на кувшин вина, задумчиво взболтав его. Догадавшись, о чём именно он думает, Цзинь Лин протянул чуть насмешливо:

— Можешь попробовать, с него не унесёт даже тебя. В Юньмэне таким детей поят, когда зимы выдаются холодными, чтобы не простывал никто.

Лань Цзинъи покосился на него с лёгким сомнением, но всё же хмыкнул, чуть расслабившись, и неловким жестом распечатал кувшин, выплеснув несколько капель вина себе на колени.

— Что ж, тогда доверюсь вашему авторитетному мнению, молодой господин Цзинь, — улыбнулся он, приложив горлышко кувшина к своим губам. И, коротко выдохнув, опрокинул в себя большой глоток вина, зажмурившись от непривычного вкуса.

Цзинь Лин наблюдал за ним с любопытством и беззлобной насмешкой, с наигранным сочувствием похлопав несчастного адепта Гусу Лань по спине, когда тот оглушительно раскашлялся, сложившись пополам. Да, вино было слабое до крайности, но горчило так, что аж в голове прояснялось, и охота купаться в зимних озёрах пропадала раз и навсегда — ну, или до следующего вечера, у кого как.

Прокашлявшись и с трудом сделав полноценный вдох, Лань Цзинъи уставился на Цзинь Лина блестящими от выступивших слёз глазами.

— Оно ужасно горькое! — воскликнул он почти что с детской обидой. А затем, чуть подумав, глотнул ещё немного, но уже с куда большей осторожностью. — Кошмар. Как вы только пьёте подобное.

— Ну, ты же как-то пьёшь, — развеселился пуще прежнего Цзинь Лин. — И вообще, та штука, которой целители инструменты обрабатывают, в сто раз противнее, а дядюшка Вэй всё равно как-то умудряется её пить. Редко, правда, и потом головой мучается, но ты только представь.

Цзинъи выразительно поёжился и буркнул в кувшин чуть сдавленно:

— Ужас.

Однако его плечи, обтянутые белоснежной тканью гусуланьских одеяний, едва подрагивали от сдерживаемого смеха. И так хотелось податься чуть ближе, будто бы случайно навалиться на чужой бок, толкнуть коленом колено, ощутить тепло тела, прорывающееся даже сквозь многие слои ткани…

Цзинь Лин привычно оборвал мысль, смешливо фыркнув над словами Лань Цзинъи. Они друзья — раз. Цзинъи с давних лет влюблён в совершенно другого человека, которому Цзинь Лин и в подмётки не годится, и вряд ли так просто смог отпустить свои чувства — два. Вокруг кипит война, и это ещё не повод позволять себе терять голову — три. К тому же, они могут разговаривать нормально, без ссор и глупых драк, и это уже огромное достижение, и на большее глупо было бы надеяться. Да и куда уж больше?

Глядя на блестящие, чуть подёрнувшиеся дымкой опьянения глаза Цзинъи, его рассеянную плутоватую улыбку, Цзинь Лин ощущал себя так, будто это он выпил кувшин вина, причём не юньмэнской «воды», а убийственного алкоголя из Цинхэ, после глотка которого в голове тяжелело, а тело согревалось даже в самую ледяную ночь в году. А Лань Цзинъи, которого — вот смеху-то — всё-таки унесло с пары-тройки порций, в ответ на непроизвольно пристальный взгляд только шире улыбнулся и качнулся ближе, а затем, будто бы передумав, лёг на отсыревшие мостки спиной и раскинул руки в стороны. В крохотных отсветах далёких огоньков черты его лица казались мягче, нежнее — и кончики пальцев закололо от желания прикоснуться к нежной коже щёк, провести линию до лба и будто бы случайно коснуться белоснежной ткани ленты.

Цзинь Лин коротко облизнул вдруг пересохшие губы и отвернулся, решив, что безопаснее будет смотреть на звёзды — именно ими и принялся любоваться Цзинъи, глядя в ночное небо с лёгким прищуром.

— Цзинь Лин, Цзинь Лин, — неожиданно позвал он, забавно дёрнув ногой.

— М?

— Знаешь, на кого ты был бы похож?

Цзинь Лин только брови приподнял, поняв, что опьянел Цзинъи ещё сильнее, чем ему показалось на первый взгляд. Его молчание, впрочем, успешно посчитали за согласие, тут же протянув с лёгким придыханием:

— На фею. Ну, знаешь, как глава Вэнь нам рассказывал, — он поднял руки и попытался обрисовать какую-то неопределённую фигуру. — Такие маленькие, с крылышками, помнишь?

Вот ведь бедовое создание. Вокруг война, никто не знает, будет ли жив завтра, а он впервые в жизни пьёт детский алкоголь, с которого его уносит в пару мгновений, и рассуждает о каких-то там феях. Да ещё и Цзинь Лина с ними сравнивает. И вот в него так глупо и безнадёжно влюблён будущий глава Ланьлин Цзинь? Смешно.

— Да ты просто в дым, — тихо улыбнулся Цзинь Лин, покачав головой.

— Нет-нет, ты послушай! — вскинулся Лань Цзинъи, привстав на локтях. Чуть побледнев, он тут же опустился обратно, но придвинулся ближе, развернувшись так, чтобы уткнуться макушкой в бедро Цзинь Лина; тот наблюдал за его перемещениями с ироничным любопытством. — Тебе бы пошли крылья! Правда, ты был бы вредной феей. Даже это… Не императором фей, а принцем! Таким самовлюблённым засранцем с прозрачными крылышками за спиной, кро-охотным, прям с пол-ладони, но вреднющим до ужаса. И тебя бы все вокруг боялись. Умилялись, но боялись, потому что… Ну, потому что.

Глядя на его шалую, такую широкую и счастливую улыбку, Цзинь Лин мог только посмеиваться, качая головой; в груди разливалось что-то тёплое, щекотное, настолько необъятное, что оно даже не помещалось внутри, грозясь вот-вот вылиться наружу. Но Цзинъи ведь пьян, верно? Он и не вспомнит наутро, какую именно чушь болтал. И уж точно не сможет вспомнить, с какой беспомощно влюблённой нежностью на него смотрели, слушая сбивчивый рассказ.

— А кем был бы ты? — поинтересовался Цзинь Лин, пофыркивая от смеха. Не удержавшись, он едва коснулся макушки Цзинъи ребром ладони и тот, будто ласковый щенок, тут же подался навстречу, нагло устраиваясь головой на его бёдрах.

Что ж, в порядке исключения молодой господин Цзинь может позволить боевому товарищу использовать свои бёдра в качестве подушки. Совсем чуть-чуть, чтобы самому не привыкнуть ненароком.

Цзинъи честно задумался над его вопросом, смешно надув щёки и нахмурившись. Цзинь Лин смахнул с его лица упавшую на глаза чёлку и замер испуганно, ожидая, что сейчас на него как-то не так посмотрят или зададутся вопросом, а какого, собственно, демона он себе позволяет — но нет, Лань Цзинъи будто бы и не заметил слишком интимного жеста, полностью уйдя в раздумья.

И хорошо. Очень, очень хорошо.

— Ну-у, я ведь не великий наследник Цзинь, — игриво хихикнул Цзинъи, сдвинувшись так, чтобы щекой прижаться к тёплому животу Цзинь Лина. — Был бы человеком. Был бы больше тебя раз в двадцать, но бегал бы в ужасе, спасая глаза от твоей фейской шпаги. А ты бы летал за мной на этих своих крылышках, за волосы дёргал и пищал о том, какой я жалкий, бесполезный…

— Совсем дурак? — хохотнул Цзинь Лин.

— И это тоже, — послушно кивнул Лань Цзинъи.

— Нет, говорю, совсем дурак подобное предполагать? Ты не бесполезный и не жалкий, — наследник Цзинь чуть поморщился, припоминая собственные слова многолетней давности. А потом, мысленно плюнув на всё — всё равно это чудо ничего не вспомнит после сна — сказал, старательно глядя куда-то на звёзды, а не в глаза юноши, лежащего на его бёдрах. — Я… восхищаюсь тобой, на самом деле. Ты очень смелый и сильный, надёжный… Надеюсь, ты этого не вспомнишь.

— Почему я не должен этого помнить? — спросил Цзинъи вдруг совсем трезвым голосом. Цзинь Лин даже испугался, но, увидев в его глазах так никуда и не исчезнувшую дымку опьянения, с облегчением перевёл дух.

— Потому что будешь припоминать мне эти слова до конца жизни, — проворчал он, почему-то жарко покраснев. — И вообще, поднимайся, тебе давно пора спать. А то ещё простудишься, а дядя Лису потом будет на меня ворчать, что это я за тобой не уследил.

Лань Цзинъи забавно надул губы и скрестил руки на груди, специально прижавшись к бёдрам Цзинь Лина плотнее, показывая, что никуда с этого места не сдвинется. Ну, что за ребёнок, в самом деле.

— Хочу ещё полежать вот так, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Когда ещё молодой господин Цзинь расщедрится настолько, что позволит полежать на своих костлявых ножках?

Цзинь Лин аж задохнулся от возмущения.

— Это мои-то ноги костлявые?! И вообще, если что-то не устраивает, скатывайся прочь! — он с силой пихнул Цзинъи в плечо, попытавшись стряхнуть с себя.

Но куда там. Этот зверски сильный Лань, захохотав, не только на месте остался, но ещё и исхитрился повернуться и обхватить руками лодыжки Цзинь Лина, уткнувшись носом в его колени.

— Не выпущу, — пробормотал он чуть приглушённо.

— За ленту оттащу, — пригрозил Цзинь Лин.

— Да пожалуйста, всё равно узел ослаб. Не перевяжешь, кстати? А то мне тянуться неудобно и лень.

И вот что ты с ним будешь делать? Мысленно дав себе клятву никогда больше не допускать это чудо расчудесное даже к детскому вину, молодой господин Цзинь сокрушённо вздохнул и смиренно опустил руки на спину и затылок Лань Цзинъи.

— Ланьская пьянь, — пробурчал он беззлобно. — Только попробуй мне тут заснуть, сразу в озере окажешься.

Цзинъи только захихикал, потеревшись щекой о его колени.

Разумеется, заснул он ещё раньше, чем успела бы догореть палочка благовоний. И, конечно же, никто в озеро эту ходячую катастрофу сталкивать не стал, пусть соблазн и был очень, очень велик. Вместо этого Цзинь Лин всё-таки умудрился дотащить его до спального места, успешно побороть желание рухнуть рядом и полюбоваться на его реакцию утром, и доплестись до собственной постели, упав в неё даже не раздеваясь.

«Не перевяжешь, кстати?»

— Придурок, — буркнул Цзинь Лин в подушку, крепко обняв себя за живот.

Неслучившееся прикосновение к налобной ленте Лань Цзинъи жгло ладони.