Победа в войне далась им ценой невероятных усилий и огромных жертв, но всё же они смогли вырвать её из лап врагов — не вырвать даже, выгрызть голыми зубами, как Вэнь Ян, защищавший тяжело раненного Мо Сюаньюя. Ужасающая в своей дикости картина до сих пор стояла у Цзинь Лина перед глазами, но, честно говоря, он сделал бы то же самое, попробуй кто-то навредить Лань Цзинъи, ведь в их коротком плену у них при себе не было буквально ничего из оружия, и даже из одежды глумливые твари оставили только штаны. Как никто из них не свалился с воспалением лёгких после того, как их вытащили из промёрзшего подвала, до сих пор оставалось загадкой.

Думая об этом в мирные времена, Цзинь Лин понимал, что война длилась удивительно мало, всего лишь год или около того. Но мир заклинателей оказался почти полностью разрушен, и даже прошедших лет едва хватало для того, чтобы восстановиться хотя бы частично. На ногах остались только крупные кланы, мелкие полностью прекратили своё существование, и те заклинатели, кто был ещё способен бороться с тварями, загоняли себя до полусмерти, лишь бы поскорее очистить мир от взбунтовавшейся нечисти.

Однако то были далёкие последствия прошедшей бойни. В тот день же, когда их вывели из плена, замёрзших, уставших, оголодавших до чёрных точек перед глазами, и огорошили новостью о победе, Цзинь Лин даже не поверил, что это действительно случилось. Что теперь не надо биться за собственные жизни, спать вполглаза, опасаясь, что в любое мгновение может начаться атака, тщетно застирывать одежды в ледяном ручье, пытаясь отскрести кровь и грязь… Что теперь можно выдохнуть и посмотреть на небо без страха, что это окажется последним воспоминанием перед неминуемой гибелью.

Когда им помогли одеться — мама плакала, гладя его по уродливым рубцам на плечах и пытаясь прочесать обрезанные наполовину, но всё равно свалявшиеся в невнятный ком волосы — и накормили таким горячим, таким восхитительно вкусным супом, Цзинь Лин ощутил себя живым. И тут же понял вдруг, что не чувствует рядом такого привычного, такого необходимого тепла.

Цзинъи всегда был рядом с ним во время этого кошмара, плотно прижимался к нему своим телом в попытке хоть немного отогреть, насколько это позволяли цепи, блокирующие течение ци, шептал какие-то глупости, то ли стараясь отвлечь Цзинь Лина, то ли просто бредя от поступающей лихорадки. Но сейчас его почему-то не было здесь, с ним, и Цзинь Лин беспокойно вскинулся, оглядывая весь импровизированный лагерь, раскинувшийся на развалинах вражеского дворца.

Сначала он попытался найти его по налобной ленте, но быстро отбросил эту идею: в плену Лань Цзинъи находился без ленты, чёртовы твари сорвали её в первую очередь, а затем сожгли вместе с другими одеждами, бросив издевательское: «Грейтесь, пока можете». Так что и сейчас следовало искать его не по ней, ведь даже прибывшие на помощь адепты из Гусу не настолько щепетильны, чтобы в первую очередь повязывать именно эту тряпицу на голову едва спасённого товарища. Вот только в лагере было слишком много людей, и взгляд Цзинь Лина никак не мог ухватить знакомое лицо и очертания тела.

К горлу подступила тошнота, и пришлось трясущимися руками отставить в сторону остатки аппетитно пахнущего супа. Нет, он точно помнил, что Лань Цзинъи ещё был жив: они говорили о каких-то глупостях перед тем, как Цзинь Лин всё же потерял сознание от голода и слабости. Однако он не мог сказать, сколько ему пришлось провести в беспамятстве; это могли быть как считанные минуты, так и долгие часы, и за это время…

Нет. Нет, Цзинъи ещё жив, и его наверняка отпаивают горячим где-то совсем рядом, прямо как самого Цзинь Лина. Однако взгляд цеплялся за чуть ли не вросших друг в друга Вэнь Яна и Мо Сюаньюя, такие неуместно-белоснежные и контрастные им одеяния даочжанов Сун и Сяо, даже младшего господина Не, со столь непривычной для него мрачной решимостью перевязывающего раны будто бы смущённого главы Мин. И почему-то было так мало заклинателей Цишань Вэнь — только личная гвардия Мин Юйлуна, с которыми Цзинь Лину как-то довелось сражаться плечом к плечу, а потому он знал их лично, как и помнил все уроки боевого мастерства, которые они ему преподали и которые не раз спасали ему жизнь. Одеяний Гусу Лань почему-то тоже не было видно, и Цзинь Лин уже судорожно вдохнул, борясь с приступом внезапной боли, как вдруг над лагерем прозвенел знакомый голос.

— Да в порядке я! Ну, правда, учитель… — дальше интонации стихли до едва ли не бубнежа, и слов разобрать не удалось.

Но Цзинь Лин шумно выдохнул, с облегчением прикрыв глаза. Всё-таки жив, ланьская зараза. Всё-таки жив.

Мама, у которой за прошедшие месяцы прибавилось седых волос в аккуратной причёске, понимающе улыбнулась ему и ласково погладила по плечу, стараясь не тревожить обработанные пахучей мазью рубцы, появления которых Цзинь Лин, признаться, даже не помнил. Всё, случившееся с ним во время плена, будто стёрло из памяти, оставив напоследок только ощущение жара тела Цзинъи, его сбивчивый шёпот и безумную, отчаянную надежду на спасение.

— А-И в порядке, А-Лин, можешь пока немного прийти в себя, а затем убедиться в этом лично, — с нежностью, отчего-то отдающей толикой печали, произнесла мама. — Лучше поешь, тебе необходимы силы.

Цзинь Лин издал хриплый согласный звук и обхватил горячую чашку чуть подрагивающими руками. Но не успел он и ополовинить остатки своего супа, как за его спиной послышалась активная возня, а спустя считанные мгновения рядом с ним буквально рухнул — свалился мешком соломы, иначе и не скажешь — Лань Цзинъи, принёсший с собой острый запах лекарственных мазей и столь необходимое тепло.

— Извините мои манеры, госпожа Цзинь, и неподобающий вид тоже, — он послал Цзян Яньли извиняющуюся улыбку и нагло притёрся вплотную к боку Цзинь Лина, заглядывая в его тарелку. — Ого, со специями? А можно мне тоже?

— Конечно же, А-И. Только будь осторожнее, твой желудок может не выдержать такого, — мягко улыбнулась ему мама, наливая гусуланьскому наглецу порцию своего супа.

— Мой желудок сейчас переварит даже готовку Цзинь Лина, — проворчал Цзинъи и хохотнул, закономерно получив острым локтем в бок. — Что? О твоих талантах к полевой кухне теперь, к сожалению, половина мира знает, и нечего на меня так смотреть, наследник Цзинь, на правду не обижаются.

— Заткнись и ешь уже, — буркнул тот, нахохлившись.

И вовсе не ужасно он готовил! Просто в полевых условиях не было привычных ему ингредиентов, так что приходилось импровизировать, и в большинстве случаев выходило… То, что выходило. Поэтому ответственным за кухню его почти никогда и не делали, в отличие от Лань Цзинъи, который мог из щепоти крупы, воды и полуиссохших овощей сотворить нечто потрясающее.

Некоторое время они и впрямь провели молча, насыщаясь и обжигая языки горячей пищей, при этом по привычке плотно прижавшись друг к другу боками — они часто сидели так, пытаясь сберечь хотя бы крохи тепла, потому что ближе подобраться не давали цепи, и сейчас приняли то же положение скорее инстинктивно, чем осознанно. С другой стороны, Лань Цзинъи пришёл сюда и втёрся в личное пространство Цзинь Лина вполне намеренно, отбившись даже от своего наставника, которого всегда безмерно уважал… Только ли из-за привычки?

— А-И, — глубокий голос главы Лань, раздавшийся над их головами, едва не заставил подавиться от неожиданности.

Цзинъи смешно надул губы, с неохотой отстранившись от своей чашки.

— Учитель, но я правда в порядке, — протянул он, состроив жалобную физиономию. — И не умер от юньмэнского супа, можете сами убедиться.

Глава Лань, чей безупречный вид никоим образом не намекал на то, что он принимал участие в недавнем бою, да ещё и в числе самых первых, только издал тяжёлый вздох.

— Ты забыл надеть мантию, А-И, — произнёс он с мягким укором.

А в следующий момент на плечи опустилась плотная ткань — тоже безупречно-белая, с узором из плывущих облаков по рукавам — и накрыла не только Лань Цзинъи, но и Цзинь Лина. Глава Гусу Лань на мгновение задержал твёрдые, несмотря на внешнюю изящность и хрупкость, пальцы на плечах обоих замерших от неожиданности юношей, и только затем отошёл, отозвавшись на оклик кого-то из своих адептов.

У Цзинъи стыдливо покраснела шея, и Цзинь Лин уткнулся в свою почти совсем опустевшую чашку, пряча совершенно неуместную улыбку. Впрочем, его веселье от чужого внимания совсем не укрылось.

— Чего смеёшься? — Цзинъи окончательно надулся, и пятна румянца вспыхнули даже на его щеках.

— Да вот, радуюсь, что ты не умер от юньмэнского супа, — смешливо фыркнул Цзинь Лин, а сам часто заморгал, ощутив вдруг, как глаза будто присыпало песком.

А ведь и впрямь… не умер. Никто из них. Все самые родные, самые близкие Цзинь Лину люди остались в живых — это ли не чудо? И он сам почти не пострадал, и Цзинъи тоже — вон, сидит рядом, с шумом хлебает мамин суп так, словно о приличествующих манерах никогда и не слышал, и ещё постанывает иногда от восхищения кулинарными талантами госпожи Цзинь, заставляя ту ласково посмеиваться и доливать ему ещё немного еды. Интересно, сколько в него вообще способно вместиться? Как бы ещё не переусердствовал после стольких дней голодовки.

— И ты снова о чём-то задумался, молодой господин Цзинь, — заметил Лань Цзинъи, чуть пихнув его своим пышущим жаром боком. — Какие мысли вновь одолевают вас, о, уважаемый наследник Ланьлин Цзинь?

Цзинь Лин закатил глаза, несильно шлёпнув его по заметно увеличившемуся животу — он что, весь котелок съесть умудрился? Вот ведь бедовое создание, будет потом весь день коликами мучиться.

— О том, как в тебя столько всего помещается, — проворчал он. — Не лопнешь от таких усердий, молодой господин Лань?

Цзинъи оглушительно расхохотался в ответ, чем заставил почти всех людей в лагере бросить на них любопытствующие взгляды. Цзинь Лин, поёжившись, прижал ноги плотнее к себе и опустил взгляд на колени. Ткань штанов, бывших когда-то белыми, а сейчас превратившихся в неряшливую серую тряпицу, протёрлась на колене, и сквозь дыру стал виден коричнево-жёлтый синяк.

— Не стоит переживать, молодой господин Цзинь, — заявил Лань Цзинъи, лёгким движением накрывая их ноги краями необъятной гусуланьской мантии. — Меня никакие колики не возьмут, вот увидишь.

Цзинь Лин выразительно фыркнул и прижался чуть ближе к восхитительно-горячему боку, делая вид, что ему не хватает ткани, чтобы толком в неё закутаться, хотя этой мантии вполне хватало на двоих. И кто, интересно, вообще носил одежду такого размера? Или это особые ланьские штучки? Мантия, которую можно при желании превратить в палатку или что-нибудь подобное. С этого монашеского ордена вполне сталось бы изобрести нечто такое.

— Это ты сейчас так говоришь, — усмехнулся он, невероятным усилием воли поборов желание положить голову на твёрдое плечо Цзинъи. И без того они сидели до неприличия близко, хорошо ещё, что пока ему всё сходило с рук и вполне объяснялось шоковым состоянием после освобождения из плена.

— Ну-ну, не ворчи, — засмеялся Лань Цзинъи, посмотрев на него с каким-то странным чувством в глазах. — Ты же утешишь меня, если мой живот предаст меня? — ещё и посмотрел так жалобно-жалобно, что руки аж зачесались дать этому болезному подзатыльник.

Цзинь Лин не стал отказывать себе в удовольствии и слабо шлёпнул хихикнувшего Цзинъи по затылку.

— Скорее, я наподдам тебе, чтобы что-то болело сильнее живота.

— Не слышал о такой целительской технике.

— А ты у Яна-гэ спроси, он тебя просветит на этот счёт.

— У-у, посмотрите, кто тут у нас окончательно потерял настроение. Госпожа Цзинь, не поможете найти менее вредную версию вашего сына?

Мама, всё-таки не выдержав, тихо засмеялась, прикрыв лицо рукавом; Цзинь Лин покосился на неё с искренней обидой, чувствуя, как его лицо начало заливать жаром. Ну, Лань Цзинъи!..

— Боюсь, А-И, у нас есть только нынешняя версия А-Лина, — улыбнулась Цзян Яньли, чуть щуря лучащиеся весельем глаза; сеточка появившихся морщин сделала её лицо не старее, но мягче и нежнее.

— Как жаль, как жаль, — с наигранным разочарованием вздохнул Цзинъи, нагло навалившись на Цзинь Лина ещё сильнее.

Тот, задохнувшись от возмущения, ущипнул его за бок — ланьский уже-не-гном взвизгнул, смешно подпрыгнув от неожиданности — и дёрнулся прочь в попытке выпутаться из мантии, но ему не позволили даже руку наружу выпростать, тут же обвив своими горячими конечностями и прижав к твёрдой груди. Представив, как это всё выглядит со стороны, Цзинь Лин залился краской окончательно и принялся пихаться активнее, но куда там: Лань Цзинъи только засопел выразительно и вцепился в него так, будто у него пытались отобрать любимую подушку.

— Пусти, — пропыхтел Цзинь Лин, с каждым мгновением краснея всё сильнее.

На них весь лагерь пялится, а этот… Лань!.. будто совсем ничего не замечает! И липнет так, что не оторвёшь — с чего бы это вдруг, интересно? В отравление супом не верилось, так что он наверняка умудрился где-нибудь удариться головой и повредиться умом окончательно. Иного объяснения столь внезапно пробудившейся тактильности Цзинь Лин просто не мог найти.

— Не-а, — легкомысленно отозвался Цзинъи, шумно и щекотно дыша ему в шею. — Если отпущу, ты снова колючками покроешься.

— Если не отпустишь, я тебя покусаю.

— Хочешь сыграть в Фею? Или как ты там назвал ту красавицу в три чи высотой, Бусинка?

Цзинь Лин смущённо засопел: ну, подумаешь, даёт он милые прозвища своим собакам, и что с того? Кому не нравится, может проваливать! Впрочем, Цзинъи говорил о Фее и Бусинке без иронии и издёвки; ещё бы ему не отзываться о них с теплом, ведь обе зверюги пребывали в восторге от этого наглого создания. Будто чуяли отношение хозяина и показывали, как надо делать, а не вздыхать в стороночке, надеясь, что никто этого не заметит.

Впрочем, если подумать, сейчас Лань Цзинъи вёл себя с ним именно как с Бусинкой и Феей: обнимал — чуть ли не тискал — и говорил всякую ерунду.

— Что на тебя вообще нашло? — пробормотал Цзинь Лин едва разборчиво. — На нас люди смотрят, а ты ведёшь себя, как… Как дядюшка Вэй с Ханьгуан-цзюнем. Это совсем не смешно.

Руки Цзинъи чуть дрогнули, слегка ослабив хватку, и Цзинь Лин не сдержал усмешки: дошло до него наконец? Вся двусмысленность их положения, то, что многие смущённо отводят взгляд, едва посмотрев на них, словно стали свидетелями чего-то интимного, личного, не предназначенного для посторонних глаз, всё это треклятое понимание в улыбках и интонациях главы Лань и мамы, то, что их настолько привыкли видеть вместе, что всегда удивлялись, если кто-то из них появлялся в одиночку. Со стороны это выглядело ещё хуже, чем у дядюшки Вэя и Ханьгуан-цзюня, а это о многом говорило, ведь эти двое совершенно не ведали стыда, то за руки держась, то обнимаясь на людях, а то и вовсе…

Цзинь Лин оборвал свою мысль, ощутив, как Цзинъи неожиданно снова сомкнул свои руки вокруг него. Из груди вырвался сокрушительный вздох: нет, серьёзно, неужели он до сих пор ничего не понял? А сердце колотилось где-то в горле, тело потряхивало в такт оглушающим толчкам — и Лань Цзинъи наверняка чувствовал это, ведь так крепко прижимал его к себе, что меж их телами совершенно не осталось свободного пространства.

Цзинь Лин вдруг ощутил себя бесконечно уставшим. Конечно же, Цзинъи не виноват в его неправильности, как и в том, что Цзинь Лин никак не может от этой неправильности избавиться, с каждым годом утопая в ней всё сильнее и безнадёжнее. Но в этот момент, в этих крепких, таких надёжных и совершенно бесстыдных объятиях подумалось вдруг, что с него достаточно. Не этих чувств, нет — притворства, будто их не существует. Они есть, и они выгрызают изнутри, словно изголодавшиеся пираньи; на сколько ещё его хватит в этих извечных побегах от реальности?

Лань Цзинъи смог признаться дядюшке Лису, прекрасно зная, что его чувства никогда не найдут ответного отклика. Так чем Цзинь Лин хуже него? Он далеко не трус. И он точно сможет принять отказ ничуть не менее достойно.

Вот только внутри разболелось ещё сильнее, словно всё, что он копил в себе долгие годы, вдруг пропиталось смертельным ядом и принялось расплавлять его тело.

— Совсем не смешно, Цзинъи, — повторил Цзинь Лин, горько усмехнувшись. — Скажи, ты действительно не замечал ведь?

Лань Цзинъи напрягся, услышав в его голосе что-то глухое, отчаянно-смелое — и болезненное до той степени, что невольно перехватывало дыхание.

— Не замечал чего? — тихо спросил он, вцепившись в плечи почти что до боли.

Цзинь Лин шумно выдохнул; хватка тут же ослабла, будто Цзинъи испугался, что серьёзно потревожил рубцы и как-то навредил ему. Но даже если раны оказались задеты, телесной боли практически не ощущалось. Лишь бесконечная усталость — и решимость провести черту сейчас, оставить всю их близость войне, не перенося невозможно-чудесные иллюзии в мирную жизнь.

— Того, что я… — голос предательски хрипнул, заставив прерваться и перевести дыхание, успокаивая бешено стучащее сердце. — Я… х-хотел бы разделить с тобой один путь. Не только самосовершенствования — всей жизни.

Ну, вот. Он это сказал. Настолько прямо, насколько у него хватило смелости и сил. И если до этого болвана не дойдёт… То ладно, пожалуй. Просто Цзинь Лин сделает всё возможное, чтобы их дороги больше никогда не пересекались — или делали это настолько редко, чтобы они не могли узнать друг друга при каждой следующей встрече.

Лань Цзинъи подозрительно затих: то ли оказался настолько шокирован, то ли и впрямь не понял, что до него пытались донести. Но куда уж откровеннее и яснее! Не настолько же он дурак, чтобы не понимать настолько очевидное признание, верно?

— Ты… — наконец выдал он почти беспомощно. — Ты это серьёзно? Цзинь Лин?

О, так теперь это создание думает, что у Цзинь Лина с чувством юмора настолько плохо, что он шутит подобными вещами. Что он вообще способен шутить на эту тему. Отлично. Лучше некуда.

— Серьёзно, — буркнул Цзинь Лин, окончательно смирившись с тем, что влюбился в беспросветного тупицу. — А теперь выпусти меня, и мы спокойно разойдёмся без всяких недопониманий.

Однако объятия почему-то стали ещё крепче — да настолько, что рёбра жалобно затрещали от такого немилосердного обращения. Цзинъи громко засопел, и Цзинь Лин дёрнулся от его щекотного дыхания, пославшего вдоль шеи стайку мурашек.

— Я… Гх, гуй раздери, как же не вовремя… — пробормотал невероятный тупица Лань, чуть ли не панически кусая губы.

— Ну, уж извини, в следующий раз буду соотносить свои внезапные признания с твоим расписанием, — мгновенно вспыхнул Цзинь Лин, с силой дёрнувшись из железной хватки. — Пусти, кому говорят!

— Нет-нет-нет, ни за что, — быстро замотал головой Цзинъи, вцепляясь в него с каким-то даже отчаянием. — Я не про это, совсем не… Угх. Цзинь Лин, не пихайся, если не хочешь, чтобы суп госпожи Цзинь оказался у тебя на волосах.

Цзинь Лина аж передёрнуло, но вырываться он стал менее активно, вняв прозвучавшему предупреждению. Такого обращения его и без того пострадавшие волосы точно не выдержат, и придётся избавиться от них окончательно, а этого его гордость явно не переживёт.

— Я про время к тому, что… Ну, — часть шеи, открытая взору Цзинь Лина, вся оказалась ярко-красной, и он невольно замер, испугавшись, что у Цзинъи действительно случился жар. — Сейчас я не могу тебе дать её, потому что давать нечего, но… Как только вернусь — сразу!

Или это он перестал понимать человеческую речь, или Лань Цзинъи окончательно принялся нести бред — в любом случае, слова его оказались максимально непонятны.

— Кого — её? — тяжело вздохнул Цзинь Лин, жалея лишь о том, что в его положении даже виски не может потереть, избавляясь от внезапного приступа головной боли.

— Ленту, — виновато отозвался Цзинъи. — Мою сожгли, и другая есть только в Гусу, так что…

Цзинь Лин прервал этот сбивчивый словесный поток, заткнув возмущённо сверкнувшего глазами Цзинъи ладонью.

Лента? Какого жугуя он вообще заговорил о ленте?

— Ладно, похоже, ты всё-таки где-то стукнулся головой, — этот вздох вышел ещё тяжелее предыдущего. — Или значение этой вашей ленты сильно преувеличено.

Лань Цзинъи прищурился совсем грозно, а в следующий миг Цзинь Лин с криком отдёрнул ладонь: этот придурок его лизнул! Но не успел огорошенный таким ходом наследник Цзинь толком возмутиться, как ланьское расчудесное чудо, воровато оглянувшись, вдруг набросило на их головы слишком большую для любого нормального человека мантию и зачем-то с силой столкнул их лбами, да так, что у Цзинь Лина отчётливо клацнула челюсть.

— Что ты…

— Ты сказал, что это серьёзно, — голос Цзинъи раздался совсем близко, а его дыхание обожгло лицо, заставив мелко задрожать и вцепиться в чужие одежды до хруста. — И я тоже серьёзно. Цзинь Лин. Ты… примешь мою ленту? Когда я отдам её тебе.

Цзинь Лина буквально заколотило — и от этого чуть хрипловатого голоса, и от кружащей голову близости, и от жара, от тепла, от глухо колотящегося сердца — своего или чужого, уже никак разобрать не выходило. И дыхание перехватывало, и губы кололо, и внутри всё так сводило, что слёзы на глаза наворачивались.

Он ведь спит, да? Потерял сознание в этом проклятом подвале и видит замечательный, такой невозможный сон. И их ещё не спасли, а его тело медленно замерзает, лишаясь последних крох тепла.

Потому что — не может такого быть. Чтобы Лань Цзинъи… Чтобы он… Чтобы их чувства совпадали. Просто не может быть.

Но — оно почему-то происходило. Что-то непонятное, что-то невероятное, что-то…

Его губ внезапно коснулось что-то горячее и чуть колючее. И лишь один удар сердца спустя Цзинь Лин понял: это были чужие губы. Родные губы. Губы Цзинъи.

Лань Цзинъи целовал его.

Лань Цзинъи…

Цзинь Лин подался ближе, теснее, обхватил ладонями лицо Цзинъи и прижался губами так крепко, как только мог. Отстранился на мгновение, неуклюже задел своим носом чужой нос, а затем рассыпал короткие поцелуи по горячему лицу Лань Цзинъи. И тот, всегда такой шумный, наглый, дерзкий, замер в его хватке испуганным кроликом — и легонько задрожал, ловя каждый поцелуй, каждый выдох, каждое судорожное касание.

— Приму, — жарко прошептал Цзинь Лин, прижимаясь губами над бровью. — Конечно же, приму, — к центру лба. — Как я могу не принять, дурак ты? — в висок, в самую линию роста волос.

— Сам дурак, — пропыхтел Цзинъи, смущённо заёрзав. — Несерьёзно я, видишь ли…

Цзинь Лин крепко прижался к его губам своими, прерывая эти невнятные и совсем не искренние жалобы. А Лань Цзинъи только улыбнулся в поцелуй и неловко, неумело разомкнул губы и зажмурился, когда Цзинь Лин углубил поцелуй, правильно растолковав этот жест.

Так они и целовались прямо посреди лагеря, накрывшись мантией — как будто она могла хоть от кого-то укрыть, чем они под ней занимались. Но на приличия им было плевать, как и на слухи, которые о них поползут, и на косые взгляды, которыми наверняка будут их сопровождать.

Сегодня они победили. Сегодня им можно всё.

Сегодня — и на бесконечные годы вперёд.