— Ради всего святого, Ларссон, остановись! — чуть хрипло срывается с уст русоволосого, который держится за левый бок; говорили же, что алкоголизм до добра не доведёт.

      Торд остановился рядом с потухшим костром, смотря на черноглазого высокомерно, горделиво улыбаясь, поправляя одну из своих светло-каштановых прядей.

      — Старик Томас, неужели ты уже бегать не можешь? — усмешка не заставляет себя долго ждать, но всё-таки парень понимает, что тут немного не до шуток, — В глазах потемнело что ли?

      — Ага, но вот только не надо меня жалеть, — чуть шипя выдаёт Риджуэлл, смотря на парня, что уже было хотел протянуть тому руку.

      — Какой же ты вредный, — пропустив слова Тома мимо ушей, Ларссон кладёт руки ему на плечи, — дыши глубже, Том.

      С уст черноглазого исходят усталые, тяжёлые вздохи, а веки томно прикрыты. Постепенно темнота чуть рассеивается и только теперь парень чувствует аккуратные поглаживания по своему плечу.

      — Всё в порядке? — тихо спрашивает светловолосый, настороженно глядя на гитариста.

      Глупо, но хочется сказать нет, дабы ещё чуть-чуть постоять вот так, под его надзором. Боже, много ты хочешь, Риджуэлл, слишком много. Руки аккуратно скользят к запястьям сероглазого, чуть отодвигая их от своих плеч.

      — Утихомирь свою печень, в порядке я, в порядке, — серьёзно говорит Том.

      — А я… Я… — сложив руки на груди мямлит парниша, — Я это т-так, просто, чтобы не видеть, как ты тут подыхаешь, а то Эдд ругаться будет…

      На лице Томаса появляется довольная снисходительная ухмылка, когда он замечает как покраснели уши светловолосого.

      — Верю, комми, ты ведь никогда никому не помогаешь и берёшь от жизни максимум, но, будь добр, приготовь чего-нибудь.

      — Что? Я? Разве?

      — Не утруждай дядю Тома, видишь, он устал.

      — Я тебя точно отравлю чем-нибудь, — присаживаясь рядом с потухшим костром проговорил подросток.

      — Ага, но сначала ты меня покормишь, — Том равнодушно развёл руки в стороны, — раз помирать, то счастливым и сытым.

      — Не маячь над душой, свали уже куда-нибудь, лучше принеси сухих веток, — недовольно бурчит Торд, чувствуя как щёки становятся пунцовыми.

      — Ладно, но смотри не помри, а то ты любишь попадать своей уродливой рожей в неприятности, — прыснул алкоголик, не неся в своей фразе никакой злости.

      Дальше парниша уже сидел молча, передвигая тоненькой палочкой угольки в костре. Что-то с Тордом явно не то, даже сам Ларссон не понимает, что именно не так. Возможно, он слишком много времени провёл в прохладной воде — другого объяснения нет. А может это он не хочет искать? Давайте будем честны, ведь все мы знаем, что это не просто стечение обстоятельств. Ларссон стал замечать, что порой задерживает взгляд на алкоголике до неприличия долго, отмечая его подтянутое телосложение, завораживающие глаза, густые брови, широкие плечи и многое другое. Не было такой детали, на которую норвежец бы не обратил внимание. Иногда, в светлую головушку прокрадывались неприличные мысли и, если раньше он представлял, как Томас прижимает к стене какую-нибудь слащавую блондинку (пытаясь вообразить, как меняются эти черты лица в момент безудержной страсти), то сейчас он задумывается о том, что бы было, если бы он оказался на месте той самой блондинки. Торд продолжает бурчать, передвигая палочкой угольки, но мысли ведут немного не в то русло, заставляя его не сильно задрожать, плотно сжимая колени вместе, скалясь. В голове проносятся слишком горячие сцены. Всё настолько подробно и детально, что Ларссон жмурится, надеясь, что этот своеобразный «кошмар» не закончится. Вот, рука Риджуэлла залезает под худи, заставляя сероглазого прикусить губу, в попытке сдержать тихое постанывание на такую ласку. Он представляет, как топорщится ширинка чёрных джинс Риджуэлла, а сам русоволосый, с утробным рыком, прижимается пахом ближе к коммунисту, заставляя того выгнуться и обхватить шею Тома. Всю эту эротическую сцену больной фантазии Торда, скрашивает яркий, страстный, жадный поцелуй черноглазого, и Ларссон сам не понимает, как в момент таких горячих раздумий дрожащая рука оказалась лежащей на бугорке, чуть сдавливая большим и указательным пальцами собственный возбуждённый орган. Тихие постанывания срываются с уст сероглазого. Он не боится быть застуканным за таким непристойным занятием. Ему сейчас не до этого.

Он скользит рукой в красные боксеры, обхватывая твёрдый член в плотное кольцо и с искусанных губ срываются всё более громкие, слишком развязные, стоны. Свободная ладонь ложится на раскрасневшееся лицо. Мысль о том, что мастурбация на собственные фантазии слишком постыдна, да и выглядит бредово, то и дело всплывает в голове. Он хочет, чтобы Риджуэлл был здесь, но одновременно боится этого. Адреналин бьёт в висках, отдаваясь приятной судорогой во всём теле. Как он пришёл к этому? Как злоба переросла в сильное возбуждение? Ты больной придурок, Ларссон. Самый больной. Но ничего не изменить и Торд, в последний раз, выстанывает имя Томаса; своего ненавистника и предмета мокрых фантазий, растягивая гласные так грязно и пошло, что от одной мысли, что это мог видеть и слышать Риджуэлл, Ларссон дрожа краснеет сильнее. Белесая жидкость стекает по пальцам, а постанывания сменило хриплое глубокое дыхание. Ларссон хмурится, нервно усмехаясь.

      — Поздравляю, Т-торд, — он раздвигает пальцы, наблюдая за тем, как тянутся «ниточки» его собственного эякулята меж них, — ты самый настоящий ид-диот…