Такая реакция была неправильной, Коннор знал. Не влюблённость, не влечение, а какая-то нездоровая фиксация — на руках, глазах, голосе — на всём Хэнке Андерсоне. Невозможно, чтобы к кому-то тянуло настолько сильно, настолько неконтролируемо, что фантазии захватывали как во сне, так и наяву.
Хэнк Андерсон, сидящий в кресле, наблюдающий, пока Коннор ласкает анус скользкими пальцами.
Хэнк Андерсон, держащий за волосы, пока шепчет на ухо развратные пошлости.
Хэнк Андерсон, фиксирующий алые от шлепков бёдра, оглаживающий чувствительную кожу.
Хэнк Андерсон, засевший в мысли крепче, чем отрывок какой-нибудь прилипчивой песни.
— Что же мне делать? — простонал Коннор и уронил голову на скетчбук, лежащий на письменном столе.
Одно дело сказать Маркусу о планах добиться симпатии Хэнка, но вот воплотить в жизнь пока удавалось только в мечтах или на бумаге. И вот он, очередной высокий, сильный, уверенный Хэнк Андерсон серым росчерком карандаша ложится на бумагу. Грифель скрипит, острый кончик стачивается о лист, нос щекочет от слабого запаха, пока Коннор наносит финальные детали.
Мускулы на руках Хэнка более выраженные, чем в жизни, — но это же рисунок. Пальцы крепко держат поводок и ошейник, настолько правдоподобно, что Коннор почти слышит скрип кожи. Естественно, атрибуты не собачьи, пусть собака у Хэнка и была. Коннор знал о ней уже на четвёртый арест — заметил, что у Хэнка сенбернар, знал, что его зовут Сумо — вытянул в обмен на подпись в протоколе, после которого снова пришлось батрачить на общественных работах. Крохи информации и десятки скетчей с Хэнком — вот и всё, что пока доставалось Коннору.
Сорок два года, есть собака, нет, не женат, развёлся чуть больше года назад. Есть ребёнок, мальчик шести лет, живёт с бывшей, видятся по выходным. Любимая музыка — тяжёлый рок, альтернатива, реже — джаз, когда хочется расслабиться.
Мало, слишком мало информации, зато непозволительно много скетчей.
— Двадцать восьмой, — прошептал и поставил пометку в уголке листа. — Как же вас у меня много, лейтенант Андерсон.
Кисти Хэнка, выглядывающие из-под рукава рубашки с аляпистым принтом; пальцы Хэнка, впившиеся в кожу; огромная ладонь Хэнка, лежащая на ягодице с треугольником из родинок; Хэнк, вид снизу, будто…
— Будто встал на колени и собрался взять у него в рот. — Зарывшись в завитки на затылке, Коннор едва не взвыл от бессилия, потому что по-настоящему хотел бы взять. Так хотел…
— Волнуешься? — низкий шёпот над ухом, прикосновение подушечки пальцев к задней стороне шеи, скользящее движение, и пальцы сжались под кадыком, частично перекрыли поступление воздуха.
— Немного, — не шёпот, движение пересохших губ.
— Врёшь, оленёнок, — голос пробирал до мурашек, что стекали по позвоночнику вниз, к бёдрам; волоски на загривке и руках встали дыбом, а в паху потяжелело. — Волнуешься, сильно волнуешься, я же вижу.
— Да. — И сглотнул комок в горле.
— Я помогу, расслабься, Коннор, закрой глаза, — продолжил Хэнк и потянул на себя, прижал к твёрдой широкой груди.
Ресницы дрогнули, очертания окна расплылись, язык смочил сухие губы, и Фёрст закрыл глаза.
— Пойдём на кровать, оленёнок.
Слепо следуя за тёплой рукой, Коннор приблизился к постели, ударился коленками и сел на край. Матрас мягко прогнулся, ладонями Фёрст погладил прохладный ситец пододеяльника — бежевого — Коннор помнил, не видел.
— Тебе идёт эта рубашка, оленёнок, придаёт образу невинности и строгости. Любишь, когда все пуговицы застёгнуты? — На лицо легла тень, когда лейтенант Андерсон встал напротив, загородив свет от окна.
— Люблю порядок и аккуратность.
— Что ещё ты любишь, Коннор? Расскажи мне, малыш, я не хочу навредить, — прозвучало над ухом, и Фёрст вздрогнул от неожиданности.
— Попробуйте угадать, лейтенант Андерсон. — Коннор не узнал собственный голос, настолько он осип от предвкушения и волнения.
— Маленький провокатор. — Похоже, Хэнк улыбался. — Выводить на эмоции у вас семейное? Молчи, оленёнок, ответ и так очевиден, привлекать внимание с помощью граффити вам недостаточно, любите играть на нервах. Вот ты и доигрался, Коннор, теперь не пожалей.
— Никогда, лейтенант, — интимным шёпотом, и прихватил подушечку пальца, щекоткой скользящего по губам. — Так что, попробуете угадать?
— Подчинение. — Тяжёлое дыхание коснулось кромки уха, нежно стекло по шее. — Любишь отдавать власть над собой, когда от тебя ничего не зависит.
— Неправда, — заупрямился Коннор и попытался отстраниться, но хватка на загривке не позволила.
— Глупо врать себе, оленёнок, бессмысленно отрицать, ведь мы оба знаем правду, — низкий уверенный голос проникал под кожу, оседал на теле невидимым клеймом. — Ты устал, Коннор, устал быть серьёзным, вечно собранным, ответственным. Наследник группы компаний — мечта многих, но не твоя, для тебя это бремя, от которого хочется сбежать. Ты хочешь отдать власть над собой, хочешь подчиниться кому-то сильному. Хочешь подчиниться мне, Коннор.
Дыхание перехватило — резко, словно подавился воздухом — всё из-за пальцев, что тисками сдавили шею.
Сильно. Больно. Желанно.
Коннор всхлипнул — совсем тихо, почти беззвучно, — сдвинулся к краю, чтобы притереться о твёрдое бедро. Член молил о свободе, но ширинка упрямо удерживала в плену ткани. Нужно было переодеться после возвращения из универа, снять узкие брюки и вечную спутницу — белую хлопковую рубашку. Но не надел домашнее сразу, заперся в комнате, взял скетчбук и рисовал, рисовал, рисовал, придавая объём рваным линиям. А теперь поплатился за свою опрометчивость и извращённые фантазии.
— Пожалуйста. — Сам не знал, о чём просит. Просто хотелось чего-нибудь: давления на пах, сухих губ на шее, тяжёлого дыхания над ухом, глубоких толчков в узкой дырке и звонких шлепков ладони по ягодицам. Хотелось отдать всего себя на растерзание, открыться полностью, вывернуть душу, тело, сделать всё, о чём попросит — нет, что прикажет — Хэнк Андерсон.
— Оленёнок, скажи, что ты чувствуешь. — Пальцы сжали горячий пах. — Не здесь, а внутри.
— Я словно горю, — выдавил Коннор и крепче вцепился в одеяло. — Сгораю от пожара, который не могу потушить сам.
— Думаешь, его смогу потушить я? — Большая ладонь накрыла член, надавила на упругий ствол, что отзывчиво толкнулся в руку сквозь ткань брюк.
— Н-нет, — выдохнул Коннор, едва не захлебнувшись стоном. — Вы его разжигаете. Так дайте мне больше, лейтенант Андерсон, позвольте сгореть целиком.
— Гори, оленёнок, гори только для меня, — низкий шёпот и движение грубой ладони на члене, резкое, быстрое, как вспышка, как удар под дых, как желанный глоток кислорода после долгого заплыва на глубине.
— Быстрее. — Коннора колотило от желания — нет — потребности в близости: в крепких объятиях, что закрыли бы от всего мира; в мокрых колючих поцелуях, что жалили бы губы; в укусах, пятнами растекающихся по шее и ключицам.
— Не забывайся, оленёнок, — строгий тон и лёгкий шлепок по яйцам, — терпи.
И Коннор терпел, пока возбуждение ядом смешивалось с кровью, гормонами било в голову, отчего терялись связные мысли, и оставалось только желание кончить, испачкать большую ладонь лейтенанта и отключиться в его руках. Оргазм был так близко, что Фёрст боялся не дождаться разрешения.
— Ещё немного, малыш. — Губы коснулись кромки уха, сжали мочку. — Кончай, Коннор, сейчас!
Пах скрутило тугим узлом, яйца поджались, ноги напряглись и задрожали, пока Коннор со стоном выплёскивался в ладонь. Обессиленный он упал на кровать и прикрыл глаза, чтобы отдышаться. Фантазия отступила, оставив после себя подсыхающую на пальцах сперму и горький привкус стыда во рту.
Никогда в жизни Коннор не ощущал себя таким растерянным: от слабости перед Хэнком, от потери контроля над своими желаниями, от отчаяния, ведь не знал, как быть дальше. Сравнение Ричарда, что любовь — шипастая клетка, уже не казалось таким уничижительным. Именно в клетке Коннор себя и ощущал, наяву видел металлические прутья решётки, отдающие холодом при каждом касании, обнажённой спиной чувствовал прикосновение цепочки — тонкой, только для виду, — что крепилась к карабину ошейника. Только хозяин, которого выбрало сердце, стоял по ту сторону и не подозревал, какую имеет власть, не видел, что другой конец цепочки плотно обвязан вокруг его кисти.
Не впервые внутри просыпалось странное желание подчиниться, испытать чувство, когда от тебя ничего не зависит, когда вся власть и ответственность в руках другого человека. Первые звоночки послышались ещё в пятнадцать, по пьяни, в гостях у одноклассника, с которым Коннор в итоге лишился девственности. Когда Фёрст ощутил внутри себя чужой член, на ягодицах слабенькое, неуверенное давление пальцев, а на шее осторожный укус, первой мыслью было прошептать «сильнее». А когда партнёр задвигался, усиливая давление и монотонную, как белый шум, боль в анусе, осталось только желание прекратить.
В следующий раз попробовать чего-то необычного захотелось только через год, на вечеринке в честь разгромной победы их сборной по бейсболу в последней игре. И пока Ричард с несколькими членами команды во дворе курил травку и играл в бирпонг, Коннор в туалете развлекался с капитаном команды. Рука у него была тяжёлая (недаром занимал позицию бьющего), кожа на ягодицах горела, будто он не ладонью прошёлся, а раскалённым металлом, но Коннору нравилось. Он стонал в ладонь, хныкал от новых шлепков и просил не останавливаться, а утром сгорал от стыда и пытался вычеркнуть из памяти прошедшую ночь.
К восемнадцати Коннор научился держать под контролем странные порывы, переключал внимание на что-то другое, стоило мыслям начать сбиваться с правильного курса. В семье Фёрстов не рождаются ведомые, ты или лидер, что сам отдаёт приказы и ведёт за собой, или никто — всю сознательную жизнь вбивал отец. Третьего было не дано. Из-за своей ориентации Коннор и так выпадал из картины мира, что сложилась в голове Уолтера Фёрста, а это… Нет, проще было подавить в зародыше и не думать о том, чтобы вручить ответственность за свои действия в чужие, сильные и уверенные, руки. И у Коннора получалось (или ему так казалось), он смог продержаться два года, возможно, вытерпел бы и дольше, если бы не одно но. Лет тридцати пяти, высокое, под два метра ростом, широкоплечее, с твёрдой грудью, ровной осанкой и военной выправкой, бездонными чёрными глазами и низким хриплым баритоном «но».
— Я Алекс, ваш новый водитель, — представилось «но» и белозубо улыбнулось; только глаза, от которых не мог оторвать взгляд Коннор, остались холодными и колючими. Ричард в тот день негромко фыркнул и уткнулся в телефон, выдавая своё безразличие, а Коннор не смог. Тёмная бездна засосала, сомкнулась над головой ледяной толщей воды, судорогой впилась в мышцы, склизкими щупальцами опутала кисти, щиколотки и потянула на самое дно.
Уже спустя неделю Коннор оседлал нового водителя.
Спустя две опустился перед ним на колени и позволил себя связать.
Через три послушно выполнял приказы в рамках оговоренных правил. Связанный по рукам и ногам и скованный запретами Алекса, Коннор ощущал себя свободным, как никогда раньше.
За полгода, что Коннор втайне от всех встречался с Алексом, он научился получать удовольствие от самого факта подчинения, стал кончать по приказу и понял, что боль и наслаждение могут настолько тесно сплетаться между собой, что не отличишь одно от другого. У них не было любви, только симпатия и взаимное притяжение, которое усиливалось по щелчку пальцев в тишине квартиры Алекса. Секунда, и из простого водителя он превращался в хозяина, а Коннор становился его послушным малышом.
Но их связь не могла длиться долго, Коннор знал с первого дня, с первого секса, что конец настанет быстро и неожиданно, только подумать не мог, что всё произойдёт именно так. В одну из встреч дверь в спальню открылась, а на пороге оказалась девушка, настолько ошарашенная, что из всей внешности Коннор запомнил только огромные карие глаза, в которых шок постепенно сменялся отвращением и слезами.
— Я всё объясню, — спокойно, будто не в первый раз попадается на подобном, сказал Алекс. — Это не то, что ты думаешь. Не то, что вы оба подумали.
— Не утруждайся, — холодно оборвал Фёрст и поднялся с разворошенной после секса постели. — Ты уволен.
Коннор не любил Алекса, но предательство скальпелем резануло по гордости. Полгода, и он ни разу не обмолвился о своих отношениях; полгода, в течение которых обучал, брал, подчинял, а потом выставлял за дверь, чтобы быть с той, о существовании которой Коннор не подозревал.
Собрался Фёрст быстро: втиснулся в узкие брюки, накинул рубашку, которую даже не стал застёгивать, так спешил покинуть чужую квартиру и навсегда забыть, что происходило между ними. Девушка — спасибо ей — не проронила ни слова, только нервно сжимала губы в тонкую полоску и следила за каждым движением потухшим взглядом. Алекс тоже молчал, знал, что если Коннору что-то взбрело в голову, то отговаривать и переубеждать бесполезно, решения были окончательными.
Последний взгляд на сбитую простынь, помятые подушки и стек, алой полосой перечеркнувший часть кровати, где пару минут назад лежал сам Коннор. Такие же алые полосы сейчас перечёркивали ягодицы в качестве наказания за непослушание. В другой день Коннор ещё полчаса кутался бы в плед, пил бы горячий чай, наслаждался ласковыми поглаживаниями по раздраженной коже, и только после Алекс отвёз бы его домой. Сегодня же остались только злость и ярость, что кипели там, глубоко внутри, под маской безразличия и вежливости, и выплеснуть их было некуда.
В тот день Коннор вернулся домой на такси и не стал ничего объяснять отцу, не нашёл подходящей лжи, а говорить правду было сродни самоубийству. В тот день он заперся в комнате и не выходил до следующего вечера, отказавшись от учёбы, еды и рисования, только сидел на краю кровати и сверлил пустым взглядом стену напротив. В тот день Ричард впервые вошёл в комнату без приглашения, обнял и сидел рядом, не требуя объяснений, успокаивая и даря молчаливую поддержку. Ричард не знал об отношениях с Алексом, наверняка, догадывался, что вечерние подготовительные курсы два раза в неделю — враньё, но брат не пытался узнать правду, даже в тот день, когда всё закончилось. Ушёл он только после тихого «спасибо», когда Коннору наконец стало легче.
После случая с Алексом Коннор запер часть себя на замок.
А после встречи с лейтенантом Андерсоном оковы, успешно удерживающие от падения в фантазии, рассыпались в пыль.
***
— Ты правда хочешь попробовать? — Некоторые вещи Коннор не мог сказать никому, даже Ричарду, тогда на помощь приходил Сёма. Он всегда был готов выслушать, по возможности дать совет и, самое главное, держал вверенные секреты в тайне от всех.
— Да. — Коннор кивнул, сверля взглядом чай. — Я уже подал заявку в клуб, заполнил анкету, сегодня вечером должны принять решение.
— Не боишься, что узнает кто-то из знакомых и расскажет отцу?
— Нет. Всё анонимно, можно не снимать маску, контакты не разглашаются, договор и условия обеспечивают полную конфиденциальность. Это элитный БДСМ-клуб, Сём, в него ходят не только обеспеченные топ-менеджеры, ещё политики и публичные личности, если всплывёт хоть одно имя, то репутация клуба будет испорчена навсегда. Там проверок больше, чем в Пентагоне. — Подняв глаза на собеседника, Коннор добавил, — мне нужен этот клуб, Сёма, я больше так не могу. Я будто с ума схожу.
— Ричарду рассказывал?
— Нет, не хочу его нагружать, ему с этим офицером проблем хватает.
— Не похоже, что Ричи беспокоят отказы, разве что гордость задевают. Язвит он как обычно, держится бодро, с Норт только ругается чаще обычного, но это же Норт, я не удивлён, — сказал Белов и жестом позвал скучающего у стойки официанта.
— Мне бы тоже хотелось думать, что у Ричи всё под контролем, но я слишком хорошо его знаю. Ему также тяжело, только он умело скрывается под маской, притворяется, лишь бы ни с кем не делиться своими чувствами и не показывать слабость.
— Знаешь, Коннор, — неуверенно начал Семён и перевёл взгляд за окно. За стеклом по оживлённой улице сновали люди, кто-то ловил такси, кто-то бежал в ближайший торговый центр или неторопливо шёл по тротуару. — Когда мы с мамой перебрались в Америку, я так завидовал тем одноклассникам, которые могли позволить себе походы в дорогие рестораны или кино каждый день, брендированную одежду, новые телефоны или ездили на спортивных тачках и без кредитов оплачивали учёбу. Мечтал, как было бы классно родиться в богатой семье, не знать, каково это — просить об отсрочке аренды или выбирать, какой счёт оплатить сейчас, а какой — позже.
Задержав дыхание, Коннор слушал откровения друга — Белов не любил лишний раз говорить о проблемах с деньгами, при этом отказывался от помощи и не позволял платить за себя даже в кафе.
— Но потом я познакомился с тобой и Ричардом и понял, что лучше жить как сейчас, чем в золотой клетке, из-за которой приходится прятать настоящего себя.
— Дело не в деньгах, я не могу заявить на всю округу, что люблю порку и подчинение, — понизив тон, ответил Фёрст.
— Окружающих не должно касаться, с кем ты спишь и как ты это делаешь, но я говорю о другом. Ты скрываешь настоящие эмоции, на учёбе ведешь себя как робот, стараешься всё делать идеально, часто в ущерб своим настоящим интересам. Неужели ты хочешь жить так всю жизнь? — закончив, Белов коротко сжал ладонь Коннора в своей.
— Вы с Ричардом сговорились? — Грустная усмешка в ответ, и Коннор убрал руку под стол. — Я не могу по щелчку перевернуть свою жизнь, поэтому начинаю с малого.
— С БДСМ-клуба, — тихо посмеялся Сёма и достал кредитку, когда официант принёс счёт. — Что будешь делать, если тебя не примут?
— Напишу в другой, — ответил Коннор и оплатил свою часть заказа, — а если и там откажут, придется знакомиться в Интернете. Не так безопасно, но попробовать стоит.
— Будь осторожен. — Бросив беглый взгляд на наручные часы, Семён поднялся и накинул на плечи чёрную кожанку. — Мне пора ехать, Маркус ждёт.
— Снова позируешь? — Белов согласно кивнул. — В трусах, или Маркус уже раздел тебя полностью? — Бледный румянец на щеках и неловкое молчание послужили лучшим ответом.
Сёма ушёл, подарив напоследок скромную улыбку, а Коннор остался в кафе с остывшей чашкой фруктового чая в руках, размякшим острым тако на тарелке и волнением глубоко внутри. Через пару часов администрация клуба даст ответ, через жалких пару часов. «Если они скажут "да", нужно придумать легенду для семьи, куда я ухожу по вечерам. А Ричарду придётся сказать правду…» — Коннор со стоном уронил голову на сложенные руки.
Признаваться близнецу не хотелось, но скрывать от него правду бессмысленно, он догадается через неделю-другую. Ричи с детства ненавидел ложь, слышал её гнилой запах сразу же, стоило открыть рот, а правду он мог не принять. Не с его высокомерием и постоянным желанием идти против всех правил и ограничений. Ричард Фёрст не подчиняется, он подчиняет других.
— Знал бы отец, назначил бы главным наследником Ричи. — Так и не допив чай, Коннор вышел из кафе и пошёл в сторону припаркованного у обочины «мерседеса».
— Домой, — бросил он водителю и отвернулся к окну.
Навалилась усталость, а вместе с ней желание закрыться в комнате, лечь на кровать и не выходить все выходные. Только Коннор знал, что если клуб одобрит его кандидатуру, этим же вечером он поедет туда, чтобы проверить свою готовность, испытать новый опыт и, возможно, через неделю вернуться вновь.
Спустя три часа Коннор стоял у входа с закрытый клуб и показывал пропуск молчаливому охраннику, который выдал ему чёрную маску, закрывающую половину лица, и проводил к администратору. Миниатюрная блондинка пробежалась по анкете на экране монитора, достала несколько разноцветных браслетов и сказала:
— Наденьте, так вам проще будет найти подходящего по предпочтениям партнёра, и проходите в зал. В комнате слева можете переодеться или полностью снять одежду, отдельная кабинка для вас уже подготовлена. Там же можете выбрать маску и повторно ознакомиться с правилами клуба.
— Спасибо. — Коннор кивнул и двинулся в сторону комнаты, вход в которую скрывался за плотной серой шторкой.
Через пару минут он с замиранием сердца замер у входа в главный зал. Верхнюю половину лица Фёрст спрятал под классической чёрной венецианской маской, рубашку и обувь решил снять, оставил только брюки и тонкую полоску чокера на шее. Поправив выданные браслеты, Коннор выдохнул, толкнул тяжёлую дверь и сделал шаг в неизвестность.