— С-сука, осторожнее, блядь! — прошипел Гэвин, сильнее вцепился пальцами в подушку и попытался отодвинуться. Но Ричард не позволил, крепче зафиксировал его бёдра, повернул руку и наклонился к загривку. Лизнул, собирая языком солёные капли, и прошептал:
— Тише, Гэвин, не дёргайся. Ты молодец, слышишь? Их уже три, — голос подрагивал от волнения и предвкушения.
Как же Ричард боялся испортить всё сейчас, в ответственный момент, когда они наконец вместе, когда Гэвин заполошно дышит и краснеет от смущения, но продолжает принимать в себя пальцы.
— Охуенный. — Ричард был готов кричать об этом всему миру. — Какой же ты охуенный. — Поцелуй в шею, за ухом, в плечо, и после каждого на смуглой коже оставались тёмные пятна засосов.
Гэвин убьёт, когда увидит, но это будет с утра, когда он оклемается и сможет ходить, а пока… А пока Ричард мог насладиться вседозволенностью, открытостью и доверием.
Только бы не накосячить.
Закрыть бы глаза, чтобы успокоиться, чтобы взять себя в руки, усмирить жадное животное внутри, которое рвётся, рвётся, рвётся к любимому человеку. Которое хочет брать. Но нельзя, ведь для Гэвина это первый опыт, он должен прочувствовать, насколько хорошо может быть с мужчиной. Насколько ему каждый раз будет хорошо с Ричардом.
— Дыши глубже, расслабься, — говорил тихо, успокаивающе, а глухой стон в подушку повысил градус напряжения в паху. — Здесь, да? Нравится?
Ричард был уверен, что Гэвин в жизни не ответит честно, не признается, что боль отступила, а новые, пока непривычные и немного странные ощущения, стали приятными. Приходилось полагаться на собственный опыт, которого было не занимать, действовать медленно, чтобы Гэвину было хорошо.
По тяжёлому дыханию, по каплям пота, украшающим фактурную смуглую спину, по дрожащим ногам и редким, но таким желанным стонам Ричард не сомневался, что Гэвин наслаждается. Смотреть на него сейчас, видеть открытые в немой мольбе пересохшие губы, вдыхать запах мускуса и ослабевающий — перечного одеколона, целовать плечи, лопатки, ямочки на копчике, облизывать старые шрамы и проникать — пусть пока пальцами — в горячее мокрое нутро — это была лучшая награда за прошедшие годы.
— Повернись. — Но Гэвин только глубже зарылся лицом в подушку. — Пожалуйста, Гэв, посмотри на меня.
Ричард хотел заглянуть в любимые глаза, увидеть, как потемнел от возбуждения взгляд; хотел целовать губы, шею, опуститься ниже, чтобы подразнить соски и чувствительный живот; хотел лучше слышать низкий голос и не давать Гэвину кусать подушку.
Упрямец сопротивлялся. Стеснялся. Но после постоянных тихих просьб и лёгких укусов за кромку уха всё-таки поддался.
— Пиздец. — Гэвин прятал лицо в сгибе локтя, но Ричард убрал руку.
— Красивый. — За комплименты Гэвин убьёт тоже. За всё убьёт: за медленную смущающую растяжку, за похвалы, за успокаивающие объятия и пошлости, которые можно слышать только Гэвину. — Такой мягкий там, — смазка громко хлюпнула от нового проникновения пальцев, а Гэвин покраснел ещё сильнее, хотя, казалось, дальше просто некуда, ни веснушек, ни родинок и так уже не разглядеть.
— Заткнись, Фёрст! — огрызнулся, а через секунду захлебнулся серией стонов.
— Ричард, — исправил, — сегодня я сделаю так, что ты в жизни не забудешь моё имя, будешь стонать только его.
— Как… самонадеянно. Снова порнухой вдохновлялся? — Какая наглая ухмылка и грубая провокация. Но Ричард ещё мог потерпеть, чтобы не броситься в своей нереальный Рай, при этом горячий и уничтожающий, как Ад.
— Болтай, Гэвин, не сдерживайся, но помни, что меня вдохновляешь только ты. И когда я войду, ты это поймёшь.
— Так давай уже, — ответил и сам направил член к себе.
От короткого прикосновения грубых пальцев к налитой головке у Ричарда перед глазами вспыхнули не звёзды даже, целые галактики. Под веками расстилался Млечный Путь, который видел только в детстве на картинках. В мгновение Ричард пожалел, что не подрочил, потому что кончить вот так, позорно быстро, от пары движений и понимания, как сильно осмелел Гэвин, просто днище.
— Рич? — На его пальцах густая сперма, а в глазах удивление. Хоть не разочарование, и на том спасибо.
— Молчи. — Ричард был готов самовоспламениться от стыда. — Дай мне несколько минут.
Поцеловав ключицу, Ричард опустился между разведённых ног. Покрасневшая, чуть опухшая дырочка в обрамлении волосков притягивала взгляд, но к ней Ричард собирался вернуться немного позднее. Сегодня он точно дойдёт до конца, а сейчас не станет заставлять Гэвина ждать.
Вкус на языке знакомый, колкий, чуть солёный, с привкусом мыла — почти как тогда, в переулке, только сейчас Гэвин чистый и распалённый совсем не адреналином. Кожа нежная, член во рту пульсировал, а в волосы вплелись пальцы, путаясь в них, потянули, но совсем не больно. У Ричарда пролетели флешбеки того дня, когда они едва не погибли, те же неуверенные толчки, неосознанные, больше автоматические. Тот же запах гари, нагретого железа, плесени. Открыв глаза, он понял — вокруг тот же переулок, а не мягкая кровать.
Проснулся Ричард с кислым землистым вкусом разочарования во рту. Будто съел дольку лимона и только потом понял, что где-то на ней уже появилась плесень. Мерзкий привкус преследовал его не первую неделю. Третью, если точнее, шестнадцать дней. Именно столько дней назад Гэвин сказал, что должен подумать о случившемся.
— Мне нужен перерыв, Рич, от флирта, ухаживаний, от личных разговоров. От тебя.
— Конечно, Гэвин, я понимаю. — Слова стекловатой оцарапали горло.
Другого Ричард и не ждал, не после своего перфоманса в подворотне. Хоть избегать не стал, можно было порадоваться этому. Но спустя шестнадцать дней общения в рабочем режиме — «Никаких личных разговоров, Фёрст, я же просил», — Ричард потихоньку начал сходить с ума. Даже в самом начале, в первые дни знакомства, Гэвин не был настолько холодным и отстранённым. Ещё совсем недавно Ричард был готов парить в воздухе от счастья, от любви и радости, которые переполнили грудь, впитывал каждую совместную минуту, каждую редкую улыбку и ещё более редкий смех. Ловил прикосновения, на которые Гэвин наконец-то стал отвечать, представлял, как чаще будет пробовать на вкус любимые губы и вдыхать знакомый запах. А потом один минет, одна ошибка на эмоциях разрушила хрупкий мирок, который только-только начал формироваться. Ушло ласковое тепло, сменилось зимой, которая морозила изнутри так сильно, что даже днём, на выездах, становилось зябко.
Если Ричарда после смерти ждали Ад или Чистилище, в них будут воспоминания о том, как было хорошо вместе, и фантазии, что могло быть ещё лучше. В них же не будет ни намёка на взаимные чувства, только броня из глухого безразличия. Об эту броню Ричард разбивался шестнадцатый день, каждое утро просыпался в надежде, что вот сейчас, сегодня, Гэвин даст ответ или хотя бы намекнёт. Но, приходя с утра на работу, Ричард напарывался на скромный кивок и новые приказы, которые выполнял на автомате.
Составить отчёт? Без проблем.
Опросить свидетелей? Будет сделано.
Принести кофе? Нет, мне не сложно.
Сыграть «хорошего» полицейского? Как скажешь.
Успешность дел и их раскрываемость Ричарду были безразличны, над просьбами и указаниями он не думал, только унылой тенью зеркалил действия Гэвина, зарывающегося в работу с каждым днём всё глубже. Будто и не собирался думать об их возможных отношениях, а хотел оттянуть лишний день в побеге от ответственности.
И Ричард не знал, как ускорить процесс. Понимал, что Гэвину сложно, что сейчас его привычный гетеросексуальный мир осыпался к ногам стеклянной крошкой. Предполагал, что там, в его голове, воздвигаются многоэтажки мыслей, вариантов и предположений, а чувства отошли на второй план. Становилось страшно, что разум, рациональность, нежелание менять привычный уклад победит, что Гэвин предпочтёт страдать от симпатии, утаптывать её в грязь, чем послушается сердца и попробует.
«Ты сам виноват, что сорвался. Если бы не отсос, вы бы двигались медленно, но к одной цели. А сейчас он думает не только о чувствах, но и о сексе, которого боится, не даёт объясниться и не позволяет помочь с решением».
Ричарду же стало почти плевать на секс, лишь бы Гэвин согласился быть вместе. Снизу, сверху, сбоку, только дрочка или вообще без намёка на близость — он был готов к любому варианту, любой раскладке, только бы услышать желанное «давай будем вместе». Но взамен слышал только «собирайся, у нас вызов», поднимался и бездумно шёл следом смотреть на очередной труп, который мог выглядеть гораздо живее, чем Ричард себя ощущал.
***
Он рисовал. Рисовал в дни паузы так много, что на пальцах начали появляться мозоли. Стало неудобно держать карандаш, некоторые линии получались кривые, слишком жирные или, наоборот, недостаточно плотные. На быстрый портрет, который раньше занимал едва ли полчаса, сейчас уходило почти в два раза больше времени. Если даже скетч на скорую руку занимал столько времени, то за что-то сложное Ричард пока браться не хотел. Ошибок тоже стало больше, сказывался долгий перерыв в постоянной практике, который хотел наверстать за эти дни. Будто нарисуй он портрет Гэвина таким же подробным, это помогло бы услышать «да».
Глаза, губы, уши или всё лицо, линия шрама и штрихи щетины, блёклая сетка морщинок в уголках глаз, редкие родинки и бледные веснушки на носу и щеках — всё лишь тень, вялая попытка самоуспокоения. Гэвин улыбался только здесь, с листа, а в реальности натянутые улыбки доставались разве что Тине. «Почему? Думает, что если лишний раз покажет мне своё расположение, я снова сорвусь? Или он уже всё решил и боится прямо озвучить отказ?»
Ричард проводил линию за линией, штрих за штрихом, по памяти воскрешал образ Гэвина и его счастливую улыбку, которая ножом пронзила сердце в день свидания. «Он же, блядь, был так рад, так какого сейчас тянет время?!» Бесконечное ожидание пробуждало не только сомнения, но и злость, от которой хотелось кричать, рвать наброски, ломать карандаши, линеры, кинуть в стену айпад, высказать Гэвину всё, что думает о подобной трусости, и уволиться, лишь бы не видеть его практически каждый день. Не чувствовать наконец этого душащего желания прикоснуться.
Эмоциональные качели вымотали окончательно. Нельзя так, нельзя: давать надежду, касаться, отвечать, целовать, открывать душу, чтобы потом разом всё забрать, спрятать во внутреннее хранилище, которому позавидует любой банк, и делать вид, что ничего не изменилось, что можно спокойно работать вместе, словно и не было за спиной месяцев и лет прилипчивых чувств.
— Сегодня снова никуда не пойдёшь?
Будто бы Ричард мог, будто бы было так легко переключиться, прийти в бар или клуб, залиться несколькими шотами и утонуть в энергии, которую дарил танцпол. О том, чтобы подцепить кого-нибудь на разок, дать в рот в туалете или нагнуть над толчком, Ричарду было противно даже думать.
— Нет.
Слово за слово, короткий, ничего не значащий разговор, в котором Коннор быстро подобрался к гноящемуся нарыву, сорвал его неосторожным «как у вас продвигается?». Держаться получилось недолго, а потом плотину прорвало. Ричард рассказал всё: и о долгожданном удачном свидании, о поцелуях в машине, которые дурманили разум, о хриплом дыхании, ласкающем уши, о сухих ладонях на лице и через несколько секунд о пальцах, путающихся в волосах. Рассказывал не для Коннора — для себя. Чтобы лишний раз вспомнить, как было охуенно в тот день, как заполошно билось сердце от понимания, накрывшего волной, что Гэвину нравится, что Гэвин тоже хочет.
О катастрофической ошибке Ричард рассказал тоже. Как испугался до укола в груди, как не верил, что сбежали от опасности, и хотел трогать, целовать, сделать хорошо, ощутить вкус, запах — всё сразу и много. Фырканье Коннора было безразлично, Ричард огрызнулся больше для вида, а отголоски злости — лишь осколки того тёмного, что засело где-то в душе.
Стоило выговориться, стало капельку легче. Одно дело жаловаться на жизнь Гвен, от которой в лучшем случае дождёшься ворчливого мявка, другое — Коннору, который слушал, говорил, поддерживал. А его предложение встретиться с друзьями, отдохнуть, может, снова создать вместе что-то сложное и красивое, прозвучало как отличный шанс отвлечься. Ричард согласился и, лишь сидя в ресторане, смотря на набор фреймов, он едва сдерживал желание придушить брата. Лучше бы это было обычное граффити, но Кон пошёл дальше. Даже на бумаге идея выглядела сложной, а в жизни… Как продолжить, как воплотить, как не облажаться, когда шансы на проёб неприлично огромные?
— О чём ты, блядь, думал?!
Ричарда раздирал пожар противоречий, горло душила невидимая верёвка. Наверное, как-то так ощущали себя повешенные, которым не повезло сломать шею во время падения. Воздух убывал, лёгкие горели, а перед глазами темнело. У Ричарда было так же, только от ярости, ведь рисунок — серия рисунков, — как удар под дых и следом по яйцам: низко, подло и невыносимо больно. Каким бы красивым ни было граффити, оно выворачивало чувства. Слишком личное. Для стороннего наблюдателя — просто картинки, но не для Ричарда. Но Коннор так хотел воплотить идею в жизнь, верил в лучший исход настолько, что победил своим напором.
— Ладно. Но если всё будет хуёво, закрашивать будешь ты, Коннор. — Жестокое условие, ведь Ричард по себе знал, каково это, уничтожать творение, в которое вложил всего себя. И всё равно он согласился только так.
Не прошло и двух дней, как Маркус получил согласование от города на выпрошенное Ричардом место. Ещё через пару дней дал номер лидера группы художников, которые согласились помочь с задумкой. Коннор сам составил расписание, Ричард же до последнего открещивался от участия, только бы лишний раз не смотреть на наброски.
— На каждую часть мурала уйдёт неделя-две, надеюсь, за это время закончим с наброском четвёртой.
«Ты закончишь, Ричард», — повисло между строк.
— Приступаем завтра вечером, не задерживайся на работе.
— Окей, — ответил, сбросил звонок, убрал смартфон в карман и посмотрел на Гэвина.
«Сегодня будет последний день, когда я задержусь вместе с ним. Стоит ли сказать?» Но Гэвин был так занят, что Ричард решил не отвлекать по мелочам, он ведь всё равно каждый раз пытался прогнать домой. Но когда на следующий день Ричи собрался уходить сразу по окончании рабочего дня, вопрос Гэвина, только вернувшегося с кофе, застал врасплох.
— Ты куда? — Он был так удивлён, что не сразу спрятался за отстранённостью, ставшей частью рутины последних недель.
— По делам, — уклончиво ответил Ричард и кивнул на второй стаканчик в руке Гэвина. — Это мне?
— Да, — тень неловкости пробежала по лицу. — Я думал, что ты снова будешь сидеть над душой. Но раз у тебя планы, то давай, вали. — Всучив стаканчик, Гэвин прошёл мимо, немного задев плечом, и плюхнулся в кресло. К работе приступил сразу же и перестал обращать внимание на что-либо.
— Не засиживайся допоздна, — тихо сказал Ричард, взял напиток и ушёл.
Гэвин принёс ему какао, как в тот единственный раз, только сейчас не стал добавлять зефирки, заменив их карамельным сиропом Тины. Ричард сделал глоток, облизнул губы и улыбнулся в воротник ветровки. «Похоже, у меня ещё есть шанс». Глоток за глотком какао согревало, но полностью растопить воцарившуюся между ними зиму ещё не могло.
***
— Готов, Рич? — в голосе Коннора слышался не только интерес, но и едва спрятанное предвкушение.
— Готов, Кон, — улыбнулся в ответ, поправил перчатки и надел респиратор. Шипение воздуха, пока краска вырывалась из баллончика, положило начало их лебединой песне.
Перчатки, толстовка, штаны через пару часов окрасились цветными пятнами, нос чесался от запаха ацетона, глаза чуть слезились от ярких прожекторов, подсвечивающих стену, а забитые мышцы рук с непривычки ныли. Несмотря на неудобства, на желание снять респиратор, давивший на лицо, сесть, чтобы отдохнуть, Ричард смотрел на первые результаты их трудов и чувствовал странный щекотный зуд в желудке.
Он был доволен.
— Завтра днём художники начнут покрас, а вечером мы сможем продолжить с сюжетом и добавить детализации.
— Ага, — устало отозвался Ричард и зевнул. — Я заебался, поехали домой. Ты завтра хоть отлежаться сможешь, а мне выходных ещё три дня не видать.
Домой вернулись только к двум часам ночи. Ричард помылся, едва найдя силы на душ, и рухнул в постель, отключившись ещё в полёте.
Найти баланс между работой и вечерним рисованием, которое каждый день перетекало в ночное, оказалось сложно. Ричард уставал. Коннор держался лучше, и это раздражало. Пока брат утром зевал, умывался холодной водой и уже через десять минут выглядел тошнотворно бодрым, Ричи едва соскребал себя с кровати.
— Как ты держишься?
— Дремлю в перерыве между сменой и поездкой к муралу. Ты бы тоже мог, но вместо этого решил тратить два свободных часа на работу под боком у Рида. Сам виноват, — ответил Коннор и поставил перед носом тарелку с завтраком: яичницей и криспи-беконом.
— Я не просто сижу, я помогаю с бумагами и версиями, — буркнул Ричард и широко зевнул.
— И не отдыхаешь. Сначала десять-двенадцать часов на работе, потом ещё четыре-шесть у стены. Не удивительно, что скоро в магазин сумки нам не понадобятся, будешь складывать продукты в мешки у тебя под глазами.
— Отвали. — Настроения выслушивать лекции не было. Хотелось спать. Хотелось лежать, бездумно глядя в потолок. Хотелось скорее закончить первую часть граффити и перейти на вторую. Единственное, чего не хотелось, — ехать на работу. Сегодня как раз планировался допрос одного неприятного хмыря, который облизывал сальным взглядом так, что появлялась потребность помыться. Но неожиданно Гэвин взял допрос на себя.
— Меня заебало, что эта свинья раздевает тебя взглядом и ломает всю линию допроса.
— Ревнуешь? — не сдержался Ричард, но запал шутить пропал под раздражённым взглядом любимых глаз. — Давай представим, что я ничего не говорил?
— Отличная идея, Фёрст, рад, что ты ещё не растерял способности думать. А сейчас следи за ним и попробуй не уснуть. Выглядишь ты, конечно… — Оставалось надеяться, что нотки волнения в низком голосе не были плодом воображения.
Когда Гэвин вышел за дверь, Ричард подошёл к стене, планируя простоять весь допрос, но уже через пять минут уставшие ноги напомнили о себе монотонным гудением в мышцах. Всё-таки полторы недели ночного рисования не прошли незаметно, а вчера ночью градус усталости достиг своего пика. Для завершения первой части граффити приходилось то и дело скакать по ступенькам стремянки, чтобы нанести финальные штрихи. Обычно мелкой детализацией занимался Коннор, но вчера, в ответственную ночь, диспетчер выдернул его на помощь лейтенанту Андерсону, и Ричарду пришлось заканчивать самому. Сейчас же эмоциональное истощение смешалось с физическим, из-за чего уже через несколько минут допроса он опустился в кресло. Свою ошибку Ричард понял только тогда, когда проснулся под утробное рычание со стороны двери.
— Фё-ё-ёрст. — Голос приближался медленно, Гэвин крался, как хищник. — Какого хуя ты дрыхнешь?!
Голова пошла кругом от резкого разворота кресла, ручки скрипнули, когда Гэвин навалился на них своим весом и наклонился близко-близко, практически вплотную, опаляя лицо жарким дыханием.
— Чёрт, — от напора Ричи растерялся. — Прости, я проебался.
— О да, Ричи, ещё как. — Колёсики скользнули по полу, Гэвин прокатил кресло в дальний угол и припёр к стене, загнал в ловушку рук и взгляда. — Потрудись объясниться, Фёрст. Ты стал меньше работать, приходишь вялый, с такими синяками под глазами, каких у меня не было в худшие времена, ошибаешься в отчётах, плаваешь в показаниях свидетелей, а теперь уснул во время допроса. Повезло, что тот боров вёл себя, как послушный мальчик, и не выёбывался. Что, блядь, с тобой творится, Рич?!
— Тебе ли не всё равно, Гэвин? Или волнуешься, заботу решил проявить, интерес? Почти месяц меня динамишь, будто, блядь, не я тут извожусь в ожидании ответа. Твоего, блядь, ответа, Гэвс! — Крышу сорвало окончательно, из-за усталости эмоции больше не удавалось держать внутри, они полились словами, жестами, криками. — Ты не представляешь, как меня заебало твоё равнодушие. Я годами таскаюсь за тобой, как тупая псина, жду, когда же хозяин посмотрит, когда почешет за ушком или бросит косточку. Но даже у собаки наступает предел терпения, Гэвин, я не могу вечно виться за тобой хвостом в ожидании подачки!
— О, поэтому решил развеяться, найти костей на стороне? — Едкое, пропитанное кислотой, замечание, как удар ниже пояса.
— Так тебя не рабочие косяки волнуют, а как бы я никому не присунул? — Оттолкнув руки, Ричард поднялся, начал наступать, оттесняя Рида к противоположной стене. — Испугался, Гэвин, приревновал? Переживаешь, что раз с тобой не получается, я пойду искать себе давалок?
— Заткнись! — Теперь в ловушке оказался сам Гэвин. Злой, покрасневший, но распятый по стене, как бабочка в рамке. Горячий.
— Неужели ты настолько мне не доверяешь? — Ярость утихла, сменилась болью и отчаянием. — Я что, за столько времени не заслужил и капли доверия?
Зря.
Почему все усилия зря?
Ричард закрыл глаза, только бы не показывать, как сильно ранит такое отношение.
— Заслужил, — сиплый шёпот с горькой примесью вины вынудил снова посмотреть в его глаза. — Я тебе верю, Рич, уже давно. Прости.
Случилось невозможное, Гэвин Рид извинялся.
— Тогда сколько мне ещё ждать? — Голос выдохся, сел до низкого хрипа. — Я ведь так устал, Гэвин. Устал. — Ричард лбом прислонился к его плечу.
— Иди домой, отдохни. — То ли Гэвин не понял, то ли снова сбегал от ответа.
— Я не в этом смысле. — Едва утихший костёр злости начал разгораться вновь.
— Я понял, не дебил же. Скоро, Рич, подожди ещё немного, а пока отдохни, тебе нужно. Перед Фаулером я объяснюсь сам.
— Гэвин… — Как же хотелось его поцеловать, снова почувствовать страстный отклик и вкус губ. И к чёрту бы последствия!
— Не спорь, Рич, просто иди домой. — Когда Гэвин осторожно коснулся руки и переплёл пальцы, Ричард капитулировал полностью.
— Хорошо. — Он сжал напоследок, впитывая тепло сухой кожи. — Только не тяни с ответом, ещё один месяц я просто не выдержу.
Нехотя расцепив руки, Ричард грустно улыбнулся на прощание и пошёл в сторону выхода. Вопреки ссоре и недомолвкам всё-таки получилось достучаться до Гэвина.
***
Наверняка стоило послушаться, поехать домой, раз выпала такая возможность, лечь спать, чтобы хоть немного привести себя в форму. Вместо этого Ричард свернул в противоположную сторону, к автобусной остановке, с которой мог уехать на север к их новому граффити. Если начать набрасывать вторую часть сегодня, то уже завтра вечером получится приступить к покрасу. Быстрее бы закончить хотя бы половину.
Территория вокруг граффити была огорожена невысоким сетчатым забором, вещи и инвентарь лежали там же в ящике. За территорией поочерёдно присматривали два охранника, которых нанял Маркус, чтобы дети или вандалы не испортили проект. Переоделся Ричард прямо там, взял стремянку, баллончики и подошёл ко второй стене, на которой предварительно разметили фреймы постепенно раскрывающейся истории.
— Ну почему нельзя было выбрать что-то попроще? Ебись теперь тут с подобием комикса, — респиратор на лице превращал тихое бормотание Ричарда в неразборчивый гундёж.
Сложно. Много.
Разные ракурсы и перспектива, много планов, динамика в одних окошках и спокойствие в других. Только благодаря обилию деталей у Ричарда получалось не вовлекаться эмоционально, чтобы не бросить задумку на половине пути. Сосредоточившись на линиях, на том, как течёт краска, равномерно ложится на пористую поверхность стены, Ричард не заметил, что провёл за работой почти целый день.
— Нужно вернуться. — Часы показывали половину шестого вечера. — Помоюсь. — Он понюхал себя и поморщился — от тела несло потом и краской. — И лягу, чтобы Коннор не успел высказать за самоуправство с граффити.
Брат с завершением рисунка, похоже, не торопился, раз свой выходной решил провести дома, а не составить компанию здесь.
По пробкам дорога домой на другой конец города заняла больше часа, который Ричард провёл в тяжёлой дрёме. После сна стало хуже, усталость грузом легла на плечи. Зевая, он поднялся в квартиру и вошёл без сил на громкое приветствие. Внутри было тихо. Очень тихо, словно Коннора не было дома, но стоящие на обувной полке ботинки говорили об обратном. А подальше стояли ещё одни, большие и тяжёлые берцы, показавшиеся смутно знакомыми. Ричард вспомнил, где мог видеть их, одновременно с низким рокотом голоса, который донёсся из гостиной:
— Терпи, Оленёнок. — А через секунду раздался стон, который Фёрст предпочёл бы никогда не слышать.
«Блядь, я же просил!» — он едва сдержал возмущённый возглас. — «Говорил ведь не заниматься этим на диване!»
Шаг в сторону открытого дверного проёма сделал неосознанно и увидел то, что не предназначалось для чужих глаз.
Хэнк сидел в кресле, широко раздвинув ноги, смотрел, не отрываясь, на Коннора и улыбался уголками губ. А брат был у его ног. Обнажённый, возбуждённый, с кляпом во рту и чёрной пробкой в заднице. Сидел, прислонившись, к крепкому бедру, и поскуливал от стимуляции. Две долгих секунды растянулись на вечность, отпечатывая на радужке картинку, которую не видел даже в порно. Знать, чем занимается брат, одно, но видеть…
«Господи, — подобного Ричард понять не мог. Ни сейчас, ни в прошлом, ни в будущем. — Они не должны знать, что я был здесь».
За дверь Ричард вышел бесшумно, как кошка, щёлкнул замком, молясь, чтобы он не заел и не скрипнул, а потом сбежал по лестнице вниз. Стены подъезда душили, на улице он сделал несколько жадных вздохов и перешёл на другую сторону улицы. «Сегодня ночью не жди», — никаких объяснений, только короткое сообщение, чтобы брат не волновался. После увиденного нужен был перерыв, чтобы позже снова спокойно смотреть ему в глаза.
«Сниму номер».
Ближайший мотель, как показывали Google maps, был в получасе езды на автобусе, но Ричард переключил режим навигатора, решив часок прогуляться и проветрить мысли. Желательно заодно выгнать из них образ коленопреклонённого Коннора. В наушниках зазвучало техно, Ричард зашагал вперёд в ритм музыке, но через пару песен поймал себя на том, что думает о происходящем в квартире.
«Хватит!», — но мысли упорно возвращались к Коннору и Хэнку. Проще было не думать о белой обезьяне, чем о них.
«Один в мотеле я точно не смогу отвлечься».
Открыв контакты, Ричард пробежался по списку имён. К Маркусу и Саймону не пойти, они уехали на открытие выставки; с Джошем не общался уже пару лет, номер не удалял по старой памяти; напрашиваться к кому-то из коллег не хотелось, не в тех отношениях с ними находился. Оставалось только два человека, имена которых располагались рядом друг с другом: Гэвин и Гейл.
— Захочешь ли ты видеть меня сейчас? — сомневался Ричард и всё-таки нажал кнопку вызова.
Послышались долгие гудки, накручивающие волнение, чем дольше абонент не брал трубку.
— Слушаю, — после седьмого всё-таки прозвучал низкий голос.
— Привет, — начал неловко и глупо. — Мне нужна помощь.
— Что случилось? — прозвучало громче и с новыми интонациями. Чувство, когда за тебя переживают, было приятным.
— Дома я… — раскрывать подробностей не стоило, — увидел то, что не должен был, сегодня не хочу возвращаться, а идти мне некуда.
Молчание и усталый вздох в ответ не предвещали ничего хорошего.
— Пофиг, приезжай, адрес ты знаешь.
— Спасибо, — но собеседник уже сбросил вызов.
Стоять перед его дверью было волнительно и странно, особенно после этой глупой ссоры днём. Подняв руку, Ричард неуверенно постучал. Изнутри донеслось приглушённое «открыто», и он вошёл внутрь. Крохотная прихожая со шкафом сразу напротив двери, вешалки справа и полка для обуви сразу под ними. Пара шагов, и оказался в светлой гостиной только с самым необходимым: компьютерный стол с ноутбуком, кресло, диван и огромная плазма со слоем пыли на экране. Большое окно в пол скрывалось за закрытыми жалюзи.
— Гэвин?
Рич ни разу не был у него в гостях, сейчас с интересом рассматривая окружение, но вокруг не было ничего, рассказывающего о хозяине. Ни фотографий, ни книг или журналов, ни вещей, за исключением пары носков в углу.
— Я здесь, — донеслось из спальни, и Ричард пошёл на голос.
Небольшая, с маленьким окошком под потолком, огромной кроватью размера «кинг», тумбочкой с лампой, будильником и, кажется, единственной фотографией в доме, и большим террариумом сразу напротив кровати. Гэвин сидел здесь же, на полу, листал что-то на планшете, пока по ногам ползала песочного цвета змея.
— Это и есть Мэдди? — Не выходило отвести взгляд от чешуек, бликующих в отсветах лампы, от тонкого язычка, который появлялся на мгновение, а затем исчезал в пасти, от маленьких красных глазок, которые смотрели в упор.
— Сам как думаешь? — раздражённо огрызнулся Гэвин, потушил планшет и поднялся.
Он был без футболки, только в чёрных спортивных штанах и босиком, из-за чего сохранять концентрацию и не соскальзывать взглядом с лица на тело было сложно.
— Пошли на кухню. — Гэвин убрал питомицу в террариум, заглянул напоследок внутрь и кивнул в сторону. — Есть чай, яблочный сок и вода, что будешь?
Гэвин казался подозрительно спокойным, но по напряжённым плечам читалось, что он всё-таки нервничает, хоть и старается не подавать виду.
— Чай и пять сахара. — Услышав ответ, Гэвин скривился.
— И как ты ещё не растолстел, столько сладкого жрать?
Ричард решил не отвечать.
— Не хочешь узнать, почему я здесь? — спросил вместо этого.
— Ты уже сказал по телефону, этого мне достаточно, подробности не интересуют.
— Вдруг я соврал? — лукаво ответил и отпил чай. — Напросился специально?
— Ты не врёшь, Ричи, я ведь знаю. — Себе Гэвин налил простой воды и сел напротив.
Последующее молчание показалось неловким.
— Мне стоит извиниться за ссору? — спросил Ричард, лишь бы развеять тишину.
— Нет. Я сам виноват, полез не в своё дело. То, чем ты занимаешься по ночам, меня не касается, просто дальше сделай так, чтобы это не мешало работе.
— Ладно.
Снова тишина, нарушаемая лишь постукиванием пальцев Гэвина по крышке стола.
— Можно я помоюсь? Вспотел жесть.
— Кажется, я отправил тебя домой, чтобы ты отдохнул, — недовольно сказал Гэвин и, похоже, напрягся ещё сильнее.
— Я был на взводе, решил отвлечься. — Допив чай в три глотка, Ричард поставил кружку в раковину. — Рисовал, — добавил, чтобы избежать недоразумений. — Последнее граффити.
— Чего, блядь?! — Гэвин вспыхнул и мгновенно оказался рядом. — Ты в себе, Фёрст, ты же полицейский! Представляешь, какой скандал поднимется, если тебя спалят?
— Всё легально, — перебил Ричард. — Маркус согласовал рисунок с мэрией, разрешение на руках у Коннора, но я могу показать тебе фото.
— Не нужно, я верю. — Он смутился, нервно потёр шею и отошёл на шаг. — Сейчас принесу полотенце и запасную одежду. — Скептический взгляд полоснул с головы до ног. — Штаны будут коротковаты.
Ричарду нравилось смотреть, как Гэвин теряется, как стесняется и волнуется. В груди теплело при взгляде на него, такого уютного и домашнего, скрывающего за грубостями внутренний хаос чувств. Словно вампиру, Ричи хотелось увидеть, получить ещё больше его эмоций, коснуться груди и убедиться, что сердце Гэвина бьётся так же быстро. Хотелось спровоцировать его очередным похабством, предложить принять вместе душ или выйти из него без одежды, но рисковать и без того шатким перемирием было опасно. Взяв смену одежды и мягкое белое полотенце, Ричард закрыл щеколду на двери и встал под тёплые струи.
Вода расслабляющим массажем ударила по плечам, Ричи чуть сдвинулся, подставил струям лицо и повёл руками по груди. Сквозь шум воды послышался грохот — Гэвин уронил что-то на кухне и невнятно выругался, вызвав невольную улыбку. Он был там, за дверью и тонкой стеной, совсем рядом, но Ричарду хотелось ближе. И так легко удалось представить, что он здесь, тоже стоит под душем и ловит тёплые струи губами.
— Гэвин…
Обнять, поцеловать, зажать его между прохладной стеной в брызгах воды и собственным горячим телом.
— Гэвин…
Трогать его: ущипнуть сосок, покатать между подушечками пальцев, коснуться живота, подняться к груди, путаясь в завитках волос, поцеловать ключицы, шею, прикусить кожу и снова с наслаждением впиться в губы.
— Гэвин…
Прогнуться под давлением ногтей, рисующих полосы на лопатках, притереться пахом к паху, столкнуться членами, выдохнуть, когда осмелевший Гэвин коснётся задницы и сожмёт половинки в ладонях.
— Гэвин…
Опереться о стену, закусить кожу, чтобы он не услышал, чувствовать дразнящую щекотку воды между ягодиц, толкаться в собственный кулак, представляя руку Гэвина, его пальцы с огрубевшей кожей, тяжёлое дыхание в губы с привкусом собственного имени в его стонах.
— Гэвин!
Дрожь возбуждения по телу, поджавшиеся пальцы на ногах от удовольствия с острым послевкусием чего-то неправильного, запретного, потому что посмел дать себе волю в чужой квартире. В его квартире.
— Рич, ты там не уснул? — И следом короткий стук в дверь.
— Пару минут, — голос хрипел, но можно было надеяться, что за шумом воды этого не слышно.
— Жду. — Пауза, за которую показалось, что Гэвин ушёл, но нет… — Думаю, нам пора поговорить.
Как внезапный укол или яркая вспышка молнии на горизонте. «Неужели он даст ответ?»
Ричард едва не упал, пока быстро смывал с себя грязь, поскользнулся, оступившись мимо коврика, но успел ухватиться за раковину. Вытерся на скорую руку, из-за чего футболка и штаны прилипали и не желали натягиваться на влажное тело.
Когда он вышел из душа, Гэвин всё ещё стоял на кухне, замер без движения над стаканом воды, словно манекен, и отмер, когда Ричард опустился на стул. Лучше бы посмотреть ему в глаза, но Ричард боялся прочесть в них отказ.
— Знаешь, я долго думал над тем, что происходит между нами, — заговорил тихо, но уверенно. — Ты просто ворвался в мою жизнь, навёл в ней бардак, исчез на сколько, года на два? А потом появился снова с флиртом, заботой, комплиментами. Для меня твоё поведение и откровенность — что-то из другого мира. Я думал, что ёбнусь, дожил, блядь, ко мне яйца катит какой-то пацан! Да я в жизни на мужиков не смотрел, понимаешь?!
От резкого взмаха руки стакан едва не свалился с края стола.
— Однополые пары — это ненормально, противоестественно, я считал так всю жизнь, — совсем тихо продолжил Гэвин и прервался.
Пиздец.
Страх и неверие заполнили каждую клетку тела. Вот так просто предрассудки встали на пути. Сейчас Гэвин откроет рот и скажет, что хватит, что больше не будет продолжать их растянувшуюся на годы прелюдию. Прямо сейчас, этими губами, которыми целовал не так давно, он растопчет оставшиеся надежды.
— Но ты показал, что чувства не имеют пола, поэтому… — глубокий вздох, чтобы решиться, — мы можем попробовать.
На какой-то миг Ричарду показалось, что слух его подвёл, что мозг, решив не травмировать, всё-таки выдал желаемое за действительное.
— Что? — переспросил, впившись неверящим взглядом в Гэвина.
— Говорю, мы можем попробовать. — Он наконец сам посмотрел в глаза. — Быть вместе, как пара. — Даже в полумраке был виден румянец на щеках.
— Ты не шутишь?
— Я похож на того, что станет шутить с подобным?! — вспыхнул, но почти сразу успокоился. — Только у меня условие: никакой романтики в рабочее время, никаких поцелуев и прочего. Никто не должен знать, что мы вместе. Пусть подозревают, сплетничают, дальше придумывают тотализаторы, спрашивают, но не давай им подтверждения.
— Хорошо. — Ричи кивнул и приблизился, до последнего не веря, что этот день всё-таки настал. — Хорошо, — выдохнул в желанные губы и наконец поцеловал их.
Восторг душил, захватил в какой-то невероятный водоворот, в котором стало совершенно неважно происходящее вокруг. Были губы, жадные и страстные, были руки, наглые и смелые, был стон на грани слышимости и сплетение тел и языков. Был Гэвин, который наконец принял себя и отпустил, нырнул в омут, делил воздух и не желал открываться. И Ричард вцепился в него, как в спасательный круг, который поможет; как в камень, который утянет за собой на самое дно. Если с другими Гэвин хотя бы вполовину таким же страстным, то Ричард готов был убить всех его бывших, сжечь в огне ревности, чтобы не посмели и полувзглядом смотреть в его сторону.
— Мой, — шептал в перерывах между поцелуями, — наконец-то мой.
А Гэвин кивал и прижимался, гладил, царапал, сжимал и тёрся, чтобы освободить накопившуюся страсть. Лишь спустя вечность получилось оторваться друг от друга, чтобы отдышаться и дать отдохнуть болящим губам.
— Я люблю тебя, — почему-то казалось таким важным сказать эти слова именно сейчас. — Люблю. Я не жду ответного признания, ничего не жду, просто хочу, чтобы ты знал.
— Я и так знаю, Рич. Знаю, — ответил Гэвин, улыбнулся так мягко и нежно, что грудь перехватило до сбитого дыхания, и сам притянул к себе для поцелуя.