Я злой человек,

Я твой человек,

Смотри, на меня падает снег.

Земфира «Злой человек»

«Я смотрю».

«Всегда смотрю на тебя», — думает Какучо, выдыхая белый пар, стараясь удержать его в ладонях.

Когда снегопад ещё только начался, ранним зимним утром, все дети и даже воспитатели из их группы прижались к окнам так, будто никогда снега не видели. Изана лишь презрительно хмыкнул, глядя на это. Для одиннадцатилетки его презрительное хмыканье выходило просто потрясным. Какучо был впечатлён. И тут же подавил в себе порыв также залипнуть, глядя на то, как снежинки медленно укрывают землю.

Воспитатели над ним посмеивались, говорили: «Ну совсем всё за Изаной повторяет». Но сходились на мнении, что это лучше, чем когда он просто часами смотрел в окно или, хуже того, в стену, не видя особой разницы. Они считают, что общение с Изаной идёт Какучо на пользу. Какучо не должен был об этом знать, этот разговор не для его ушей, но Изана как-то где-то подслушал и рассказал. Изана вообще всё знает. Потому что, как он сказал, «кто владеет информацией, тот владеет миром». Какучо не совсем понял суть, но звучало круто. А ещё он понял главное — Изана хочет владеть миром.

Нет, не так.

Изана будет владеть миром.

Но пока он владеет лишь мыслями Какучо. Но только пока.

— Скоро будет буря. Вообще всё засыплет, — сказал Изана с видом древнегреческого оракула. Они недавно откопали книжку с греческими мифами, и вот Изана точно похож на оракула и на героя, примерно в равной мере того и другого.

— Откуда знаешь? — спросил Какучо, почему-то переходя на шёпот.

Изана загадочно помолчал. Потом сжалился и всё же ответил: «Прогноз погоды видел. Идёт холодный фронт».

Холодный фронт представлялся Какучо огромным чудовищем из греческих мифов. У него тяжёлая поступь, дыхание, свистящее ледяным ветром, и когда он приходит, то закрывает собой солнце.

Через час стало темно, как вечером, солнце едва пробивалось сквозь плотные серые тучи и бесконечную снежную пелену. Воспитатели немного беспокоились, спрашивали друг у друга: «Ну, может, скоро кончится?»

— Не кончится, — сказал Изана, лишь мельком глянув в окно. Какучо же видел, как тени снежинок скользят по его лицу. И было странное чувство. Беспокойное.

Какучо вцепился в его руку, сам до конца не понимая, что делает.

— Ты чего? — спросил Изана, в его глазах отражался проносящийся мимо снег. Будто его тоже может сорвать с места и унести.

Какучо сильнее сжал тёплые пальцы.

— На всякий случай, — видимо, у него был такой серьёзный вид, что Изана просто пожал плечом, но руки не отнял.

Снежная буря не кончилась ни днём, ни вечером. Воспитатели уже всерьёз волновались, что их заметёт.

— Ночью выйдем посмотреть, — шепнул Изана, наклонившись к самому уху, чтобы больше никто не слышал.

Какучо тревожно глянул на белую бурю за окнами, холодный фронт всё ещё выл, как непобеждённое чудовище.

— Ночью всё утихнет, — пообещал Изана. — После отбоя.

У Какучо не было ни единой причины ему не верить, поэтому спать он ложился в волнительном ожидании. Думал, что не уснёт, но отключился почти мгновенно. И так же быстро проснулся, когда Изана легонько тронул его в плечо.

Одеваться бесшумно и быстро в полной темноте они оба уже давно научились. Это была далеко не первая их ночная вылазка. У них даже был ключ от входной двери. Изана стащил его, а охранник, видимо, решил, что потерял, и, ничего никому не сказав, сделал новый.

Дверь в этот раз поддалась с трудом, её правда немного занесло снегом, но они навалились вместе, и всё получилось. У какой-то жалкой двери не было и шанса против них. На самом деле ни у кого не было.

Небо было чёрным, а свет единственного фонаря — белым. Вся земля вокруг, от забора и до забора, от начала и до конца мира тоже была белой и искристой. Снег всё ещё шёл, но медленнее. Изана был быстрее. Быстрее снега, ветра и Какучо.

Изана пронёсся вперёд, оставляя за собой цепочку следов, а потом упал спиной в сугроб, раскинув руки. Кукучо сорвался следом за ним, рухнул рядом прямо в пятно фонарного света.

И вот сейчас Изана говорит:

— Смотри, снег прямо на нас падает.

«Я смотрю», — думает Какучо, глядя на Изану. Снежинки оседают на волосы и ресницы, тают, падая на щёки.

«Всегда смотрю на тебя».

«Только на тебя».

Потому что в целом мире нет никого кроме. От начал и до конца, от края и до края в их королевстве нет никого кроме, только они и снег.

Какучо дышит на замёрзшие ладони, растирает их друг об друга. А потом сжимает замёрзшую руку Изаны, чтобы погреть.

***

— Смотри, — говорит Изана, — снег падает.

В комнате темно, лишь окно подсвечено ближайшим фонарём. Свет падает на аквариум так, что по соседней стене начинают медленно плавать тени рыб, покачиваться водная рябь.

Эта зима слишком тёплая для настоящего снега, он падает и тает, стекает по стеклу каплями. Изана сидит на подоконнике с ногами, и тени текут по нему, как чёрные реки. На его коленях гитара, и музыка тоже течёт, медленная и плавная, как кружение снега, на который Какучо должен посмотреть.

— Смотрю, — эхом отзывается он, хотя только зашёл с улицы, едва успел скинуть промокшую и промёрзшую верхнюю одежду. На улице хаос, мокрый снег с дождём, ветер в лицо такой, что едва не сшибает с ног, под которыми скользит асфальт, машины истерично гудят друг на друга. Но, закрыв дверь, Какучо отсекает все лишние звуки и ощущения. Остаётся только мягкая тишина их маленького замка, внутри которого нет ничего важнее и ничего прекраснее короля и музыки, которая рождается под его пальцами.

— Не на меня же, — Изана улыбается краешком губ, — туда смотри.

И его взгляд падает на собственное королевство, укрытое мраком и снегом. Какучо подходит и замирает рядом, за плечом Изаны, за плечом своего короля, смотрит в окно, там город теряется в буре, соседние дома блуждают в ней, фонарный свет трепещет, словно свечной. Мир будто разваливается на части, откалывается по кусочкам, крошится.

Какучо прижимает Изану к себе. Просто на всякий случай.

Изана заканчивает мелодию и откладывает гитару, пока последний аккорд ещё тает в воздухе. Потом прижимается к Какучо щекой, глубоко вдыхает, на выдохе говорит:

— Снегом пахнешь.

— Я чуть не превратился в сугроб, — Какучо усмехается. Его правда облепило снегом так сильно, что, прежде чем войти, пришлось минут десять отряхиваться.

— Поэтому ты так долго? — в голосе Изаны не упрёк, но насмешливый интерес. Что же случилось такого важного, что ты не летел к своему королю со всех ног, как подобает слуге?

— Не поэтому, — честно отвечает Какучо. Он находит ладони Изаны и накрывает их своими. У Изаны вечно холодные руки. — Какие-то придурки решили девушку в подворотне ограбить.

— На нашей территории?

Какучо кивает.

— Странно. Никогда не думал, что людям могут быть настолько не нужны целые кости. И что, тебя настолько заняла драка с какими-то придурками?

— Нет, — на самом деле Какучо потратил на них не больше двух минут. — Проблема в девушке. Она очень испугалась, пришлось проводить её. А потом она очень настойчиво пыталась меня отблагодарить, с трудом вышло отказаться так, чтобы не обидеть.

— Так не отказывался бы, — хмыкает Изана. — Вдруг она влюбилась в тебя с первого взгляда. Ты похож на рыцаря.

Какучо смотрит на него удивлённо расширившимися глазами. Изана смеётся.

— Ты бы себя видел.

— Мне никто не нужен, кроме тебя, — говорит Какучо с убийственной серьёзностью. Он поклялся Изане в верности, и не отступит от этой клятвы. Потому что ему не хочется. Потому что дело не в клятве.

Изана улыбается. Странной улыбкой, то ли радостной, то ли грустной. Тени воды катятся по его лицу. Он высвобождает ладони из рук Какучо, а потом обхватывает его лицо, чуть приподнявшись, целует. Медленное мягкое касание.

— Иногда мне кажется, что ты слишком хороший, чтобы быть моим, — слова Изаны касаются губ теплом.

Какучо думает, что не может быть слишком хорошим.

— Всё лучшее — для короля, — руки Какучо опускаются Изане на талию.

Он запрокидывает голову, Какучо накрывает его губы своими. Выходит глубже и резче, но Изане нравится, он придвигается ближе. Рука Какучо скользит по его бедру. Нога Изаны обвивает его ногу. Ладони соскальзывают на шею. Какучо ловит одну из них и целует тыльную сторону.

В улыбке Изаны всё-таки грусть. Такая же глубокая и мягкая, как последний его поцелуй, от которого у Какучо едва не подкосились ноги. В глазах Изаны тени проносящегося снега.

— Я злой человек, — в словах его — боль.

— Я твой человек, — в словах Какучо клятва.

***

— Ты уверен? — спрашивает Какучо.

Изана не оборачивается. Он стоит на краю крыши, и холодный ветер треплет полы форменного плаща. Какучо никогда не скажет, что у него сердце замирает каждый раз, когда Изана подходит к краю, потому что он над этим только посмеётся.

— Ты сомневаешься во мне? — спрашивает Изана.

— Нет, — отвечает Какучо, даже не задумавшись, потому что не сомневаться в нём так же естественно, как дышать. Слуги не сомневаются в королях, просто идут за ними молча и безропотно. Таков порядок вещей испокон веков. Но всё же люди зачем-то придумали демократию.

— Тогда в чём же проблема?

«В том, что, мне кажется, ты поступаешь неправильно, когда идёшь на поводу у Кисаки. Когда хочешь убить Майки. Потому что вам нечего делить. Уже нечего».

— В том, что я не понимаю, чего ты хочешь добиться.

— А разве это твоё дело — понимать? — голос Изаны резкий, как удар северного ветра в лицо, обжигающий холод, царапины от снежного крошева. — Твоё дело следовать за мной, как и положено слуге. Забыл?

«Я злой человек», — звучит в голове эхом голос Изаны.

— Я твой человек, — повторяет Какучо, — и это не изменится, но…

— Но? — Изана наконец оборачивается, смотрит глазами цвета первых зимних сумерек.

— Но я боюсь за тебя.

— А разве мой слуга имеет право бояться?

— Нет.

Но Какучо боится. Он никогда не расскажет, скольких вещей он боится. Никогда не расскажет, что каждый его страх — за Изану.

А Изана смотрит на него и улыбается. А потом, раскинув руки, отклоняется назад. За край.

Сердце Какучо успевает упасть и разбиться за ту краткую секунду, которую он тратит на то, чтобы ринуться вперёд и схватить Изану. Обхватить руки за талию. Замереть, перегнувшись над краем крыши.

— Ты что делаешь?! — орёт на него Какучо. — Ты ебанулся, что ли?!

Изана смеётся так звонко, как в детстве. Сердце Какучо, только собравшееся обратно, разбивается снова. Он не помнит, когда в последний раз слышал этот смех.

— Хули ты смеёшься?! Смешно тебе, блядь! — орёт Какучо уже по инерции, потому что а как тут не орать?

— Мне не страшно, потому что у меня есть ты, ты всегда меня вовремя останавливаешь. Я тебе доверяю.

Какучо хочет сказать, где он видел такие тесты на доверие и куда Изана может с ними пойти. Но вместо с языка вот-вот готово сорваться:

«Я люблю тебя».

Но Изана прижимает палец к губам Какучо, запрокидывает голову, глядя в небо, говорит:

— Смотри. Ночью будет снег.

Какучо смотрит. У Изаны в глазах тень будущей бури.

***

— Убейте Какучо, — говорит Изана. Голос его пустой, и глаза пустые. В нём самом будто не осталось ничего от того, кем он был раньше. — Убейте!

Какучо хватает его за плечи и встряхивает. Хотя хочется сжать лицо в ладонях так же, как делал сотни и сотни раз. Кровь стереть. Изана ведёт себя как ребёнок, когда пытаешься обработать ему раны. Крутится, шипит и отворачивается. Вообще никому в руки, кроме Какучо, не даётся. Зато в его руках…

— Меня, блядь, плохо слышно?! — в его голосе яд и злоба.

Но никто так и не движется с места. Всё поле битвы замерло, время остановилось в той секунде, когда Какучо выбил у Изаны из рук пистолет. Хотя он бы не выстрелил. Какучо знает, что не выстрелил бы.

Какучо хочет прижать Изану к себе и держать в объятьях, пока буря не кончится, пока не пройдёт боль. Ведь Изане больно. Какучо знает, как это бывает. Как это было после смерти Шиничиро, когда Изана, захлебываясь собственным воем громил квартиру, когда рыдал потом, в объятьях Какучо, когда обессиленно молча смотрел в стену после того, как выжег себя без остатка. Здесь так же. Это пройдёт.

«Это пройдёт, — думает Какучо, хотя слова Изаны сжигают его изнутри, — всегда проходит».

— Хватит, — говорит Какучо. На самом деле он просит. Он умоляет. Но его голос звучит твёрже люблю приказа. — Поднебесье проиграло. Мы проиграли.

— Заткнись! — Изана отталкивает его от себя.

Кровь брызгает ему на лицо. Какучо рефлекторно тянется стереть, потом только понимает — это его кровь. И боль ползёт от груди по телу. Не такая сильная, как от слов Изаны, но всё же. Но всё же он, пошатнувшись, падает на колени. Изана следит за ним взглядом. В его глазах ничего кроме страха.

«Мне не страшно, потому что у меня есть ты, ты всегда меня вовремя останавливаешь».

«Раньше надо было», — думает Какучо, собирая все оставшиеся силы. И делает то, что стоило сделать уже давно — подрывается с места, чтобы уебать Кисаки нахуй. Потому что без него было лучше. Потому что только конченные уёбки стреляют в спину. Потому что он забрал того Изану, которого Какучо знал.

Того Изану, который мог назвать его слугой, но за Какучо порвал бы любого. Того Изану, который медленно перебирал гитарные струны, пока Какучо лежал рядом, погружаясь в сон. Того Изану, который выбегал на улицу с первым снегом, позабыв про шапку и перчатки, даже куртку не застегнув.

Какучо слышит выстрелы за долю секунды до того, как понимает, что падает. Изана всегда был быстрее него. Быстрее снега и ветра.

Быстрее пуль.

На землю падают вместе. Какучо успевает заметить три сквозные раны в спине. А потом Изана поворачивается, раскинув руки, смотрит в небо.

— Сколько проблем от тебя. Слуга, тоже мне.

— Зачем? — одними губами спрашивает Какучо.

— Само как-то вышло, — Изана улыбается, бледно, призрачно. — Я говорил: мне кажется, что тебе будет лучше без меня. Вот и проверим.

Какучо не хочет ничего проверять. Он знает, что это не так. Изана редко ошибается, но вот сейчас он не прав. Но вот сейчас он… умирает. Они оба умирают.

— А как же твоя эпоха? Твоё королевство? — Какучо хочет наорать на него, но сил уже не хватает. Слёзы застилают глаза, а хочется смотреть. Хочется наглядется на Изану. Так, чтобы хватило. Но не хватит же.

— Наше, — поправляет Изана. — Наше королевство. У меня ведь нет никого кроме тебя.

«Я люблю тебя, — думает Какучо. — Больше всех на свете. Люблю тебя. Люблю».

— Я злой человек, — Изана улыбается, глядя в небо, улыбается совсем как раньше, — но я твой… только твой…

— Изана? — зовёт Какучо. — Изана, смотри на меня.

Но он продолжает глядеть в небо. И небо падает. Небо крошится и осыпается на них снегом.

Какучо тянется к руке Изаны, сжимает похолодевшие пальцы.

— Смотри, прямо на нас падает.

Изана смотрит. Смотрит, но не видит.

***

Какучо не понимает, почему выжил. То есть на уровне физиологии понимает, конечно. Ему врачи объяснили про пулю, которая удачно прошла, про скорую, которая быстро приехала, про организм, который молодой и сильный. А вот зачем он выжил, не объяснили. Это должно быть очевидно, оно нет.

Совсем нет.

Изаны нет.

Он уходит и оставляет после себя пустоту там, где были его вещи. Тишину там, где был его голос, смех, гитарные переборы. И полную бессмысленность там, где были совместные жизненные цели. Он уходит, и зима заметает его следы. Мир остаётся пустым, тихим и траурно-белым, мир остаётся жить, как и раньше, будто их обоих и вовсе никогда не было.

Какучо знает, что ему не нравится быть единственным выжившим. Это знание с ним ещё с детства, с момента смерти родителей. Ему не нравится чувствовать себя брошенным, выкинутым на обочину жизни.

Сначала Изана сказал: «Теперь ты живёшь ради меня».

Потом Изана сказал: «Мне кажется, что тебе будет лучше без меня. Вот и проверим».

Как дал смысл жизни, так и отнял. И исчез.

— И нахуй пошёл! — рычит Какучо, когда его накрывает стадией гнева. — Его моё мнение вообще никогда не ебало.

Но Изана сказал: «Мне нестрашно, потому что у меня есть ты, ты всегда меня вовремя останавливаешь».

А потом: «я твой… только твой…»

Какучо воет уже на первой фразе, звучащей в голове голосом Изаны. Вторая разламывает его в щепки, заставляет уткнуться лицом в подушку, тихо скулить: «Вернись, вернись, вернись».

Смотри, без тебя не лучше. Смотри, без тебя очень плохо. Смотри… пожалуйста, смотри на меня.

***

Зима проходит, унылая, грязно-серая, лениво переползает в весну. Лето падает удушливым зноем. Какучо заново учится дышать, ходить, говорить, хотя рана заживает, оставив только звёздочку шрама. Та рана, что внутри, заживает намного медленнее и до конца не зарастёт вообще никогда, Какучо знает это так же ясно, как то, что за ночью следует день. Как он сам следует за Изаной, даже несмотря на то, что того нет рядом. Но Изана сказал «будет лучше», дал последнее указание, а значит…

Сначала Какучо хочется действовать назло. Разъебать свою недостойную жизнь окончательно, чтобы Изана увидел и осознал, насколько неправ. Но от этого становится ещё хуже. Рана внутри начинает не просто болеть, но кровоточить и гноиться. Тогда Какучо решает вернуться к тому, к чему привык. Он снова следует словам Изаны и пытается выправить свою жизнь.

Сначала получается ещё хуёвее. Потому что завязать с криминалом не так уж просто, что бы кто ни говорил. А потом его находит Такемичи, врывается в его жизнь неуёмным позитивом и шумом, знакомит с Доракеном, который помогает устроиться работать в мастерскую. Ран и Риндо помогают уладить проблемы с особо приставучими придурками, которые решают, что сейчас вот самое время свести с Какучо счёты. И когда наступает следующая зима, жизнь Какучо уже можно назвать сносной.

С первыми снегопадами его вновь накрывает тоской, такой сильной, что она с трудом совмещается с жизнью. Дракен и Инуи замечают это почти мгновенно, у них тоже богатый опыт тоски. Рассказать им всё в подсобке мастерской выходит до странного легко. И боль чуть-чуть унимается, её кое-как всё же получается совместить с жизнью.

Постепенно выживание становится просто жизнью с моментами беспросветной грусти, с тупыми шутками, с приступами апатии, со смехом и раздражением, со спокойствием и тревогой. Рана внутри всё ещё болит, но это привычная терпимая боль. Какучо понимает, что живёт нормально уже не потому, что Изана так сказал, а потому что ему самому в принципе нравится. Ему хорошо.

Но с Изаной было бы всё же лучше.

Так наступает вторая зима без него.

***

Снег в этом году упорно не выпадает, только хлещет противный ледяной дождь такой силы, что дороги становятся похожи на горные реки. Потом всё прихватывает холодом, так что по пути хоть куда-нибудь ты успеваешь выполнить штук десять акробатических номеров с угрозой разрыва связок. На следующий день всё это снова тает и заливается дождём. Из телевизора говорят, что со стороны Хоккайдо идëт холодный фронт. Его тяжëлый шаг и ледяное дыхание уже ощущается в городе, но лучше от этого не становится.

Какучо ебал такую погоду. Ебал такую зиму. Он думает, что если этот холодный фронт потеряется где-то на пути с Хоккайдо, он сам найдëт его и притащит сюда за шкирку. Какучо не на шутку зол. Хотя вслух, конечно, не ноет и не жалуется, но Какучо вообще никогда вслух не ноет и не жалуется, даже обычно мысленно-то нет.

Поэтому, когда машина окатывает его из лужи, он думает — похуй. Когда с неба стеной падает дождь, он думает — хоть грязь смоется. Когда в лицо начинает дуть настолько ледяной ветер, что капли дождя, кажется, замерзают в полёте, он думает — блядь.

Придя домой, он падает на кровать, едва заставив себя сходить в душ и переодеться. И чувствует себя больным, усталым и одиноким. Но думает — наутро пройдёт.

Но Какучо просыпается раньше, около четырёх, в странный мёртвый час, когда ночная жизнь уже сходит на нет, а утренняя ещё не начинается. Просыпается оттого, что в комнате становится слишком светло. Он забыл зашторить окно, и теперь видно, как за ним падает снег. Огромными белыми хлопьями. Такой сильный, что за ним едва можно различить соседний дом. Вся земля уже укрыта идеальной чистейшей белизной без единого следа и пятнышка. Холодный фронт наконец доходит к ним из Хоккайдо и оказывается не древним чудовищем, а огромным сонным котом.

Какучо бессмысленно смотрит на снег несколько минут, а потом стаскивает с вешалки одежду и выходит в зиму.

На улице тихо, и в морозном воздухе слышно, как падает снег. И свет от фонарей отражается от земли, подсвечивая дымно-тёмное небо. Мир пуст. Какучо уже научился выносить груз этой пустоты, но тут как с атмосферным давлением, иногда небо чуть-чуть тяжелее. Иногда пустота чуть-чуть больше. Иногда она кусает чуть сильнее. Иногда…

Какучо смотрит на светлое пятно ближайшего фонаря, едва различая за плотной белой пеленой фигуру. И тут же срывается с места, оскальзываясь на снегу.

Какучо тысячу раз думал, что скажет, если… Почему ты меня сначала спас, потом бросил? Почему даже не попрощался? Как вообще сбежал из больницы, не долечив раны? Где был всё это время? Как?.. Но в итоге хватает Изану со спины, сжимает в объятьях и падает с ним на снег.

— Я был прав, — говорит Изана, белые прядки теряются в снегу, белые ресницы заиндевели, — тебе без меня всё же лучше.

Какучо хочет его стукнуть. Какучо хочет на него наорать. Какучо хочет прочитать ему лекцию на тему «сто пунктов почему ты неправ». Какучо хочет…

Он целует его так крепко, будто умрёт, если не сделает этого. Прижимается к приоткрытым губам, едва дав договорить. Губы у Изаны холодные, но Какучо мнёт их и кусает, пока не согреются, не покраснеют. Изана тянется навстречу, целует в ответ, обхватив руками шею. И так пока не кончается воздух. Пока они не отстраняются друг от друга, не заполняют пространство между белым горячим паром тяжёлого дыхания.

— Почему вернулся, раз так прав? — спрашивает Какучо, потом понимает, что прозвучало грубо, плохо, нескладно. Добавляет поспешно: — Хорошо, что вернулся, не уходи больше, но… но ты, блядь, знаешь, как мне было плохо?

Какучо и правда почти никогда не жалуется. Но однажды Ран спросил: «А откуда другим знать, что тебе что-то не нравится, если ты не говоришь?» И вот теперь Какучо учится.

— Знаю, — говорит Изана, — потому что я смотрю на тебя. Всегда. Даже когда ты об этом не знаешь.

— Тогда почему? — Какучо правда не понимает.

Изана снова полностью ложиться на снег, словно на самые мягкие простыни, чуть поворачивает голову в сторону, прячет взгляд за ресницами, потяжелевшими от инея и налипших снежинок. Пожимает плечом.

— Думал, поболит и перестанет.

— Перестало?

— Нет.

Какучо снова поворачивает Изану лицом к себе, нежно стирает тающий снег с щеки.

— А теперь что думаешь?

Изана смотрит на него глазами цвета цветущей глицинии, тёплым совсем весенним взглядом.

— Я злой человек, но я твой человек. И если без меня не лучше, надо самому стать лучше для тебя.

— Только для меня? — переспрашивает Какучо, и, наверно, выражение лица у него удивлённое и немного глупое. Потому что Изана улыбается, едва не смеётся, тянется и целует его в кончик замёрзшего носа.

— Для тебя. И для рыбок. Рыбки должны жить только у хороших людей.

— Так ты теперь хороший человек?

— Серединка на половинку, — отвечает Изана и снова тянет Какучо к себе, чтобы не задавал больше глупых вопросов.

Целоваться на снегу — ещё одна их не самая лучшая идея в бесконечной череде таких же. И, вероятно, они пожалеют об этом. Но позже и несильно. Потому что сейчас мир тих и пуст от начала и до конца, от края и до края. И нет никого и ничего кроме них и тихого падения снега.