И может быть месяц прошёл бы ещё,

А потом ещё и ещё и ещё,

А там и снег стал бы таять

В тишине

И было бы всё хорошо

Если б не память

Кричащая о тебе.

Всё дело в том, что Коконой Хаджиме не умеет уходить насовсем. Исчезать. Стираться начисто. У него не выходит. У него не выходит стирать людей из своей жизни.

Коко никогда никому об этом не расскажет. Он будет молчать об этом под пытками. Он забросает эту правду миллиардом лживых слов, которые будут звучать настолько по-настоящему, что ему все поверят. Кроме него самого.

Но правда в том, что Коко не умеет отпускать. Долги. Обиды. Грехи. Людей.

Людей в самой большей степени, потому что он привязчивый. Он никак не показывает этого. Он подавится словами, если захочет сказать: «Знаешь…».

Он смотрит на свет в окне комнаты Сейшу, будто случайно проходя рядом.

«Знаешь, я так…»

Он прижимается затылком к ледяной стене дома напротив D&D Motors.

«Знаешь, я так скучаю».

— Ты похож на грёбаного сталкера, — раздаётся сбоку, и Коко вздрагивает, прикладывается головой об ту самую стену, к которой прижимался. У него сердце едва не останавливается, потому что он думает, что это Сейшу. Голос не тот, манера речи не та, но всё равно. Сегодня гениальный мозг Коко исчерпал свой запас логичности.

И, наверно, поэтому вместо радости из-за того, что Сейшу его не спалил, Коко чувствует разочарование, увидев в проулке между домами всего лишь Санзу.

— Я хотя бы к людям со спины не подкрадываюсь, — шипит в ответ Коко.

Врёт. Он много раз подкрадывался к людям со спины, чтобы ударить. Ему поебать на правила честного боя. Санзу, кстати, тоже, но он никак это не комментирует. Он смотрит на Коко, на вывеску D&D Motors тускло светящуюся сквозь снежную пелену.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Санзу, будто это его собачье дело.

— А ты?

— Я первый спросил.

— Я первый послал тебя нахуй с твоим вопросом.

Санзу разводит руками. Типа ладно. Типа засчитано. Храни свои секреты. Но он смотрит зло и язвительно, будто всё-всё про Коко понимает. Даже хочется спросить, что он там такое понимает, потому что… Потому что Коко понятия не имеет, как оказался здесь. Он знает, что шёл куда-то. Знает, что в какой-то момент пошёл снег, а потом ноги вывели его сюда.

Наверно, этот маршрут уже загружен в его внутренний автопилот. Он ходил сюда столько раз. Ещё больше раз — полз, таща либо себя, либо Сейшу. Всё повторялось так много раз, что успел выработаться инстинкт — если тебе плохо, иди сюда. И вот Коко снова здесь.

«Знаешь, я так скучаю».

Коко сам месяц назад сказал, что это всё. Он больше не будет следовать за Сейшу тенью, больше не будет прятаться за его спиной, не будет притаскивать ему проблемы, словно бродячая кошка блох. Они разбегаются. Коко вот разбежался. И прыгнул.

Он всё ещё в свободном падении. Уже месяц. Это много или мало вообще? У Коко обычно неплохо с расчётами, но тут что-то не сходится. Они не сходятся.

— Скучаешь по нему, — говорит Санзу. Он не спрашивает, поэтому Коко не отвечает, но пытается вычитать эмоции Санзу по той части лица, которую не скрывает маска. Не получается.

Снег налипает ему на волосы, тает на открытой коже шеи, потому что потрёпанная, слишком лёгкая для зимы куртка расстёгнута и надета на одну лишь футболку. Коко мстительно думает, что однажды Санзу схватит воспаление лёгких, и подавляет желание сказать: «Застегнись, блядь».

— Что ты здесь делаешь? — теперь очередь Коко спрашивать. И, видимо, очередь Санзу слать нахуй, но…

— Майки тебя ищет.

— А звонки и сообщения это слишком мелко для его величия? Предпочитает пользоваться гонцами?

— О, — тянет Санзу, и в его глазах появляется что-то нехорошее. — Он звонил. Дважды.

Коко тянется к карману, проверяет телефон, там действительно два пропущенных от Майки. Это ровно на два больше, чем безопасно для здоровья. Но Коко думает: в целом ему так плохо, что плевать. Если Майки решит его убить, пусть это будет быстро.

Коко машет рукой. Типа «понятно, я пошёл». Типа «можешь валить». Типа «иди за мной, одному к нему соваться стрёмно». Потом бросает короткий взгляд за плечо, говорит:

— Застегнись.

***

Когда Санзу стягивает с него форменный плащ их группировки, Коко стонет. Сдавленно, закусив губу.

— Не скули, — грубо бросает Санзу, хотя собирался сказать что-то успокаивающее. Наверное. Может, он сказал ровно, то что хотел.

— Руки от меня свои убери, — шипит Коко, пока Санзу расстёгивает на нём рубашку. Шипит, но сидит и не дёргается.

Вероятно, не дёргается он потому, что любое движение может причинить ему боль, ведь рана на плече выглядит реально херово. Это становится видно, когда Санзу наконец полностью стаскивает с него рубашку, бросая её к плащу на пол их логова. Рана не слишком длинная, но глубокая и кровоточащая. И рубашка, и плащ пропитались.

— Ого, я вижу твою кость, — говорит Санзу.

— Серьёзно?! — в голосе Коко то ли испуг, то ли интерес. Что-то среднее между «какой ужас» и «какой ужас, дай посмотрю».

Он пытается повернуть голову так, чтобы видеть, но снова шипит от боли и выпрямляется.

— Шучу, — говорит Санзу. Не врёт даже. Из-за крови не разберёшь ничего. Кость там, вероятно, реально можно увидеть, у Коко тонкая кожа, сухие мышцы, сам он гибкий и лёгкий, изящный. Чуть резанёшь — упрёшься в кость. Но выбивать противникам челюсти это Коко не мешает.

По крайней мере, тому, кто его порезал, он выбил челюсть, уронив этим ударом на землю. А потом допинал ногами так, что Санзу точно слышал хруст чужих рёбер. После Коко поставил ногу на лицо этого мудака, остро улыбнулся и сказал:

— Проси пощады.

Голос его был обманчиво мягким, словно кошачье мурчание. Глаза — чернее самой черноты.

Мудак под его ногой что-то неразборчиво промычал.

— Не разобрал, — протянул Коко, вдавливая пятку в вывихнутую челюсть. Раздавшийся крик вышел очень отчётливым.

И тогда Коко было плевать на весь остальной бой (который они выиграли), на собственную рану и на то, что она предназначалась Санзу. Коко оттолкнул его в последнюю секунду будто бы случайно, будто бы он с самого начала планировал подставиться, а Санзу ему мешал.

Это Санзу в нём ненавидит. Не то, что Коко всё делает так, будто ему все должны уже за то, что он дышит с ними одним воздухом. А то, что Коко безошибочно определяет, когда нужна помощь, так сильно, что уже совсем пиздец, и помогает.

В их банде каждый сам за себя, разве что Хайтани друг за друга. До Санзу никому не должно было быть дела. Получил бы ножом в шею — сам виноват. Увлёкся другим противником и не заметил. Значит, заслужил.

Санзу привык драться один, просто за время, проведённое с Мучо, растерял сноровку.

От одной мысли в груди неприятно тянет.

«Знаешь, я так…»

Санзу льёт на рану Коко антисептик. Коко дёргается всем телом, но не кричит. Санзу накладывает первый слой бинта. Рана хоть и глубокая, но неширокая, сама затянется, шить не надо. Распознавать раны и правильно перевязывать Мучо научил. Санзу хочется удариться головой об стену, но каждое действие сопровождается голосом Мучо, твердящим инструкции.

«Затягивай так, чтобы держалось крепко, но не передави».

«Сам знаю», — хотел бы огрызнуться Санзу, но вместо этого в голове одно лишь: «Знаешь, я так скучаю».

Коко смотрит на перевязанное плечо и выглядит даже удовлетворённым. Нет, не довольным, а именно удовлетворённым, потому что это не «хорошо», это не «спасибо», это «сойдёт». Санзу хочется снова плеснуть ему на рану антисептиком только чтобы стереть это выражение с его лица.

— У кого лучше перевязки получаются, у меня или у Инуи?

Взгляд Коко бьёт как пощёчина. Стрелки чуть смазались, волосы растрепались, любой бы начал выглядеть жалко или жалостливо, но Коко выглядит как разгневанное божество.

Взгляд Коко говорит: «Ты не смеешь задавать мне вопросы».

Но словами он говорит:

— Ни у кого. У обоих руки кривые.

Врёт. Санзу сделал просто идеальную перевязку. Он собирается ему об этом сказать, но Коко улыбается и спрашивает, глядя через плечо:

— Маску перестал носить, чтобы о Мучо лишний раз не напоминала.

И Санзу жалеет, что маски нет, потому что его перекашивает. Потому что да. Потому что не помогло. Потому что знаешь, я…

Санзу понимает: Коко знает. И Коко знает, что Санзу понимает, что он знает. И… это рекурсия, зеркальный коридор расходящийся в обе стороны.

Санзу ничего не отвечает, он не хочет прирастать к чужой тоске, не хочет понимать, что уже прирос к ней.

Он кусает Коко за здоровое плечо. И сваливает быстрее, чем успевает огрести.

***

— Хер ли ты тогда за меня на нож полез? — спрашивает Санзу.

Коко тяжело вздыхает в банку с пивом. Принесло же.

Хайтани закатили вечеринку по поводу особенно удачной победы, а Санзу, видимо, несколько перебрал. Не настолько, чтобы вырубиться лицом в стол (к несчастью), но ровно настолько, чтобы пойти выяснять отношения.

Рана у Коко на плече давно зажила, даже следа почти не осталось. И Коко думает, что вопрос закрыт, а Санзу вот нет. Санзу не думает. Конкретно сейчас, похоже, в принципе.

— Ты бухой, — сообщает ему Коко.

Санзу встряхивает головой, словно собака, сбрасывающая воду с шерсти. Риндо постоянно ржёт над Коко, говорит, что тот собачник. Коко бы врезал ему, если бы не перспектива огрести от обоих Хайтани после.

— Ты тоже, — говорит Санзу, — так почему полез?

— А почему ты сейчас ко мне лезешь? — раздражается Коко, отставляя банку на ближайший низкий столик. В помещении душно, шумно, пахнет куревом, людьми и бухлом. Коко не нравится. У него голова от всего этого болит. А тут Санзу ещё.

— Мне надо знать. Потому что я не понимаю, почему тебе не похуй. Ты умереть мог.

Коко хочет сказать: «А почему тебе не похуй на то, почему мне не похуй?» Или: «Съеби». Но говорит:

— Не мог.

Риск был просчитан. Коко же грёбаный математик. Он грёбаный математик, а не психолог, чтобы понимать, почему он иногда делает то, что делает. Бросается в горящий дом, отрывает от себя самого близкого человека, только бы ему не вредили, подставляется под нож. В такие моменты в его голове выстраивается весьма чёткий план действий, при котором он сам умрёт с вероятностью ну максимум 90%. Разумные риски.

Он делает это из сугубо эгоистичных побуждений. Потому что он ненавидит кого-то терять. Инуи он бросает тоже из эгоистичных побуждений. Из каких-то.

Санзу всё ещё ждёт ответа. Коко всё ещё недостаточно бухой, чтобы ему отвечать.

Он молча встаёт и идёт к выходу, всем своим видом показывая: он не хочет, чтобы за ним шли. Конечно же, Санзу идёт за ним.

Когда дверь за его спиной захлопывается, Коко ждёт повторения вопроса, но слышит другой:

— Отвезти тебя домой?

Коко саркастично кривится, вливает весь свой яд в один только взгляд, но выражение лица Санзу остаётся совершенно нейтральным. Видеть его без маски уже привычно, хотя раньше Коко не знал, куда деть глаза, чтобы не пялиться. Не потому что он, как все, рассматривал шрамы — чего он там не видел? — а потому что Санзу красивый. Ужасно просто.

— Думаешь, я с тобой на один мотоцикл сяду и позволю тебе пьяному меня везти?

— Я не пил.

Сначала Коко хочет презрительно фыркнуть, потому что ну кому ты врёшь, а потом понимает — не врёт. Взгляд Санзу перестаёт плыть, речь снова становится чёткой. На всякий случай Коко тянется к нему, но от Санзу даже алкоголем не пахнет, вокруг него лишь запах осенней ночи. Притворялся, значит. Думал, пьяный Коко что-то расскажет «пьяному» ему. Манипулятор херов.

— С чего ты решил, что я тебе и трезвому позволю? — Коко обливает его высокомерным взглядом, словно ледяной водой. Санзу плевать, он стоит прямо и уверенно, будто его с ног не сшибёт даже цунами.

— С того, что ты устал, у тебя болит голова, ты хочешь домой, а я тебе должен.

Коко делает вид, что не подавился воздухом. Потому что всё до последнего слова — правда. И он понятия не имеет, как Санзу угадал про голову.

— Одной только работы моим личным такси не хватит, чтобы закрыть такой долг, — говорит Коко.

— Знаю, — отзывается Санзу.

«Всё-то ты, блядь, знаешь», — мысленно шипит Коко, но вслух ничего не говорит, потому что правда слишком устал. Он молча устраивается за спиной у Санзу.

— Держись крепче, не хочу отскребать твои гениальные мозги с асфальта.

— Просто оставь их там, мне будет похуй.

— Тебе — не будет.

Санзу отвратительно прав, Коко не будет похуй. В случае своей кончины он хочет роскошную урну для праха, а не быть растащенным чужими колёсами.

Мотоцикл трогается резко, будто хищное животное совершает рывок вперёд. Коко рефлекторно хватается за Санзу, прижимается к нему всем телом. И конечно, Коко помнит, с кем всегда ездил так раньше. С кем ему всегда было спокойно, с какой бы скоростью они ни гнали. У Коко слишком хорошая память, и он ненавидит себя за это, но не собирается заниматься подменами. Хотя когда Санзу несётся на полной скорости по ночному городу, тоже почему-то не страшно.

Но Санзу не Инуи, и никогда им не будет. Инуи вообще невозможно заменить.

«Знаешь, я всё ещё так скучаю».

Санзу знает.

***

Санзу не знает, понятия не имеет просто, когда и почему это началось. Когда и почему ему стало не похуй на Коконоя Хаджиме. Практически так же сильно не похуй, как на Майки, но по-другому. Это и не как с Мучо. Это что-то вообще другое, и Санзу не знает, как это из себя вытащить. Оно застряло внутри и болит так же сильно, как тоска. Санзу заебался столько всего чувствовать. Он к такому не привык. Ему не нравится.

Ему нравится, как Коко подводит глаза, как он укладывает волосы и врагов на лопатки, как он говорит, что он говорит. Коко открывает рот, и оттуда льётся самый токсичный на свете яд. И Санзу думает, каковы на вкус губы, которые произносят всё это. Думает, как сильно Коко ему въедет, если Санзу попробует узнать? Знает ли Инуи?

Последний вопрос выкручивает Санзу все внутренности. Это настолько неприятно, настолько зудит и бесить, что он готов пойти и спросить. Останавливает лишь то, что он без понятия, что будет делать с ответом. Да и не только с ним.

Коко всё ещё время от времени ходит к D&D Motors, Санзу строит планы мести, которые, впрочем, не собирается воплощать в жизнь. Это просто такой способ держаться за память. Очень тупой способ сказать: «Я всё ещё так скучаю».

Может быть, Санзу правда нужно за кого-то цепляться. Он устал быть один, он изломался во всех местах, у него нет собственных целей, у него нет смысла. В нём нет смысла. Он может следовать за Майки, но Майки плевать на него, плевать на всех. А у Санзу от этого что-то внутри воет побитой собакой. Одна часть его хочет лечь Майки под ноги и скулить, выпрашивая хоть чуточку тепла. У другой его части всё ещё есть гордость.

Но даже эта гордая его часть тянется к Коко. Потому что всё же у них есть нечто общее. Коко тоже нужно за кем-то следовать, но не как за лидером вроде Майки или Тайджу. За кем-то вроде Инуи.

«Почему это не могу быть я?» — бьётся в голове одна навязчивая мысль.

Санзу знает почему. На это примерно миллиард причин. Но всё равно. Всё равно.

— Почему это не могу быть я?

Коко опять какие-то демоны приволокли к D&D Motors, Санзу те же демоны потащили следом. Он пытался быть скрытным, Коко, конечно же, заметил его почти сразу, у него феноменальное чутьё на такое. Заметил, но ничего не сказал. Так и шли — Коко и тень.

Но теперь Коко не удивлён вопросом, в его лице даже не видно насмешки, хотя здесь есть над чем посмеяться. Звучит-то жалко. А он просто стоит так же, как и год назад, прислонившись затылком к холодной стене дома, и снег крупными хлопьями оседает на чёрных волнах волос. Санзу хочется схватить его и встряхнуть, чтобы он отреагировал хоть как-то. Санзу хочется вжать его в стену и целовать до тех пор, пока образ Инуи не сотрётся из памяти, не утратит значимость, пока собственные воспоминания не отпустят. Санзу хочется… хотя бы назвать Коко по имени.

«Почему это не могу быть я?»

Почему, почему, почему, почему.

— Потому что мне нужно, чтобы его кто-то заменял, — вздыхает Коко. — Особенно ты.

Санзу снова ломается, у него рёбра будто складываются внутрь, впиваются, пронзают насквозь.

Почему, почему, почему.

Санзу знает. Ведь он всего лишь тень. Тянутся-то обычно к свету.

***

Коко точно знает, когда это началось — той проклятой осенней ночью, когда Санзу спросил зачем, когда Санзу его подвёз, когда… Когда Коко задумался. Все проблемы в жизни Коконоя Хаджиме начинаются в тот момент, когда он задумывается. Ну окей, почти все проблемы. Но случай с Санзу исключением не стал. И Коко не знает, что с этим делать.

Потому что Санзу плевать на всех, кроме Майки. Он таскается за ним послушной тенью. Выпускает своих демонов, только когда Майки разрешит. Да и то так, не по-настоящему. Короткий поводок, строгий ошейник. Единственный, кто мог хоть чуть-чуть тягаться с Майки — Мучо. Он надёжный, как скала, о которую разбиваются любые волны, о которую сам Санзу разбился, после так и не собрал себя до конца. Но что-то же было в нём такое. Что-то, чего точно нет в Коконое Хаджиме.

Коко ненавидит это. Проигрывать. Уступать. Быть хуже кого-то. Быть недостаточно…

«Почему это не могу быть я?» — в каждом его слове, в каждом обжигающе-чёрном взгляде.

«Почему, почему, почему, почему?»

Потому что тоска не уходит, не через месяц, не через ещё один, не тает вместе со снегом, не сгнивает с листьями. Она снова валится Коко на голову вместе с внезапной метелью. Нельзя просто взять и забыть того, кто тебе дорог. Нельзя забыть свои чувства. Он будет с тобой в оброненных фразах, в случайных жестах, в мелких привычках, в привычных маршрутах.

«Знаешь, я всё ещё так скучаю».

Санзу знает. Поэтому молча тащится за Коко, ни о чём не спрашивая и ничего не говоря. Коко отвечает тем же — солидарной тишиной. Хочет идти за ним через зимнюю ночь в метель — пожалуйста.

«Пожалуйста, иди со мной».

Замерев в подворотне рядом с D&D Motors, Коко долго стоит, глядя из-за угла дома на свет из окон мастерской. Но знает, он не пойдёт туда, потому что там его… ждут. Коко пытается убедить себя, что это всего лишь иллюзия, что это его самомнение, что Инуи давно про него забыл.

«Знаешь, я всё ещё так скучаю».

Инуи знает. И ждёт. Но слишком уважает выбор Коко, чтобы приволочь его обратно за шкирку. Коко не знает, как в человеке, способном напасть на кого-то со спины, сохраняется такая правильность в некоторых вопросах. И за это Коко его немного ненавидит. Потому что, если бы он знал, что его не ждут, всё было бы куда легче.

Взгляд Санзу скользит по спине, не опасный, но требовательный. Коко оборачивается, смотрит.

Когда Санзу перестал носить маску, он весь стал словно открытая книга. Открытая книга, а в ней — троянская письменность. Лучшие лингвисты мира не смогли это расшифровать. Но теперь Коко кажется, что он начинает кое-что…

— Почему это не могу быть я? — вопрос быстрый и резкий, слишком открытый. Слишком понятный.

Коко едва удерживается от облегчённого выдоха. Санзу тоже хочется кого-то заменить. Собой. Себе. Но Коко в это играл, он знает правила, знает — всё равно останешься в проигрыше. Людей невозможно заменить. Сейшу невозможно заменить.

— Потому что мне нужно, чтобы его кто-то заменял, — вздыхает Коко. — Особенно ты.

Теперь Коко видит всё чётко, путанные символы складываются в слова, их с трудом, но удаётся читать, разбирая общий смысл.

Коко подходит ближе, берёт его лицо в ладони, Санзу дёргается, но не вырывается. Он терпеть не может, когда его вот так трогают, Коко знает. У него ещё и руки холодные. Сам Санзу тоже холодный, лёгкая куртка снова расстёгнута и надета на тонкую рубашку.

— Мне не нужны замены. Тебе, кстати, тоже, — говорит Коко, глядя прямо в глаза. Они у Санзу совершенно невероятного аквамаринового цвета. Будто внутри его океан.

Внутри Харучиё Санзу на самом деле океан. А Коконой Хаджиме очень-очень плохо плавает.

Коко вздыхает, отстраняется, снимет с себя шарф и обматывает им Харучиё. Вид у него теперь ошалевший.

— Ты мне должен свою жизнь, — говорит Коко, — а так ты заболеешь и умрёшь, я забочусь о своих активах.

— А, — тянет Харучиё. — Круто. Всегда хотел почувствовать себя ценным. Хотя бы на уровне ценной бумаги.

Потом понимает, что сказанул лишнего, что в саркастическую фразу вложил слишком много настоящего и болезненного.

— У тебя другой уровень, — голос у Коко строгий и, наверное, слишком холодный, но ему сложно совладать с интонациями. — Мне не нужна замена, — повторяет он, — но мне нужен ты, Харучиё.

Харучиё отшатывается так, будто его ударили наотмашь. Он бы, может, даже упал, но Коко держит его за концы шарфа.

— В смысле просто я? — Коко впервые видит на его лице настолько неприкрытое удивление. Хочется сказать, что в Харучиё нет ничего простого, пусть не льстит себе, он сложнее, чем ебучая макроэкономика, но Коко просто кивает.

Он всё ещё скучает по Сейшу и, может, будет скучать до конца своих дней. Но это другое. Харучиё нравится ему по-другому. Со всеми своими демонами, бедами и шрамами нравится. Нравится шумным и тихим. Сносящим противников с одного удара и спящим, свернувшись на диване в их логове, — нравится.

Два этих чувства друг другу не противоречат. На них у Коко внутри хватает места, хотя они так огромны, что могли накрыть собой всю землю и воду от Окинавы до Хоккайдо.

Харучиё нужно несколько десятков секунд, чтобы это осознать и осмыслить, а потом он подаётся ближе, почти падает, словно подстреленный, замирает, уткнувшись холодным носом Коко в висок. Сам Коко лезет руками ему под расстёгнутую куртку. Харучиё оказывается таким тёплым, что об него можно греться.

Так стоят несколько долгих минут, покрываясь снегом. Харучиё будто даёт Коко время передумать, уйти туда, где его всё ещё ждут. Коко не уходит.

Харучиё срывается с места, его демоны срываются с цепей.

Он всё же вжимает Коко в стену и целует так долго, пока они оба на время не перестают помнить о ком-либо, кроме друг друга.

Я однажды перестану бродить ночами.

Песнями станут мои печали,

И, когда они отзвучат и повиснет молчание,

Я наконец скажу, что больше не…

Знаешь, я больше не…

Элли на маковом поле «Я так скучаю»