Они уже собирались вынуть парня из петли. Хорошо, что я успел. На фото не всегда можно разглядеть все детали. Я стряхнул с себя Милли, порывавшегося обрыдать мне рукав, и вежливо подвинул сержанта с фотокамерой:

— Минутку, ребята. Одну минутку, пожалуйста.

 Сержант прошипел что-то вроде: «Ходят тут всякие», но мне было плевать. То, что я увидел, было куда важнее моего статуса, самооценки и всего прочего. Я умею отключать эмоции в нужный момент. Этот самый Фанни висел в прочной веревочной петле, прикрепленной к крюку для потолочного светильника. То, что, вероятно, было светильником, сейчас лежало в углу комнаты горкой хрустальных завитушек. На первый взгляд, вполне целых.

— Вы его сняли что ли? — я кивнул в сторону хрустального безобразия. Ни за что бы не согласился смотреть на этакую лабуду в своей спальне.

— Нет, он так и лежал, когда мы прибыли.

— Милли, твоя работа?

— Ты что, Грег! Я ничего не трогал, совсем ничего, нет, я не мог… — Стенсон хлюпал носом так, словно у него их было два. Очень убедительно хлюпал, даже слишком.

— Ладно, Милли. Я понял. Сержант, вы позволите? — мне необходимо было увидеть кое-что еще, пока есть время. Трудно сказать, получу ли я отчет эксперта. А делать выводы на пустом месте — это к копам. Им за это деньги платят и премии дают. Мне же все больше под жопу прилетает.

 Итак, что мы имеем? Омега, возраст около двадцати пяти, рост приблизительно шесть футов, стройный, при жизни, несомненно, был красив, хотя вот сейчас, с вывалившимся синим языком и выпученными глазами, он выглядел, мягко говоря, не очень. В углах рта ссадины, на косточках запястий характерные синяки. На теле следы ударов от хлыста или розги. То, что чувак увлекался перед смертью играми в садо-мазо, очевидно. К тому же, никакой одежды, кроме сбруи из полосок черной кожи с заклепками, на нем не было. Интересная деталь — член перетянут у основания тонким кожаным ремешком. И зачем это понадобилось милому манекенщику перед тем, как свести счеты с жизнью? И где те игрушки, которыми он тут развлекался? Ни на широкой, застеленной смятым багровым шелком кровати, ни на полу возле ничего похожего не наблюдалось. Дематериализовались сами собой? Не верю, как сказал какой-то русский. И вот еще: ногти на руках покойника аккуратно подстрижены, не обломаны и золотистый лак на них был нанесен сравнительно недавно. А вот это странно. Потому что… Я не успел додумать, что именно странно. Сержант устал ждать, пока я в прямом смысле обнюхаю тело — а это тоже было необходимо — и дернул меня за локоть:

— Посторонним покинуть место происшествия. Ну что ж, покинуть, так покинуть. Я увидел почти все, что хотел.

— Милли, пойдем. Подышим воздухом.

На крыльце особняка Стенсон снова решил разыграть безутешного вдовца, но мне было не до его сердечных мук. Да, я бездушная скотина, а что, у кого-то еще остались сомнения?

— Милли, где кляп и наручники? И вот эта штука, стек, хлыст или как они там у вас называются?

— Грег, — Милли поперхнулся предложенной сигаретой и на минуту выпал из образа скорбящей Девы Марии, — ты о чем? Какие наручники?

— Такие, Милли. Не пытайся сделать все еще хуже, чем есть. То, что увидел я, увидят и копы. И зададут тебе те же вопросы. Для того чтобы ты не строил на этот счет иллюзий, скажу: положение рук трупа, — Стенсон вздрогнул, и я ощутил небольшой укол совести. Все же он, наверное, любил этого извращенца, — свидетельствует, что окоченение наступило несколько часов назад. Эксперт скажет точнее. И в тот момент руки покойника явно были скованы за спиной. К тому же, на них синяки, их не скроешь. А поскольку тело обнаружил ты, то и вопросы будут именно к тебе. Так что давай, выкладывай.

— Грег, я… Я не знаю, как это все сказать. Это трудно, пойми. Я так люблю… любил Фанни. Он для меня все, вся моя жизнь. Я бы никогда не причинил ему вреда, я делал все, чтобы он был счастлив, чтобы не нуждался. Я работал как сумасшедший, как последний нигга, чтобы у малыша было все. Дом, машина, байк, деньги. Он так красив, так молод, а я…

 Да, Милли, увы. Тебе бы фунтов сорок — пятьдесят сбросить, да лысину перестать зачесывать. Глядишь, не потянуло бы твоего муженька на подобные игры. В том, что Милли не врет и к смерти омеги не причастен, я был уверен. Но куда делись наручники?

— Ладно, это все лирика, Мил. Ты про браслеты давай, я все равно не отстану. Ведь ты их снял. Зачем? И кляп тоже ты вынул. И где они? Если их касался не только Фанни, ведь ты понимаешь, о чем я? На них отпечатки того, кто был с ним. Вряд ли он устроил все это представление в одиночку.

— Грег, прости! Я, когда увидел, я… запаниковал. Я думал, он хотел испугать меня, а потом крикнуть: «Сюрприз, папочка»! Он любит … любил такие штуки. Ну, сюрпризы.

— Интересная у тебя жизнь, Мил. И часто вы это все практикуете?

— Нет, что ты. Фанни иногда просил быть с ним пожестче, ну, там, по попке отшлепать, руки связать, кольцо на член любил. Он говорил: «Папочка, я сегодня был очень, очень плохим. Папочка накажет гадкого Фанни?» Мы играли, я делал вид, что сержусь, приказывал ему раздеться, укладывал к себе на колени и шлепал, не сильно, так, чтобы попка покраснела. А он просил: «Еще, еще!» Или я его к кровати привязывал, шелковыми лентами, я специально купил, чтобы ему кожу не натереть. И кусочком льда водил по сосочкам, по члену… Милли всхлипнул и зарыдал уже вполне искренне.

— Мил, Милли, хватит. Не сейчас. Копы вот-вот вынесут тело, и тебе придется поехать с ними. Мне нужны ответы, Стенсон! — я знал, что это жестоко, но я приехал не сопли ему вытирать, а разобраться. И времени у меня почти не оставалось. — Где наручники, мать твою? Надеюсь, ты их не в сортир спустил?

— Нет, я их в сад отнес. Там, за домом. Там кадка с удобрениями для роз. Фанни любил розы. Вот туда я их и бросил. И кляп этот проклятый тоже.

— Ахуеть, Милли! Ты зачем вообще их снимал? И откуда у тебя ключ? Говори, Стенсон, пока я тебе не врезал для улучшения коммуникации!

— Грег, не кричи. Говорю же, я запаниковал. Я думал, что выну кляп и Фанни станет легче дышать, я не понял, что он уже… что его уже…

— С кляпом понятно. А наручники?

— Я не знаю, как объяснить. Это была не та боль, к которой он привык со мной. Это было так ужасно, я просто чувствовал, как ему должно было быть больно. Это такие, не игровые наручники, настоящие, как у копов. Я как увидел, что у Фанни синяки, что руки у него вывернуты, у меня в голове помутилось.

«Ну да, помутилось, — подумал я. — А то до этого ты у нас был образцом логики и здравомыслия».

— Ключик лежал на кровати, я его случайно заметил. Снял наручники и положил в карман. Хотел вынуть Фанни из петли, но не успел, полиция приехала и запретила что-либо трогать. Потом я вышел встречать тебя, но перед тем обошел дом и выбросил все это в кадку.

— Брал ты их, конечно же, руками?

— Ну не ногами же, Грег!

— Идиот. Кретин. Платком нужно было, а лучше — вообще не трогать. Если и были отпечатки, ты их успешно заляпал своими. Вот ответь мне, кого возьмут за жопу копы, когда найдут эту красоту в удобрениях? А, Милли?

— Но я же не… Что же мне делать, Грег? Ты мне поможешь? — терпеть не могу эти скулящие интонации под аккомпанемент хлюпающего носа.

— Так, Стенсон. Слушай и запоминай: копам о наручниках и кляпе ни слова. Не было, не видел, не знаю. Даже если будут бить, молчи, — Милли охнул и съежился, — да не очкуй, не будут. Это я так, для улучшения твоей памяти. Все остальное — потом. Приедешь из участка, позвони. Вопросы, Милли, только начинаются.