Я заставлю тебя смеяться и улыбаться, делать вид, что тебе это нравится, пока я буду выдирать твои ногти.
Джеймс ДеБарделебен, или «Майк».
Точное число жертв не известно, доказанных убийств — три.
В полицейском участке было многолюдно, но притом на редкость спокойно. Круглые часы показывали восемь утра, по-хорошему через полчаса Рону нужно на работу, как назло ему два дня подряд поставили раннюю смену, но он благоразумно предупредил Дэна, что может задержаться, якобы из-за похода к дантисту. «Опять наврал. Зачем? Все равно потом рассказывать».
Рон нетерпеливо переминался с ноги на ногу и косился на тяжелую дверь, ведущую в основной зал, куда приглашали людей по одному, строго по списку. За их спинами он успевал рассмотреть столы с перегородками. «Как у нас на работе, — Рон готов был поклясться, что заметил на одном из столов плюшевого зайца. — В кино все по-другому».
В тех сериалах, что они по вечерам смотрели с Сэнди, полицейские практически не сидели на месте, а бегали по городу с пистолетами, гнались за преступниками на крутых машинах, пренебрегая правилами дорожного движения и законами физики, на худой конец флиртовали с любознательными журналистками. В участке киношные блюстители закона курили, распивали бренди и вели задушевные беседы, заканчивавшиеся очевидной моралью: трудись на совесть, не бросай друзей в беде и не засматривайся на чужих жен, старина. На этом моменте начинали идти титры.
Рон снова окинул помещение недоверчивым взглядом. Стены холла, выкрашенные в нейтрально-бежевый цвет, украшали всевозможные грамоты и мотивационные плакаты. Возле диванчиков, приятно пахших свежим кожзамом, стояли кадки с карликовыми пальмами, а их листья блестели глянцевой зеленью. В недавно вымытом полу Рон четко видел свое растерянное лицо и отражения других посетителей, дожидавшихся приглашения от молодой дежурной. Он бы решил, что попал в обыкновенный офис, если бы не стенды с фотографиями без вести пропавших людей, и не пуленепробиваемое стекло, отделявшее постовых от гражданских.
«Может, стоило идти в главный департамент? А туда пускают просто так? Черт, и ведь не спросишь ни у кого».
Из обрывков фраз стало ясно, что мужчина справа от него пришел сюда заплатить штраф за неправильный вынос мусора, а пожилая дама слева — написать заявление на расшумевшуюся под ее окнами молодежь. «Скучно и бюрократично», — сказала бы Сэнди.
Очередь двигалась медленно, и с каждой минутой Рон чувствовал, что нервничает все сильнее. В горле замерла тревога. Конечно, можно подойди к девушке на посту и объяснить, что у него на руках настоящее доказательство убийства, но ведь он уже сказал, что ему не сложно подождать. Да и куда торопиться? Рон по-прежнему не знал, что говорить. С чего начать? Как кратко и доходчиво описать события двух недель? «Просто дам им послушать запись, а дальше — поглядим. А то, что я так затянул… честно отвечу, что я — ссыкло и паникер».
Соседи Рона принялись обсуждать друг с другом медлительность «доблестной полиции» и то, сколько денег из налогов уходит в карманы офицеров. Делали это тихо и по-своему забавно, можно было бы скоротать время за пересудами или хотя бы послушать, но не хотелось ни того, ни другого. Стрелка часов еле ползла, дверь, ведущая в офис, открывалась с протяжным скрипом сначала раз в пять минут, затем в десять, пятнадцать... Постовая перебирала бумаги, отвечала на звонки, за окном гудели машины. Будто назло, мир вокруг казался подчеркнуто безмятежным. Рон повел плечами, разгоняя по телу нервное оцепенение, и похлопал себя по карману комбинезона. Жест грозил перерасти в привычку, черт с ним, главное, что кассета на месте.
Всплыли забытые воспоминания. Многое мозг благополучно подчистил, все виделось теперь словно через марлю: лето, вечер, дом, лестница. Ревущие машины с мигалками и клекот включающихся и выключающихся раций. Десятки встревоженных голосов, и люди, много людей. Кажется, на его звонок приехали и полицейские, и скорая, и даже спасатели. Офицеры разговаривали с ним лишь в присутствии психиатра, который, словно переводчик, объяснял Рону простейшие фразы, непрерывно подбадривая и нахваливая. «Плохая тактика. С мелюзгой бы такое прокатило, но никак не с двенадцатилетним парнем. Ребенок не должен думать, что к нему относятся, как к младенцу. Доверительный тон и обращение на равных здесь сработали бы намного лучше», — Рон осекся, осознав, что разбирает свои детские переживания, как пример из учебника. Что он ощущал в тот момент, когда набирал «911»? Когда ждал помощи, стоя на крыльце в багровеющем закате? Когда слушал вопросы следователей? Страх.
«Потому что никто не поверит».
По спине прокатилась волна озноба. Оставаться наедине со своими мыслями — не самая удачная идея. Лучше бы он вернулся на прежнее место к диванам и послушал про конфискацию гражданского имущества.
Вдруг, хлопнув дверьми, в зал вошли два полицейских: коротко стриженная женщина с военной выправкой и крупный мужчина, которому не мешало бы попросить у начальства форму на два размера побольше. Люди из очереди уважительно смолкли, завидев блеск офицерских значков.
Девушка на посту приветливо помахала рукой:
— Как ночка, ребята?
— Ничего так, — отозвался мужчина. — Три пьяных драки, четыре бомжа, одна влюбленная парочка, решившая пошвыряться вещами из окон на потеху соседям. Они, кстати, концерта не оценили.
— Ты забыл про психа на Сивик-Септер, — уточнила его напарница. — Бегал с мусорным баком наперевес и ловил садовых гномиков, где он их вообще смог там найти?
Мужчина громко зевнул и отмахнулся:
— Погоди, то ли еще будет. Осеннее обострение на подходе, повылезают наши красавчики из всех щелей.
Рон подошел ближе. Вдруг разговоры настоящих копов все-таки интересные? Тем более, что полицейские, увлеченные тихой беседой, его совсем не замечали.
— И без них работать невозможно, — сердилась женщина, ее молодое лицо было сероватым и пятнистым от недосыпа. — Мне делать нечего, с психами и с бухими студентами носиться, а потом получать выговор, что, пока я возилась в чьей-то блевотине, на другом конце города магазин обнесли. Это не мой район! Главное, что крайней буду я.
Мужчина прижал к губам толстый палец, осторожно кивнул на очередь, а сам ответил:
— План у всех один. В округе не будут разбираться, что нам помешало, дополнительных патрулей им выделять не с руки. Денег-то жалко. Нам повезло, вот моему деверю, он в Миссури служит, у него…
— Или вот, например, — перебила его напарница и снова повернулась к постовой, с удовольствием отложившей в сторону бумаги, — уже вторую неделю, как по расписанию звонки: школа заминирована. А школа в самой… — она с трудом сдержалась, чтобы не выругаться. — Ну, отправьте вы местных, зачем меня из центра пригонять?
Мужчина звучал куда добродушнее:
— Да всем понятно, что это какие-то детишки балуются, тест писать не хотят, но по уставу дело чрезвычайное. Со звонками всегда мутотень. То про бомбу расскажут, то про ограбление, то про убийство. К деверю в участок звонил один мрачный тип, говорил исключительно басом. Нес какую-то околесицу про сокровища и тайных врагов, которых надо срочно поймать, оставлял послания и подсказки. Все нервы вытрепал, оказалось, это был мальчишка лет шести. Родители подарили ему диктофон с изменением голоса. Малец, насмотревшись детективов, возомнил себя Гарри Эйнджелом и охотился на всяких люциферов.
— А как поняли, что это мальчик? — с любопытством спросила дежурная.
— Вот тут-то самое забавное. Мой деверь дружил с родителями этого мальчишки, и когда он пришел к ним в гости после очередного дежурства, парень сам побежал ему показывать диктофон и случайно нажал на кнопку. Послышалась запись, тут все и всплыло. Ох, и влетело ему, наверное, от своего папаши!
Девушка рассмеялась, а женщина лишь поморщилась, растирая виски:
— Занятная история, но она возможна только в крошечных городишках, где все друг друга знают. У нас такая штука не прокатит, а времени, чтобы возиться с каждым таким злоумышленником или Люцифером — нет и не будет. Тем более, что многие из них умнее твоего мальчишки и не оставляют никаких следов. Поэтому мы будем до седых волос таскаться на лжевызовы и писать тонны рапортов, — она заметила Рона и, расправив плечи, спросила. — Сэр, вам чем-то помочь?
Тот понял, что слушал их разговор разве что не с открытым ртом, стушевался, сделал неловкий шаг назад:
— Нет, нет… Совсем нет, — и поспешно вышел из холла.
От участка Рон практически побежал, выскочил на Маркет-стрит и свернул в сторону старого центра. Он бежал мимо белых офисных зданий, мимо кирпичных домов с проржавевшими черными лестницами, мимо уличных художников и певцов, лениво раскладывавших свой скарб, мимо памятника Механики, разгоняя стайки голубей и ворон. В ушах замер строгий тон офицера, а перед глазами — ее усталый взгляд из-под бесцветных ресниц, тяжелый и равнодушный. Так и подобало смотреть «взрослым» на бестолкового ребенка, путавшегося под ногами. «Не поверят. Не поверят. Не поверят», — мысль, вынырнувшая прямиком из детства, укоренялась в Роне с новой силой.
«Никто не станет с этим возиться. Я могу сколько угодно доказывать, что человек на записи — убийца, откуда им знать, что мы не затеяли это представление втроем? Я, захлебнувшийся парень и тот очаровательный чудак с дикторским голосом. Полицейские ведь любят розыгрыши… Как бы убедительно все ни звучало, у меня на руках лишь кассета. Будь хотя бы одна зацепка: объявление о пропаже, сводка из новостей про найденное тело. Хоть что-нибудь».
К сожалению, посреди города сложно как следует разогнаться: то и дело приходилось замирать на светофорах и перекрестках, вдыхать машинные выхлопы. Звуки города и все прибывающих к переходу людей раздражали неимоверно, не получалось ни отвлечься, ни успокоиться.
«Надо собраться. Постараться их убедить. Не поверят эти копы, пойдешь к другим, — он не верил собственным уговорам, но продолжал повторять про себя. — Надо это сделать. Максимум тебя примут за сумасшедшего. Ну, и хрен бы с ним. Пока ты тут прохлаждаешься, ублюдок уже ищет кого-то нового... Браво, Рон, браво! Порефлексируй еще немного, и, как знать, он доберется и до тебя, ведь...»
Ладонь так внезапно опустилась Рону на плечо, что он чуть не выскочил на проезжую часть. Дэн изумленно посмотрел на него:
— Нильс, ты чего? Я тебе с того конца улицы ору-ору, еле угнался. Я ж поздороваться хотел.
— Привет, а я... На работу опаздываю, — пробормотал Рон, растерянно оглядываясь, будто за крупной спиной Дэна мог скрываться кто-то другой.
— Так ты ж предупредил.
— Ну, я... думал, что опаздываю.
— Хера тебя у дантиста шарахнуло. Ты от него так улепетывал?
— Что? А... Да, да… Я к нему тоже опоздал, — «Не умеешь врать и не берись, теперь Дэн догадается и, наверняка, начнет выпытывать».
Но тот ничего больше не спросил, лишь рассмеялся:
— Ну ты даешь, ковбой, на вот, пожуй, — протянул с улыбкой пачку «Базуки». — Все равно потом с пломбами будешь ходить. Закурить не предлагаю, видишь, я все помню. И да, нам надо бы поменять маршрут. Ван-Несс перекрыли, туда лучше не соваться.
На пестрой обертке красовалась надпись: «Выбор детей Америки».
«Не слишком ли громкое заявление для обычной жвачки? Ужасно нелепо. Интересно, он это нарочно подтрунивает или случайно совпало?» — но угощение принял.
Загорелся зеленый человечек, и они побрели по шумной улице уже вдвоем.
Дэн принялся рассказывать что-то отвлеченное, перемежая повседневную болтовню с замечаниями по работе. Сейчас его говорливость пришлась очень кстати — не слушать его было невозможно. Дэн здорово выделялся на фоне горожан провинциальной несдержанностью. Громкий голос и широкие жесты привлекали внимание так же хорошо, как и рост, фигура. Некоторые косились на Дэна с интересом, другие — сторонились, а Рону, наоборот, нравился его беззаботный вид. Важно только не отставать, подстраиваясь под широкий шаг.
— ...ну, вот, я им и говорю: ребят, все классно, у вас своя тусовка, но уже одиннадцать, кругом мамаши с детьми да старушенции. Спать надо. Вы б, это, музыку приглушили. А то ж мне меры надо будет принимать. Они так вытаращились, за три секунды слиняли. Сегодня видел одного из них, махнул ему, а он как припустился. Нет, ты мне скажи, Нильс, я, что, как-то нагрубил? Я ж был сама вежливость!
— Дэн, ты же понимаешь, что похож на скинхеда?
— Чего? — ошарашенно. — Это потому что я лысый?!
Рон невольно усмехнулся:
— В тебе шесть футов, в плечах — два, у тебя проколота бровь, ты подворачиваешь рукава на футболках, говоришь басом. И ты ходишь в «Мартинсах» круглый год! — про шрам на полщеки он решил не уточнять.
Дэн с тоской покосился на ботинки с нарядными полосатыми шнурками:
— Но они клевые... у нас в Монтане за такие ботинки и грохнуть могли, а потом бы всей семьей носили. И вообще виноват я, что ли, что рожей не вышел? Тоже мне.
С этими словами он закурил, выпуская дым через нос. Сделался еще сильнее похож на бандита.
Рон снизу вверх разглядывал коллегу и думал: а как бы Дэн поступил на его месте? В первую очередь, он бы не испугался. Поставил бы маньяка на место строгим тоном, пригрозил бы... нет, пожалуй, одного лишь тона разгневанного реднека хватило бы.
Дэн не стал бы разбираться в бредовых россказнях про красоту и силу: пометил звонок как ложный, кратко доложил на общем собрании о шутнике и, если случайно соединился бы с ним опять, повесил бы трубку после краткого опроса (даже когда в службу обращаются с посторонней чушью или с явным намерением поиздеваться, оператор обязан уточнить, все ли в порядке). И это не делало Дэна плохим работником, напротив, он всегда четко следовал протоколу, настолько четко, что не мог подключить фантазию и вообразить реального человека, которому бы понравилось вот так развлекаться и подвергаться опасности, описывая свои эксперименты. С одной стороны, вряд ли бы убийца решился обращаться в «Эриксона» снова, с другой — связь с ним была бы потеряна раз и навсегда.
— Чего задумался? — Дэн шутя толкнул Рона локтем.
— Не знаю, не могу собраться. Скажи, а чего ты боялся в детстве?
— Я-то? Да как все. Темноты, змей, койотов.
— Не знал, что в Монтане водятся койоты.
— Не водятся, но это не мешало мне их бояться, — и весело подмигнул, почесывая шрам. — Смерти боялся. Но не нормальной, а такой, выдуманной. Книженция у моего кузена была «Страшилки мира» или как-то так, он читал мне вслух, если я отдавал ему свою порцию патоки или делал за него работу на ферме. Жадный гаденыш был, ну, а я ленился сам читать, вот и батрачил на него. Он выбирал истории, что попроще, чтоб я от страха не уссался. Потом ему это надоело, а мне страсть как хотелось себе нервы пощекотать. Ну, я и прочитал про Черную Смерть, она была чем-то вроде чернильного пятна, могла стать огромной, как дом, а могла сделаться тоненькой, как лента, и заползти в любую щель. В той истории она забралась на корабль, затаилась в трюме, а когда созрела в темноте, выползла на палубу искать моряков.
— Зачем?
— Хрен его. Наверное, чтоб сожрать. У этой штуки не было мыслей. Просто утаскивала в себя людей, и те пропадали в ней раз и навсегда. Наверное, это меня и напугало. Когда ты что-то можешь объяснить — становится понятно и будто не так страшно. А когда ты ничего не знаешь — сразу начинаешь выдумывать, и каждая твоя догадка похлеще предыдущей.
— А чем закончилась та история?
— Не знаю. Я не дочитал, бросил на том моменте, когда она замерла за дверью каюты капитана. С тех пор я боялся закрытых дверей, мало ли, открою, а за ней — она, — рассмеялся. — Аж любопытно, что там дальше-то было. Ну, книги у нас дома не задерживались, да и автора я не вспомню.
Рон попытался представить себе «Черную Смерть», она виделась ему липкой, похожей на сгусток смолы или нефтяное пятно. Такая неровная, переменчивая и всеобъемлющая. Зябко повел плечами:
— А ты… помнишь, как перестал ее бояться?
Дэн мотнул головой:
— Не-а. Вырос, наверное, да там еще маманя младших братцев нарожала, мне стало не до того. А ты к чему это вообще вспомнил?
— Да так. Звонил тут один, — Рон со вздохом взглянул на безоблачное небо. — Стал свидетелем убийства, может, даже соучастником, он сам точно не знает.
— Ого? Это как так? Бухой влез в драку?
— Если бы. Скажем так, он узнал кое-что опасное, по-хорошему, ему надо бы обратиться в полицию, но вся эта ситуация напоминает ему историю из детства, когда он пытался рассказать правду, но никто не поверил в выдумки мелкого мальчишки. Ему кажется, что его слова не сыграют никакой роли, и дело не в том, что он будет выглядеть посмешищем. Все повторится и тот, кто заслуживает наказания, улизнет от ответа, как тогда, и это самое страшное, — Рон опомнился. — А я не знаю, что ему посоветовать.
— Дела. С чем только ни обращаются, это ж какое недоверие к людям должно быть, — Дэн задумчиво покрутил окурок в пальцах и щелчком отправил его в мусорку. — А парню, если он позвонит, скажи, что страх-страхом, а доброе дело — всегда хорошо. Справедливость там и прочее.
— Я его сразу к тебе перенаправлю.
— Легко! Все разрулим и все загоны порешаем, а если окажется тяжелым — позовем его на коллективную терапию, чтобы понял, что он не один такой, а если застесняется, дадим пару полезных номерков. Да ты сам все отлично знаешь, ты ж у нас специалист, а, Нильс? Не парься, — и звонко похлопал по спине.
«Рад бы, да не могу», — Рон постарался сменить тему. Уж лучше слушать пересказ последнего матча «Даллас Ковбойз» и «Форти Найнерс», чем вновь перемалывать воспоминания давно минувших дней. Непринужденный тон и уверенность Дэна вдохновляли, вот уж кто никогда не парится по пустякам.
Они почти подошли к зданию горячий линии, когда их окликнул женский голос:
— Доброе утро! — одновременно тихий и звонкий, он прервал Дэна, разразившегося хвалебной тирадой во славу Стиву Янгу, «лучшему нападающему столетия».
Кэти Торранс работала на телефоне доверия полтора месяца, что уже казалось невероятным сроком, изначально старожилы давали ей максимум неделю. Она внезапно появилась на пороге офиса, сжимая в руках диплом учителя музыки и какие-то грамоты за усердную учебу, активную социальную деятельность и прочую никому не нужную чушь. В школу ее не взяли из-за полного отсутствия лидерских качеств, дети бы просто-напросто разнесли ей кабинет, не дав провести ни единого урока спокойно. Да и выглядела Кэти не как учительница, а скорее как ученица: долговязая, худая, большеглазая, напоминала птенца-подростка, вечно одевалась в нелепые платья с цветными колготками а-ля Твигги, цепляла на волосы блестящие заколки. На собеседовании она мечтательно рассуждала о доброте и взаимопомощи. Ей попытались объяснить, что горячая линия — не подходящее для нее место, что тут как нигде требовались крепкие нервы и умение перенимать инициативу. Кэти на это лишь хлопала ресницами, наивно повторяя, что она «хочет помогать окружающим». Поскольку на телефоне доверия мог работать любой человек без серьезных психических проблем, на нее махнули рукой: не уйдет сама, так вылетит на этапе обучения. Подобные ей идеалисты обыкновенно быстро разочаровывались в бесконечных жалобах, пьяных бреднях и однотипных разговорах. Но Кэти старалась, как самая настоящая зубрила, засыпала старших коллег вопросами, а собранные сведения записывала аккуратным почерком в блокнот с котенком. Внутренний экзамен она сдала блестяще, и ее допустили к аппарату.
Кэти внимательно слушала каждого собеседника, вкрадчиво задавала вопросы и с интонацией диснеевской принцессы уверяла, что трудности — временные, и вот-вот наступит светлая полоса.
Удивительно, но ей верили, возможно, потому что сама Кэти ни секунды не сомневалась в своих доводах. Она нравилась одиноким старикам, становилась для них заботливой внучкой, нравилась женщинам, им она была, как подруга, ее не боялись совсем юные девушки, которые зачастую стеснялись делиться секретами со взрослыми сотрудниками. Кэти искренне радовалась, когда ей перезванивали благодарные клиенты, зачитывала результаты рабочего дня перед старшими и с упоением делилась впечатлениями на общих собраниях. За пару недель к ней привыкли, а потому все с ужасом ждали, когда на Кэти свалится серьезное дело.
Это случилось в ее первую ночную смену. Позвонил ветеран Вьетнама. На войне он лишился обеих ног. Его жена, ухаживавшая за ним на протяжении десяти лет, умерла от рака. Приходилось учиться жить без ее поддержки и выживать на весьма скромное пособие. Из близких остался лишь сын-подросток, с которым несчастный отец не умел совладать. Мужчина звонил после очередной ссоры с мальчишкой, чтобы выговориться, а затем покончить с собой.
Кэти провисела с ним на телефоне больше десяти часов. Расспрашивала его обо всем: о детстве, о службе и ранении, о супруге, о сыне, как тот учится, что любит есть на завтрак, — а тот рассказывал и рассказывал до самого рассвета. Она убедила мужчину сложить вещи покойной жены в чулан, чтобы убрать болезненные напоминания, продиктовала номера хороших семейных психологов и психотерапевтов, просила постараться ради себя и сына. Операторы по очереди приносили девушке кофе с сахаром и подсовывали ей бутылочки с йогуртами, чтобы та успела незаметно подкрепиться, но она не притронулась ни к тому, ни к другому.
Когда беседа благополучно завершилась, Кэти молча ушла на перерыв. Отсидела положенные пятнадцать минут, глядя в стену, высморкалась и вернулась отрабатывать последние часы.
Никто не ожидал такой стойкости от мечтательной чудачки. Кэти зауважали, окончательно приняв в команду. Конечно, остались и те, кто считал, что она рано или поздно сдастся, но на всех скептиков грозно порыкивал Дэн. Он всегда вставал на защиту новеньких: «Как будто мы не косячили. Не, можно орать на человечка и выставлять его полнейшим бездарем, а когда он, окосев от ужаса, попросит расчет, мы хором завопим, что у нас не хватает народу», — но с Кэти был особый случай.
Рядом с ней Дэн делался до смешного серьезным, переставал шутить и с трудом подбирал слова.
— Доброе. А мы тут вот болтаем про практику… Про детские страхи там и… вот...
— Как интересно, — закивала Кэти. — Мне няня читала сказку про злую девочку, когда она сквернословила — у нее изо рта вылезали жабы, слизни и змеи. Поэтому до средней школы я боялась произносить что-то грубее «дурака». А чего боялись вы, Дэниел?
Кэти смотрела на Дэна с восхищением, как и подобало юному сотруднику на опытного наставника, что делало их общение еще более неловким. Она в упор не замечала волнения, охватывавшего коллегу, стоило ей обратиться к нему с самым элементарным вопросом. Вот и теперь Дэн впал в ступор. Рон поспешил ему на выручку:
— Он у нас бесстрашный и скромный. Кстати, чуть не забыл. Тебе Анна вчера звонила.
— Анна? — переспросила Кэти и после секундного замешательства спохватилась. — Восьмое было вчера? Как я могла забыть?!
— Не переживай, я сам с ней поговорил. У нее все в порядке. Просила передать, что поедет к бабушке в Мичиган, там водятся куры и целый батут. С мамой у них, вроде, все неплохо, соседи больше не пугают. И ей купили плюшевого медведя, зовут Сердечком, если ничего не путаю.
Узкое лицо Кэти озарила грустная улыбка:
— Как хорошо. Я переживала, что она не захочет звонить или не сможет. Очень умная девочка и серьезная, она тебе тоже объяснила, что ей шесть и она совсем взрослая? — со вздохом. — Спасибо, Рон. Какая же я растяпа, ведь записала и график вроде подстраивала, чтобы никого не забыть. Я обещала ей сказку.
— Успокойся, подстроиться под каждого невозможно. К тому же Анна все поняла правильно, сама же сказала: взрослая и умная. Она позвонит тебе еще раз, вот увидишь, — и незаметно толкнул Дэна плечом, тот откашлялся и пробасил:
— Все будет хорошо, вы очень бережно относитесь к обязанностям. Вы… ответственный сотрудник, и мне… То есть я уверен, что вам незачем беспокоиться.
— Правда? — радостно переспросила Кэти, а лицо Дэна сделалось красным.
Рон прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Ему нравился их контраст. Нескладная, но трогательная девушка — крепкий и суровый парень. Прекрасное образование — пять школьных классов. Сытое детство, привычка к уюту и человеческой теплоте — непрерывный труд, бродяжничество, бедность.
«И оба альтруисты до мозга костей. Смотришь на таких — аж жить хочется. Определенно, им будет хорошо вместе. Вот Сэнди обхохочется, когда узнает, что я в свахи заделался. Может, познакомить ее с Кэти? А что, так нам будет легче их в город вытаскивать, все-таки наш офис не очень располагает к романтике, так Дэн про работу ей талдычить и будет, я его знаю. Да и Сэнди повеселее станет, не помню, чтобы она с кем-то из своих подруг здесь много времени проводила, все со мной носится». Он с радостью отвлекался на мысли о чужих любовных неудачах, о Сэнди и университетских годах, на что угодно, но руки из кармана не вынимал.
— …не стоит приучать себя к обратной связи, — рассуждал Дэн, сумевший, наконец, разговориться. — Для вас это большая ответственность, часто неподъемная, потому что ответить и помочь всем — нереально, и для людей это скорее вред, чем польза.
— Да, я это знаю, но как можно отказать? И потом, это ведь моя работа, — ответила Кэти.
— Наша работа — помогать, а не превращаться в персональную жилетку для слез. Многие боятся идти к специалистам и прорабатывать свои завихрения с глазу на глаз, мы же не видим всей картины, не пристаем с неудобными расспросами или заданиями. Получается, что мы для них что-то вроде удобных друзей. Верно я говорю, ковбой?
— А? Конечно, Дэн, конечно, — без особого энтузиазма согласился Рон и украдкой взглянул на Кэти.
«Интересно, а что бы сделала она? — сейчас ему чудилось, что даже у нее получилось бы все решить намного быстрее. — Она бы слишком испугалась, чтобы разговаривать с убийцей, и это правильная реакция. Кэти не нужно играть в “ковбоя”, чтобы самоутвердиться или восстановить справедливость. Ей нужно тратить силы на добрых людей, а не на всяких уродов. Для этого у нее есть одинокие вдовы, подростки, несчастные дети, и она действительно им помогает, потому что Кэти думает в первую очередь о других, а тебе лишь бы выпендриться, будто “победа” над злодейским злодеем избавит от старых страхов».
Утро выдалось студеным, оно вполне соответствовало настроению Рона: угрюмо-пасмурное, туманное, серое. О том, что официально лето закончилось всего каких-то девять дней назад напоминал щебет невидимых птиц. Рон слышал их повсюду: в Орегоне, Вашингтоне, Калифорнии, — но никогда не обращал на них внимания. Ненавязчивое пение возвращало в детство, светлые воспоминания перемешивались с мрачными и досаждали в два раза сильнее. Рон отстал, с болезненным напряжением разглядывая Кэти и Дэна, поглощенных разговором. Снова двое влюбленных, снова он где-то в стороне, снова на душе замерла тревога, только теперь четко ясно, что предчувствие его не обманывает.
«Но я по-прежнему ничего не могу».
Когда они втроем поднялись в зал к операторам, Кэти шутливо попрощалась:
— До скорых встреч. Я сегодня сижу рядом с Ханной.
— Далековато, — усмехнулся Рон, зная, что иной раз некогда с соседом парой фраз перекинуться.
Кэти ушла, а Дэн покачал ей вслед головой:
— Она все-таки молодец, старается. Помнишь, как все говорили, что она и недели не выстоит?
— Помню, а ты, как истинный рыцарь, лез заступаться.
— Рыцарь, как же. С моей-то рожей.
— Нормальная рожа, шрамы украшают, видно, что рыцарь с опытом. С пробегом.
Дэн гоготнул, устраиваясь за столом. Рон слышал, как он вываливал из сумки скарб, в том числе пресловутый мяч-антистресс:
— Обычно она за твоим столом сидит, когда у вас смены не пересекаются. Правильно, что она к нам пошла. Трудно, конечно, но таких людей нам и надо, чтобы отзывчивые. Ты бы слышал, как она им тут все по полочкам раскладывает. Я аж сам верить начинаю.
— Ну, прости, что сегодня я твой сосед, а не Кэти.
Дэн шумно запыхтел и затих.
Рон положил перед собой блокнот, карандаш, бутылку сока и покосился на диктофон. «Я же могу его оставить тут? Им никто пока не пользуется. Вдруг получится записать что-то дельное». Он знал, что мужчина позвонит ему еще раз, а потому, зарядив диктофон кассетой, стал ждать.
По утрам на линию обращались редко. В основном звонили домохозяйки, оставшиеся один на один с ворохом грязного белья, немытой посудой и литрами невыплаканных слез; старики, делившиеся на тех, кому хотелось скоротать часок за беседой, разбавить серую тоску одиночества, и на тех, кто желал выплеснуть поток желчи на ни в чем не повинного оператора; безработные, мучимые бессонницей и иногда крепким алкоголем. Рон терпеливо склонился над аппаратом, сквозь наушники уже слышал удары мяча о стенку перегородки и оживленный голос Дэна.
Первый разговор предопределял весь рабочий день. Обидно, когда звонили шутники, хамы или люди, понятия не имевшие, что в принципе представлял из себя телефон доверия. Сложно объяснять какому-нибудь умнику, что это не «911», не полиция и тем более не справочное бюро, еще сложнее потом перестроиться на миролюбивый лад, но он ждал конкретного клиента и дождался.
— Здравствуйте, Рон.
— Здравствуйте, Сэр. Вы что-то зачастили, — и нажал кнопку записи на диктофоне.
Может, дело в раннем часе, неудачном походе в участок или разбуженных воспоминаниях, но Рон не испытал былого волнения, скорее досаду. «Как там Дэн сказал: невозможно бояться, когда все понятно? Сейчас мы обменяемся любезностями, а потом он будет нести высокопарную муть и хвастаться новыми подвигами».
В противовес вялому раздражению Рона, Сэр отвечал добродушно и бодро:
— Не удержался. К тому же я понял, что ни разу не желал вам доброго утра. Как начинается ваш день? Мой — с кофе, увы, с растворимого. Я забыл, куда убрал кофемолку.
Сегодня на том конце провода никто не задыхался. Из наушников доносился приглушенный шум закипавшего чайника и звон посуды. Рон слышал, как мужчина перемешивал свой напиток, постукивая ложкой по краю чашки, и каждый удар отзывался в висках.
«Сукин сын».
Взять бы микрофон и заорать в него что есть силы матом, и будь, что будет. Да, глупо, да, бессмысленно, но Рон не нанимался быть личным шутом для садиста. Он набрал побольше воздуха в легкие, быстро сосчитал до десяти.
— А почему сегодня нет музыки?
— Вы уходите от вопроса, — весело подметил его собеседник. — К сожалению, скоро мне придется отлучиться, потому у нас не получится как следует поболтать, но обещаю, в следующий раз я подыщу хорошую пластинку.
— Вы сама любезность.
— По-моему, вы злитесь.
Рон подавился нервным смешком:
— Неужели? — перешел на громкий шепот. — С чего бы мне злиться? Ведь я мечтал услышать, как убивают человека, а вы предоставили мне такую шикарную возможность.
— Вы испугались?
— А как вы, черт возьми, думаете?
— На что это было похоже? Вы испугались самого звука или мыслей, что…
— Вы издеваетесь? — перебил его Рон. — Это просто мерзко, а еще омерзительнее то, что вы знаете, что вам все сойдет с рук. Вы знаете, что, как бы я ни хотел вас остановить, мне нечего вам противопоставить. И вы пользуетесь этим.
Эмоции мешали удержаться в амплуа рассудительного специалиста, он давно им не был и теперь бессильно рычал в микрофон, но так, чтобы не вызвать подозрений у коллег. Не хотелось думать ни о жертвах убийцы, ни о его поимке, уже никого не было жалко, кроме себя самого: «Прицепился как клещ и не отпускает. Зачем я вообще тут сижу? Что-то пробую, когда и дураку понятно, что поймать его по телефону — дохлый номер, что надо увольняться и валить отсюда, пока этот сукин сын не добрался и до меня».
«Сукин сын» заговорил с ним через короткую паузу, словно успокаивая:
— Вы испугались, Рон, и напуганы до сих пор, но это абсолютно нормально. В принципе, как я и предполагал. У вас маловато привычки. Многим свойственно бояться смерти и самих мертвецов, хотя, казалось бы, вот уж кто точно не сможет вам навредить. Поверьте, немного практики, и вы поймете, что трупы — уже не люди, и страх снимет как рукой. Так, например, случается у судмедэкспертов и полицейских. Как бы вам объяснить, — до Рона донеслись шаги и протяжный скрип половиц, привычный щелчок зажигалки. — Труп — это вещь, которую все спешат убрать подальше. «С глаз долой, из сердца вон». А ведь его можно изучить и испытать на прочность. Чем быстрее вы осознаете, что перед вами не человек, а материал, тем быстрее вам станет легче, но и значительно скучнее.
— Вчера вы говорили совсем другое. Вы рассуждали о том, что помогаете тем парням, что радеете за их красоту, получается, что для вас это просто пафосные слова?
— Повторюсь, — ласково, как несмышленому ребенку. — Трупы — не люди, а я всегда забочусь о том, чтобы мои подопечные умирали быстро и по возможности безболезненно. Конечно, случаются оказии, никто из нас не идеален, — мужчина прервался, чтобы отпить немного кофе.
Рон буквально видел, как он прижимал чашку ко рту, как облизывал губы, как двигался его кадык во время глотка.
— Но в большинстве случаев смерть застигает их сытыми и довольными, а это, согласитесь, дорогого стоит. Я же беру вполне небольшую плату: возможность распоряжаться их телами так, как сочту нужным. Им-то они уже без надобности.
— Вчерашний парень был жив.
— Не совсем. Вчера вы представляли рядом со мной живого человека, но поверьте, после рихтования пропадает все человеческое. Формально его сознание умерло в тот момент, когда я поковырялся в его глазу шилом. При желании можно долго поддерживать жизнь в теле, кормить картофельным пюре или другой тщательно протертой пищей. Но все это быстро приедается, плюс очень утомляют звуки, безостановочно текущая слюна, неконтролируемое испражнение. Понаблюдай вы за этим бессмысленным существом пару-тройку дней и бровью бы не повели, когда пришлось бы душить его или распиливать на части. Я беспокоился, что вы примете все слишком близко к сердцу или, еще чего доброго, решите, что вы в чем-то виноваты, раз кого-то не спасли. Уверяю вас, спасать там было нечего.
Закончив рассуждать, мужчина сделал очередной глоток и зашагал по старым половицам. Откуда ни возьмись вынырнули два новых голоса, понадобилась пара секунд, чтобы догадаться, что разговаривали ведущие. Прогноз погоды перемежался бодрой музыкальной заставкой и звучал неестественно весело. «Я наблюдаю за утренними сборами маньяка, очаровательно», — подумал Рон, а вслух уточнил, впрочем, не рассчитывая на искренний ответ:
— Вам наскучило играть с мертвыми и полуживыми, и теперь вы развлекаетесь со мной, потому что знаете, что я вас никак не смогу достать?
— Ну почему же, я бы с радостью с вами встретился. Может, не сейчас, но когда-нибудь мне бы хотелось выпить с вами кофе или чего покрепче. Кстати, скажите, вы меня уже нарисовали? Мне любопытно, каким вы меня представляете.
Рон растерянно моргнул. С момента первого звонка он ни разу не пытался визуализировать своего собеседника, а портрет стареющего учителя в очках давно выброшен в мусорное ведро. Обыкновенно беседы занимали столько сил, что на фантазии не оставалось ни времени, ни желания. Был лишь голос и смутный образ, потускневший за десять лет: светлые волосы, прямой нос, рубашка, застегнутая под самое горло, засученные рукава и широкие ладони с крупными пальцами. «А ногти всегда чистые». Рона тряхнуло, так что он ухватился на подлокотник кресла.
— Нет, — глухо ответил. — Я не думал об этом.
— Что ж, так даже лучше, так куда интереснее.
— Вам нечем больше заняться?
— Вы правы. До нашего знакомства, я действительно чувствовал, что двигаюсь куда-то не туда. Не хватало взгляда со стороны. Рон, я хочу, чтобы вы знали, вы мне очень помогаете и, — тут он отвлекся от хвалебных дифирамбов, среди посторонних шумов насмешливо-слащаво прозвучала заставка к «Горячей линии мистера Белого Крольчонка». — Кажется, я опаздываю. Боюсь, нам придется прерваться.
— Вы снова пойдете убивать, Сэр?
— Не тревожьтесь. Сейчас мне нужно съездить на работу, — и уточнил, — на обычную работу. Обещаю вести себя прилично. Надеюсь, у вас все получится, и вы сможете меня найти.
— Издеваетесь?
— Отнюдь. Скорее сказочно рискую, но кто не рискует, тот не пьет шампанского. К тому же про кофе я не врал, уверяю, у меня он выходит отменным. Всего доброго.
Послушав короткие гудки несколько секунд, Рон стянул наушники. Он не торопился завершать вызов, чтобы немного переварить услышанное.
«К чему это было? Справился о моем самочувствии, пожелал удачного для, пригласил в гости и все? По крайней мере, я знаю, что у него есть “обычная” работа. Ценная информация! Гарри Эйнджел обзавидовался бы, — Рон выключил диктофон и откинулся на скрипучую спинку кресла. — А вообще это самое страшное — такие чудища ничем не выделяются. Они бродят среди нормальных людей, а те даже не подозревают с какими выродками здороваются за руку, ходят на перекур и играют в покер по выходным. Страшно и… мерзко».
Опять щебет птиц. Рон обернулся. Возле самого окна росло скрюченное дерево, некоторые ветки успели спилить, и теперь оно напоминало больного старика с уродливыми буграми-опухолями, смазанными канифолью. На одной из уцелевших ветвей виднелось маленькое гнездо, откуда доносился пронзительный писк. К голодным птенцам подлетали родители. Рон засмотрелся, как жадные, уже довольно крупные серые комки запрокидывали головы и требовательно разевали рты. Нечто неприятное виделось в их трепыхании, суетливое и беспокойное. «А родители стараются, жалеют и, наверное, любят».
— Я не понял, чего мы тут сидим-прохлаждаемся? — спросил Дэн строго, перегнувшись через перегородку.
— Ничего, — Рон вернулся на место и сунул кассету в карман.
А дальше все пошло по накатанной: смена выдалась насыщенной, но не изматывающей. Звонили с бытовыми проблемами: увольнение, измена жены, отбившийся от рук ребенок, — Рон уже с легкостью дистанцировался от переживаний, разбирая совершенно неблизкие ему жалобы. Как бы цинично ни звучало, но он ловко научился переключаться, причем за пару недель общения с Сэром навык удалось неплохо развить. Рон думал о том, что ему просто некогда отвлекаться. Он спокойно досидел до девяти часов, обменялся парой добрых слов со сменщиком, вместе с Дэном вышел из офиса и прогулялся до Маркет-стрит, а после зашагал к автобусной остановке, чтобы встретить Сэнди.
«Жестоко ли это? Наверняка, но толку от моего беспокойства? Я могу собрать целую коллекцию кассет, чую, что у меня будет такая возможность, а потом притащить их разом в участок, смотреть, как полиция с ними возится и разводит руками, потому что… ну, а что тут сделаешь? Уверен, другие операторы, до которых он сумел дозвониться, рассуждали так же. Легче промолчать — меньше возни и тебя не трогают за то, что так затянул с заявлением. Никто же не узнает и никто не накажет, если только ты сам не сознаешься».
Сэнди погладила его по руке большим пальцем:
— О чем задумался?
Они вдвоем решили забежать в магазин на свежей порцией мороженного «От Бэна и Джерри», пока не слишком стемнело.
— Ни о чем, — улыбнулся Рон и удобнее перехватил ее ладонь.
— Тяжелый день?
— Не тяжелее обычного.
Он приметил наушники, висевшие у нее на шее, и плеер:
— Кого слушала?
— Брюса Спрингстина. Джеффри дал, он называет его «Босс», — последнее слово она произнесла с нахмуренными бровями, рассмеялась.
— Ого, сурово. И про что поет «Босс»?
— Про всякое. В основном про Нью-Джерси, про долгую дорогу, про войну. Про любовь, разумеется, но, знаешь, не пошло. Мне нравится, что даже в самой грустной его песне есть что-то светлое. Это как, — Сэнди пощелкала пальцами, — как попасть под дождь летом. Ты идешь весь мокрый, мимо проезжают машины, то и дело норовят обрызгать, а тебе пофигу. Ты бредешь вдоль дороги, как в клипе, а все твои неурядицы смываются теплой водой.
— Поэтично, — усмехнулся Рон. — Не ожидал, что твоему Джеффу такое нравится. Ему бы больше подошел какой-нибудь Принс.
Сэнди строго погрозила ему:
— Это стереотипно!
— Да ладно, я шучу.
— Не вижу ничего смешного. Ты еще скажи, что раз он гей, то после него на микрофоне помада остается, это же «смешно», — понуро пожала плечами. — Прости, знаю, я быстро завожусь, но чем дольше я всем этим занимаюсь, тем острее реагирую. Как всегда, короче.
Рон ободряюще улыбнулся:
— Брось, солнце. Принс классный. Как там… «Я вошел, и я проснулся»…
— Ты не умеешь петь.
— «Я никогда не видел, чтобы красивая девушка была такой жестокой», — закружил ее в подобие танца.
— Рон, перестань, — веселее.
— «Детка, у тебя такой взгляд»! — почти закричал, а Сэнди, давясь хохотом, принялась зажимать ему рот:
— Хватит, хватит!
Они замерли посреди улицы, громко галдя и толкаясь. Несколько усталых прохожих обернулось в их сторону, но никто ничего не сказал.
Рон перехватил ладонь Сэнди и коротко прижал к своим губам. В последних лучах закатного солнца, внезапно выглянувшего после сумрачного дня, он увидел, как ее волосы блеснули медными струями, а лицо, от природы светлое, стало приятно румяным.
— Прости, я грубо пошутил и посчитал, что серенадой сумею загладить вину. У меня получилось?
— Кто-то перечитал Вудвортса, — абсолютно беззлобно подметила Сэнди и осторожно высвободила руку. — Методы отвлечения хороши.
— Если что, я знаю еще «Пурпурный дождь».
— Не стоит, мы должны пожалеть ни в чем не повинных людей вокруг, — и чуть погодя добавила. — Но мне понравилось.
— Рад стараться. Дашь мне потом послушать «Босса»? Давненько я не попадал под дождь.
Рон привык к тому, как остро Сэнди реагировала на грубость или неподобающие шутки, привык и к тому, что, вспылив, она быстро остывала, и ее начинали мучить угрызения совести. В моменты подобных эмоциональных всплесков Рона умиляла ее детская искренность, во многом потому что он так не умел. Его, чтобы разозлить, необходимо как следует раззадорить, потратив в процессе много времени и сил.
«Вот кому-то не жалко ни того, ни другого».
Он размышлял о том, как рассказать о творящемся с ним безумии Сэнди, даже в голове он не уходил дальше сумбурного: «Мне надо с тобой поговорить, ты только не волнуйся». Следом представлялся ворох вопросов: почему не сообщил ни начальству, ни полиции, почему не прервал ужасного знакомства, и, вообще, почему он не рассказал обо всем сразу. Объяснять пришлось бы слишком много, разговор получился бы длинным и, что самое противное, неубедительным. И дома, пока Сэнди крепко спала, прислонившись к его плечу, Рон угрюмо пялился в стену.
«Она разозлится, а потом испугается. Она же думает, что у нас идеальные отношения, построенные на доверии и взаимопонимании, но разве в такое можно поверить? А тем более понять, — Рон бережно заправил прядку волос Сэнди, открывая сонное лицо. — Она станет винить себя. Не знаю как, но вывернет все, лишь бы я оказался не виноват. Скажет, что должна была все понять, увидеть, почувствовать шестым чувством, мать его», — Рон устало зажмурился и отвернулся.
Часы показывали два часа ночи. Слышно, как за окном редко шумели машины, проносящиеся по полупустым дорогам, орал соседский кот.
Рон тихо вылез из кровати, поправил на Сэнди одеяло и стащил со стола ее плеер. Вынул кассету с «Рожденным бежать» и вставил вместо нее свою, повернув стороной с утренней беседой.
Пленка быстро отмоталась назад, Рон закрыл глаза.
«До чего у меня нелепый голос».
Он не знал, что именно ему хотелось обнаружить, по крайней мере, сегодняшнюю запись он не боялся так сильно, как ту, с удушением.
«Ему нравятся эффектные выпады: начать историю с трогательного описания дружбы с бездомным и закончить описанием его разлагающегося трупа; описать то, как наркоман убил педофила, а потом проделать тот же трюк с ним самим; долго разглагольствовать о красоте — поднести трубку к полумертвому парню. Тут что-то нечисто».
Прокручивая кассету снова и снова, за полчаса Рону удалось выучить все реплики наизусть, они смешались в одну кучу.
«Я понял, что ни разу не желал вам доброго утра», «вы меня уже нарисовали», «мне бы хотелось выпить с вами кофе», «сказочно рискую».
Рон не вникал в диалоги, отвлекался на посторонний шум, в его воображении складывалась схематичная картина перемещения собеседника: тут он налил кофе, а тут зашагал по кухне, сел за стол, поднялся, включил радио.
Среди прочих новостей ведущий пригрозил: «Напоминаю нашим слушателям, что с сегодняшнего дня авеню Ван-Несс перекроют из-за дорожных работ. Пожалуйста, будьте внимательны и продумывайте свои маршруты заранее».