Я ненавижу весь проклятый человеческий род, включая себя самого.
Карл Панцрам, или «Убийца с пистолетом президента».
Число жертв — двадцать две.
Вылетев из «Нью-Йорк пост», Джеффри пытался пристроиться в другие журналы. Но нигде не сумел продержаться дольше месяца: главным редакторам не нравилась наглость «расфуфыренного педика», а пресмыкаться и писать заказную желтуху гордость не позволяла, не для того он годами вертелся в высших кругах и зарабатывал имидж честного и острого на язык журналиста. К несчастью, ничего другого он заработать не сумел.
Помыкавшись по издательствам с полгода, Джеффри понял, что пора паковать вещи и отправляться в Сан-Франциско, где у него осталась квартира от матери, маленькая, в невысоком доме на Хейт-Эшбери, без шумоизоляции и с кучкой стариков под боком, до максимума выкручивающих громкость телевизоров и радиоприемников и непрерывно брюзжащих на бестолковую молодежь, прохиндеев-политиков и почтальонов-хамов. Так себе соседство, но, по крайней мере, здешняя квартплата не кусалась.
Странно оказаться спустя столько лет в месте, где ты вырос и запомнил себя совершенно другим. Джеффри уезжал из родного города амбициозным искателем приключений, а вернулся понурым и выгоревшим. Побросав неразобранные чемоданы в прихожей и закрепившись в ближайшей инфекционной больнице, чтобы получать ежемесячную порцию лекарств, он понял, что ему нечего больше делать. Искать новую работу не было ни сил, ни желания, но и сутками сидеть в четырех стенах казалось невыносимо скучным. А потому Джеффри ушел в долгий загул, пропивая последние сбережения.
Каждый день проходил по одной схеме: он просыпался ровно к открытию баров. Обходя дорогие заведения, переполненные туристами, выбирал тихое местечко, брал бутылку бренди и тарелку сыра с оливками, чтобы не отключиться после пары стаканов, и садился подальше от других посетителей. Когда в голове делалось звонко, а в глазах — пестро и мутно, упирался затылком в стену и вытягивал ноги, мог сидеть так часами и пялиться в окно. Порой из хмельного оцепенения его выдергивали чужие разговоры, долетал шум развеселившихся компаний, их пьяные вопли и смех раздражали. Люди в целом раздражали. И даже хорошо, что в Сан-Франциско у него сохранилось мало знакомых, Джеффри привык окружать себя толпой друзей и почитателей, но теперь меньше всего хотелось, чтобы кто-то из прежних приятелей искал с ним встречи. Представляя возможные расспросы и вздохи, полные жалости, Джеффри явственно ощущал, как в нем разливалась желчь, и единственный способ унять ее — нажраться в сопли.
Он выползал из бара под утро, шатаясь, брел по улицам, окутанным предрассветными сизыми сумерками и туманом, с трудом добирался до дома, блевал в раковину, закидывался таблетками и засыпал. А затем все повторялось.
Просыхал Джеффри лишь для того, чтобы сходить в больницу. Ежемесячно он с ранья вставал в очередь с другими бедолагами-зараженными. Среди них встречались молодые и зрелые, плохо одетые или наряженные так, словно сразу после сдачи анализов у них назначен светский раут. Всех объединяло тревожное ожидание и страх, что кому-то лекарств не достанется вовсе. Были и наркоманы, подхватившие ВИЧ через иглу, Джеффри вычислял их сразу, как бы те ни старались маскироваться. Они напоминали стайку сычей: нахохлившиеся, вечно замерзшие, тощие, лупоглазые. Шугались от любого шороха и смотрели на мир расширенными зрачками, взгляд не выражал ничего, кроме желания поскорее вмазаться. Джеффри держался от них подальше, испытывая странную смесь отвращения и радости. Когда с безопасного расстояния наблюдал за скрюченными торчками, он чувствовал, что пока не успел скатиться до их уровня и лелеял надежду, что этого с ним никогда не случится.
Расписываясь за очередную порцию банок и коробок, Джеффри пытался понять по лицу врача: выдали ему реальные таблетки или пустышки? В восемьдесят пятом только разрабатывали лечение, людей использовали как подопытных мышек, одним давали плацебо, другим — сильнодействующие противовирусные препараты. Постепенно дозировка повышалась и… иммунитет у многих отказывал. Опасные эксперименты, но тогда Джеффри соглашался на все за возможность однажды проснуться здоровым. Или просто проснуться. Вообще ему казалось, что вся его жизнь, начиная с момента увольнения — затянувшийся кошмар, что вот-вот он очнется в своих апартаментах на Риверсайд-драйв, беззаботный и счастливый.
«Что-то я стал много отвлекаться, — подумал Джеффри и тряхнул головой. — И ладно бы что-нибудь хорошее вспомнил». Сейчас все существенно наладилось, он нашел новое призвание, смог помочь многим людям, не сторчался и даже не спился. «Пока что», — в два глотка допил бутылку пива и потряс ей над головой:
— Габби! Повтори!
Время было обеденное, и в «Золотого льва» набежало много народу. Кофемашина гудела и источала терпкий запах свежемолотых зерен, он смешивался с ароматом сдобной выпечки. В зале стоял гомон из десятков голосов, сливавшихся в единый журчащий поток, обсуждали в основном личное: кто с кем расстался, а кто, наоборот, помирился. Большинство посетителей бара жили и работали в Кастро, а потому знали друг о друге практически все. Интрижки, ссоры, измены — это так увлекательно, когда не касается тебя самого. Фоном бурчал телевизор, показывали топ-десять попсовых клипов за минувшее лето.
— Габби-и! — снова позвал Джеффри.
— Ой, цыц, — отозвался Габриэль, он протирал и без того ослепительно чистую барную стойку, не отрываясь от экрана. — Нашел гарсона. Возьми сам.
Джеффри не хотелось вставать и еще меньше ему хотелось проходить мимо других столиков. Вид прилизанных и благоухающих мужчин, с улыбочками перемывавших друг другу кости, злил. Он понимал, что не вписывается в их картинку безупречного благополучия. «Конечно, ведь им надо показать, что они “ого-го”, и что геморрой их не мучает, и что волосы на башке не редеют, а в носу — не прибавляются. Для них я аутсайдер среди аутсайдеров: вроде как и делаю хорошее дело, но все равно какой-то уебан».
— Боже мой, до чего же Уитни Хьюстон молодец… — протянул Габриэль, — и как же ей не идут платья без рукавов, у нее очень брутальные руки. А вот ножки — весьма, особенно щиколотки.
— Хочешь, я покажу тебе свои ножки? А ты дашь мне пива? — перебил его Джеффри.
Тот устало закатил глаза и достал бутылку светлого «Будвайзера».
Джеффри усмехнулся и плюхнулся на высокий стул рядом с хозяином бара. Бьющая фонтаном из слабенького динамика попса оттеняла льющиеся из каждого угла сплетни. Он дотянулся до полки с прессой, взял газету, в которой напечатали его статью.
Они с Сэнди успели. Написали за ночь. Помощница страшно злилась, но не бросила горе-начальника в беде, а он отдал ей значительную часть скудного гонорара. Глупо? Безусловно, самому денег хватало на одни полуфабрикаты, но, во-первых, кто Сэнди об этом расскажет? А во-вторых, Джеффри хотелось хоть как-то отблагодарить ее за стоическое терпение. «Вообще, по-хорошему, надо девчонке объяснить, что рвать задницу для других — себе дороже. А то нарвется на такого же пиздострадальца, похлеще меня, и влипнет по простоте душевной», — быстро пробежался по мелким строчкам.
Статья вышла дерганой. Общие фразы перемежались с сухими цифрами, а вывод получался настолько скучным, что от него сводило челюсть. «Расклеился я, мозг совсем не варит. А ведь умел, чтобы и хлестко, и остро, и…», — тут он заметил пристальный взгляд Габриэля:
— Чего?
— Дорогуша, как давно ты носишь эту рубашку?
— Не помню. От меня, что, воняет?
— А когда ты в последний раз был в салоне?
— Приехали… — теперь настал черед Джеффри закатывать глаза.
— Я только хочу сказать, что ты еще молодой и тебе рано запускать себя.
— Да неужели?
— Я в твоем возрасте себе такого не позволял. И не начинай мне про диагноз. Ты сам пишешь, что можно «жить полноценно, если приложить усилия».
— Ебать, ты и цитату выудил, ну, это «А» с плюсом! — рассмеялся Джеффри. — Мне приятно, что ты так хлопочешь, но... с чего бы?
— С того, что мне больно смотреть, во что ты превращаешься. А ведь ты талантливый, образованный и остроумный. Сними эти тряпки, подстригись — будешь лапой. А если еще и морду попроще сделаешь — совсем хорошо станет. В конце концов, у тебя есть все шансы найти кого-нибудь достойного. На днях, например, заходил кардиолог. Очень симпатичный, подтянутый, галантный, одинокий.
— И ему семьдесят?
— Нет, всего лишь пятьдесят, но выглядит на тридцать пять.
— Странно, что у такого чуда никого нет. Может, с подъемным краном проблемы? Вот будь он урологом…
— Прекрати паясничать, пожалуйста, — Габриэль вздохнул, нервно поправляя волосы. — Слушай, я не говорю немедленно с ним съехаться, просто познакомься. Легкое увлечение, не более того. Тебе необходимы новые ощущения, нельзя же жить одним прошлым...
Последнее уточнение казалось явно лишним.
— Стоп, Габби, стоп. Я тебя обожаю, но не надо. У меня есть работа, которая, кстати, мне нравится, и я всегда найду, чем себя занять. Заскучаю — куплю собачку, буду носить ее в ридикюльчике под мышкой. Назову «Шанелью» и научу нападать на каждого, кто полезет ко мне с непрошенными советами.
— Я же хочу, как лучше!
— А мне и так нормально, — с нажимом на последнее слово, понимая, что еще чуть-чуть, и начнет отвечать исключительно матом.
Он и раньше не отличался сдержанностью, но теперь, без громкого имени и денег, терять ему было нечего, и язык за зубами держать не обязательно. Джеффри знал, что Габриэлем двигали добрые побуждения, но его забота выглядела скорее как подачка из жалости, чем помощь, а, пожалуй, единственное, что Джеффри не успел потерять, это гордость.
За барную стойку вернулся Вилбур, гремя бутылками в ящиках, и флегматично полюбопытствовал:
— Чего не поделили?
— Я пытаюсь уговорить его встретиться с тем милым кардиологом, а он упирается!
— Не знаю, чего ты нашел в этом докторишке, обычный позер в отглаженных брючках. Пьянеет с двух рюмок.
— Он интеллигентный человек, в отличие от некоторых, и с Джеффри они бы нашли, о чем поговорить и… — Габриэль принюхался, и меж его белесых бровей пролегла морщина. — Ты что, курил?
— Нет.
— Как же «нет», как же «нет», когда я отсюда чую, что ты опять обкурился!
— Да почему «обкурился»? Там табака больше, чем травы, я ж не валяюсь убитый в хлам.
— Еще б ты валялся. А я-то думаю, почему, чтобы сходить на склад, тебе нужно не три минуты, как нормальным людям, а десять, а лучше все пятнадцать.
— Может, я заигрывал с флористом через улицу, — попытался отшутиться Вилбур, но Габриэль лишь рукой махнул:
— Ой, очень ты кому-то нужен со своими дырявыми легкими. Фу, аж противно. Включи вентилятор, не хватало, чтобы кто-то из посетителей учуял.
Большая часть гостей «Золотого льва» принимала легкие психотропные вещества, по назначению врачей или по настроению, и Габриэлю было не слишком принципиально показать, что его заведение на сто процентов приличное, но никак иначе отвадить Вилбура от дурной привычки у него не получалось. Тот раздраженно пожевал губами и бросил небрежно, кивнув на телевизор:
— О, Хьюстон. Симпатичная. Но ноги у нее не ахти, как спички.
Снова они принялись спорить с утроенной силой. Забавно наблюдать за тем, как эти двое цеплялись друг к другу. Ссоры на пустом месте давно вошли у них в привычку, смотрелись по-своему умильно. Но настроение заметно просело.
Будучи от природы общительным человеком, он ненавидел оставаться в одиночестве и остро нуждался в чужом внимании, не говоря о прочих потребностях, более приземленных, которые также никто не отменял. Не желая заводить никаких знакомств, Джеффри все же подсознательно тянулся к людям. Привычка протирать штаны, сидя в «Золотом льве» или альянсе — тоже своеобразная иллюзия общения. Порой он ловил себя на мысли, что ему хотелось вот так с кем-то обсуждать певичек и ворчать по всяким пустякам. Это были очень приятные мысли.
«Вот только я уже нихуя не приятный».
Он поспешил перевести взгляд с хозяев бара на экран. К тому моменту у них наступило временное перемирие, они пришли к заключению, что Мадонна — «нимфетка» и «душечка», а Тина Тернер…
— Тина Тернер — это Тина Тернер, — пожал плечами Габриэль.
За общим шумом бара в окне незаметно мелькнул капот красного Опеля, а следом последовали три гудка: два коротких и один длинный.
— О, это за мной, — оживился Джеффри и, выбросив на стойку пару купюр, соскочил с нагретого стула. — За газету потом занесу, лады?
Габриэль будто опомнился:
— Джефф, ты подумай все-таки насчет…
— Да отстань ты от него, — пробасил Вилбур, громыхая посудой. — Вечно ты привязываешься.
— Расслабься, Габби завидно, что меня катают молоденькие девочки на крутых тачках, а его — нет, — и, кокетливо махнув рукой, выскочил на улицу.
Его обрадовал удачно возникший предлог избежать сватовства и пристальных взглядов. «Вот уж кому точно нет дела до чужой личной жизни, так это малышка Брансби-Смит. Ей тупо хватает своей».
Сэнди ждала его на углу залитой солнцем улицы. В салоне приглушенно играло радио, пахло кожей и елочкой «Кар-фрешнера» с запахом кораллового рифа. Джеффри бы сказал, что в машине царила чисто девичья атмосфера, но знал, что тут же бы получил выговор за сексистские замечания.
— Ты спасла меня от сварливых стариков, — сообщил, хлопнув за собой дверью. — Они решили меня воспитывать.
— Да? Тогда, наверное, мне стоило немного задержаться.
— Ха-ха, — наморщил нос Джеффри и протянул ей газету. — Нас напечатали, твое имя там тоже есть, кстати. Чем больше у тебя будет публикаций, тем лучше для магистратуры. Преподы это любят, даже если ты писала не по теме.
— Вы уже сунули мне денег. А я помогала вам, потому что захотела.
С привычной придирчивостью настраивая спинку кресла, Джеффри поучал помощницу вполоборота и подчеркнуто небрежно:
— Это-то меня и пугает. Вы, мелкие, наивные альтруисты. Вас поимеют, а вы «спасибо» скажете.
— А кем надо быть? Меркантильными мерзавцами?
— Желательно, — он, наконец, пристегнулся. — Учись, пока я жив, моя хорошая.
Сэнди приподняла одну бровь, а затем усмехнулась:
— Сэр, вы не меркантильный и не мерзавец. И вообще, вы уверены, что вы далеко ушли от сварливых стариков, которые пытаются всех воспитывать?
— Уела. Трогай давай, а то я и так вечно везде опаздываю.
Определенно, шутки Сэнди его не задевали, наоборот, он искренне гордился успехами помощницы в остротах. Кроме того, на панели аккуратной стопкой Джеффри дожидались списки вопросов к новому интервью, письма от благотворительных организаций и еще какая-то важная «херь», о которой он сам благополучно забыл. Разве можно желать лучшего помощника?
Выехав на Черч-стрит, они двинулись прямо к набережной Эмбаркадеро. Сэнди любила ездить вдоль береговой линии, времени на подобные маневры уходило не слишком много, так удавалось обходить заторы у светофоров и душные пробки, где собственных мыслей не слышишь за непрерывными гудками. Да и вид из окна открывался поистине приятный: морская пена с шумом разбивалась о камни, где-то в отдалении мелькали рыбацкие лодки, напоминавшие игрушечные кораблики. Можно было расслабиться и, любуясь на вздымающиеся волны, выкинуть из головы все дурные мысли, чтобы в ней звучали лишь крики чаек и музыка.
— Я не понял, что за говно сейчас играет?
— Как вы меня напугали! Я думала, что вы уснули.
— Да уснешь здесь. Попсой я сыт по горло, ее весь день крутили в баре.
— Это же Дебби Гибсон! — сокрушенно вздохнула Сэнди.
— Нахер. Ни голоса, ни слуха, ни смысла. Жвачка для мозгов, у песен должен быть посыл. Где та кассета, что я тебе дал? Куда ты ее сунула? — он привычным жестом открыл бардачок.
— Вы роетесь в моих вещах!
— И беру из них свою. Вот.
На обложке стоял взъерошенный парень с короткой бородой и с гитарой наперевес. Для Сэнди он выглядел абсолютно непримечательно, типичный рок-н-ролльщик из семидесятых: узкие джинсы, белая футболка, кожаная куртка, разумеется, черная и в заклепках. Но по лицу начальника она понимала, что ей показывают чуть ли не икону.
— Вот, — повторил Джеффри. — Брюс Спрингстин — настоящий музыкант. Это тебе не певички, дрыгающиеся под фонограмму, потому что продюсер сказал. Брюсу хочется верить. Он проживает каждую строчку, душу вкладывает. Все сочиняет сам, от и до.
— Вы же понимаете, что это не актуально лет пятнадцать?
— «Не актуально»?! Что, по-твоему, «не актуально»? Страх мальчишек, выброшенных во Вьетнам под пули, впервые осознавших всю ценность человеческой жизни? Тоска по дому, который пришлось оставить, чтобы воплотить мечту? Или ностальгия по первой влюбленности? Запомни раз и навсегда, какая бы задница ни случилась с тобой, Брюс вытащит тебя из любого дерьма.
— Ясно-ясно, я не так выразилась, признаю. Просто включите уже и не отвлекайте меня от дороги, пожалуйста.
Проигрыватель со щелчком проглотил кассету, зашуршал пленкой, и, немного погодя, по салону разлились звуки гитарных переборов. Мягкий мужской голос запел о той, к чьим ногам хотелось сложить все сокровища мира, и чьи двери навсегда закрыты для него. Тихо и доверительно, под ненавязчивое урчание губной гармошки. Джеффри с довольным видом похлопал Сэнди по колену и вновь закрыл глаза.
Только не прогоняй меня снова домой,
Я не вынесу больше свое одиночество…
В восемьдесят пятом не хватало сил даже на Спрингстина, все, чего тогда хотелось — пить, жалеть себя и злиться, злиться, злиться. Он сам не отдавал отчета, на кого именно так крепко досадовал, по всем фронтам выходило, что на себя в том числе. Отгородившись от внешнего мира плотным рядом бутылок, Джеффри запросто мог сгинуть в какой-нибудь из подворотен, и никто о нем бы не вспомнил.
Статус безработного пьяницы накладывал определенные обязательства: не во всяком баре удавалось спокойно пить до утра, приходилось выбирать время и место, чтобы не тесниться с шумной толпой, но и не сидеть в одиночестве, не мозолить барменам глаза. Важно, чтобы само заведение выглядело не слишком помпезно, чтобы дресс-кодом и не пахло. Джеффри облюбовал одну пивнушку недалеко от рынка, умеренно грязную и на удивление тихую. В качестве подставок под пиво там использовались скругленные куски фанеры, о бирдекелях и не слыхивали. Музыкальный автомат крутил заунывные романсы Первой мировой, суровая хозяйка строго-настрого запрещала включать что-то другое, зато в качестве закуски подавала сушеных кальмаров и осьминогов в чесночном соусе.
Там Джеффри и приметил молодого официанта, резво сновавшего между столами и принимавшего с десяток заказов без записной книжки. Он старался угодить каждому посетителю, с его лица не сходила застенчивая улыбка. Официант был красивый, высокий, подтянутый и с узкими бедрами. Джеффри следил за ним вполглаза из-за угла, невольно прикусывал губу, когда тот наклонялся, под футболкой проступали лопатки, или поправлял выгоревшие на солнце кудри. Совсем светлые, почти белые.
Официант подходил к нему, менял пепельницу, приносил новые порции закуски и выпивки. Обыкновенно Джеффри не засматривался на местечковых Аполлонов, знал, что ничего не обломится, но в тот вечер ему, видимо, ударило в голову сильнее обычного. Когда официант в очередной раз возник рядом, Джеффри поманил его рукой.
— Звать как? — спросил резко, почти грубо, он уже крепко выпил, а потому не боялся быть посланным куда подальше.
— Крис. Кристофер, сэр.
— Кристофер? Не Робин, случайно? — подкат получился никчемным, после него следовало бы посмеяться и покрутить пальцем у виска, а тот улыбнулся, простодушнее, чем прежде:
— Нет, сэр, Уилсон.
От этой улыбки сделалось не по себе. Остаток вечера он просидел молча, а на следующий день пришел в бар гладко выбритым и в чистой одежде.
Крис был средним ребенком. В Оклахоме у него остались три старших брата и три младших сестры с ворчливой и тяжелой на руку матерью, всегда жившей на пособие, сначала по безработице, затем по уходу за детьми, а после — по инвалидности. Крис рос в нищете, терпел побои, бесконечные пьянки, подрабатывал с ранних лет разносчиком газет и уборщиком в церкви. Когда ему стукнуло девятнадцать, он собрал все свои пожитки и сбежал, навсегда покинув постылый пригород Талсы, на попутках добрался до города ветров и туманов, где решил обосноваться.
Его история не показалась Джеффри сколько-нибудь примечательной: таких мальчишек, стекавшихся в мегаполисы в поисках денег и удачи, он встречал бесчисленное множество. Их объединяло грустное детство и не менее грустный конец: одни торговали собой, другие — плотно садились на наркоту, третьи — делали и то, и другое. Печально наблюдать за тем, как наивные ребята, не имевшие ни малейшего представления о том, как устроена жизнь за пределами их родной дыры, велись на сказки о легком заработке, безвредных таблетках, заботливых дядюшках, готовых облагодетельствовать смазливого милашку.
Крис в этом смысле вел себя осмотрительнее: нашел общежитие, где ему выделили койку и целую полку под вещи за три доллара в день. На рассвете он являлся в порт разгружать трюмы и драить палубы, днем помогал старой торговке в овощной лавке, она-то и пристроила трудолюбивого паренька к подруге в бар официантом. К концу дня Крис валился с ног от усталости, но в целом о переезде не жалел:
— В Талсе ты либо гонишь самогон, либо воруешь. И пьешь. Ну, пьешь ты при любом раскладе.
Существенным плюсом в Сан-Франциско был для него и район Кастро. Крис еще в подростковом возрасте понял, что девушки его не интересуют. В Оклахоме ни о какой толерантности речи не шло, там за неподобающий вид, косой взгляд или не ту интонацию могло прилететь по хребту, в первую очередь от родственников. Здесь Крис недоуменно глядел на мужчин, спокойно гулявших по улицам за руки среди радужных флажков, смущенно озирался, с непривычки обходил стороной шумные клубы. Но на ухаживания Джеффри ответил охотно, почти радостно.
Зачастую его партнерами становились художники, дизайнеры, писатели, на худой конец, модели. Он следил, чтобы пассии соответствовали ему. Никогда не уходил в отношения с головой, наоборот, ему нравилось то, что они с любовниками разбредались по делам, встречались ближе к ночи, минуя разговоры про «как прошел твой день», отправлялись на закрытую вечеринку или сразу в кровать. Но с Крисом хотелось вести себя по-другому. Во-первых, Джеффри не встречал никого настолько обаятельного и юного. Смешно, потому что тогда он сам здорово пообтрепался, мало походил на самоуверенного журналиста, чьи внешние недостатки казались незаметными за яркой одеждой и остроумными шутками. Джеффри чувствовал, что случайно выиграл джекпот. Откуда ни возьмись нашлись силы и желание разобрать, наконец, чемоданы, прибрать дома, подыскать халтурку, чтобы на свиданиях ходить не только по забегаловкам, но и в приличные заведения. Во-вторых, Крис приходил в восторг от любого жеста внимания, он не просил дорогих подарков или путешествий на край света. Ему нравилось бродить по старому центру, взбираться на холмы, смотреть на туманный город, пока Джеффри рассказывал истории о Сан-Франциско и достопримечательностях.
Крис был совершенно диким, в прямом смысле слова: он не видел ни «Укрощение строптивой», ни «Любовь и смерть», ни «Пролетая над гнездом кукушки», понятия не имел, кто такой Джек Николсон, Вуди Аллен. Не слушал «Концерт в Помпеи» Пинк Флойд. «Как можно этого не знать?» — ужасался Джеффри первое время, но быстро смекнул, что выбрал плохую тактику, и вместо того, чтобы смущать возлюбленного вздохами-охами, начал его просвещать. Крис с удовольствием смотрел фильмы, заучивал песни его любимых групп, а после пел их, подбирая аккорды на старенькой гитаре. Вот только читать не полюбил.
— Ну, как тебе Дэниел Киз?
— Очень интересно, особенно в середине. Скоро дочитаю.
— Экий молодец, а как тогда зовут главного героя?
— Элджернон.
— Да, ну? — и видя, как Крис пристыженно опускал взгляд, добавлял чуть мягче. — Зачем ты меня обманываешь? Я же тебе добра желаю. Ты, вроде, не ленивый, можешь, если захочешь.
— Прости, — виновато улыбался тот. — Ты у нас умный, а мне это все не дается.
За его улыбку Джеффри мог простить что угодно. Лишь когда они съехались, до него добралась запоздалая мысль: «Вот я влип, походу, по-настоящему влюбился. Как меня угораздило?» Пришлось завязать с выпивкой. Крис не заставлял его выходить на утренние пробежки и не переводил на исключительно здоровое питание, но определенные улучшения точно появились. Как минимум, Джеффри сделался менее сварливым и раздражительным, спокойно засыпал без стакана виски, правда, возникло новое условие: засыпали они вместе. Как назло, в постели Крис тоже оказался хорош. Ласковый универсал с загорелым телом, способный заниматься любовью дни и ночи напролет — мечта во плоти. А от его минета Джеффри иногда забывал, как дышать.
Просыпаясь в объятьях Криса, он не мог налюбоваться его сонным лицом, ерошил волосы, порой притворно фыркал:
— Совсем размяк с тобой. А ведь я тебе в отцы гожусь.
— Не годишься, — отвечал Крис. — Тебе было шестнадцать, когда я родился.
— Ну, по меркам Талсы я был бы вполне зрелым отцом.
Тот смеялся:
— Ты ужасен, — и непременно целовал его в щеку, развеивая даже намек на тревогу.
Сейчас бы съязвить про гейские нежности, но тогда Джеффри по-настоящему нравилось валяться вместе на разворошенной кровати и наслаждаться друг другом, словно в мире не было никого и ничего другого, кроме них двоих.
О диагнозе Крису он говорить не стал. Слишком часто СПИД мелькал в новостях под страшным заголовком «Чума двадцатого века». Никто не пытался разобраться в способах защиты, на больных смотрели, как на гниющих заживо прокаженных. Плюс Крис до дрожи боялся всего, связанного с врачами и больницами. Обыкновенное дело для деревенского паренька, который ни разу у стоматолога-то не появлялся (а улыбкой при том обладал поистине голливудской, мерзавец). Джеффри тоже испугался, что не сумеет правильно объяснить, что опять все испортит, что лишится единственного счастья, внезапно свалившегося ему на голову. Он соблюдал меры предосторожности: только защищенный секс, разные средства гигиены, свою бритву он вовсе прятал, разная посуда, никаких поцелуев в губы. Объяснял странные правила повышенной брезгливостью.
— Тебе не по душе уколы, мне — микробы. Мы с тобой два чудика, а у меня еще и здоровье говенное.
Удивительно, но Крис не возражал. То ли правда поверил, то ли сделал вид, не желая вникать и ссориться. У них и без того хватало хлопот. Быт никуда не девался. Джеффри занимался переводами, брал статьи на заказ, в перерывах помогал внезапно возникшим знакомым с самиздатом, где в основном публиковались эротические рассказы разной степени паршивости. Он вновь ощутил приятную усталость, наступавшую в конце продуктивного дня, но денег по-прежнему хватало впритык. А ведь ему хотелось сделать ремонт в квартире, купить машину, покатать своего мальчишку если не по миру, то хотя бы по стране. Крис помогал их бюджету, как мог, перебиваясь с одной низкооплачиваемой подработки на другую, и это не давало Джеффри покоя. Со свойственным ему упрямством, он уверял парня:
— Тебе надо найти нормальную работу, со страховкой, оплачиваемым отпуском и больничным. Не до седых же мудей ты собрался раскладывать продукты по полочкам и намывать полы.
— Никто не возьмет меня на «нормальную работу», — терпеливо отвечал Крис. — У меня образование — пять классов. Ты сам говоришь, что я дремучий.
— Об этом знаю только я, не обязательно говорить начальству, что ничего сложнее книжек с картинками не видел. А что до образования — хер с ним, главное, что ты толковый и рукастый.
— Да кому я сдался? Еще идти, позориться, нет, лучше так. Работы в порту и на рынке всегда полно. Я уж как-нибудь.
Крис не любил спорить, тут же на что-нибудь переключался, и подобные разговоры заканчивались ничем. Джеффри не сдавался, не мог спокойно спать с мыслью, что случись какая беда, и мальчишка останется без куска хлеба. Однажды он влетел в квартиру, подгоняемый хорошей новостью:
— Я все разрулил и нашел отличное место в журнале. Спокойно, там сидят мои приятели. Ребята добрючие, не то, что я. Будешь у нас секретаршей, знаю-знаю, не ахти. Но зато неплохой старт. От тебя требуется принимать звонки, заносить документы и записывать кто и во сколько должен прийти. Ничего сложно, народу там не много, никаких ужасов не предвидится.
Лицо Криса побледнело, а глаза испуганно заблестели.
— Я не понял, — изумился Джеффри. — Ты, что, не рад?
— Рад, — промямлил тот совсем неубедительно.
— Послушай, я все за тебя сделал, собеседование пройдет — на отъебись, чистая формальность. Они уже сейчас готовы тебя взять. Накатаем тебе резюме, а завтра пойдем с тобой вместе, могу за ручку подержать, — и, гордый собой, отправился готовить ужин.
Крис возник в кухонном проеме, словно призрак, и прошептал:
— Я не могу там работать.
— Глупости, — отмахнулся Джеффри. — Ты просто зассал, вполне объяснимо. Ты привык работать руками, а не головой, не беспокойся, страх быстро уйдет.
— Нет, я серьезно, я не справлюсь, я, — он замялся. — Я не умею читать.
Джеффри на секунду отвлекся от жарки мяса, усмехнулся:
— Слушай, а чего сразу не глухонемой? Не... Чего мелочиться-то, давай скажем, что ты умер, но я тебя и мертвого потащу.
— Честно, даже имя свое написать не могу.
— Так, ну, хватит, — и скрестил руки на груди. — Уже не смешно. Почему ты так упираешься? Я же помочь хочу.
— Да потому что это правда! — выпалил Крис, бессильно сжав кулаки. — Не умею, совсем, никак!
Наверное, тогда он впервые повысил голос. Стоял, чуть не плача, трясся, смотрел, словно ожидая свежей порции подколов и нравоучений. Разумеется, не последовало ни того, ни другого, Джеффри попросил его объяснить все спокойно, предварительно пообещав не потешаться над ним.
— В школе, когда мы учили алфавит, я легко запоминал буквы, знал, как их писать. А потом мы начали складывать их в слова, у всех получалось, а у меня нет, как бы ни старался, ничего не выходило. Дальше — хуже, я проваливал все диктанты, учителя на меня жаловались, от мамы крепко влетало. Я часами сидел за учебниками, но ничего не понимал, — и, понурив голову, добавил. — Прости.
— Я не сержусь совсем, но почему ты раньше не рассказал?
Крис пожал плечами:
— Стыдно. Я тупой, знаю…
— О, нет, ты совсем не тупой. Не волнуйся, на собеседование мы не пойдем, но все равно в ближайшее время заглянем к моему старому приятелю в гости.
Действительно немолодой приятель работал психиатром, он радушно принял цепенеющего от ужаса Криса на своей квартире, в неформальной обстановке, усадил его на мягкое кресло, принялся расспрашивать о детстве, учебе, попутно показывал фотокарточки и подсовывал ему различные тесты. Скоро Крис, осознав, что никаких страшных манипуляций не предвидится, расслабился и охотно выполнил все тесты доктора. Тот почти сразу заговорил о дислексии.
— Необходимо провести еще несколько исследований, но, если опираться на сегодняшние результаты, полагаю, что мои предположения верны.
— Выходит, я — сумасшедший?
— Ни в коем случае, — рассмеялся доктор. — Мистер Уилсон, вы не сумасшедший и не, как вы изволили выразиться, «тупой». Дислексию называют «словесной слепотой», в той или иной мере она была выявлена у многих известных людей, например, у Эйнштейна, Диснея, Мэрилин Монро. Как вы понимаете, никто из них не считался сумасшедшим. Это особенность. Конечно, печально, что вам никто не сумел раньше рассказать о вашей проблеме. Но, полагаю, что вы так или иначе приноровились с ней жить за долгий срок.
Джеффри долго возмущался:
— Как тебя умудрились дотянуть до конца начальной школы?! Не, я догадываюсь, что им нельзя отчетность портить, но, черт побери, куда катится наше образование? — сетуя на провинциальные школы, он отчетливо ощущал угрызения совести.
Они прожили больше полугода вместе, и Джеффри искренне верил, что Крис просто ленился, не желая корпеть над книгами: «И чем же я лучше сельских училок? Или его матери-алкашки?» — а тот заметно повеселел, понятное дело, приятно после многолетнего позора узнать, что ты ни в чем не виноват.
— Это что-то вроде дальтонизма? Я ничем не отличаюсь от нормальных людей, да? — уточнял он иногда, и Джеффри тут же брал его за руку и уверял:
— Конечно, мой ангел, конечно, — а сам судорожно соображал, как им жить дальше.
Он испытывал невероятную ответственность перед Крисом и не оставлял надежды пристроить его в место, где бы тому точно понравилось, разумеется, с дислексией о спокойной работе в офисе или издательстве следовало забыть, но ведь мальчишка был на многое горазд: и сильный,и ловкий, и голосистый. Наученный горьким опытом, Джеффри не стал торопиться и в первую очередь поведал о своих планах:
— Почему бы тебе не пройти прослушивание в театр? Смотри, ты выносливый и гибкий. С очень недурной физиономией и фигурой. У тебя отличный слух, голос тоже на месте. У нас часто набирают массовку с улицы, никому не интересно, у какого мэтра ты учился и в каком хореографическом классе, если ты подойдешь им по фактуре. Давай попробуем, а? В «Орфее» как раз идет набор.
— И там снова сидят твои друзья?
— Не без этого, но обещаю, я вообще не буду вмешиваться или как-то настаивать. Хочешь — иди, не хочешь, — Джеффри пожал плечами. — Я уважаю твой выбор.
Крис пристально на него посмотрел и улыбнулся:
— Ладно, я тебе верю.
Светлое здание театра встретило их теплыми огнями фонарей и блеском софитов. Внутри сновали разгоряченные после репетиций актеры в мокрых от пота трико, бродили усталые костюмеры и хореографы, наглухо пропахшие табаком и дешевым автоматным кофе. Джеффри чувствовал себя в театральной среде как рыба в воде, а Крис с детским восторгом следил за творящейся вокруг пестрой кутерьмой.
Прослушивание устраивали в честь перевыпуска мюзикла «Кордебалет», искали молодых ребят для массовых сцен. Просили повторить ритмический рисунок, пару движений, пропеть определенную строчку в разных тональностях. Давали и групповые упражнения с музыкой, постепенно выбирая из толпы наиболее артистичных девушек и юношей. Получалось весело, Джеффри без задней мысли отпустил Криса к остальным участникам, а сам уверенно зашагал в рубку к режиссеру, опрятному мужчинке в сером костюме. Они, обменявшись дежурными поцелуями в щеку, уселись болтать.
— Какой из них твой хоть?
— Вон в красной маечке.
— Симпатиш-шный.
— Тронешь — убью.
— О, все настолько серьезно? Ладно, учту. Мне так-то не сложно помочь, в конце концов, ты меня в свое время выручил.
— Я много не прошу. Он смышленый, дай ему мелкую рольку, а потом сам решай. Будет бездельничать — пинай, совсем не подойдет — через силу не держи. Не хочу из него лепить вторую Джейн Мэнсфилд.
От упоминания бездарной пышногрудой красотки режиссер поежился:
— Благородненько, — и усмехнулся, поигрывая колечком в ухе. — Поглядим, что он умеет. Я и отсюда вижу, что тело чувствует, пожелания хореографа учитывает. Пластичный?
— Гнется во все стороны, поверь на слово.
— Сука, хвалит и не делится.
Шутки-шутками, а Криса взяли. На общих сценах его поставили в передний ряд, во-первых, он ловко поднимал партнерш в сложных поддержках, схватывал на лету любые замечания, во-вторых, узкое трико изумительно подчеркивало красивый торс и крепкие ноги. Крис с упоением разучивал движения, вдохновенно бегал на репетиции и, наконец, обзавелся друзьями, что особенно грело Джеффри душу. Вечерами он внимательно слушал рассказы о закулисье, о том, как какой-нибудь Джон пытался подкатить к какой-нибудь Ребекке, а та его отшила, но потом передумала… все это был поистине детский лепет, трогательная возня, подходящая двадцатилетнему юноше.
Однажды Крис вернулся домой позже обычного, взъерошенный и опять с тем же испуганным выражением:
— Мне дали роль Пола.
— Ого! Того гея с жалобным монологом? Я ожидал от них чего-то поостроумнее. Ну, поздравляю, что ли.
— С чем? Там текст, куча текста, — у него дрогнули губы. — Я откажусь лучше.
— Стоять! — скомандовал Джеффри. — Погоди сопли распускать, успеешь, — побродил по комнате, растирая лоб. — Тебе выдали сценарий?
— Да, с ремарками, кто и куда выходит, а я даже не понимаю, какие реплики мои, — он протянул толстую папку.
— Говно вопрос. Где-то у меня был диктофон, — поймав недоуменный взгляд Криса. — У тебя шикарная память. Я начитаю тебе сценарий, ты его мигом вызубришь.
Премьера прошла на ура, его заметили. Помимо симпатичного лица у него обнаружились и способности: Крис легко входил в образ, проживая историю персонажа от выступления к выступлению, не подозревая ни о какой системе Чехова. Приходилось тратить часы на то, чтобы записать все реплики, и чтобы он мог ориентироваться не в отдельно взятой сцене. Зато трюк с кассетами всегда срабатывал. Правда, парень запоминал большую часть еще при первом чтении, пока сидел у Джеффри под боком. Крис получал роли одну лучше другой, сначала третьего плана, потом второго, а в осеннем сезоне ему разрешили сыграть Брайана Робертса из «Кабаре».
— Ты родился с серебряной ложкой во рту, — насмешливо повторял Джеффри. — Черт возьми, как мне, оказывается, повезло с любовником. Сплю с без пяти минут звездой.
Крис пожимал плечами и неизменно отвечал:
— А мне повезло с тобой.
Невозможно спокойно жить с человеком, с которым у вас разительно отличалось все, начиная от воспитания, заканчивая предпочтениями в еде или музыке. Крис отвлекал от работы, терял кассеты с записями, не давал пить, отнимал сигареты, приставал с глупыми вопросами. Джеффри срывался, грубил, швырялся вещами, хлопал дверьми. Он продолжал скрывать диагноз, врал, что таблетки нужны ему для сердца или от боли в суставах, прекрасно осознавая, что попросту увязал в омуте вранья. Контролировал каждый жест, следить приходилось не только за собой, но и за Крисом, порывавшимся обходить запреты: он лез с поцелуями, упрашивал на секс без резинки. Влюбленный мальчишка, что с него взять?
Однажды они готовили вместе, и Джеффри порезал палец:
— Принеси мне пластырь.
— Да зачем! — отмахнулся Крис и перехватил его ладонь, намереваясь слизнуть каплю крови.
Чудом Джеффри успел вырваться. Как же он орал, до хрипоты, то и дело охаживая перепуганного Криса полотенцем. Подобные скандалы происходили нередко, заканчивались одинаково нелепыми извинениями и отговорками про микробов, бактерий, различную заразу, витающую в воздухе и оседающую на коже. Крис доверчиво обнимал со спины и обещал слушаться. «Бедолага, небось думал, что я психованный, что по мне дурка плачет. И все равно нам было хорошо вдвоем, но это был бы не я, если бы не умудрился облажаться по-крупному».
И с этими ее сияющими как полночное солнце глазами,
О, она такая одна,
Она единственная.
Сэнди аккуратно похлопала его по колену:
— Сэр, мы почти приехали, просыпайтесь.
— Еще пять минут, — отозвался Джеффри, привычным жестом шаря по карманам в поисках пачки «Кэмел».
Сквозь щелку наполовину разомкнутых век, он наблюдал за тем, как по небу лениво ползли тучи. Где-то близко кричали невидимые перепуганные чайки.
— Мне понравилось.
— Ась?
— Ваш Брюс, у вас есть другие кассеты?
— Ну, вот, а ты упиралась, — протянул, разминая шею. — Хотя оно и понятно, я тебе в отцы гожусь, а все с глупостями лезу.
— Чушь, вам бы пришлось родить меня в шестнадцать.
Джеффри вздрогнул, ему понадобилось довольно много времени, прежде чем он успел проглотить вставший в горле ком.