Первый раз убил случайно. Во второй у человека было много денег, а я был ревнив.
Ричард Чейз, или «Вампир из Сакраменто»
Число жертв — шесть.
На обратном пути разговорились.
Стэн, как и обещал, повез их вдоль дикого побережья. Сочетание скал и закатного неба, отражающегося в волнах океана, успокаивало. Драка на «Улице Эвкалиптов» померкла, превратилась в невразумительную перепалку.
«И чего я так пересрался? Можно подумать, меня мало пиздили», — а вот образ матери Твинки по-прежнему тревожил, такая усталая и обреченно-вежливая, она и спустя десятки миль наводила тоску. Джеффри кое-как спасался болтовней со Стэном, но все его мысли вертелись вокруг таинственного покровителя нищих голодранцев и того, как бы на него выйти.
«Из реальных данных у меня на руках — пропавший Теодор Мур. Жертва приметная, но где гарантия, что он — жертва? Ну пропал. Может, он просто свалил из города. Есть, конечно, вариант — порыскать в больницах и моргах, как в старые-добрые, но я ж заманаюсь…»
— …ну а сестра уперлась. Говорит, хочу в полицейскую академию и никуда больше. Она упрямая дрянь, проще застрелиться, чем переспорить. Вся в меня, — усмехнулся Стэн и легонько толкнул Джеффри, явно ожидая реакции.
Тот сконфуженно улыбнулся, потирая мгновенно занывший бок: «Черт возьми, я его вообще не слушал. Вот я мудак. Надо пошутить…»
— Ха. Получается… у тебя свой человек в полиции?
— Ага. А толку? Принципиальная — аж страшно. Такая не прикроет, сама за решетку упечет. Так и стариной не потрясти. Не, не то, чтобы я сильно хотел. Но знаешь… обидно, когда тебе не оставляют выбора. Будь законопослушным молодцом — и точка, — Стэн с шумом допил остатки газировки и бросил бумажный стакан из «Тако Белл» на заднее сиденье.
— Скажи, а тебе… ну… — Джеффри был не в силах унять любопытство. — Прям есть, чем трясти? Я имею в виду, подпольные бои, контрабанда — насколько все обстояло серьезно?
— Да не сказал бы, что «серьезно»… товар доставлял-охранял, иногда выбивал из людей то деньги, то обещание не мешать зарабатывать эти самые деньги мне и другим парням из команды. На всяких китайских таблетках и порошках сидел. Для поддержания формы, — хлопнул себя по животу. — Кто ж знал, что после этой дряни так разносит…
— Людей убивал?
Стэн почесал макушку:
— Прям специально нет. Знаю, что один парень — у нас был с ним спарринг — после боя так с кровати и не поднялся. Жрал-срал через трубки.
— Какой кошмар, — поморщился Джеффри.
— Слушай, я этим не горжусь. Ясно? Я был двадцатилетним тупицей, который свалил из школы, чтобы семью кормить. И кстати, если б не я того парня, то он бы меня.
Джеффри сделалось неловко:
— Да нет-нет, я не в смысле, что осуждаю, — «Ага, да я чертов чистоплюй». — Ты говорил про маму и сестру, а отец? Жив?
— А хер его... Наверное, я его ни разу не встречал. Наверняка какой-нибудь криворукий алкаш. Маманя только таких выбирала.
— Мне стоило догадаться. У нас, оказывается, не только общие проблемы со здоровьем, но и с родителями.
— О. Тоже с батей не успел познакомиться?
— Нет, скорее наоборот. Я бы предпочел с ним никогда не встречаться. Он был редкостным неудачником и нарколыгой, — по-свойски потянулся за «Винстоном» в бардачок. — К его чести, надо признать, что сторчался он уже после моего рождения, но все равно я чувствую себя слегка уязвленным. Других отцы учили кидать мяч или на худой конец драться, а мой — незаметно воровать наличку из сумочки матушки.
— А мать что?
— Пробовала лечить его, но когда поняла, что дело гиблое — вышвырнула его из дома.
— Это правильно, — кивнул Стэн с внезапно серьезным видом. — Уж лучше вдвоем, чем так. А отчим?
— Матушка сказала, что ей мужчин хватило за глаза. И что раз мы неплохо справляемся вдвоем, то третий у нас точно будет лишним.
— Какая шикарная женщина. Не, моя несла в дом любую херню, отдаленно похожую на мужика. Проку от них не было никакого, зато проблем…
Джеффри понимающе кивнул и, наблюдая за тем, как в окне пикапа постепенно сгущались сумерки, откинулся на спинку кресла. Разговор об отцах пробудил не самые приятные воспоминания, они нанизывались одно за другим, как бусины: жизнь с родителями — зависимость отца — его уход из семьи — спокойное и во многом уютное сосуществование с матушкой — успешная карьера журналиста, — Джеффри думал и все глубже погружался во времена, которые он мог бы назвать счастливыми. И чем больше он вспоминал, тем мрачнее становилось его настоящее.
«Я выпил таблетки? Нет? Или да? А укол? Боже, там еще и что-то новое надавали. У меня отвалится задница после восьми часов в машине. Я ничего полезного не нашел, тупо скатался туда-обратно. Класс. На кой хер я это делаю? Кому и чего я собираюсь доказать?»
Видно, уловив резко изменившееся настроение Джеффри, Стэн замолчал и не подавал голоса до самого въезда в Сан-Франциско. К тому моменту окончательно стемнело. Да, улицы неплохо освещались фонарями и витринами, но все равно в середине сентября ночь ощущалась совершенно по-иному, а звезды как будто в преддверии Хэллоуина холодели и покрывались неприветливыми колючками.
— Подбросить тебя до дома? — предложил Стэн.
— А? Нет, я…
Джеффри подвис, сочиняя на ходу вежливую отмазку. При всем уважении пускать Стэна к себе не возникало ни малейшего желания.
«Это что-то да значит. Не, мы уже многое пережили, но я так-то его почти не знаю. Не хватало потом, чтобы он заваливался ко мне в гости или вроде того».
— Знаешь, у меня еще дела и…
— Да брось, — отмахнулся Стэн и с пониманием добавил. — Не хочешь говорить адрес — не надо. Просто скажи, докуда тебя довезти. Мне не сложно.
Джеффри поспешно закусил губу, чтобы улыбка не выглядела чересчур восторженной: «Какой толковый мужик. Да, простой, да, грубоватый, но галантный. Это хорошо. Плохо, что мне это нравится», — вслух же ответил:
— В «Золотого льва». Знаешь, где это?
— А как же. Я туда рыбу вожу задешево. Там прикольные мужички эти… как их?
— Габриэль и Вилбур.
— Да. Забавные они. Шумные, но явно счастливые. Ладно, принцесса, домчим тебя на бал. Только чур бухай аккуратно, а то ты клюкнутый само обаяние, даже чересчур.
— Будешь за меня волноваться?
— А то как же.
Уголки губ уползли вверх, щеки припекло очевидным румянцем, да и в самом пикапе после долгой дороги внезапно сделалось душно.
«Проклятье, к такому немудрено привыкнуть. Нет, повода для каких-то надежд я ему, разумеется, не дам. Но все же приятно, когда до тебя кому-то есть дело. Причем не из жалости или чувства долга, а потому что ты местами еще ничего себе дядечка. Давненько такого не случалось, — настроение настолько улучшилось, что Джеффри забыл попросить остановиться подальше от «Золотого льва». — Похуй, сплетники все равно все просекут и сто раз обсудят, так чего париться?»
Вылезая из пикапа, Джеффри разрешил себя погладить по бедру, чтобы хоть как-то засвидетельствовать свою благодарность, на большее его бы точно не хватило.
В бар вошел гордо, демонстративно не обращая внимания ни на косые взгляды, ни на перешептывания.
«Знаете, это кто еще из нас странный. Я, замутивший с рыбаком-контрабандистом-бойцом, или они, так оживленно хавающие эту новость?»
— Габби! Золотко, я приперся. Нальешь мне пивка?
Габриэль, выравнивавший бутылки на полках так, чтобы все этикетки смотрели на посетителей, сердито пробормотал:
— Как же вы мне надоели. У меня приличное заведение, а за вот этой мочой разбавленной можно и в любую пивнушку...
— Хера ты бука сегодня. Чего случилось? — Джеффри бесстрашно уселся напротив Габриэля, прекрасно понимая, что тот при всей напускной строгости никого и пальцем не тронет.
— Случилось то, что я живу с безответственным раз-дол-ба-ем, — произнес по слогам, поправляя последнюю бутылку ликера, и удовлетворенно одернул фартук без единой складки.
«Уверен, он его каждый день утюжит. Зачем? Он же круглик, на нем и так все выпрямляется».
— Ну что? Тебе твой «Будвайзер»? Клянусь, я его скоро запрещу... На закуску могу предложить топинамбур.
— Чего?
— Очень полезно для поджелудочной. А старая перечница от одного его вида зеленеет. Вот и заботься... О, это что? Машина Стэна?
Джеффри обернулся, успел выцепить мелькнувший за витриной синий кузов пикапа.
«Чего он так долго не уезжал? Следил за мной? Не, бред. Может, закопался просто», — под пристальным взглядом Габриэля смущение стремительно нарастало, и сбить его, а вместе с ним и нелепый жар, получилось лишь благодаря крупному глотку прохладного пива.
— Ну да, — ответил Джеффри с самым невозмутимым видом, какой удалось скорчить. — Я попросил его помочь мне.
— Ах вот как... — протянул Габриэль и смахнул несуществующие крошки со стойки. — Выглядишь довольным.
— Да неужели? Я просто выспался, неплохо съездил за город и...
— Он тебе нравится, — нетерпеливо перебил.
— Что? Не-ет...
— Не ври.
— Я серьезно, Габби. Правда. Мне нравится не он, а то, что я ему нравлюсь. Прям очевидно так. С завтраком в постель, услугами личного шофера и прочими ништяками. Это, безусловно, круто. И ты ж знаешь, я всегда любил внимание.
Габриэль строго нахмурился:
— Дорогуша, не верю. Не нравься он тебе, ты бы его к себе не подпустил. Ладно, — отмахнувшись. — Не хочешь признаваться — не надо. Эх... А такой симпатичный кардиолог был.
— Самодовольный капиталистический говнюк, — объявил вдруг появившийся Вилбур и поставил ящик сиропов возле кассы. — Я ж говорил, Стэн ровный чувак. Рукастый. С таким не пропадешь. Привет, Джеффри. Хорошо выглядишь.
— Мерси. Но... не слишком ли самоуверенно ругать капитализм, когда сам держишь бар?
— Ха. Да я бы и за так всем наливал. Мне ж не дадут.
— А, то есть это я виноват? Ну спасибо...
— Габби, сердце, ты ж знаешь, я свободная душа. А деньги отупляют. У нас в общине, — обращаясь к Джеффри. — Была удобная схема. Вот ты жрать хочешь — идешь к тем, кто готовит. Тебе не откажут. А ты им в следующий раз дури отсыпешь или другой ништяк подгонишь. И все довольны. И у всех есть все, что им необходимо.
Габриэль, до сих пор слушавший молча и нахмурившись, с грациозностью уличного фокусника достал из-под стойки миску с мелко нарезанным салатом.
— Шикарная речь. А теперь съешь свой чертов топинамбур. Он тебе необходим.
Джеффри усмехнулся и быстро приложился к бутылке.
«Как там Стэн их?.. "Забавные мужички"? О, да, это они. Не, я почти не завидую».
Наблюдая за тем, как Вилбур с видом искреннего отвращения выуживал из миски самые крошечные лоскутки натертого топинамбура, Джеффри прокручивал в памяти прожитый день.
«Нет. Оно все неплохо. Но делать-то мне что?.. Лезть за Муром, не зная, стоит оно того или нет? Рисковая хрень, для которой я недостаточно тупой и мелкий. Можно продолжить опрашивать друзей Твинки, но мне за глаза хватило его маменьки и Чучу. Я та еще циничная мразота, но так-то и у меня есть сердце. Где-то там. Эх. Это тянет на реальный тупик».
— П-с. Джефф, — Вилбур кивнул на миску. — Не хочешь позаботиться о поджелудочной вместо?..
— Прости, старик. Вряд ли мне это поможет.
— И я так сказал, — вздохнул Вилбур. — Но мне не поверили.
— Я верю твоему врачу, — строго подметил Габриэль, слегка замахнулся полотенцем. — А теперь брысь. И честно съешь, я проверю.
Когда за Вилбуром закрылась дверь в подсобку, Джеффри с участием уточнил:
— А что, что-то серьезное?
— У него? Ха. Еще чего. Этот раздолбай из нержавеющей стали, не иначе. Просто пить надо меньше. Так-то это и к тебе относится, — Габриэль выставил свежую порцию топинамбура. — Нет, может, оно и хорошо, что вы со Стэном… Знаешь, я бываю предвзятым и…
— И страшно назойливым. Без обид. Я польщен, что ты так заботишься обо мне и все такое, но сколько раз мы будем к этому возвращаться?
— Да-да, ты прав. Прости, — встревоженно замахав руками, отошел было к полкам, но тут же развернулся обратно. — Нет. Ну почему ты даже не попробовал встретиться с кардиологом? Уверяю, он бы тебе точно…
— Габби-и-и! — Джеффри терял терпение. — Потому что. Потому что я не видел твоего кардиолога, но знаю его как облупленного. Он суперпедантичный зануда в дороженных костюмах. С ним надо говорить исключительно о высоком, цитатами или, на худой конец, по-французски. Он ведет тошнотворно-здоровый и зубодробительно-активный образ жизни. Он играет в сраный гольф. Состоит в мужском клубе. Пьет сраный тоник. А по выходным прется на выставку или в театр. Я знаю, потому что я это видел тысячу раз. Блядь, да каждый третий в «Маттачине» такой и…
«Точно. “Маттачин”. Вот я дырявая башка!»
Вспомнилась заметка о бродячих мальчиках, совсем не типичная для пафосного журнала, который читали твердолобые снобы и зажиточные немолодые мужчины в нарядах от кутюр.
«Таким к чертовой матери не сдались советы, как вести себя с великовозрастными незнакомцами на улицах и в клубах. Они сами кого угодно склеят, приманив “марочкой” или котлетой хрустящих купюр. Хотя… учитывая то, какие мальчики бродят у нас на улицах, им и пары баксов хватит с бургером. Ладно. Значит, сходим в “Маттачин”. Это попроще, чем рыскать по моргам, пусть и все равно до тошноты неприятно».
— Дорогуша, тебе обновить? — звонкий голос Габби над самым ухом сбил с мысли.
— А? Не-не… я пойду потихоньку. Мне завтра работать и вообще… что?
— Ничего. Просто, чтобы ты и от выпивки отказался… нет, может, я был неправ, и Стэн все-таки хорошо на тебя влияет.
— А-а, завались. Серьезно. Это все твой сраный топинамбур виноват.
Шутки шутками, но идти в издательство с похмелья — звучало как максимально плохая идея.
«В “Лестницу” можно заявиться с бодуна, а когда несешь говенные переводы говенных романов — тем более, так хоть видно, что ты страдал, но не к маттачинцам. Не-ет. К этим самовлюбленным засранцам — только при полном параде с красной ковровой дорожкой и личным оркестром. Ха, будто пафос и понты сколько-нибудь свидетельствуют о таланте».
Как бы Джеффри ни острил, а «Маттачин» по праву считался крупнейшим гей-изданием штата. Они старались: нанимали настоящих профессионалов, а не единомышленников за красивые глаза и другие части тела, подбирали материал, регулярно находили спонсоров, — и их старания окупались. Журнал было приятно взять в руки, глаза не болели от безобразной верстки или плохой редактуры — без обид, но та же «Лестница» не могла похвастаться ни тем, ни другим — а «Маттачин» ко всему прочему умудрялся публиковать приличные стихи и новеллы. Джеффри бы с радостью их хвалил и, быть может, сам бы туда устроился на постоянной основе — нет — если бы не одно крупное, жирнющее «НО».
Идеология.
Журнал вышел из-под рук основателей «Общества Маттачин», крупной плеяды гей-активистов пятидесятых. Они здорово помогли движению, а также поработали над формированием «правильного образа гомосексуала», и вот здесь начинались проблемы. Первые маттачинцы придерживались мнения Адольфа Бранда: геи любят мужчин, настоящих мужчин, а все, кто под это определение не подходил, считались позором всего сообщества или вовсе извращенцами.
«Бред. И, ладно, окей, я могу понять, почему так думали и писали в пятидесятые. Но, черт возьми, на дворе восьмидесятые, какого дьявола?»
Журнал «Маттачин» продолжал настаивать на том, что его читатель — брутальный, ухоженный мужчина с изысканными манерами и по крайней мере одним высшим образованием. На страницах поднимались темы дискриминации и ненависти, часто звучали рассуждения о вреде предрассудков, но почти всегда с оговорками. Кому именно полагалась реальная поддержка, а кому — нет.
В юности Джеффри частенько с ними ругался, причем тогда у него имелись и силы, и желание, поэтому он не ограничивался банальным «Пошли нахуй», он писал язвительные статьи, с цитатами Магнуса Хиршфельда и Харви Милка, — второго, кстати, многие маттачинцы буквально боготворили. Проходился по устаревшим программам, дразнил лицемерами.
«Да, я был чудесной язвочкой. Черт возьми, как это было давно. А теперь я приношу им свои текстики, чтобы не подохнуть с голоду. Ладно. Не будем о грустном. Мне нужна информация про автора странной заметки и про то, почему ее вообще согласились опубликовать. Значит, надо постараться. Затолкать язык поглубже в задницу и... рубашку, что ли, погладить? Черт, надо было попросить Габби!»
Перевернув всю квартиру вверх дном, Джеффри отыскал относительно нейтральный пиджак из коричневого вельвета и чистую футболку. Внешний вид волновал меньше всего, точнее, он, конечно, волновал, но если им серьезно озаботиться — легко схлопотать приступ дисморфофобии и уныния. Уж больно сложно влезать в старые вещи, тут же из них вываливаться и вспоминать себя молодого. А вот техническая подготовка далась в разы проще. Джеффри выложил на стол блокнот, ручку, диктофон, пару кассет, фотоаппарат, запасную пленку. В момент, когда в руках оказывались знакомые вещи, случался прилив радостной ностальгии. Нет, время не перематывалось назад, кости не переставало ломить и морщины не разглаживались, но ощущение, что он занимается своим делом, у Джеффри постепенно укоренялось. Остаток вечера он записывал все, что успел собрать благодаря Чучу и матери Твинки. Пил исключительно чай и воду, поэтому проснулся отекший, но, по крайней мере, трезвый.
Редакция «Маттачин» располагалась в районе СоМа, на улице Харрисона, недалеко от картинной галереи с современным искусством и с видом на модный парк Виктории Манало, укрытый кленами и дубами.
«И тут умудрились выпендриться».
Джеффри знал, что его без проблем пустят, в кругах активистов он считался узнаваемой фигурой, как-никак ему удалось частично разбить стереотип, якобы геи не в состоянии заниматься опасной работой, плюс Джеффри всегда открыто заявлял об ориентации, особенно, когда пробился в «Нью-Йорк пост».
«Короче, я молодец и ничем их не хуже, но чего ж меня так колотит?»
Еще важная составляющая мира «Маттачин» — внимание к деталям, порой доходящее до болезненной дотошности. Кусты вечнозеленого самшита в кадках на входе обстрижены в форме безупречных сфер, внутри редакции — изысканность и порядок. Повсюду пахнет бергамотом и пачули, вдоль стен висят минималистичные фото-пейзажи. С морем, горами, пустынями, полем.
«Брутальненько».
Даже секретарь, молодой паренек, бегал по коридору при полном параде: в костюме, с галстуком, в начищенных туфлях, так что на его фоне Джеффри в потертых джинсах и с копной крашеных волос выглядел почти маргинально. Выручало то, что в ситуации сильного стресса он показно задирал нос и метал шутки как из пулемета.
Вот и сейчас, почти ухватив секретаря за локоть, Джеффри взмолился самым ласковым голосом, на какой он был горазд:
— Милый мальчик, вы мне не поможете? Где заседает ваш мужчина Зигфельда? Скажите, что к нему пришел его знакомец без паспорта и страшно нуждается в его обществе.
Секретарь замешкался, явно смутившись обращения «милый мальчик» — «Хотя почему бы, я ж не соврал» — захлопал на Джеффри кроткими серыми глазами.
— В-вам… нужен мистер ЛаМарр?
— Именно, сокровище, — для внушительности маякнув старым удостоверением журналиста. — Он очень занят?
— У него встреча с…
— Какая жалость! А долго?
— Я… могу уточнить. Подождите секунду.
— Вы меня просто спасете, — заверил Джеффри, а про себя усмехнулся.
«Дожили, теперь я отыгрываю роль сладкоречивого старичка. По крайней мере, что-то новое».
Андре ЛаМарра Джеффри знал давно, наверное, дольше, чем им обоим бы того хотелось, но журналистское прошлое и активистская деятельность не давали им разбежаться.
«Он здорово поднялся, — с теплотой погружаясь в звуки редакции: стук печатных машин, гул компьютеров, трель телефонных аппаратов. — Не выше моего, но… зато он и не падал с таким оглушительным визгом вниз, как… а. Хер с ним».
Атмосфера бумажной работы завораживала, воспоминания собственной журналистской жизни вспыхивали одно за другим. Скучал ли Джеффри по тем временам? Очевидно. Не по шикарному офису, личному кабинету с видом на пятьдесят седьмую улицу и неплохому заработку, хотя и по ним, конечно, чего уж душой кривить, но больше всего не хватало именно впечатления занятости, что ты трудишься не просто ради денег, но и во благо, и что окружающие тебя ценят.
— Мистер… — вновь возникший перед ним секретарь чуть замешкался, глядя снизу вверх.
— Мэридью, — с легкой обреченностью подсказал Джеффри, черт возьми, а ведь его когда-то реально узнавали и помнили.
— Мистер ЛаМарр как раз закончил. Позвольте проводить.
— Сделайте такое одолжение, милый.
Кабинет генерального директора «Маттачин» был на втором этаже. Еще с лестницы завидев широкоплечую фигуру в сером костюме-тройке, Джеффри поежился. Андре с кем-то тепло прощался, с кем-то маленьким и тоже в костюме с приталенным пиджаком.
— …Соня, дорогая, буду рад пересечься снова, — произнес он на прощанье, нечетко произнося «эр» на французский манер.
— Взаимно, родной, взаимно.
От притворного воркования поплохело. Джеффри потеснился, чтобы пропустить торопливо удалившуюся женщину.
«Кажется, я встречал ее на протестах. Это кто-то из помад. Ну, в общем, логично, с кем из лесбиянок могли бы общаться маттачинцы?»
Завидев секретаря и внезапного гостя, Андре обратился все с той же вальяжной приветливостью:
— О, Джеффри, не ожидал!.. Клаус, благодарю. Дальше мы сами.
— Здравствуй, Андре. Прости, что без предупреждения, — протянул ладонь для рукопожатия.
Тот заулыбался лучезарнее и, притворившись, словно не увидел жеста, поправил массивный перстень-печатку на левом безымянном пальце. Открыл дверь в кофейно-бежевый кабинет:
— Ну что ты. Не бери в голову.
Джеффри пришлось на ходу проглотить оскорбление и, не меняясь в лице, послушно заскочить в обитель безупречной чистоты и порядка.
— Прости, что заставил ждать. Соня так редко у нас бывает. Ты же знаешь Соню? — «В душе не ебу». — Она прекрасный и очень талантливый человек.
— Не припомню тебя в окружении не талантливых и не прекрасных людей. Подобное притягивается к подобному?
— Эх, Джефф-Джефф, к чему так льстить? Я в любом случае рад тебе.
От Андре несло «Диор Джулио», мятным ополаскивателем для рта, кремом из солярия и кожаным салоном дороженного авто — вот бы Джеффри разбирался в машинах. Сочетание запахов обескураживало, как и сам их носитель.
«Уверен, если его раздеть, там будут все восемь кубиков, трусы тоже от "Диор" и свежая интимная стрижка. Поверить не могу, что он меня, сука, еще и старше».
Рядом с Андре хотелось двух вещей: никогда не смотреться в зеркало или хотя бы заслониться от неестественного блеска ослепительно-белых зубов.
«Вот они, виниры цвета нового унитаза. Серьезно, зачем так делать?»
Мысленное злословие придавало уверенности. Джеффри прекрасно осознавал и то, что не был в состоянии посоперничать с Андре ни во внешности, ни в здоровье, ни в успешности, и то, что завидовал ему. Правда, не черной завистью, а скорее... серой, не слишком искренней.
— Чай, кофе, содовой? Нет? Как пожелаешь. Присаживайся, — Андре сел напротив, отточенным жестом разгладил складки на брюках. — Что, кстати, скажешь про кресло? Измы. Такая комфортная классика.
Джеффри чуть не закатил глаза:
«Начинается. Давай сделаем вид, что мы страшно культурные. Боже, как бесит».
— Ты же знаешь, я в этом ничего не понимаю. По мне, очень миленько.
— Удивительно слышать от тебя, что ты в чем-то не разбираешься. Это же неправда. Разве что... ты пришел попросить об услуге? — «Нет, блядь. На тебя, прекрасного, подрочить заскочил». — Устал возиться со страждущими?
— Если ты про альянс, то нет, не устал. К тому же это благотворительная организация и…
— Точно. Все время забываю, что ты благородный благодетель. Это, наверное, утомляет чуть больше…
Лицо Андре приняло озабоченный вид, над переносицей образовалась единственная складка-морщина, да и та показалась Джеффри неестественно аккуратной.
— Я бы с радостью дал тебе еще работы, но сам понимаешь... Обязательства. Многим нужна, — стук в дверь. — Да-да? — махнул рукой заглянувшему в кабинет секретарю. — Образцы? Я потом проверю. Положи пока на тумбу. Благодарю. А! И поторопи ребят из отдела координации. Благодарю. Так о чем я? — к Джеффри. — Ах, да. Сейчас все занято на несколько номеров вперед. Я могу выделить тебе место в следующем квартале, но, сам понимаешь, это не обещание. Ты здорово пишешь…
— Да-да, — не выдержал Джеффри. — Только не то, что вам нужно. А еще я пишу для тех и про тех, чье партийное мнение расходится с вашим. Я польщен.
— Почему тебя это так удивляет? Мы, может, и не большое издание, но с принципами у нас все в порядке.
— Андре, с какими принципами? Есть хорошие геи — это мы, хвалите и принимайте нас, а есть плохие — их мы жалеть запрещаем, ах, прости, настоятельно не рекомендуем.
— Не вижу ничего дурного в том, чтобы не хотеть ассоциироваться с фриками. Ты хороший парень, прекрасный специалист с подвешенным языком, но ты растрачиваешь себя впустую. Кто из твоего альянса в курсе, что ты закончил Гарвард? Что получил Пулитцеровскую премию? Их уровень — комиксы и Дисней.
— Я помогаю людям в беде. А не с оглядкой на их образование.
— Очень зря. Тратишь себя понапрасну. К тому же в большинстве своем эти люди создали себе проблему сами. Без обид, но бездомные мальчишки-девчонки, сбежавшие от мам-пап, с букетами Венеры меня не впечатляют. Нормальным геям и лесбиянкам они только портят репутацию.
— Звучишь деликатно, что пиздец.
«И чего я злюсь? Я же совсем за другим шел».
Но Андре злил. В первую очередь очевиднейшей надменностью и тем, как скрывал ее за комплиментами, бережным тоном, ненужными пояснениями — «Будто я в журналах и газетах никогда не работал и не знаю, как здесь все устроено». Злил и тем, что при всем кажущемся дружелюбии Андре обожал напоминать людям их место — «Особенность всех чего-то добившихся геев, я тоже таким грешил, но мне-то тогда всего за четверть века перевалило, а ему скоро полтос».
— Джефф, ну что ты так?.. Не с той ноги встал? Или тебе нездоровится? Как ты вообще?
— Ой, ты знаешь, чудесно. Создал себе проблему и бегаю с ней, довольненький.
— Я серьезно. Тебе можно вот так выходить?..
— О, если ты про то, не заражу ли я кого-нибудь своим СПИДозным дыханием — нет.
— Что ты, я совсем не это имел в виду. Все-таки тебе важно себя беречь и… — стук в дверь. — Клаус, позже! Благодарю.
Джеффри почувствовал, как распаляется, совершенно искренне и не вовремя.
— Андре, хватит. Мы оба в курсе, что мы друг от друга не в восторге. Не хочу упражняться в злословии. Говорю, я пришел за делом. И нет, это не про деньги.
Тот на миг перестал сверкать улыбкой, изумленно вскинул густые, но, о да, конечно, идеально подстриженные и уложенные брови.
— Вот как? Удиви меня. Но учти, у меня мало времени.
— Это касается одной из ваших заметок, — Джеффри выудил из сумки прилично измятый номер «Маттачин». — Что? — уловив недовольство на идеально побритом лице. — По крайней мере видно, что я его читал. На.
Андре достал из футляра очки в роговой оправе с узором под черепаху, подышал на стекла, протер их.
«Показывает, что делает одолжение. Насрать».
На пару минут воцарилась тишина. Джеффри успел растечься в глубоком кресле с дутыми подушками и даже вытянуть ноги на выдвижную подножку.
«Ладно, признаю. Измы недурны, но Дэвид Хикс все равно круче».
Осенила внезапная мысль — ему не нравился стиль пятидесятых, все, что касалось «американской мечты», неестественно счастливых домохозяек с невероятными талиями, вылизанных карьеристов в бежевых плащах. Все воспринималось надуманным и неестественным, наверное, потому что то была «мечта», и все потуги ее воплотить смотрелись… неживо? И что примечательно, те, кто любил пятидесятые и порывался в них вернуться, Джеффри тоже не нравились, не потому что они не шагали в ногу со временем.
«А потому что зачастую цепляются не за стиль, а за идею демонстративного благополучия. Если говорить — то об успехах и прибыли, ни слова о проблемах с психикой, ориентацией…»
— Странно, — вдруг нахмурился Андре. — Не помню этой вещи. И автор заметки не указан.
— Иначе б я тебя не побеспокоил.
— Не знаю, как это пропустили. Прости.
— Что? — Джеффри вынырнул из объятий кресла. — Не-не-не, погоди. Это твое издание.
— Ну да, — убирая очки в футляр. — Но для проверки материала у меня есть редакторы.
— Можно узнать у них?
— Сомневаюсь. У нас полный завал. Посмотри на дату. Двадцать первое. Повторюсь, прости, но не могу ничем помочь.
Джеффри сдержался, чтобы не рявкнуть, лишь сощурившись, строго подметил:
— Пиздишь.
— Что, прости? Боже, Джефф, я не устаю поражаться твоей оригинальности, но…
— В жопу оригинальность, вопрос простейший. Да я в любую брехню поверю, кроме той, что ты за чем-то недоследил в своем журнале. Очевидно же, что это вранье. На кой черт?
Андре с постепенно проступающим раздражением растер лоб:
— Что ж, если все так очевидно, почему ты не уговорил свой гениальный мозг подумать чуть дольше? Здесь нет имени, — похлопал по открытым страницам. — Значит, автор не захотел быть узнанным. Вот и все, — и решительно передал журнал опешившему Джеффри.
«Проклятье, это и правда очевидно».
— И… то есть ты его знаешь?
— Знаю, — вновь вздохнул Андре, лениво перебирая сложенные на столе папки. — Но поскольку был уговор о неразглашении, я не могу его нарушить.
— Почему? Это где-то прописано? Или это что-то личное?
Андре кивнул на часы:
— Джефф, мне некогда.
— Погоди-погоди-погоди. Мне правда это важно. Для... Короче, важно. Я сделаю все, что угодно. Накатаю тебе три, нет, пять статей бесплатно. Про что угодно, хоть про то, что серый еще актуальный цвет. Совершенно бесплатно. Ты же любишь мои тексты? Ну, согласись, каким бы аморалом я ни был, а прикинуться культурным малышом я умею.
— Меня настораживает то, как ты за это зацепился, и то, что ты недоговариваешь мне всего. По-моему, разумнее будет отказаться. Или. Я ловлю тебя на слове, ты пишешь мне.
— Ты чудо!
— И заодно рассказываешь, почему ты вцепился за эту чушь, — стук в дверь. — Черт побери, Клаус! Потом! Все потом! Секунды без меня справиться нельзя?!
Пока Андре растирал виски, Джеффри сунул журнал обратно в сумку и под шумок стащил визитку издательства. На всякий случай.
— Слушай, — заговорил он вкрадчиво, когда лицо Андре приняло прежнее натянуто-вежливое выражение. — Я понимаю, ты устал...
— Не то слово.
— ...может, поговорим в другом месте? До конца рабочего дня всего пара часов.
— Джефф, ты думаешь, я могу себе позволить уйти ровно в шесть?..
— Хорошо, уйди в семь. А потом сходи со мной в бар, там можно и отдохнуть, и обсудить все без очаровательно-бестолкового секретаря под боком.
Джеффри стрелял наугад: Андре спокойно мог не согласиться, закрыться и вовсе выгнать его прочь, но что-то подсказывало, что вытащи он его из помпезного кабинета в спокойное место — и тот раскроется.
«Как бы он ни увиливал, а ему нравится болтать и знать, что его слушают».
Андре окинул мрачным взглядом стол, на котором аккуратными стопками лежали бумаги, куча бумаг, и условно наведенный в них порядок не уменьшал их количество.
— Если только ненадолго, и я закончу не раньше восьми.
— Ой, чудо, мне не сложно подождать. У вас в холле премилый диванчик. Тоже Измы?
— Завидую тебе, Джефф, тебе никуда не надо.
— Снова пытаешься обидеть? Сколько угодно, но учти, я от тебя не отстану. Все, убегаю, — Джеффри вскочил с кресла, оправляя безбожно измявшееся все. — И очень тебя жду, трудяга.
Лишь прикрыв за собой дверь, получилось выпустить пар. Андре умел колоть в больные точки и мерзко иронизировать, но сегодня Джеффри согласился бы вынести даже самые изощренные шутки в свой адрес, если в конце он получит желаемое.
«Главное не накидаться и не нагрубить ему больше обычного». — решив так, он, как и обещал, устроился на диване, взял с журнального столика последний номер «ГЛААДа».
Несчастный Клаус принес ему кофе.
«Исключительно гейский коллектив. Ха. Довольно забавно. Нет в “Нью-Йорк пост” и даже в “Сан-Франциско кроникл” у нас было полно геев, но чтоб прям так… А Андре на меня все-таки выбесился. Но согласился поболтать. Интересно, почему? Он всегда был с чудинкой, такой правильный мальчик, правильный парень, теперь правильный дядька. Не ругается, не курит, не нюхает. Хотя ему бы иногда стоило, а то, вон, взрывается на раз-два. Впрочем, не удивительно, с его-то семьей».
Удивительно, но о родителях Андре Джеффри знал довольно много, больше, чем ему бы хотелось. Кто и когда разболтал не идеальную биографию идеального ЛаМарра — загадка, но все знали, что его отец служил во французской армии в годы Первой мировой войны. Конец войны застал контуженным в госпитале, там же познакомился с будущей женой, сестрой милосердия. Перебрался в Америку в погоне за лучшей жизнью, здесь же настругал троих сыновей с разницей в три года. По слухам, старший ЛаМарр изначально не отличался кротким нравом, но с годами съехал с катушек окончательно, неизвестно, что послужило тому причиной: контузия или массивная антисоветская пропаганда, но он свято уверовал в близость атомного апокалипсиса. Построил самый огромный и обустроенный бункер с тоннами консервов, заставлял ночевать там всю семью. Сыновей готовил к выживанию. На тренировках мальчишкам разрешалось орать от боли, материться, блевать, падать в обморок в лужи собственного пота. Запрещалось плакать или общаться со сверстниками. А если старший ЛаМарр подозревал сыновей в краже «провианта», «соплях» или любом другом неподчинении — ставил их коленями на горох, обливал ледяной водой и колотил ремнем. У Андре сохранились шрамы на лопатках; один из его поклонников в какой-то хвалебной статье обмолвился, что они напоминают шрамы от крыльев, Андре очень не понравилось сравнение, потому что следы остались как раз от армейской пряжки на отцовском ремне.
Что делала мать в ту пору, пока ЛаМарр-старший готовился к нападению, а в перерывах мучил собственных детей — история умалчивала, но говорили, что они с супругом прожили вместе до старости и умерли с разницей в пару месяцев. Они никогда не расставались, не разводились и по некоторым сведениям очень мило катались вдвоем в отпуска.
Старшие братья Андре закончили плохо: один спился и умер от цирроза печени в неприлично молодом возрасте, другой же повесился. Злые языки болтали, что на ремне, но сам Андре заявлял, что нет, на обычной веревке. Странно, но сам он об отце никогда не отзывался плохо, и, если спрашивали, либо спокойно перечислял все, через что ему пришлось пройти в детстве, либо же просто уходил от темы. Не выносил вида оружия, формы, не отмечал военные праздники. А от вида консервов его мутило.
О своей ориентации он заявил в юном возрасте и, как показалось Джеффри при знакомстве, сумел побороть все свои травмы и страхи. Ключевое слово — показалось. Потому что чем дольше Джеффри наблюдал за Андре, тем чаще ловил на болезненных комплексах. Вроде концепта абсолютной мужественности, запрета на слезы, неприязни к сколько-нибудь феминным парням. Это удивляло и отвращало, хоть Джеффри и напоминал себе о том, что у Андре имелись все предпосылки вырасти во что-то в разы чудовищнее.
«М-да. Проблемы с родителями — это прям бич всех нас. Или не всех? А черт его знает... Я и не видел семей без проблем. И людей, не вынесших из детства мешок травм — тоже. Геям вообще не везет с родителями. Это почти всегда адский труд: и объяснить, и понять, что все нормально и ничего ужасного не произошло, когда тебе нравятся мужчины. Но когда твои родители долбоебы, лучше такой разговор не начинать. Да, нам всем в каком-то смысле не повезло. Хотя почему? У меня с матушкой все было чудесно».
«ГЛААД» утомил, как и ожидание. Монотонный стук печатных машинок убаюкал, и Джеффри охотно провалился в дрему, поудобней усевшись среди пузатых подушек.
Снилось типичное возвращение из школы. Весь путь он плелся понурый и злой, пинал мелкие камешки, размахивал тяжелым и красивым портфелем из натуральной кожи. Опасливо щупал саднящую скулу, в надежде, что синяк рассосался от холодного компресса, который ему дала добрая школьная медсестра.
Идти в театр не хотелось — слишком много людей, его наверняка заметят, будут трогать и расспрашивать о том, как у него дела. Глупо, ведь у него буквально все на лице написано. Но хотелось к матушке, она сегодня выступала и домой вернулась бы не раньше полуночи, поэтому Джеффри ускорил шаг, чтобы успеть к ее перерыву.
Быстро проскочив мимо болтливой тети Аны, взметнулся на второй этаж и запрыгнул в гримерную прежде, чем его успели засечь матушкины коллеги.
Внутри пахло свежими цветами, сигаретами и «Росой молодости» от «Эсте Лаудер». Джеффри обожал эти духи, во-первых, за невероятную красоту флакона: изгибы как у женской фигуры, золотой бантик-пояс, шляпка-крышка с резьбой. Во-вторых, несмотря на то, что запах пользовался популярностью и его носила каждая вторая актриса в «Орфее», он плотно ассоциировался именно с матушкой. Такой миниатюрной и одновременно величественной, строгой, но чуткой, ласковой и...
— Ангел мой, тебя не учили стучаться? Манеры по дороге обронил?
— Прости, — Джеффри перебежал в другой конец гримерной, поближе к цветам и подальше от трюмо, где матушка поправляла макияж.
— Обед почти остыл. Садись скорее.
Матушкины фирменные сырные бейглы с фрикадельками из буфета, фруктовый салат в пластиковой миске и чашка настоящего, взрослого, кофе. В любой другой день Джеффри бы обрадовался, но сегодня слишком болел рот, то, что тупица-Спайк не выбил ему зубы, уже можно было считать удачей, но то, что Спайк в итоге победил и даже не извинился за всю ту грязь, что он ему наговорил, просто...
— Ангел мой. Что ты застыл?
Как она его увидела? Через отражение в зеркале.
«Почти как Шерлок Холмс».
— Джеффри, — матушка отложила в сторону помаду и повернулась к нему, оправляя шелковый халат, скрывавший костюм для спектакля. — Подойди ко мне, будь добр. Ближе. Джеффри. Еще ближе, — она протянула ему руку и вывела на свет.
Пришлось повиноваться. Джеффри сделал вид, что ему очень важно порассматривать свои туфли, тоже красивые и дорогие, но сейчас все выпачканные в пыли.
— Ангел мой, что случилось?
— Н-ничего.
— Ясно, — матушка неспешно поднялась со стула и усадила на него Джеффри, погладила по голове. — А что случилось с тем, у кого случился ты?
— Он первый начал.
— Не сомневаюсь, — доставая из косметички флакон с медицинским спиртом и баночку крема.
— Это опять Спайк. Он меня достал. Он назвал меня бабой. Из-за волос. И что одеваюсь я, как баба.
— Ты одеваешься от кутюр. Но, полагаю, Спайк таких слов не знает, — она бережно взяла Джеффри за подбородок и принялась промакивать ссадины смоченным в спирте платком.
— Я так ему и сказал. И что он тупой мудак.
— Фу, как вульгарно.
— Но это правда!..
— Да, но это не значит, что стоит это говорить вслух, — прежде чем намазать щеку кремом, подула на нее, стало приятно-прохладно. — Зачем же ты полез в драку с убогим Спайком?
— Потому что я не слабак.
— Джеффри, мы с тобой это уже обсуждали. Махать кулаками — не значит быть сильным, это значит...
— ...быть тупым, я знаю.
— Кроме того, будем честны, ангел, дерешься ты правда плохо, — матушка усмехнулась, обняла Джеффри, потрепала по макушке. — И потом, что за оскорбление — «баба». Это же женщина. Разве женщины — это плохо?
— Нет, но он имел в виду, что...
— Да-да, женщины якобы слабые, плаксивые, глупые. Ну вот я разве такая?
— Нет! — испуганно выдохнул Джеффри и задрал голову, пытаясь разглядеть, злилась ли матушка.
Но она все так же улыбалась, гладила его по макушке.
— Ты самая-самая.
— Ну вот. А ты же мой ангел, значит, ты такой же сильный, умный и красивый. Ну а Спайк... Если он не в состоянии отличить мальчика от девочки, в будущем его ждут больши-ие сюрпризы.
Джеффри фыркнул довольным смешком, проследил, как матушка достала из все той же косметички зажигалку и сигареты, покачался на стуле, собираясь с мыслями.
— Там на самом деле не конец...
— Вот как?
— Учительница, когда нас разняла... Тоже сказала, что мне надо одеваться «проще». И сделать короткую стрижку.
— М, а вот это занятно. Миссис Польж, полагаю? Она, что, думает, раз у нее три волосины, все должны страдать? Обойдется. С этой курицей я поговорю, — погрозила пальцем с ярко-красным маникюром. — Так ее могу называть только я. Понял? — Джеффри закивал. — Чудесно. А теперь брысь, мой ангел. Жуй свой обед и не мешай маме готовиться.
Сделалось спокойнее. Нет, лицо не перестало болеть, тупица-Спайк никуда не испарился, как и миссис Польж с ее кислой физиономией и куцей косичкой, но здесь, в гримерке, прихлебывая кофе, болтая ногами на высокой софе и наблюдая за матушкой, жизнь воспринималась в разы радостнее.
«Радужнее, — как пошутил бы Джеффри, будучи взрослым. — Кстати, мы часто вместе пересматривали “Волшебника страны Оз”. Тогда я реально верил, что где-то над радугой есть прикольное место, где осуществляются мечты и вся эта детская лабудень».
Джеффри бы с превеликим удовольствием задержался в уютном сне подольше, но Андре вытряхнул его из грез деликатной, но настойчивой тряской за локоть.
— Джефф. Дже-ефф. Проснулся?
Настенные часы показывали девять.
— Ох, черт. Да… Прости, — украдкой проводя ладонью по рту, чтобы убедиться, что он не напускал слюней. — Я тут у тебя прикорнул малость. Удобный диванчик.
Андре криво ухмыльнулся:
— Завидую черной завистью. Пойдем. Здесь недалеко французский ресторан «Матильда». Дойдем за пять минут и… — в который раз прикасаясь к вискам. — В общем, пойдем.
Джеффри удержался от замечания, мол, раз мы французы, то должны питаться исключительно у французов, оправил измявшуюся одежду и увязался следом, подстраиваясь под чуть марширующий размашистый шаг Андре. Тот казался еще более уставшим, чем днем, и как будто огорченным, пускай и старался всеми силами скрыть перемену в настроении.
«Этого не хватало. Мне же надо от него все разузнать. Боже, надеюсь, французское вино его разговорит».
Привычка гулять по ресторанам осталась в далеком прошлом, как и возможность для ресторанов наряжаться. Джеффри чувствовал себя неуместно, его окружали мужчины в костюмах, женщины в вечерних платьях с топорщившимися вверх плечиками и выпирающими вперед бантами. Было неловко, и присутствие ослепительного Андре не добавляло уверенности.
Заказали по салату с апельсиновой заправкой и мартини.
«Фу, бля. Мажорно. Дорого. Невкусно… мало. Я хочу свой омлет с креветками».
Джеффри терпеливо дожидался, когда Андре допьет первый бокал и начнет говорить, но тот все медлил, ковырялся в тарелке, тер виски и лоб. С трудом удавалось не ерзать в кресле от напряжения.
— Тебе невкусно?
— Мне неуютно. Отвык от бархата, накрахмаленных скатертей и… Господи, что это? — Джеффри уставился на узкую вазу с сухоцветами, гордо красовавшуюся у них на столе. — Они засунули репейник? Серьезно?
— Мне стоило привести тебя в место попроще? Справишься со счетом?
— Ауч. Грубо, но мне похуй, — поигрывая наколотой на шпажку оливкой. — Если ты думаешь, что такие тупые подколы меня испугают — обломись. Ты же знаешь, за инфу я удавлюсь.
— Ну да, как я мог забыть… Девушка, — обращаясь к официантке. — Обновите нам и… принесите стакан воды. Благодарю, — вытянув ноги под столом, пригладил зачесанные назад волосы. — Джефф-Джефф, всякий раз, как с тобой встречаюсь, удивляюсь, почему мы не можем подружиться?
— Э-э… потому что не хотим?
— Я хочу.
— Пиздишь.
— Нет, я вполне серьезен. Редко встретишь такого образованного человека. Даже в нашей редакции я едва ли найду кого-то, кто бы дотягивал до твоего уровня.
— Андре, я всегда знал, что римминг — твой конек. Я тебе не нравлюсь, тебе нравится то, как я умею писать. И то, что когда-то я был знаменит. Хотя... Нет, думаю, это тебе тоже не нравится.
— Почему же. Ты здорово помог нашему движению. Показал, что геи не только хорошо шьют и красят, но и вот. Думают. Пишут. Признаюсь, меня слегка смущали твои наряды и образ мыслей...
— Бля, да что с моими нарядами не так? Нет, ладно. В молодости я был слегка экстравагантен, но это никак не сказывалось на моем профессионализме.
— Но на общественное отношение...
— В жопу отношение. Я работал. И на заработанные деньги покупал себе тряпки. С какой стати это должно кого-то кроме меня ебать?
Андре насмешливо покачал ногой.
— Вот это в тебе мне и не нравится. Непонимание ответственности, — он почти залпом опрокинул в себя принесенный официанткой мартини, продолжил. — У тебя была потрясающая возможность — право голоса. Тебя хотели слушать. Ты мог печататься в крупных изданиях, светиться на телевидении, выступать на радио. Ты мог бы показать, что мифы о геях — чушь. Что на нас не стоит смотреть как на ходячее недоразумение с ломаными жестами и писклявыми тенорками. Ты же прекрасно понимаешь, что эти стереотипы мешают нам всем. Но вместо этого ты продолжал быть их ряженой обезьянкой, на которую смотрели только потому, что она забавная.
— А вот это уже бесит меня, — огрызнулся Джеффри. — Вот эти ваши игры в поддавки. «Ну, давайте сначала сделаем вид, что есть “нормальные геи”, пусть гомофобы примут их, а уже потом давайте всех остальных». Ты правда веришь, что так и будет? А что делать тем, кто не вписывается в ваш портрет нормальности? Сдохнуть? Перейти в категорию больных и неудобных отбросов?
— Я такого не говорил.
— Да. Да, Андре, ты не говорил. Но думал. Потому что представить, что ты не размышлял на этот счет совсем — я не могу. То есть ты либо чертов эгоист, либо идиот. Бога ради, скажи, что ты эгоист, потому что знать, что крупнейшим, блядь, гей-издательством заведует идиот, я не хочу. Это выше моих сил…
— Не надо обвинять меня в эгоизме. Ты знаешь, что это неправда. Мы начинали с тобой вместе, в каком-то смысле я тебя принял в сообщество. Пока ты сидел в Нью-Йорке, я работал.
— Вау. Просто вау. А я, значит, задницей вертел?
— Заметь, не я это сказал. Джефф, ты в самом деле не понимаешь, как нам важно понравиться, чтобы закрепиться в социуме? Тебя совсем не волнует репутация?
— Нахуй репутацию. Я хочу прав, а не значок скаута за примерное поведение. В получении прав не должно быть компромиссов. Я человек — и точка. Общество должно с этим смириться. Пусть ненавидят меня за то, что я скандальное говно или пьяница, но не из-за того, что у меня не та ориентация. Я хочу, чтобы меня признали, а не чтобы меня любили.
У Андре заметно дрогнули желваки, он потянулся к вискам:
— Как же с тобой невозможно сложно. Ты точь-в-точь как он…
Джеффри навострил уши:
— Кто «он»? — и, ловко сунув руку в сумку, тихо-тихо нажал кнопку записи диктофона.
Андре попытался вернуть себе самообладание, снова повернулся к стайке официантов, нервно на них поглядывавших:
— Девушка, я же попросил. Во-ды. И принесите еще, — махнул на бокалы. — Мне стоит извиниться. Я согласился пойти с тобой не для того, чтобы грызться за матчасть.
— Да, пожалуй. Прости, — Джеффри неловко поправил хвост и предусмотрительно отодвинул обновленный бокал.
«Мы вроде и ругались шепотом, а все равно внимание привлекли. Зашибись. Не, место приличное, трогать тут не должны… сука, почему мы не пошли в Кастро?»
Андре достал из нагрудного кармана таблетницу с тремя отделениями, утро-день-вечер, высыпал горсть вечерних таблеток и неуклюже проглотил по одной, обильно запивая водой.
— Нездоровится? — спросил Джеффри без тени злорадства, тема болезней давно перестала считаться для него несерьезной.
— В каком-то смысле. Мигрень, не обращай внимания. Тебя интересует та заметка. Верно? Я… — он на миг замолчал, нервно облизнул губы. — Здесь можно курить. У тебя ведь есть сигареты?
— Да, конечно, — Джеффри с изумлением протянул пачку «Мальборо», помог прикурить.
«Курить под мартини почти на пустой желудок — это, конечно, круто…»
Андре сделал пару коротких затяжек, чуть закашлялся. Он медлил, явно собираясь с мыслями и с духом: то тянулся к прическе, то к пиджаку.
— Джефф.
— Ага.
— Сейчас очень честно. Ты правда не знаешь, кто автор заметки?
— Черт возьми, нет. Иначе б на кой я… ты полагаешь, что у меня настолько хреновое чувство юм…
— Хватит, — Андре болезненно зажмурился. — Хватит, я понял. Прости, просто для меня это прозвучало как издевка. Ты же возишься в этом альянсе, вот я и подумал… в общем, эту заметку написал Энтони. Энтони Хэммил.
Джеффри понадобилось серьезно напрячь память.
«Хэммил. Энтони… Энтони Хэммил. А. Тот Энтони!»
Они пересекались от силы три-четыре раза, до того как Джеффри перебрался в Нью-Йорк. Тощенький низкорослый парень, новеллист, публиковавшийся под псевдонимом «Луиза Т.» — в честь любимой актрисы Тины Луиз.
«Да. Нас тогда часто сравнивали, потому что мы оба красились в рыжий. Ну, писал он откровенно так себе. Странно, что его с его слащавыми текстами публиковали в “Маттачине”. Ой, и когда читал свои опусы вслух, так волновался, что заикался. Почему я помню его в корсете? А, ну потому что Тина Луиз, и он пробовал по ее нарядам что-то шить относительно маскулинное. Ох, лучше б он шил, а не писал. Но в целом… трогательный мальчик. За исключением того, что он уже лет двадцать как не мальчик. Боже, какая мерзость эти ваши цифры».
Джеффри в легком замешательстве почесал макушку.
— Ну, Энтони я знаю. Но в чем проблема мне сразу о нем рассказать?
— Я был уверен, что вы пересекались в этом вашем альянсе.
— В этом «нашем» альянсе больше сотни человек. Там живут, туда приходят. Как я мог? И даже если б я знал его, в чем проблема сказать? Или… Это ревность? О, — запоздало связывая все воедино. — Андре, только не говори, что вы встречались.
— Мы и не встречались.
— Оу... Хочешь поделиться?..
«Проклятье, я так себе психологическая помощь, но если буду недостаточно милашкой, ничего интересного не узнаю. Проклятье, я даже не представляю, где этот Энтони живет-работает».
К счастью или нет, Андре достаточно выпил, чтобы без лишних уговоров пуститься в долгие и подробные объяснения:
— А чем? Он мне нравился давно. Местами слишком. Поначалу он казался мне занятным. Такое кучерявое недоразумение в несуразных шарфах-бантах. Он тоже болтал про свободу образа, жестокую маскулинность, как ее сейчас называют, совсем как ты. Но... — уже не оборачиваясь, махнул официантке. — В отличие от тебя он был очень добрым, ласковым. Скорее ласкучим. Всех трогал за руки, обнимал, закидывал комплиментами и добрыми словами. В каком-то смысле я за ним присматривал. Помогал. Сперва из сострадания, потом... Я протаскивал в печать все, что он сочинял. Пару раз забирал из полиции, когда... Ну, ты помнишь, семидесятые. Не важно. У него был совершенно другой круг знакомств. Драги, певцы, художники, всякая разноцветная ерунда.
— Странно, что он тебя заинтересовал.
— А мне-то как странно... Такой неловкий, жеманный. Понятия не имею с чего вдруг... Можно еще сигарету? Благодарю. О, — случайно задев подошедшую официантку локтем. — Простите. Я надеялся, что с годами либо он поумнеет и обстрижет свои накрученные кудри, либо я к нему остыну. Не случилось ни того, ни другого. А еще он крутил романы почти со всеми из «Маттачина». Не терплю неразборчивости. Но и это не помогало. Наоборот, я просто больше злился и сразу увольнял или переводил в другие отделы всех, кто был в его вкусе. А потом он встретил этого... как его... Какой-то жалкий танцоришка в перьях, бездомный мальчишка, на котором метки ставить негде. И Энтони решил поиграть в Сафо и Фаона. Спасти мальчишку. Умудрился ко мне притащить. Чтобы я его куда-нибудь пристроил по знакомству. Куда? Двери открывать и воду приносить? Да он и этого не сможет...
— Полагаю, смотреть на все это было не очень приятно.
Джеффри из вежливости подавал голос, а про себя с тоской размышлял о том, что ему история Андре нахуй не сдалась, и что ему придется чистить диктофон.
— Неприятно? Нет. Мне было смешно. Потому что я знал, что ничем хорошим это не кончится. Мальчишка привык раздеваться за деньги, а не шевелить мозгами. К тому же изрядно понюхивал. Боже, вспоминать противно, — Андре скривился. — За год он вытряс из Энтони все деньги, тот набрал долгов, кредитов. Жалкое было зрелище. Я тоже совал ему крупные суммы, слушал про его горе-возлюбленного и надеялся... М-да. Мы тогда как будто сблизились. Перестали быть просто знакомыми. Мерзко, что нас объединило то недоразумение, но я был рад. Энтони, он... Он не очень умен, но и не глуп. Знаешь, он как-то по-своему даже проницателен. И то, как он заботился об этом малолетнем ублюдке, черт, он был так жалок... Джефф, подожди, я знаю, ты скажешь, что я был не менее жалким.
— Я молчал.
— Все равно. Ты считаешь меня жалким. И ты прав. То, чем я занимался — было убожеством. Я же знал, что ничего не выйдет, что это испортит мне и журналу репутацию. Мне следовало правильно расставлять цели. Ну а потом его мальчишка пропал. Растворился. Энтони бегал по городу, ездил по штату. Такая дурость, всерьез убиваться из-за такого «счастья». Заметку эту накропал. Грезил, что мальчишку похитили.
— Вот как? Кто же?
— Понятия не имею. Кому он сдался? Но Энтони был сам не свой и снова пошел за помощью ко мне, а я...
Андре замолчал. Сигарета в его пальцах догорела до фильтра, грозила вот-вот обжечь кожу, но он словно бы не замечал ничего, дергано качал ногой и торопливо допивал остатки мартини. Джеффри закончил мысль сам:
— ... ты воспользовался ситуацией.
— И ситуацией, и Энтони. Я так устал от того, что он все время кем-то занят, но только не мной. Он был подавлен, я напоил его и...
— Андре, нет.
— Он был не против. По крайней мере, не сопротивлялся.
Джеффри понадобилось сделать над собой усилие, чтобы не сморщиться от отвращения.
— Мужик, это перебор.
— Да почему? Я был ласков. Всегда. Я помогал ему. Всегда. Я ждал его. Тоже всегда. Я не заслужил награды? Минимального признания?
— Нет-нет. Это не нормальная фигня. Знаю, тебе было тяжело и все такое, но брать все силой, ждать, что тебя полюбят просто потому что ты якобы лучше...
— Я лучше.
— Да, разумеется, — Джеффри жестом показал, что им лучше говорить тише.
На них все чаще оборачивались люди. Андре злился, каялся без остановки, тут же, правда, себя же и порывался оправдать и не давал никакой ценной информации. Осторожно приоткрыв сумку, Джеффри убедился, что пленка в кассете почти закончилась.
«Беззвучно переключить ее не получится. Жаль».
— Что ж. Спасибо за вечер и за продуктивный диалог, но мне пора…
— Я не закончил, — Андре хлопнул по столу.
Звук вышел громким, а перстень добавил к удару угрожающе-металлический стук.
— Ты пьян, — Джеффри отодвинул от них бокалы. — Господи, набраться мартини. Ты пиздец оригинальный. — Я все понимаю, неразделенная любовь, да, обидно, но тебе же не пятнадцать, чтобы такой дурью маяться.
— Ничего ты не понимаешь, — Андре не с первого раза нащупал узел галстука, рывком ослабил его аж до третьей пуговицы рубашки. — Лучше б мне было пятнадцать... Тогда у меня были другие проблемы.
«Черт, я не собирался ему напоминать о детстве».
Андре рассуждал, глядя сквозь Джеффри, и с каждым словом его взгляд становился все мутнее.
— Я... Много думал о том, что мы могли бы поладить с Энтони, если бы я был мягче. Или как вы там все про меня говорите? Я знаю, что вы про меня говорите. Перемываете кости мне и моей семье. Плевать. Я бы сам рад измениться, но это сложнее, чем кажется. Энтони мог бы мне помочь, я знаю, а я бы помог ему, только он не захочет принимать мою помощь. А просить его вслух... Нет. Нет, — на секунду Джеффри померещилось, что Андре заплачет, но тот в последний момент тряхнул головой, словно бы стряхивая влажную поволоку с глаз, ехидно улыбнулся. — Ты не понимаешь — что странно. Ты же сам убиваешься по своему... Кто он? Балетный мальчик?
— Он актер. И не помню, чтобы рассказывал тебе или давал повод...
Андре, рассмеявшись, отмахнулся:
— Сплетни. Они везде. И я их люблю, ты прав. Они могут компрот... Компро... Ну, ты понял. Лучше я буду припугивать людей так, чем кулаками. Хотя по секрету, — перегнувшись через стол, шепотом. — У меня руки чешутся набить кому-нибудь рожу. И Энтони, и его мертвому обсоску. Всем, — неловко падая обратно в кресло. — Мне так надоело, что вы все меня анализируете. Прям, — показал на горло.
Джеффри почувствовал, что пора пресечь исповедальный поток. «Иначе он реально со мной подерется. Мне стоило догадаться, что он из тех людей, у кого от выпивки все говно наружу лезет».
— Так, пойду вызову тебе такси.
— Стой. Давай еще посидим, — Андре попытался ухватить его за запястье и уронил вазу с сухоцветами, под звук бьющегося стекла расхохотался.
— Блядство! — Джеффри испуганно обернулся на официантов. — Простите! Мы… мы за все заплатим.
«Больше я от него ничего не получу. Жаль. И на том спасибо. Боже, еще и разбираться с ним. Какое ж гадство».
Кружилась голова, Джеффри так же изрядно выпил, но не настолько, чтобы страдать вслух и громить все вокруг.
«Нет, у меня проблем не меньше, но в чем-то он прав. У меня нет такой ответственности, во многом придуманной, конечно. Все равно. Мне его вроде и жаль, но то, как он поступил с вроде как любимым человеком... Пиздец. Я бы так никогда. Ой, нет. Лучше не сравнивать. Сучий диктофон!»
В ресторане им с радостью предоставили телефон, Джеффри выложил все, что у него оставалось в кошельке. С грустью отметил странную тенденцию: он едва успел взяться за новое дело, которое не факт, что выгорит, а денег потратил непозволительно много.
«А я ж подписался на бесплатные статьи, какой я молодец...»
Выволок Андре на улицу, прислонил к стене, высматривая в полуночном потоке машин заветное такси.
— Давай, дыши свежим воздухом резвее. Ты тяжеленный.
Андре шатало, он не пытался болтать дальше и не клянчил сигарет, только мученически растирал виски и хмурился от боли.
— Как ж тебя развезло. Лучше б ты и дальше не пил и не курил. Это не твое, — Джеффри подтянул его наверх за ворот пиджака и, собрав в кучу все сострадание, спросил. — Если так херачит, могу посоветовать два пальца в рот. Полегчает. Не хочешь? Ну и зря. Я б тебя прикрыл. Клянусь, никому из твоих не расскажу, как ты блевал у мусорок.
— Я в п-порядке.
— Я вижу. Погоди, они сказали, что такси сюда быстро добирается. Ща приедешь, отоспишься.
— А т-ты?
— А что я? — почувствовав ладонь на бедре. — Андре, какого хуя?
Тот улыбнулся, завороженно глядя на волосы Джеффри:
— Т-ты сам... Н-неразделенная любовь... Вот это все. П-почему бы не?
«Ах, да. Мы с Энтони рыжие».
— Ишь, какой ты, — раскалился в ответ. — Руки не пожмешь, так за задницу схватишь. Андре, напоминаю, у меня СПИД. Не боишься? — его с силой ухватили за грудки и прижали к стене, стало почти страшно.
Хватка у Андре, невзирая на выпитое, ощущалась практически железной. Он держал Джеффри крепко и по-прежнему смотрел не на него.
— А е-если я тоже?..
— Блядь! Что ты «тоже»?!
— Я ж с Энтони... Я н-не... Не знал...
— Придурок! Отвали! — Джеффри с размаху наступил Андре на ногу, выскользнул. Отскочил на пару шагов.
Картинка сложилась: перепады настроения, таблетки, походы полунищего Энтони в альянс.
«Господи, как ребенок малый. Собственно, так ему, гандону, и надо», — но следя за тем, как Андре оседал на асфальт, неуверенно хватаясь то за стену, то за ступню, Джеффри вздохнул:
— Ты идиот. У тебя не СПИД, а ВИЧ, с этой фигней ты запросто протянешь до седых мудей, — заслушав всхлипы, закатил глаза. — Полагаю, у Энтони тоже. Прекрати метаться и хотя бы извинись перед ним, скотина. О. А вот и машина. Сюда! — махнул водителю. — Вставай давай. Проклятье, — рывком поднял Андре за рукав и довел его до салона.
«Потрясающе. Я получил офигенную гей-драму и ни-чер-та. Ну ладно. Энтони. Вроде как бывал в альянсе. Спрошу штатного доктора, вдруг сохранились записи, кто брал таблетки и на какой адрес... Фу», — поправил хвост и стряхнул с джинс следы чужих прикосновений.
Было и устало, и досадно, и гордо. В сравнении с Андре и Энтони Джеффри ощущал себя намного гармоничнее, а то, что на него польстились, пускай и в пьяном угаре, а он сумел отказать — по-своему забавно.
«Так-то я ничего. Зажигалочка, но с принципами. Ха. Вот Стэн поржет, когда узнает».
Почему Джеффри вспомнил про него? Почему вместо того, чтобы вернуться в родной Хейт-Эшбери, свернул к пристани в тот самый район разнорабочих, где относительно недавно боялся появляться? Хотелось вслух похвастаться Стэну, что вот он, «клюкнутый», но никого к себе не подпустил. На полпути осознал, что шагал наобум, потому что забыл спросить расписание в порту, да и в целом заваливаться вот так в гости на ночь глядя — не слишком прилично, но ноги несли сами, сигарета за сигаретой уходили быстро.
«И так-то это он виноват, нечего ко мне подкатывать».
Хотелось уюта. Нормального человеческого общения, может, омлета на завтрак, хотя и без него Стэн после сегодняшних посиделок представлялся самым понимающим и позитивным собеседником из существующих на всей Земле.
Ветер задувал в уши, морозил кожу и разгонял по лицу жар. В процессе прогулки то и дело возникало желание поразмахивать тяжелой сумкой из натуральной кожи, но Джеффри вовремя себя одергивал: в ней лежал баснословно дорогой фотоаппарат и чуть более дешевый, но все равно важный, диктофон.
«Он оценит историю про ЛаМарра-старшего. Тот случай, когда лучше бы батя свинтил, помер или вообще не появлялся».
Найти нужный дом в череде одинаково кривобоких уродов в лоскутах тумана получилось мгновенно. Перепрыгивая через несколько ступеней, Джеффри поднялся на третий этаж. Вспомнил коридор, дверь. Постучался громче, чем следовало. Когда он пробегал мимо площади, уличные часы показывали одиннадцать, но полоска света, сочившаяся на истоптанный ковер, вселяла бодрую уверенность, что Джеффри не прогадал.
Постучал сильнее.
За дверью загремели цепью. Стэн выглядел удивленно, но точно не сонно.
— Джефф? Ты чего здесь? — громким шепотом.
— Сюрприз.
— Ты пил, что ли?
— Очень слегка. В основном работал носильщиком пьяных.
Потянулся, чтобы войти, но Стэн преградил ему путь, кое-как обнял, но дальше порога не пустил:
— Ты б предупредил…
— Прости, ты занят?
— Нет, не то чтобы, — закрывая собой обзор в освещенный коридор.
Неловко, но любопытство Джеффри в стократ сильнее, чем чувство такта. Он приподнялся на мыски. Дурацкий коридор, ведущий прямиком на кухню, открыл вид на кухонный стол с мисками и стаканами на двух персон. Внутри всколыхнулось нечто склизкое. Не ревность, нет, скорее обида, разбавленная мартини. Все раздражение, что скопилось за день от общения с Андре, выразилось мрачным:
— М-м. Ты не один?
— Что? — Стэн недоуменно обернулся.
— Прости, не хотел мешать, — повышая тон с каждым словом, произнес Джеффри.
— Черт, ты не так понял.
— Что я не так понял? Расскажешь?!
— Джефф, — прижимая палец к губам. — Мать твою. Не сейчас. Давай потом.
— Почему не сейчас? Нет, сейчас. Я пришел к тебе, — «Нахуй я вообще к нему пришел?» — Чтобы поговорить как… знакомые? Мы же знакомые, да?!
Желание мирно поболтать перерастало в желание поскандалить. Почему? О, если бы Джеффри знал. Вернее, он догадывался: неприятный день, неприятный разговор, неприятные темы, оставаться наедине со всем полученным грузом — попросту страшно. Раньше бы Джеффри вернулся домой, лег на кровать и прокручивал в голове фразу за фразой, продолжал бы ругаться с Андре, потом тут же винить себя за чрезмерную вспыльчивость. И жалеть, жалеть, жалеть. Теперь вроде как появился человек, с которым получалось вести приятные беседы, да, так или иначе они касались и болезней, и проблем, вот и о семьях переговорили, но со Стэном получалось испытывать что-то помимо тревоги.
«Я идиот, раз повелся. Мне скоро сорок, а ума — как у двадцатилетнего засранца».
Джеффри набрал было воздуху, чтобы рявкнуть что-нибудь максимально обидное и грубое, но его прервал звонкий детский голос из спальни.
— Мама?
В коридор вместе с кряхтящей старушкой-Матильдой вывалилась черненькая девчушка лет пяти. Она заспанно оправила полосатую пижаму и уточнила:
— А где мама?
Стэн быстро велел ей:
— Спать иди. На работе мама.
— А это?..
— По работе. Брысь, килька.
Девчушка зевнула и, взяв Матильду за ошейник, побрела обратно в спальню.
Воцарилось молчание, в нем Джеффри успел и обозвать себя последними словами за бессмысленную истерику, и похвалить за то, что за короткую сцену ни разу не выругался.
— Это…
— Дочка сестры.
— Племянница, значит.
— Да.
— Наверное, внешностью в папу пошла, — неловко усмехнувшись, пробормотал. — Я не собирался, знаешь…
— А, — отмахнулся Стэн. — Пока сестра на дежурстве, я вот. Она ж правильный коп. Не, я и сам бы малявку одну не очень оставлял… — нервно почесал бороду. — Ты лучше мне звони. Я так-то рад тебе. Правда. Просто… семью в свою личную жизнь не вмешиваю. Сам понимаешь.
— Да-да. Прости, — Джеффри топтался на месте, не зная, куда ему деть руки. — Но это… мило? Если ты вдруг вяжешь, вышиваешь крестиком или плетешь макраме, ты мне сразу скажи. Я восхищусь.
— Иди ты, — усмехнулся Стэн, мягко толкнул его в бок.
От его улыбки на душе за секунду полегчало.
«Я пьяный придурок. Теперь он думает, что я психованный. То есть совсем. Но пиздец какой комфортный мужик. Еще и с ребенком сидит».
— Ты можешь зайти, — Стэн кивнул в коридор и наконец отпустил дверь. — Только не шуми. Будешь материться, я тебе рот с мылом вымою.