Я сделала это просто так, смеха ради. Просто я не люблю понедельники. А так — хоть какое-то развлечение.
Бренда Спенсер, или «Убийца с детским лицом».
Убила двух человек, ранила — девятерых.
— Рон, я дома… Рон, мальчик мой, ты тут?
В какой момент и с какой стати Роберт начал его так называть, вспомнить не удавалось, да и в детстве думать об этом лишний раз тоже не слишком хотелось. Проще казалось принять новую условность и факт того, что так Роберт пытался поскорее преодолеть царившую между ними неловкость.
— Да, — ответил Рон, небрежно закрыв все тетради и учебники, поднялся с нагретого ковра и вышел в прихожую. — Здравствуй.
Роберт стоял перед ним в служебной форме, сжимая фуражку, и нервно переминался с ноги на ногу, точно он не к себе домой вернулся, а внезапно нагрянул в гости. Отвел взгляд в сторону.
— А мама?.. Еще на курсах?
Рон кивнул.
После переезда в Олимпию Роберт уговорил маму больше не подрабатывать ни в магазинах, ни в прачечных. Ему хотелось, чтобы она отдыхала, специально брал кассеты напрокат, покупал вышивку, пряжу, наборы для миниатюр, все то, что ей нравилось. Мама продержалась ровно два месяца: дождалась, пока закончится ремонт дома, убедилась, что Рон устроился в школе и обзавелся друзьями, — и с чистой совестью объявила, что еще немного, и она начнет бегать по потолку.
Ярко запомнились по-своему комичные сцены на еще пахшей побелкой кухне. Роберт ходил за мамой вокруг стола хвостом и шепотом просил еще раз подумать, не идти ни в какую пиццерию или заправку, потому что у них плохая репутация, и вообще он получает оттуда много вызовов. А мама, расставляя посуду к ужину, ворчала, что ей не нравится роль нахлебницы, а на спокойную работу ее без образования и не возьмут. Рон наблюдал за ними из коридора и посмеивался, не особо понимая, в чем, собственно, проблема? Впервые у них не возникало проблем ни с жильем, ни с продуктами, свет у Роберта, о чудо, никогда не пропадал: на случай аварии у него имелся настоящий генератор в подвале, — на его телевизоре практически без перебоя работали все каналы, в паре минут от двора зазывно шумел океан, каждое утро выбрасывая на берег сокровища в виде стеклянной гальки и ракушек. Дел и развлечений — хоть отбавляй. Разве плохо?
«Не плохо, но скучно, — вздыхала мама. — И слишком спокойно. Я так отупею и обленюсь совсем».
Сговорились на курсах при колледже Эвергрин по программе экологических исследований. Здесь Роберт не прогадал, мама, с детства жившая в окружении воды и лесов, всегда интересовалась природой, так что возможность окунуться в полюбившуюся тему с головой очень интриговала. Плюс это в каком-то смысле стало возможностью закрыть один из личных гештальтов — получить законченное образование. Нет, мама никогда не жаловалась, что ей не хватило студенческой жизни, и уж тем более не винила Рона в том, что его появление лишило ее такого шанса, — но все равно новость ее невероятно обрадовала.
«Не знаю, правильно ли я поступаю, — рассуждала она однажды, гуляя с Роном вдоль берега. — Платить-то будет Роберт. Он, конечно, сказал, что я могу ему потом вернуть, когда устроюсь на “спокойную” работу. Но это когда будет! Да и что-то не верю я ему».
«Разве муж не должен содержать жену?» — спросил Рон, больше смотря под ноги в поисках сокровищ, чем вникая в беседу.
«Где ты набрался такой ерунды?»
«В школе. И у Диккенса».
«Какая дурацкая школа, — усмехнулась мама, подтягивая лямки на комбинезоне, сначала на своем, а потом на Роне. — Да и Диккенс когда жил… Нет, мне такое не по душе. Сколько мы с тобой без всякого мужа жили. И чего, плохо было? — Рон помотал головой. — Вот. Нет, неправильно садиться кому-то на шею».
«Зачем тогда тебе нужен Роберт?»
Рон знал, что спрашивать такое — невежливо, поэтому, произнося вопрос, говорил тихо и не глядел маме в глаза. Она улыбнулась, он этого не видел, но догадывался по ее голосу и тому, как она ласково потрепала его по волосам:
«А ты как думаешь?»
Рон догадывался, но и в мыслях старался лишний раз не признаваться себе в том, что мама любила кого-то кроме него. Глупо ли? Да. И тогда казалось, что слишком эгоистично, ведь у него были друзья: во дворе, в классе, а теперь и в клубе по рисованию, — а мама всегда жила только им и работой. Рон знал — встань он в позу, они бы уехали от Роберта, и как бы тот ни старался, ни пялился на маму своими пронзительно-светлыми глазищами, ничего бы у него не вышло. Иногда такие жестокие фантазии поднимали настроение, но дальше черепной коробки Рон их не выпускал. Не зря же его считали не по годам взрослым. А что отличает взрослого человека от капризного ребенка? Правильно — умение думать о других.
Поэтому Рон старался жить с Робертом мирно и при необходимости изображал подобие дружелюбия. Чаще всего так приходилось делать по понедельникам — у мамы в расписании стояло несколько сдвоенных лекций подряд, и возвращалась она позже обычного. Чтобы Рон не оставался один, Роберт наоборот приезжал с работы раньше и всячески занимал его. Это не столько раздражало, сколько просто тяготило, оба явно чувствовали себя неловко. Обыкновенно их совместный вечер понедельника проходил по негласному распорядку: Роберт приезжал к пяти часам, зачем-то спрашивал, не вернулась ли мама, а потом предлагал:
— Пойдем на кухню. Ты проголодался.
Рон послушно шагал за ним, усаживался на высокий стул возле столешницы и прилежно описывал свой день от тем, пройденных в школе, до меню в столовой. Роберт задавал кучу бессмысленных вопросов, подогревая на плите молоко и поджаривая в тостере хлебцы. Молоко, кстати, он регулярно упускал, из-за чего начинал нервничать еще сильнее. После они уже молча садились в гостиной с кружками горячего шоколада и тостами с арахисовой пастой и принимались ужинать.
Из приятного — Роберт мог рассказать, как прошел его день. Как правило, по понедельникам его отправляли патрулировать южный район города, там в основном случались мелкие стычки местной шпаны или кражи в придорожных магазинах, но пару раз в месяц случались и стоящие дела. Вроде настоящей перестрелки — вокруг Олимпии располагалось множество мелких ферм, и у всех их владельцев водилось оружие, они приезжали распродавать шерсть лам или овец, часто скандалили между собой и, когда аргументы кончались, хватались за ружья. Рону нравилось слушать про перестрелки, пускай Роберт и был весьма паршивым рассказчиком, унылый вечер с привкусом арахиса становился чуть веселее. Выручало собственное воображение, оно легко рисовало разъяренных мужчин, тех же рэднеков, разъезжающих по улицам на проржавевших пикапах, жующих табак и скверно ругающихся, особенно после просмотра детективных сериалов.
Роберт смекнул, что Рону нравилось слушать про полицейские расследования, и с какого-то момента стал вспоминать учебные дела, что они разбирали в полицейской академии, или просто громкие расследования, о которых он узнавал от коллег или из криминальной хроники. Детализация все еще хромала, а интрига раскрывалась раньше положенного, но Роберт старался.
— Что тебе еще рассказать, мой мальчик? — приговаривал он, наблюдая за тем, как Рон отрывал от своего сэндвича корки и сбрасывал на тарелку.
«Мой мальчик»… Откуда вообще взялось то странное обращение? Мама никогда его так не звала. По имени — да, юнгой — тоже да, в случае, когда хотела похвалить или задобрить — боцманом. «Мой мальчик» звучало инородно и как-то совершенно неживо, а сам Роберт делался похож на инопланетянина, не понимавшего людских обычаев. Рону казалось, что это происходило из-за того, что Роберт жил один: его родители давным-давно умерли, братьев-сестер и других родственников у него тоже не было, да и с друзьями тоже как-то не задалось. Поэтому Роберта часто хотелось жалеть, как будто против воли. То есть… вот он готовил дурацкое шоколадное молоко с запахом гари, мастерил сэндвичи, забывая срезать с них корки, как делала мама, садился рядом с Роном и с заметным волнением рассказывал про свою работу. Они словно менялись местами, и взрослому мужчине приходилось отчитываться перед ребенком и искать в выражении его лица одобрение.
— Спасибо тебе, мой мальчик.
Рон чувствовал ответственность, поэтому выпивал молоко, в конечном итоге съедал и корки, перемазанные пастой, и продолжал из раза в раз спрашивать про патруль и преступников. Потому что взрослые должны думать о чувствах других. Роберт улыбался ему в ответ и обнимал за плечи, прижимая к себе. Движение получалось неловко долгим, но Рон опять же терпел из вежливости и из желания проявить заботу, если не к Роберту, то к маме, она каждый раз радовалась, когда видела их вместе. Ее появление убивало всякую неловкость.
Они втроем готовили полноценный ужин под музыку, Рону разрешалось озорничать и путаться под ногами. Мама нахваливала его и Роберта, трепала их обоих по волосам и с восторгом рассказывала о лекциях, проходящих в «настоящем колледже», о невероятно огромной библиотеке Дэниела Эванса и вычислительных кабинетах со сложной и вечно пищащей техникой.
— Это так странно! — восхищалась она. — Ты сидишь, в читальном зале тихо-тихо, но если изо всех сил прислушаться — услышишь это пи-пи-пи, и все! Как ни старайся, ты не избавишься от этого звука. Пи-пи-пи!.
Пи-пи-пи…
Пи-пи…
«Пи-и-и-и!!!»
— …да, Нильс?
Толкнули под локоть.
Рука дрогнула, и комок разваренной фасоли плюхнулся прямо на джинсы.
— Черт, — Дэн растерянно потянулся через весь стол за салфетками. — Прости, ковбой.
— Все в порядке.
— Можно замочить в раковине, — предложила Кэти.
— Все правда в порядке.
Надо собраться, вспомнить, что он и почему. Так.
Рон в столовой. Сидит за длинным столом с дешевым покрытием под мрамор, рядом — Дэн, напротив — Кэти, перед ним — поднос с едой. Рон с неспешно, но уверенно зреющей ненавистью покосился на микроволновку на другом конце зала. Сегодня на обед давали фасоль с рыбными палочками — сочетание нелепое, но в целом съедобное, особенно если не думать о вкусе, а думать сейчас категорически не получалось. Мысли самовольно слонялись по черепу, возникали так же внезапно, как и пропадали, и все норовили вернуть его к воспоминаниям о сегодняшнем сне — на редкость реалистичном и правдоподобном, местами до тошноты детальном — так что Рон успел пожалеть, что ему по обыкновению не пригрезился кошмар с говорящими оленями или чавкающим гнилостной пастью берегом.
— Все в порядке, — заверил он в третий раз, собрал фасоль в салфетку, аккуратно отодвинул от себя тарелку с едва откушенной рыбной палкой, взял пачку шоколадного молока.
«Какой извращенец составлял меню?»
— Прости, я думал, ты не слушаешь. Хочешь, солью посыпем? — предложил все еще смущенный Дэн, кивнув на жирное пятно на правой штанине.
— Еще помогает хлеб. Принести? — подсказала Кэти.
— Да? А я и не знал. Нильс, сыпануть соли или хлеба?
— Да хоть нассы, — огрызнулся Рон и моментально улыбнулся, ободряюще пнул Дэна под столом. — Этим джинсам хуже уже не будет. Меня сегодня в них за бомжа приняли. Пока выносил мусор.
«Тупая шутка. И я тупой, — но Дэн с Кэти рассмеялись. — Из вежливости или из жалости?»
Сам Рон испытывал чувство жалости к себе и стыда перед ребятами попеременно, в противоречии чувств таилась какая-то вселенская насмешка: он понимал и умел объяснять другим, что каждый человек имел право на плохое настроение или слабость, но когда дело доходило до него самого, он и вправду тупел. Становился глух ко всем аргументам, вычитанным из учебников Ганса Селье.
Нет. Ему нельзя грубить Дэну, как бы тот порой ни казался навязчив в своей размашистой заботе. Нельзя перебивать Кэти с советами, нельзя отворачиваться от ее вечно внимательных глаз, иначе она решит, что с ним что-то случилось. Лучше соврать, что он устал или встал не с той ноги, но…
Нет-нет. Это все — не про него. «Стресс без дистресса» и прочее касалось других, нормальных людей, погрязших в своих, да, страшных, да, порой трудно решаемых, но нормальных проблемах.
Нет-нет-нет. Рон не будет давить на жалость, он соберется и пойдет работать, холодный и рассудительный. Вот только сраное шоколадное молоко допьет и как, блядь, успокоится.
— А у вас тоже не получается отвечать на тесты? — вдруг спросила Кэти, задумчиво поправляя выпуклую заколку в форме сердца. — Я каждый раз теряюсь. А когда надо сдавать, я понимаю, что написала полную ерунду.
— Ага, — подхватил Дэн с воодушевлением. — Не люблю писать, у меня с детства почерк — убьешься. Вот и получается, что я весь перерыв трачу на один вопрос, а потом все — звонок.
«Какие тесты? О чем они? А. А!»
— Д-да. У меня то же самое, да. Тяжело заполнять. Согласен.
Дэн нахмурился.
— Нильс, ты чего?..
«Бля», — Рон приготовился врать взахлеб, шутить и острить невпопад, лишь бы исправить ситуацию, но вдруг его руку накрыла ладонь Кэти.
— Ты забыл про тесты, да?
— Д-да, — с благодарностью выдохнул Рон и покосился на Дэна, тот усмехнулся.
— Ну ты даешь! Ты ж специалист, наша гордость и все такое. Как тебя угораздило? Соберись, — и похлопал по спине, точно закрепляя сказанное.
От ласковых ударов захотелось оставить на столе выпитое молоко и куски скудного завтрака, но Рон сдержался, виновато заулыбался.
— Я, кажется, еще и опросник куда-то потерял.
«Пусть думают, что я распиздяй, а не...» — а не кто? Странный? Опасный? Чокнутый? Как будто в «Эриксоне» еще можно кого-то удивить.
«Или можно?»
С появлением полицейских в офисе Рон стал чаще прикидывать, кто и как отреагировал бы, обратись к ним Дюк. Отчасти такие размышления забавляли, они создавали иллюзию не-одиночества. Хотелось убедить себя, что вот, любому могло так повезти, и что все сотрудники, так или иначе, в одной лодке — ведь если обо всем узнает пресса, то разбираться никто не будет, потонут все. Еще хотелось увидеться с Батлер. Они мало разговаривали не по делу, но и просто ее присутствия хватало для ощущения защищенности. Для Батлер нравилось стараться и в какой-то мере выслуживаться, поэтому в свободное от работы и тревоги время Рон консультировал ее по поводу «маскировки», чтобы подставные исследователи не слишком выбивались из образов. И, кстати, тему опросников и их содержание тоже частенько предлагал он сам.
«Логичнее бы мне про них не забывать».
Батлер приходила ближе ко второй половине дня, Рон с нетерпением косился на часы и ждал-ждал-ждал, успел скормить все рыбные палочки Дэну и выслушать умеренно забавную историю Кэти про рабочих и местные провода, в которые сунулись исследователи, но были молниеносно посланы.
Тянуло курить, но ни Дэн, ни Кэти в курилку не собирались, а одному туда идти, клянчить на сигареты — глупо и тянуло личным проигрышем, поэтому необходимость в покровительственно-строгом тоне офицера росла в геометрической прогрессии с каждой секундой.
Увы, вместо вдумчивой и рассудительной Батлер на входе в зал Рона ждал Ричард в лазурном брючном костюме.
— О! Ронни! — отвлекшись от беседы с одним из «исследователей», налетел, схватил за плечо. — Как я рад тебя видеть! Не знал, что ты сегодня тут.
«Он и не знал? Ха. Наглый пиздеж».
— А это твои друзья? Очень рад, — протянув длиннопалые руки сперва изумившемуся Дэну, а потом приветливой Кэти. — Очень-очень. Ричард Риццо. Можно Ричард, но лучше Ричи. Ребят, вы не против, я украду у вас Ронни? Чудесненько. Нам надо кое-что обсудить.
Рон успел заметить насупившуюся физиономию Дэна и махнуть Кэти на прощание, прежде чем очутиться в полной власти паучьих ухоженных лап с идеальным маникюром.
— А где…
— Бев? О. Она сегодня отдувается в офисе. Выбивает нам перед старшими побольше кадров. А то у нас трудятся три калеки… Что поделать! Пока мы не поймем масштаб трагедии с твоим… ой, — Ричард прикрыл рот ладонью. — Позже. Сейчас притворись, что мы с тобой страшно заняты. Ладненько? — погладил по спине. — Ты меня очень выручишь.
Его сегодняшний одеколон пах специями и сладкой горчицей — странное сочетание. Рон слышал, что некоторым людям не шел парфюм, на них даже самые роскошные ароматы превращались в освежитель воздуха, но у Ричарда все было категорически не как у людей.
«Не человек, а ходячая карикатура, — ругался про себя Рон, но тут же добавлял, точно извиняясь. — Хоть и нарядная», — а потом опускал взгляд на свои заляпанные джинсы и злился дальше.
Ричард покорил всех сотрудниц «Эриксона», с каждой поздоровался, перебросился парой коротких, но обязательно приятных фраз. С несколькими успел попить кофе. А возвращаясь, громко сокрушался:
— Это ужас, Ронни! У вас нет автомата с газировкой. И в столовой ее нет.
— Да, потому что они составляют рацион с заботой о питании и...
— И поэтому фигачат майонез во все салаты, я понял! Ужас. А если я хочу умереть от диабета, а не от холестерина? Где мое право на выбор?
«Это не так работает... А, ладно».
Ричард раздражал. Он так же, как и Батлер, соблюдал дистанцию, пока Рон работал, но едва заканчивался очередной звонок, лез с расспросами, причем, как казалось со стороны, омерзительно неуместными: про устройство наушников, про то, почему клиенты в микрофон не слышат других операторов, или про то, что говорить, если клиент собирается умереть, — на бо́льшую часть из них Рон никак не мог ответить, не его профиль, а на оставшуюся пытался, но быстро понимал, что зря. Ричард переключался на что-нибудь другое. Например, на блокнот.
— Да-да, ты его приносил. Покажешь? — попросил, когда они вышли на перекур подальше от посторонних глаз. — Ого... Весьма недурно.
— Благодарю вас, сэр.
— Фу, как официально, — самовольно пролистывая блокнот от начала и до конца. — Нам с тобой так много всего предстои... О! Кстати про «сэров». А твой-то здесь есть?
Вот. Вот оно. То, что заставляло закипать на раз-два.
«Он, сука, не "мой". Какого дьявола он "мой"? Он мне родной? Друг? Любовник? Я его выбирал, что ли?!»
Приходилось прикладывать отдельные усилия, чтобы не меняться в лице всякий раз, когда Ричард выдавал триггерную фразу.
— Да, есть.
— Супер, а покажешь? — не дожидаясь согласия, Ричард сунул блокнот обратно Рону в руки и наклонился ближе, так что они почти соприкасались плечами.
«Специи и горчица».
Рон помнил про портрет Дюка, переделанный под Роберта, но его показывать не стал. Чудилось в этом нечто сокровенное. Поэтому он ткнул наугад в первого попавшегося клиента средних лет. Вроде бы, то был пьющий учитель, звонивший стабильно раз в два месяца, когда надеялся завязать.
— М-м, — протянул Ричард, вглядываясь в рисунок с внезапным для него вниманием. — Таким ты его видишь? Весьма обычный.
— Это плохо?
— Нет, это естественно. Скажем так, нас приучают к тому, что зло, — он показал пальцами кавычки, — можно распознать по холодному взгляду или равнодушному лицу. На деле — ни чертошеньки подобного. Серийники, извращенцы и настоящие мясники чаще всего оказываются преобыкновеннейшими мордами. Иногда даже симпатичными, — Ричард вытянул руку и, прищурившись, вновь покосился на портрет учителя. — Смотришь на такого и удивляешься. Как умудрился вот такой дядечка столько дел наворотить, а внешне человеком остаться. Ну. Тут я не специалист. Это надо к нашему профайлеру. Слыхал о таких?
— Д-да, по-моему.
— Я тебя с ней познакомлю. Шикарная дамочка. Люблю ее всем сердцем. Она так-то по образованию тоже психолог, сработаетесь. Будет тебя проверять. А то Бев меня всего обругала, что я не даю тебе поддержки, хоть я ей и сказал...
— Простите, — перебил его Рон. — Что со мной... будет делать ваша коллега?
— М? — Ричард зажал зубами свежую сигарету, на миг показался таким забавным, слегка мультяшным итальянским мафиози, никак не детективом. — А. Ну, разное это... Ваше... Спрашивать, как ты, что чувствуешь. Проводить будет эти... Слово забыл. Сложное. Ну ты понял.
— Мне это не нужно.
— А Бев сказала, что очень нужно. Ты же знаешь, она такая заботливая кошечка, пусть и выкобенивается.
Теперь злила еще и Батлер. Зачем она попросила для него супервизию? Нет, понятно зачем, но все равно! А Ричард болтал, не умолкая:
— ...в этом минус новых дел. В них никто не верит. Особенно, когда речь идет о проститутках, бездомных и наркоманах. Они всегда в зоне риска, и тратить на них время, средства и, главное, людей департамент ох как не любит. А учитывая то, что наши мальчики еще все в клубе друзей Дороти... мы в полной заднице. Поэтому да, в тебя пока будет тыкать палочкой профайлер, скажи спасибо, что не судмедэксперт.
— Спасибо. А, — желая всем сердцем сменить тему. — У вас с офицером Батлер уже есть идеи, кто это может быть?
Ричард рассмеялся, замахал на Рона паучьими веерами, от каждого взмаха расходился ощутимый воздушный поток.
— Ронни-Ронни, ты смешной! Ты думаешь, у нас есть готовый список всех маньяков и психов города? — с довольной усмешкой протянул Рону пачку сигарет и передал зажигалку в виде маленького пистолета. — Нет, он, конечно, есть. Только это ни разу не список. А тонны папок с кучей материала. Сан-Франциско — город отнюдь не маленький, с богатой историей, пропускающий через себя уйму туристов, бомжей и мигрантов. В общем, задница. Мы ищем. Правда, сразу предупрежу, если о нем что-то и нароем, легче от этого не станет.
— Почему?
— Чем дольше орудует маньяк, тем больше у него сноровки.
«Логично. Вот я болван», — с мрачным вздохом отчитал себя Рон и крепко затянулся.
Выдыхая облако дыма, почувствовал на себе колючий взгляд из-под густых ресниц — тоже по-своему похожих на паучьи лапки — передернуло.
— Ты боишься?
— Нет, сэ... То есть Ричи.
— Бояться нормально. Я поначалу тоже охреневал и, даже перейдя в убойный отдел, охреневать не разучился. Скорее наоборот. Вот тебя чем пугают маньяки?
Рон недоуменно сморгнул, разговор уходил в какие-то неведомые ему дебри, но избегать его казалось неправильным, подозрительным. Поэтому он изобразил задумчивость и выдал:
— Жестокость, — это был честный ответ, просто хотелось получше отыграть нерешительность и не проколоться на том, что он регулярно размышлял о Дюке и страхе.
Изобретательная жестокость по-настоящему завораживала, в плохом смысле, разумеется. Все те эксперименты, о которых Дюк рассуждал с таким воодушевлением, не сулили ничего хорошего. Рон иногда жил параллельно с воображаемой жертвой, представлял, словно вот он сидел на работе — шел или ехал домой — говорил с Сэнди — ложился спать, а где-то там, одновременно с ним, страдал и умирал некто чужой, им не спасенный. Бред. Но бред настойчивый и частый.
Ричард часто закивал, так что с зачесанной назад челки отделилась прядь и упала на лоб изящным изгибом.
— Разумно. Но самое стремное — это логика. Тебе может даже казаться, что ее нет, но она будет, особенно, когда речь идет о серии. Вот тебе история. В семьдесят шестом и семьдесят седьмом в Оклахоме пропали три девочки. Двух похитили посреди белого дня, третью, совсем малютку, — украли из колыбельки посреди хэллоуинской ночи. Всех их нашли в заброшенном доме внутри неработающего холодильника. Две девочки задохнулись, одна — выжила, просидев в темноте и без воздуха несколько дней. Бедняжка тронулась умом и только и повторяла, что это сделала «Джеки Бо», — Ричард выдержал паузу, давая Рону переварить услышанное. — Так звали их нянечку. Четырнадцатилетнюю девчушку, живущую с бабушкой. Работодатели ее обожали, она была очень приветлива с детишками, и те явно к ней тянулись. Вопрос, зачем она это делала?
— Не знаю... — Рон окончательно потерялся, почесал затылок. — Может, завидовала семьям? Раз они могли позволить себе услуги няни, а она жила с бабушкой. Наверное, она мечтала быть на их месте.
— Хорошее предположение. Еще.
«Я что, тут экзамен по криминалистике сдаю?»
— Может, с ней что-то произошло в детстве? Она явно чувствовала связь с жертвами, раз выбирала только девочек. Может, это была попытка перенести на других то, с чем она столкнулась сама? И так отомстить? Простите, я... Я плох в детской психологии.
Ричард ласково потрепал его по кудрям:
— Очень недурно.
— Вы... Не скажете мне правильный ответ?
— Формально его нет. Когда нянечку арестовали, она признала вину, но категорически отказалась объяснять свой поступок, — затушив сигарету о край мусорки, выбросил окурок и отряхнул ладони, достал из кармана тюбик с кремом. — Но я почитал исследования крутых специалисток, занимавшихся убийцами-женщинами, и там была крутая мысль. Очень вероятно, что нянечка что-то такое действительно пережила. И переносила на девочек, но не чтобы отомстить, а чтобы защитить. Она хорошо ладила с детьми. Явно не обижала их и не била, иначе бы дети к ней не тянулись. Найденные в холодильнике трупы были чистенькие, без следов побоев или сексуальных издевательств. Она их прятала. В самом надежном и укромном месте.
— Чтобы их не мог обидеть кто-то... Другой? — предположил Рон.
— Возможно, — довольно усмехнулся Ричард. — А возможно, чтобы они не повзрослели и не столкнулись с чем-то в будущем. Вот так забавненько устроен наш мозг. Напоминает, как мелкие зверьки едят свое потомство, когда чуют опасность, да? А еще Дюка. Все эти его разговоры про спасение и прочее.
— Думаете, он когда-то был на месте тех парней?
— Опять же, возможно, — Ричард любовно осмотрел свои руки после крема, к странному одеколону добавился густой травянистый запах. — В конце концов, я — не психолог. Так. Болтун. Но... по секрету, я не думаю, что твой Дюк попадался нам раньше. Уж очень явно он выпендривается сейчас.
— Это вы тоже говорите с позиции болтуна?
— Болтуна, что имеет доступ к архивам, Ронни. И наверняка архивы с остывшими делами нам не раз покажут его работы, но сейчас важно не это. Важно нарыть на него хоть что-то личное, — вдруг Ричард приблизился к Рону и лукаво подмигнул. — Не пробовал фантазировать на этот счет? Безумное развлечение, самому бы не слететь с петель.
Рон кивнул, неловко переступив с ноги на ногу.
«Не понимаю. Он хочет, чтобы я копался в детстве Дюка? Он, что, помогает мне? Логично, это так-то его работа, но… от него помощи как-то совсем не ожидаешь. Скорее наоборот», — едва Рон собрался с мыслями, чтобы вслух уточнить, чего от него конкретно добивались, но Ричард предупредительно выставил указательный палец вверх, взглядом указал на круглые часы, висевшие рядом с выходом в курилку.
— Ронни, а нам не пора? Я чертовски плохо слежу за временем. Мы не опаздываем? Ох. Тогда пойдем? Слава Деве Марии, что здесь нет Бев, она бы нас обоих сожрала. С потрохами. Я говорил, что она кошечка? Обожаю ее, но, черт, она была свирепой занудой с самой академии, о! Однажды…
И дальше он затрещал на свой обыкновенный манер, чередуя нелепые истории из жизни с откровенными сплетнями, словно и не случилось той внезапной беседы с игрой в угадайку. Внезапно, но после их разговора Рон действительно почувствовал себя лучше. Перманентное раздражение ушло на задний план, на смену ему возник легкий мандраж, смешанный с заинтересованностью.
Усевшись за стол, Рон первым делом раскрыл блокнот на заметках про Дюка, пробежался по исписанной, вдоль и поперек перечерканной странице.
«Две жертвы (?), оба — молодые мужчины. Скорее всего, есть еще. УЖЕ ТРИ. БОЛЬШЕ БЛЯДЬ
Выбирает одиночек, сирот и бездомных, тех, чьей пропажи не заметят. Жертв приручает, располагает к себе, так, чтобы они сами приходили к нему. Способы убийства — разные (удушение и нож). Убивает “из-за любви”, эротический подтекст (?). РАЗНАЯ УТИЛ. ЗАБОТИТСЯ О ЖЕРТВАХ.
Интересуется психологическими экспериментами, музыкой 50-х. Очень вежливый. В разговоре предпочитает ведущую роль, хочет все контролировать. Психопатия. Сам ставит диагнозы. ХОЧЕТ БЫТЬ ИНТЕРЕСНЫМ?
Взрослый. От тридцати до пятидесяти. Живет один (?). Есть машина, работает».
«Когда я коснулся детских травм, он показно объявил, что с ним обращались, как со всеми. Не, и тогда-то звучало как пиздеж. Но что, если все сложнее, чем жестокие родители? И он не просто заботится о парнях-проститутках и бездомных, а помогает себе через них? Смерть как способ прекращения страданий. Внятно. Почему тогда не наложить на себя руки? Уверенность в собственной значимости? Дофига вопросов и минимальный шанс получить честный ответ».
Рон перевернул лист и принялся набрасывать план первой «сессии», всплывающие флажки-подсказки со студенческих времен скорее мешали, чем помогали, потому что ничего в сессии с Дюком не сулило быть обычным, а значит, и заботливо предоставленные преподавателями правила следовало выкинуть в помойку. Рон прокручивал в памяти все звонки и даже поймал себя на том, что жалел о переданных полиции кассетах, они бы ему пригодились.
Мешала работа, а вот Ричард, наоборот, уже не отвлекал.
Успокаивал?
Нет, держал в тонусе, хоть и к удивлению Рона больше не порывался ни заглянуть через плечо, ни поболтать. Просто стоял рядом и изредка одаривал улыбкой, приторной и вместе с тем… хищной? Рон был слишком занят, чтобы переживать о таких мелочах. Он готовился, чтобы не растеряться, приняв очередной звонок и услышав заветное:
— Добрый вечер, Рон. Вы настроены на диалог? Вот я — абсолютно, — казалось, Дюк не врал, помимо воркующего баса не слышно ни музыки, ни пресловутой зажигалки.
Подхватить дружелюбную интонацию не составило особого труда, пускай по телу и прокатилась нервическая дрожь.
— Вы звучите бодро.
— О, я просто в предвкушении. Вы знаете, я же подготовился. Полистал пособия для практикующих психологов. Очень занятно. Вы будете задавать мне вопросы? Про меня. Мое прошлое.
— Да, Дюк. Только не воспринимайте пособия буквально. Вы же понимаете, там показаны типичные случаи, а наш с вами...
— Я понимаю, более чем не-типичный. Но я готов. Обещаю быть послушным и вовлеченным.
«Сдались мне твои обещания», — Рон отодвинул блокнот подальше от себя, чтобы Дюк не заметил, как он шуршит страницами блокнота. Обыкновенно клиенты начинали беседу сами, многие из них обращались в «Эриксона» именно для того, чтобы выговориться: они кричали, плакали, поливали грязью все свое окружение или себя.
Другие звонили за тем, чтобы услышать слова поддержки, да, это отнимало много моральных сил, но ничего сверхъестественного сочинять не приходилось: вы молодец, вы справитесь, я с вами и т.д. В таких случаях бо́льшее внимание уделялось подаче, а не конкретным репликам.
Были и те, кто набирал телефон доверия без всяких ожиданий, просто потому что других вариантов не осталось. Такие клиенты считались самыми сложными, по ним с трудом получалось угадать, насколько все серьезно. С третьим типом удавалось справиться, зацепившись за какую-нибудь личную деталь. Но что делать с тем, кто вознамерился в терапию поиграть? Да, можно попробовать пройтись по усредненной схеме, отработать один из сценариев.
«А если ему не понравится? Что тогда? Мы вроде как вышли на нечто похожее на реальный диалог. Нельзя все просрать. И почему профайлер придет потом, а не сейчас? Мне бы она очень-очень... а-а, в пекло все».
— Как прошел ваш день?
До одури простой вопрос, он показался наименее опасным из всех возможных. Ричард за спиной как будто бы привстал на мыски.
— Прекрасно. Обожаю понедельники. Я как Гарфилд-наоборот. Что?.. Рон, я отсюда слышу, что вы изумлены. Вы думали, я не читаю комиксов?
— Нет, не то чтобы, — «Черт возьми, да», — А... Какие комиксы вам нравятся?
— Все. Я серьезно. Особенно я любил «Желтого малыша», «Знаменитые забавы»... — Дюк резко замолчал и добавил, извиняясь. — Простите, вряд ли они вам о чем-то говорят. Это очень старые вещи. Вряд ли вы что-то читали из тридцатых или сороковых.
— Только «Супермена» и «Капитана Америку».
— О. Кстати, да... Я про них и забыл. Наверное, потому что в моем доме были запрещены истории про супергероев. Вместо них я читал «Знак Каина».
— У вас была религиозная семья? — Рон припомнил первый их полноценный разговор про овец и волков.
— Очень формально. Признаться, я не очень помню… кажется, они считали себя новыми пуританами, — скрип кресла-качалки. — Скажем так... Чрезмерно богатая фантазия в доме не поощрялась. Сами понимаете, идея того, что где-то в нашем мире живут сверхлюди, готовые помочь человечеству в любую минуту — это очень хороший способ снять с себя ответственность. Или еще хуже, отказаться от самостоятельного развития. В этом смысле прямоходящие звери намного безопаснее. Вот еще одна причина, почему мне нравятся понедельники — я получал тогда газеты со свежими историями. До сих пор так делаю. Не читаю воскресную прессу, а берегу на понедельник.
«Так, комиксы сороковых. Это получается... Ладно, потом посчитаю. "Знак Каина" тоже запишу. Не разрешали родители... Ага».
— А сейчас вы прочитали «Супермена» или «Капитана»?
— Я пробовал, но быстро разочаровался.
— Старшие оказались правы?
— Нет, скорее запретный плод казался сладким, только пока был запретным. Говорящие животные мне милее. Сейчас вот собираю коллекцию «Кельвина и Хоббса».
— Да, они забавные, — согласился Рон и чуть не подавился этой фразой.
«Обалдеть, сижу, болтаю с убийцей про комиксы. Класс, — украдкой покосился на Ричарда. — А им потом это слушать. Ну, удачи».
— Дюк, вы не против коснуться темы семьи?
— Попытайтесь.
— Что бы вы могли о ней рассказать? В общих чертах.
— Принципиально, с кого начинать? Нет? Отец... Я бы назвал его замороженным джентльменом. Суров, строг, но в какой-то своей реальности справедлив, не ласков. Из чудно́го: он считал своим долгом читать по воскресеньям только очень громоздкие книги. У них более солидный вид, достойный взрослого человека.
— Вы сказали, он был строг...
— Да, но не физически, скорее морально. Впрочем… Он был из того поколения людей, которые считали, что наказывать детей физически — обязательно, а вот общаться с ними — это лишнее, — Дюк усмехнулся, качалка под ним скрипнула громче, точно он взял ускоренный темп. — Не скажу, что сцены простенькой порки и его равнодушие омрачили мое детство, но его скука — однозначно... Скучный человек. Вероятно, вы хотите теперь послушать про мою мать?
— Только если вы этого хотите.
Звуки зажигалки.
«А вот это интересно, тянет курить — значит, есть причина для волнения», — Рон поспешно отметил перемену в поведении в блокноте. Дюк продолжил, выдержав паузу в пару неглубоких затяжек:
— Признаться, не знаю, что вам сказать. Я помню ее смутно. Милая молодая женщина. Очень молодая, если вы понимаете, о чем я. При этом со своими обязанностями она справлялась превосходно. В какой-то мере она была матерью и мне, и моему отцу, и всем, кто нуждался в ее любви. К несчастью, ее кроткий нрав плохо соседствовал с чопорным и слепоглухонемым в плане чувств отцом. Да и умерла она рано.
— От чего?
— Воспаление легких. Кажется, неудачно поработала в осеннем саду.
— Что вы испытываете, вспоминая об этом?
Снова пауза на мини-перекур.
— Ничего. Это было давно. Даже слишком.
«Так, пора менять тему, он закрывается». Рон по сотому кругу перечитал список возможных вопросов.
— Вы говорили, что экспериментировали на себе. Что вы имели в виду?
— Разное. Мне с детства было любопытно, насколько выносливо мое тело. Сколько я могу продержаться без воды или сна. Или наоборот, сколько смогу проспать. Что и сколько съесть? Как далеко убежать? Мне казалось странным не использовать возможности своего организма по максимуму.
— Что же об этом думали ваши родители?
— Это имеет значение? Странно. Но ведь узнавать себя так интересно. Вы разве ничего такого не пробовали провернуть?
— Я? — Рон замялся, вопросы о нем самом сбивали с нужного настроения. — Я пытался узнать, сколько мне в рот поместится жвачки.
Дюк рассмеялся, а рука Ричарда одобрительно легла на плечо. Рон ощущал себя зажатым между двумя властолюбивыми самодурами. Вспомнилась Батлер и то, что у Кэти оставалось много тонких сигарет.
— Это очаровательно, Рон. Терапия это так... Весело.
— Многие бы с вами не согласились.
— О. Это чудесно. Люблю споры.
— Потому что в них рождается истина? — предположил Рон.
— Нет, потому что я в них всегда побеждаю. И… При всем уважении к Сократу, но истину нельзя родить. Она есть всегда и достанется тому, что лучше умеет убеждать.
— Вы считаете себя убедительным?
— И да, и нет, — щелчок зажигалки, шумный вздох. — Например, я убедил вас меня лечить. Но явно не убедил, что мои поступки весьма гуманны.
— У нас будет время с этим разобраться.
— Вы все обещаете.
«Ему хочется меня зацепить, нельзя. Вернем его в спокойное русло». Рон перечеркнул список вопросов про детство.
— Дюк, расскажите еще что-нибудь про сегодняшний день.
— Не будете больше копаться в моем прошлом?
— Ваше отношение к настоящему тоже важно и является следствием…
— Я понял вас, Рон. Рассказать про сегодняшний день. Про сегодняшний… а. Это случилось не сегодня, а вчера, можно?
— Разумеется, Дюк.
— Я завел новое знакомство.
Кончик карандаша с такой силой вдавился в страницу, что от него откололся кусок. Рон потянулся его стряхнуть, но лишь размазал грифельную крошку и по блокноту, и по столу, с готовностью уставился на тот край листа, где были заготовлены вопросы про жертв.
— Вот как…
— Вы ревнуете?
— Дюк, мы с вами это уже проходили.
— Простите-простите, у меня дурацкое чувство юмора. Разве вы не хотите спросить, кто он?
— Предположу, что молодой и обаятельный человек с трудной судьбой.
— Вы не спросите его имени?
— Вы мне его все равно не скажете. Поэтому расскажите то, что считаете важным.
Дюк перестал курить, Рон отчего-то представил, что он улыбается, не кровожадно и не надменно, а скорее так… С благодарностью?
— Он продавал газеты, а в свободное от работы время листал комиксы. Буквально листал. Выяснилось, что он не умеет читать, да и считать наловчился относительно недавно, ориентируясь по разноцветным купюрам и монетам разной формы. Мы часто виделись, но никогда не уходили дальше стандартных приветливых фраз. Занятный юноша. При своей малограмотности очень обходительный. Тоже любит «Кельвина и Хоббса». Я предложил ему почитать вслух, а он отказался. Вот угадайте почему.
— Не хотел давить на жалость?
— Я тоже так подумал, Рон. Но он ответил, что ему интересно сочинять сюжет самому. Согласитесь, оригинально. Мы славно посидели на обеденном перерыве. Я обещал занести ему что-нибудь из своей коллекции старых изданий. Я звучал слишком по-старперски?
— Не думаю, — Рон постучал обратной стороной карандаша по надписи «ХОЛОДИЛЬНИК», вдруг застыл. — А почему вас это беспокоит?
— Хочу произвести правильное впечатление.
— Какое, Дюк?
— Разумеется, хорошее. Всегда испытываю заведомую приязнь к молодым людям с воображением и ярким прошлым.
— Вы не думали, что вы похожи?
— Скорее нет, чем да, — слышно, что Дюк задумался, пощелкивание зажигалкой возобновилось, он замолчал секунд на пять, прежде чем продолжить. — Но мне бы хотелось… да, пожалуй, я бы хотел быть хоть чем-то похожим. Посмотреть на мир их глазами, понять, что с ними было, что их ко мне привело.
— А оказаться на их месте, когда они уже… — «Как лучше сформулировать?» — Попали к вам?
— О да, — почти мгновенно ответил Дюк и тут же уточнил. — Но не уверен, что позволил бы себе что-то подобное.
— Почему?
— У меня есть определенные обязательства. Рон, вы же читали «Кельвина и Хоббса»? Вы знакомы с концептом?
— Да, кажется. Мальчик общается со своим плюшевым тигром, как-то так?
— Совершенно верно. Простой и удачный ход. Читателям удобно ассоциировать себя с Кельвином, потому что у многих был воображаемый друг в детстве, хотя бы один. Мне же наоборот приятнее представлять себя на месте Хоббса.
— Почему?
— Приятно осознавать собственную надобность. Ведь Кельвин нуждается в Хоббсе, он для того его и выдумал, чтобы не быть одиноким и дополучать от него то, чего ему не хватает в окружающей его действительности.
— Но и Хоббс нуждается в Кельвине, иначе бы его не существовало, — заметил Рон.
— Отчасти. Сейчас он нужен Кельвину, потом еще кому-нибудь… приятно думать, что ты настолько кому-то нужен, что тебя придумали и тобой заменяют реальность. И еще важный момент. Кельвин может повзрослеть, заболеть и умереть, но Хоббс этого сделать не может, пока не будет такой необходимости. На выходе мы получаем неубиваемое создание, которое скрашивает человеческое одиночество, и способное проникнуть в любое место по желанию хозяина, — внезапно Дюк рассмеялся. — Очень слышно, что я читал «Знак Каина», да? Простите, когда у меня хорошее настроение, меня часто уносит в пространные разговоры. Если резюмировать то, что я вам сейчас наплел. Я — Хоббс, у которого куча Кельвинов, о которых надо заботиться, поэтому он не может умереть, но при этом, да, он мечтает о том, чтобы стать «настоящим мальчиком» и закончить как человек.
Рон кое-как законспектировал все, что услышал от Дюка, с усталым раздражением окинул записи быстрым взглядом. Удачно, что его не видно, наверное, у него чересчур суровое выражение лица для «настоящего психолога».
— Поэтому вы так зацепились за Горбатого бога?
— Да! Очаровательный концепт.
— Только Горбатый бог — это не воображаемый друг, скорее уж… враг?
— О, Рон, мне порой кажется, что воображаемые враги тоже в некотором роде друзья, потому что они тоже сопровождают нас все детство. Плюс зачем-то же мы их выдумываем. Вот вам зачем был нужен ваш Горбатый бог?
— Мне?.. — Рон подвис.
— У меня есть парочка вариантов, но я бы хотел их оставить до нашей следующей встречи.
Рон спохватился:
— Неправильно заканчивать сеанс тогда, когда вам этого хочется.
— О, поверьте, мне категорически этого не хочется! Но я вынужден ехать на работу.
— В половину девятого?
— К сожалению. Так бы я с радостью с вами просидел до самого утра. Но увы… Утешаю себя тем, что увижусь с тем юношей. Не волнуйтесь. Просто увижусь. И отдам ему комиксы. Я передам ему от вас привет, хорошо?
Рон даже не попытался его задержать. Знал, что не получится, больше того, боялся, что если посягнуть на самовольность Дюка, то можно все испортить, поэтому он быстро попрощался, дождался коротких гудков и повернулся к Ричарду. Тот выглянул из-за перегородки, жестом показав девушке, занимавшейся распределением звонков, чтобы та пока никого не перенаправляла к Рону, и ласково потрепал его по кудрям.
— Молодчина.
— Не уверен, что я смог что-то…
— О, поверь, ты смог! Профайлер будет тобой очень довольна. Не сомневайся. Я слышал кое-что, звучало многообещающе. Ну? — и, видно, встретив непонимание в глазах Рона, прибавил. — Как впечатления?
— Так же паршиво.
— Понимаю-понимаю. Этот Дюк любит строить из себя босса. Подыгрывай, но бояться завязывай. Тебе он ничего не сделает. А-а, — кивнул на руку Рона. — Давай сюда, — вынув из кармана платок, принялся оттирать графит, к концу звонка полностью размазавшийся по ладони. — Он в тебе слишком заинтересован, чтобы как-то навредить.
— А как же остальные? Он сказал, что покупает у того парня, ну, нового, газеты. Может, можно что-то сделать?
— Обойти все киоски, заправки и книжные в городе и пригороде? Сомневаюсь, — Ричард любезно смахнул остатки грязи с запястья и отпустил Рона. — Но мы, конечно, попробуем. Кассету. Грациа. Ты не устал? Нет? А то я могу сгонять к твоему Мелтону и велеть ему отпускать тебя на перекуры почаще.
— Нет, я… у меня работа. С-спасибо.
— Ну и ладненько. Тогда я к своим ребятам побегу, чтобы они не ленились. Чао!
«Какой же он… некомфортный. Весь, — Рон с опаской потрогал свою руку, на коже до сих пор чувствовались отпечатки длинных пальцев с мягкими, чуть прохладными подушечками. — Но… он мне как будто помогает. Не только для дела, но и вообще. Зачем? Сомневаюсь, что из-за доброты».
Рон приучил себя фиксировать свои ощущения после разговоров с Дюком, впечатление всепоглощающей раздетости и безоружности перед кем-то незаконно властным сегодня расслоилось и поделилось надвое. Одно нечто сидело и болтало по телефону, шебурша и постукивая, примериваясь к очередной жертве, пока очень лениво, почти вразвалочку; другое стояло позади, трогало паучьими лапами, урчало и как-то притворно и приторно хвалило. Рон мечтал о покое. Пережитый звонок гарантировал, что до конца рабочего дня он будет свободен от тревожного ожидания. Дальше его ждал ужин в столовой, прогулка от офиса до трамвайной остановки с Дэном и Кэти, а дальше — дом, Сэнди под боком на уютном диване в обнимку с лотком мороженого.
Жестоко ли хотеть спокойной жизни, пока где-то там охотится Дюк? Сейчас это воспринималось двояко. Жестокость двух мужчин рядом нивелировала собственные прегрешения, поэтому Рон радовался, пока тихо, почти тайно от себя, возясь с чужими проблемами и вышагивая по ночной улице в компании Кэти и внезапно ворчливого Дэна:
— Когда они уже закончат исследовать? Только мешают. Особенно длинный, — бубнил он себе под нос, невольно ускоряя шаг всякий раз, когда речь заходила про Ричарда.
«Смешно. Он сам про него вспоминает и сам же бесится. И очень делает вид, что он не завидует и не ревнует», — Рон косился на Кэти, она тоже явно все понимала, улыбалась и соглашалась.
— Будешь еще? — спросила в момент, когда Дэн на секунду затих, тряхнула пачкой «Вирджинии».
Рон потянулся за сигаретой, но вдруг понял, что сбился со счета, сколько он успел выкурить за смену. Стало не по себе.
— Спасибо, я… — на глаза попался киоск-будка, слабо освещенный изогнутым старым фонарем.
Возникло непреодолимое желание подойти, заглянуть внутрь и попросить сидевшего ни в коем случае не брать у новоприобретенного знакомого древние комиксы и вообще послать его куда подальше, но вдруг в окошке мелькнуло лицо немолодой черной женщины в массивных очках. Волнение моментально схлынуло, разве что руки продолжили остывать и мелко дрожать.
— Нильс, ты чего?
— Ничего, — схватив сигарету, замотал головой. — Спасибо, Кэти. С меня тогда завтра молоко.
— Шоколадное?
— Да, обязательно.
Уходя, обернулся на киоск, вздохнул:
«Проклятье, а ведь мне нравились “Кельвин и Хоббс”...»