Спасибо обществу за то, что переехало мою задницу.
Эйлин Уорнос, или «Ангел смерти».
Число жертв — семь.
«Все трое сидели у стены лицом к кровати. Зрители. Мертвые зрители. И Лидс, привязанный к спинке кровати веревкой, пропущенной под мышками так, что, казалось, он полусидит в постели. Вот откуда вдавленная полоса на его теле, вот откуда кровь над кроватью. На что же они смотрели?»
Сэнди перевернула страницу и перекатилась на другой край кровати, с наслаждением положив голову на прохладную подушку.
«Ни на что. Они были мертвы. Но глаза их были открыты. Они смотрели представление с участием маньяка и мертвой миссис Лидс, разыгрывающееся перед мистером Лидсом, сидящим на кровати. Зрители. Маньяк то и дело оглядывался на их лица. Интересно, зажигал ли он свечу? Блики света, играющие на мертвых лицах, вполне могли бы сойти за живую мимику. Но свечу не нашли. Может, он в следующий раз до этого додумается?..»
«Интересно, — нахмурилась Сэнди, — кто стал прототипом Долархайда? Какой-нибудь Роберт Модсли? Или Рэнди Вудфилд? Образ, конечно, утрированный: больной, отвергнутый ребенок вырастает в чудовище и вершит великие кровавые дела. Но ведь так и бывает: чем страннее история, тем вероятнее, что она имела место быть».
«Красного дракона» Сэнди знала практически наизусть и все равно перечитывала его каждый год. Вот и сегодня, прежде чем вылезти из-под одеяла, она нащупала истрепавшуюся за семь лет книгу и окунулась в историю о гениальных психопатах и шизофрениках. На фоне театральных монологов Лектера, тягуче-густых кошмаров агента Грэма и умопомрачительно красочных приступов безумия Долархайда реальный мир не то чтобы делался скучным… По крайней мере, он мог подождать еще полчаса.
Сэнди успела добраться до второй встречи Лаундса и Грэма: надоедливый журналист полез с расспросами о деле Зубастика, доведя несчастного агента до вспышки неконтролируемой ярости.
Вдруг зазвонил телефон.
— Здравствуйте, это небо? Соедините меня с моим солнышком.
Сэнди поморщилась:
— Ой, это так противно и приторно. Мне нравится.
Рон усмехнулся.
— Как ты?
— Великолепно. Столько планов, я собираюсь валяться и ничего не делать. Выжму из своего выходного по максимуму, уж поверь. Например, сейчас я читаю боди-хоррор в старой детской комнате — каково, а?
— Звучит как театральный перформанс.
— Вот именно! — довольно воскликнула Сэнди и окинула спальню беглым взглядом.
Розовые обои с вензелями а-ля рококо успели с годами потускнеть, но смотрелись по-прежнему сказочно-помпезно, как и полностью белая мебель. Кровать, выполненная на заказ по эскизам из диснеевской «Спящей красавицы», искрилась золотым напылением, а тюлевый балдахин слепил глаза блестящими вставками, сильнее всего, когда сквозь него пробивался солнечный свет. Ничего не поменялось. Разве что портреты русалок и фей, развешенные вдоль стен от самой двери до большого окна, теперь скорее напоминали пугающие абстракции, а сгрудившиеся вокруг подоконника плюшевые звери явно приготовились к какому-то языческому обряду. Но в остальном Сэнди казалось, что она никогда не уезжала отсюда и вовсе не взрослела.
— Знаешь, я бы с радостью сделала здесь ремонт или поснимала часть своих акварельных шедевров, но родители категорически против.
— Для них это память. Представь, как они скучали по тебе, пока ты училась, — заметил Рон.
— Но сейчас-то я здесь, можно скучать со мной в обнимку, а это розовое недоразумение истребить во имя здравого смысла и во благо разрушения гендерных стереотипов! Моя детская стала для них настоящим храмом, куда можно приходить и грустить о том, как быстро я повзрослела… Серьезно, они так и сказали: «храм»! Что ты смеешься? Тебя не пугает то, что вокруг меня пытаются построить культ еще при жизни?
— Нет. Я буду первым твоим последователем и с радостью зарежу самого красивого козленка в твою честь.
— Фу. Я хотела барашка, — шутливо обиделась Сэнди и потянулась к пушистой овечке, внимательно наблюдавшей за ней с прикроватной тумбы глазами-пуговками. — Вообще здесь как-то странно. Вроде все на своих местах, а я не могу найти себе места, мне везде тесно. Как Алисе под грибами.
Рон опять рассмеялся, тихо и мягко, как только он один умел. Глаза овечки сделались благостно-нежными.
— Ты просто выросла. Это совершенно нормально. Мы теряемся, когда встречаемся со своим прошлым. С одной стороны, нам радостно от теплых воспоминаний, «тех самых» мест, ощущений, запахов. А с другой, нам тревожно и неуютно. Потому что мы уже не втискиваемся в старые рамки и как никогда остро осознаем, что изменились с тех пор, и что многие вещи, казавшиеся раньше «правильными» и «сами собой разумеющимися», нам не близки.
Сэнди зажмурилась, вслушиваясь в родной ласковый баритон. Ей не так важно «что» он говорил, сколько «как» и «почему», а главное для «кого». Последний пункт особенно приятен и значим, потому что, да, они оба порой были невероятно нудными, но зато Сэнди точно знала, что Рону не все равно.
— М-м, — протянула она. — Как я могу поблагодарить своего оператора?
Короткая пауза. Снова смех.
— Черт! Проклятая профдеформация…
— Скажите, а у вас есть какая-нибудь система поощрений или таблица лучших сотрудников? — веселилась Сэнди, и с каждой нелепой шуткой и без того отличное воскресное утро светлело и наполнялось красками. — С вами можно еще созвониться? Что вы делаете после работы?
Рон подхватил игривый тон беседы:
— Девушка, у нас запрещен флирт на работе. Кроме того, я почти женат.
— Что вы говорите!
— Да, и перед тем как упасть мордой в подушку, я погрею ужин, который мы вместе с ней приготовили, иначе…
— Я оторву тебе голову, — закончила Сэнди и удовлетворенно кивнула. — Мы отвратительно слащавые. Тебя уже начало подташнивать?
— Держусь, — прокряхтел Рон и добавил. — А на родителей не сердись. Они учатся воспринимать тебя не-маленькой и стараются идти на уступки. Обещаю, наш дом мы обставим по твоим эскизам. Сделаем домашний кинотеатр или страшную комнату в подвале. С заспиртованными зверюшками и человеческими черепами.
Не размыкая век, Сэнди вообразила их будущий дом: небольшой, с аккуратной лужайкой перед крыльцом и раскидистым деревом во дворе. Почему-то ей хотелось, чтобы это был именно флоридский дуб с испанским мхом, их сочетание всегда представлялось ей очень драматичным, практически готовое украшение на Хэллоуин.
Внутри дома будет четыре комнаты: общая спальня, два кабинета и гостиная. На стенах — аэрографические абстракции в приглушенных тонах, текстильные панно, фотографии с совместных поездок и научных конференций. Минимум мебели, что-нибудь в духе Пьера Полена с его удивительными креслами и диванами.
«Ради ретро-светильников я бы с радостью поездила по гаражным распродажам. А что? Экологично и дешево. И ничего лишнего. Хотя домашний кинотеатр звучит круто. Если постараться…», — Сэнди вновь ощутила себя взволнованным ребенком, начавшим напоминать каждому родственнику о своем Дне рождения за полгода, с трепетом предвкушая развлечения и всевозможные подарки. Теперь же, помимо радостных фантазий, в голову лезли насущные проблемы: оставаться в Сан-Франциско или переезжать? А куда? В Вашингтон? А что там делать? Как делить обязанности по дому? Откуда, наконец, брать деньги?
Поняв, что молчание затянулось, Сэнди торопливо ответила:
— Просто хочу быть рядом, ну или чтобы ты звонил почаще.
На другом конце провода повисла очередная пауза.
«Зря сказала».
— Солнце, прости, я просто…
— Нет-нет-нет, — затараторила Сэнди. — Я абсолютно спокойна. У тебя выдались тяжелые две недели. Ты имеешь полное право на отдых наедине с собой. Столько висеть на телефоне и искать слова утешения для кучи незнакомых людей, ух! Слушай, я не хочу, чтобы ты тратил на меня больше времени или что-то вроде того. Мне хватает, но иногда я волнуюсь, что ты, ну, знаешь… не рассчитываешь силы? Стараешься угодить преподам, начальству, клиентам на линии, мне, а о себе вспоминаешь в последнюю очередь. Когда мы вместе, я могу это как-то проконтролировать, а когда порознь… — тут Сэнди поняла, что чересчур усердно и долго изображала «спокойствие», и тихо выругалась.
К счастью, Рон не растерялся:
— Ты права. Буду вести себя разумно: возьму поменьше ночных смен, запишусь на супервизию, а сегодня после работы куплю нам билеты в кино, — он не дал Сэнди возразить. — Я столько раз обещал. Пересмотрим четвертые «Кошмары»? Тебе они понравились. А еще там как раз вышел второй «Восставший». Сходим? И я давно хотел тебя познакомить с ребятами с работы. Дэн и Кэти, помнишь? На фильм их не возьмем, но вот в какой-нибудь бар или в боулинг с ними сходить можно.
— Боишься, что нас примут за чудиков?
— Что ты! Я вообще собирался затащить их в наш культ, но они еще зеленые, не заслужили. Пусть начнут с чего-то попроще.
— М-м. «Конфета или жизнь»? «Калейдоскоп ужасов»? О, знаю-знаю! Пусть начнут со «Страшных историй», раз они такие неженки.
— «Истории» до чертиков страшные, — возразил Рон.
— Серьезно?
— Да это же в названии заявлено. И эти картинки… я мелким спать из-за них не мог.
— Они обалденные! — уперлась Сэнди.
— Палец! Парень нашел у себя во дворе гребаный палец и отнес его матери. А та взяла и приготовила с ним суп. Мне было плевать на чудище, я боялся уже эту семейку каннибалов!
Они с Сэнди перебрали с десяток ужастиков и триллеров, договорились к тридцати годам окончательно превратиться в семейку Аддамс. Закончили на очень позитивной ноте, но к концу разговора во рту застыла какая-то мерзкая горечь, как от лекарства, плохо замаскированного защитной сладкой оболочкой. Определенно, Сэнди ждала совершенно другого эффекта от утреннего трепа с легким налетом неумелого флирта. Чтобы справиться с неприятным ощущением она выскочила из удобной кровати и залетела в ванную, такую же бело-розовую, как и спальня.
Не стоило соглашаться на «Восставшего». Зачем Рону смотреть на ужасы с литрами бутафорской крови? Он слушал вещи и похлеще, вися на линии. Дэн и Кэти… Сэнди ничего против них не имела, но ей показалось, что Рон нарочно о них вспомнил, чтобы замять неудобную ему тему или, еще хуже, чтобы помочь ей обзавестись новыми знакомствами. В ее родном городе! Неужели она такая жалкая? Про звонки напомнила…
За пару месяцев это сделалось их обязательным обрядом. Делясь новостями или просто болтая ни о чем, Сэнди ненадолго возвращалась в их университетскую пору, когда им удавалось видеться ежедневно и проводить вместе столько времени, сколько они сами считали нужным. Теперь же выбора особо не было: оба работали, уставали. Уставал чаще Рон, Сэнди сразу понимала, когда он возвращался домой выжатым, сводила разговор к пятиминутному обоюдному докладу и пожеланиям добрых снов. Но она не грустила, кладя трубку, наоборот, ее переполняла гордость, что у них хорошо получалось поддерживать друг друга даже на расстоянии. Пока Рону приходилось пахать почти по двенадцать часов и зарабатывать на аренду, ей удавалось вдоволь помаяться от безделья. Как там было в том детском стишке?
Голубка моя, голубка!
Была бы ты моей,
Не мыла бы ты тарелки
И не кормила свиней,
Сидела бы ты на подушке
Да шелком вышивала,
Ела бы ты клубнику,
Сливками запивала!
«Фу».
Уже стоя в душе с намыленной головой, Сэнди вздрогнула: «Про родителей ему наябедничала, про то, как меня бесит их забота. Вот я сука, мерзкая избалованная сука», — и она с таким ожесточением принялась смывать пену, словно вместе с ней пыталась избавиться от дурных мыслей.
Рон никогда не жаловался на жизнь. Вспоминая о детском доме, куда он попал в двенадцать, вполне охотно отвечал на расспросы: во что играли, чем кормили, как учили и т.д. Ему «повезло», да-да, он так и говорил, угодить в хорошее место с заботливыми воспитателями и внимательными преподавателями. О жизни до детского дома рассказывал меньше, но опять-таки, искренне, с теплотой отзываясь о матери. Сэнди считала, что Рон хорошо отрефлексировал сложные моменты своей биографии еще на этапе поступления в Колумбию, а потому никогда специально не лезла к нему с психоанализами. Рон прекрасно умел выговариваться и в особом уходе никогда не нуждался, наоборот, сам порой подмечал волнение Сэнди и молча поправлял ей волосы, заправлял за ухо выбившуюся прядку. Брал ее за руку, слегка поглаживая большим пальцем. Целовал в висок. Улыбался.
Да, в университете было проще, там хоть встретиться нормально получалось, а сейчас... А сейчас время спускаться в столовую к традиционному воскресному завтраку с родителями.
«Надо собраться, — Сэнди звонко похлопала себя по щекам. — Ничего страшного не стряслось. Впереди целый выходной, а вечером мы созвонимся, я извинюсь, и мы посмеемся над этой неразберихой».
Она вынырнула обратно в комнату из клубов пара и цитрусовых ароматов. Спешно натянула белье, самые удобные джинсы и самый любимый, покрывшийся катышками, свитер. От одежды приятно пахло домом и одеколоном Рона. Чтобы сделать себе безоговорочно приятно, Сэнди подбежала к туалетному столику. В основном на нем валялся разный мусор: чеки, визитки с радиостанций, обертки от жвачки, вырванные из блокнота исписанные листы, — то, что, приходя домой, она вытряхивала из рюкзаков и сумок. Среди прочего, тут стояла коробка с украшениями. Звучало громко, на деле — детская шкатулка с заколками, резинками, игрушечными кольцами, значками, парными фенечками с именами. Сэнди выудила из пестрой кучи браслет с сердоликом, который они с Роном недавно купили в Чайна-тауне. И еще раз с теплотой взглянув на фенечки, захлопнула крышку и помчалась к лестнице.
Невзирая на расписанный по минутам график папы, родители специально выкраивали пару часов для того, чтобы провести выходной вместе. Это было настолько серьезное мероприятие, что мама на день освобождала горничную и сама становилась к плите, накинув поверх домашнего платья кружевной фартук, а папа каждую неделю заказывал несколько букетов свежих цветов, чтобы украсить ими овальный стол из желтого прозрачного стекла.
Войдя в столовую, Сэнди невольно замешкалась. Стены, обшитые светлым деревом, окна в пол, нежно-бежевые шторы, мягкие стулья со скругленными спинками, белоснежный ковер. Запах панкейков и яичницы с беконом. Шипение скворчащих сковородок, соковыжималки и кофе-машины. Все, как прежде.
Сэнди снова окунулась в воспоминания, и если в своей комнате часто становилось некомфортно, взаправду тесно среди старых, уже давно ненужных вещей, то здесь хотелось улыбаться, настолько знакомой и понятной ощущалась изящная чистота, смешно сочетавшаяся с пристрастием родителей к хранению разных памятных мелочей: фотографии со свадьбы, бабушкины вазы, соломенная шляпа из поездки на Ниагару, глиняный кот, слепленный Сэнди в первом классе. Стоя вот так, среди всего этого великолепия, она понимала, как ей не хватало родного дома и семейных посиделок, испытывала смесь ностальгической нежности и смущения.
Особенно, когда мама звала ее, растягивая гласные:
— Принцесса-а! Кушать подано! Ах, ты уже тут. Чудненько.
Она тоже ни капли не изменилась. Даже дома носила туфли на каблуках и приталенное платье с плиссированной юбкой, подчеркивающее ее идеально стройную фигуру. И если бы Сэнди постаралась, то все равно не сумела бы припомнить ни единого случая, чтобы мама позволила себе спуститься из спальни ненакрашенной или без прически. Раньше подобная одержимость внешностью изумляла, теперь скорее умиляла и самую малость забавляла. Уж больно трогательно смотрелись кукольные наряды и намертво залаченные осветленные локоны.
— Тебе помочь? — Сэнди с опаской покосилась на поднос, заставленный посудой.
— Еще чего! Нечего тебе тяжести таскать.
Сэнди все же перехватила кувшины с соками и поставила на стол. Сегодня в вазах — букеты из сандерсоний, оранжевых георгинов, желтых и белых цинний, буйство красок оттеняли шишечки брунии, робко выглядывавшие по краям.
— Чудесные, да? — спросила мама. — Папа специально подбирал, чтобы получилось по-осеннему. Нравится?
— Да, но они ничем не пахнут.
— Ну и что? Зато нарядно. Что ни говори, а у папы безупречный вкус. Кстати, где он? Опять куда-то пропал.
— Наверняка в кабинете.
— Боже, ни минуты не может усидеть спокойно. У него настоящая зависимость. Что ты смеешься? Я слышала, что в Японии это страшная проблема. Прекрати, я не шучу. Там есть целые лечебницы, где трудоголиков лечат так же, как наркоманов и пьяниц.
— Ты хочешь отправить папу в Японию?
Глаза мамы на секунду сделались по-детски растерянными:
— Нет… если он уедет, то кто же тогда будет выбирать мне цветы?..
— Куда-куда я должен уезжать?
Папа вошел в столовую со свежим номером «Сан-Франциско кроникл».
— В Японию, — задорно отозвалась Сэнди.
— Я бы не отказался, а что? Там красиво. Самураи, гейши и очень вкусная рыба. Но одному мне будет тоскливо. Эх, — папа расплылся в благостной улыбке. — Мои красавицы. Какое счастье видеть вас обеих вместе… — с этими словами он поцеловал в щеку сначала жену, а потом Сэнди.
Папа остался все таким же щеголем, носил жилетку поверх рубашки и брюки со стрелками, укладывал волосы назад и чуть ли не по линеечке ровнял пушистые усы. И пускай он заметно раздобрел, особенно на фоне мамы (хотя на ее фоне все чувствовали себя минимум на двадцать фунтов тяжелее), папа по-прежнему держался подчеркнуто бодро.
Они расселись по своим местам: родители — рядом друг с другом, а Сэнди — напротив, поближе к окну с видом на садовый фонтанчик, так она слышала приглушенный шум воды, смешивавшийся с тихой пластинкой, игравшей фоном из соседней комнаты.
Идеально. Все как в детстве, только теперь разговоры взрослых стали понятнее.
— Кстати, а за что меня ссылали в Японию?
— За тяжелую форму трудоголизма, — объяснила Сэнди.
— А, это хорошо. Японцы в этом знают толк, у них даже считается... Любимая, передай масло, пожалуйста. Спасибо. Так вот, у японцев считается неприличным уходить с работы вовремя. Если ты не остаешься допоздна в офисе — тебя считают бездельником. Есть отдельный термин «ка-ро-си» или «смерть от работы», это когда японцы так устают, что просто засыпают на улице.
— Какой кошмар, — ужаснулась мама. — Я не знала.
Папа кивнул:
— А еще есть «ко-до»… «ку-ши», кажется. Это когда человек умирает, и никто не замечает этого, потому что он ни с кем не общался из-за завала на работе или учебе.
— Милый, зачем ты рассказываешь нам такие кошмарные вещи? Еще и перед едой.
— Прости-прости. Мы закупали оборудование у японцев в прошлом году, я многое узнал про их культуру, очень увлекательно. Нам есть, чему поучиться. Дорогая, панкейки прекрасны, можно мне еще один? О чем я? А! Для них труд — дело чести, совершенно другое отношение к дополнительным нагрузкам и…
— Ты и так засыпаешь в своем кабинете, — шутливо укорила его Сэнди.
— Это от сытости. Твоя мама приносит мне всякие вкусные штуки, и у меня случается сытый обморок.
— Как?! То есть это я виновата, милый?
Папа в ответ ласково похлопал маму по руке и подмигнул:
— Ни в коем разе. И потом мне нравится стараться для моих красавиц. Это мой долг как честного самурая. Не положишь мне еще бекона?
Сэнди усмехнулась и откинулась на стуле назад, балансируя на задних ножках. Родители всегда напоминали ей вечно влюбленную парочку из рекламы: обаятельные, ухоженные, местами слащавые, но зато страшно друг другом довольные. Их способность гармонично уживаться на протяжении более двадцати пяти лет бесспорно восхищала, хотя сама Сэнди вряд ли бы захотела им с Роном такого же будущего, и дело вовсе не в бесконечном потоке ласковых прозвищ.
— Между прочим, принцесса, ты сама та еще работяга.
— Точно, — подхватила мама. — Когда я встаю ночью, у тебя всегда горит свет. Чем ты там вообще занимаешься?
— Да разным, — пожала плечами Сэнди. — Пишу статьи, проверяю список вопросов для интервью, всего понемногу.
— Ты не высыпаешься.
— Мам, мне все нравится, правда.
— Ты права, права. Ты всегда была такой самостоятельной. Сама накопила на свой велосипед, помнишь, милый? Она продавала лимонад и печенье в том чудесном зеленом фартучке.
— Мама, пожалуйста…
— Я просто хочу сказать, что если тебе уж так сильно хочется построить карьеру, почему бы не начать с чего-то более… удобного?
Сэнди вскинула брови:
— С чего, например?
— Помнишь Мишель? Твою одноклассницу. Она открыла свой салон красоты. Да, пока в СоМа, но зато все сделано в стиле рококо. Клиенток там называют «мадемуазель». Марго Равентон решила попробовать себя в режиссуре, она сейчас ставит чудесную пьесу про любовь южанки и северянина во время войны.
— Актуально, — кивнула Сэнди.
— Вот и я так сказала, — подхватила мама, не уловив иронии. — Джесси, вы с ней вместе ходили в хор, стала дизайнером, у нее прошло уже несколько показов. Один передавали по телевидению. Ой, а Алиша, младшая дочка Линков, вообрази, открыла салон для собачек! Называется «Лесси». Разве не чудесно?
Сэнди поежилась:
— Я за них всех очень рада, но это не то, чего мне хочется. И салоны, ателье с магазинами… все требует денег.
— Но это же не проблема! — взмахнула руками мама. — Верно, милый?
— Мам, это — ваши деньги, и тратить их мне будет совсем не прикольно и стыдно. Понимаешь? Да и я никогда не мечтала стать владелицей модного бутика.
— Но в детстве тебе нравилось…
— А еще мне нравилось облизывать камни и засовывать в нос мелки. Это что-то говорит о моей будущей профессии? Думаю, что нет. Пап, не смейся с набитым ртом, пожалуйста.
— Прости, я просто… просто вспомнил твое лицо.
— Милый, вот сок, — мама вздохнула. — Хорошо-хорошо, и все-таки неужели тебе… нравится то, как ты сейчас живешь?
— Очень, — бойко ответила Сэнди. — Я собираю материал для магистерской работы, живу в родном любимом городе вместе с моей семьей, занимаюсь полезным делом.
— Работая девочкой на побегушках?
— Ассистенткой. У меня щадящий график. Я получаю хорошую зарплату и успеваю проводить время и с вами, и с Роном.
Мама тут же натянула фирменную улыбку, как бы признавая свое поражение, отчего на душе у Сэнди сделалось вовсе гадко.
— Кстати, как он там? Все еще работает на линии милосердия? — нарушил тишину папа, расправившись с последним панкейком и вытерев усы от сахарной пудры.
— На «Телефоне доверия имени Эрика Эриксона».
— Точно-точно, так звали того священника из Нью-Йорка.
— Эрик Эриксон — психолог, пап. Он изучал кризис идентичности.
— Вот как. Раньше таким занимались одни христиане… его все устраивает?
— Абсолютно, почему ты спрашиваешь? Рон на хорошем счету у начальства, он лучший работник прошлого месяца. У него чередуются дневные и ночные смены. Денег хватает и на аренду, и на развлечения. Мы отдыхаем, ходим в кино и рестораны. Откладываем.
Сэнди чувствовала, как начинала тараторить. Опять. Но ей было принципиально важно убедить родителей в безупречности Рона. К счастью, они не сомневались в ее выборе, хотя бы не вслух. Видели, что Сэнди комфортно с ним, да и в целом…
«Он великолепный. Не пьет, не курит, идеально воспитан, добрый, заботливый, не ревнивый, флегматик. Ответственный. О лучшем зяте и мечтать нельзя. Именно поэтому они пытаются улучшить его, подстроив под себя», — как бы Сэнди ни любила родителей, подобные разговоры нагоняли на нее тоску и напрочь отбивали аппетит.
Папа же, одобрительно кивнув на все аргументы, подытожил:
— Молодцы. Вы отличная пара. Но если Рон надумает, у нас в клинике найдется ему отличное место. И если он не захочет сразу расставаться с привычным распорядком, посадим его оператором. Шучу-шучу. Может, позовешь его к нам? Мы давненько с ним не виделись.
Мама радостно захлопала, ее браслеты и серьги громко зазвенели.
— Прекрасная идея! Мы же его толком ни с кем не познакомили. Пригласим друзей, устроим барбекю. Будет весело!
— Не думаю, что это хорошая идея, — возразила Сэнди. — У него много работы, да и я сейчас не очень настроена на шумные посиделки.
Мама озадаченно нахмурилась.
— Придумала! В таком случае пригласи своего начальника.
— Отличная мысль, — кивнул папа. — Наконец мы познакомимся с ним лично. Главное, чтобы он не пришел в том же платье, что твоя мама, выйдет конфуз.
Сэнди замерла, так и не донеся ложку с йогуртом до рта.
— Папа, это несмешная шутка.
— Да? — озадаченно. — Эх, старею, уже не поспеваю за модными трендами.
Она аккуратно отодвинула тарелку и постаралась повторить мамину улыбку.
— Это не тренды, пап, а важные социальные проблемы, не своди их к шуткам про переодевания, пожалуйста.
— Да? — изумилась мама. — А мой парикмахер, Микки, такой милый мальчик, вот он любит наряжаться во все яркое, с рюшечками. Мы с ним так чудесно болтаем про всякое женское.
— Но не все геи похожи на твоего парикмахера. Да, мам, я сказала «геи», это приличное слово. И вообще, многие одеваются и ведут себя подчеркнуто мужественно, чтобы отдалиться от образа стереотипного гея.
Тут уже папа нахмурил светлые брови:
— Получается, есть геи, которые не хотят быть геями?
— Что? Нет! — Сэнди быстро выдохнула через нос и продолжила чуть медленнее, тщательно подбирая слова. — Ориентация и внешний вид человека никак не связаны. Джеймс Дин всю жизнь играл брутальных плохишей и спал с парнями. Джоан Кроуфорд была секс-символом Голливуда, мечтой миллионов мужчин, но предпочитала преимущественно женское общество. Твоему парикмахеру нравятся яркие наряды и разговоры про уход за собой — чудесно, а мистеру Мэридью, — «Пить пиво и материться на политиков». — Что-то другое… мифы о том, что лесбиянки — непременно короткостриженые неряхи, а геи — исключительно утонченные педанты, в современном мире нежизнеспособны. Не нужно грести всех под одну гребенку. Разрушение мифов — важная часть в принятии гей-сообщества. Вот.
Сэнди надеялась, что ее речь прозвучала убедительно и непринужденно. С одной стороны, не хотелось превращать семейный завтрак в занудную лекцию, с другой — сидеть и молча наслаждаться десертом не позволяла совесть, тем более что родители ее внимательно слушали. По крайней мере, так казалось.
— Нет, ну про Дина я никогда не поверю, — задумчиво заявил папа. — Вы видели его в «Бунтаре»? Так сыграть… хотя, когда твоя партнерша — сама Натали Вуд, думаю, можно ненадолго стать натуралом, да? — рассмеялся. — Нет, не верю. А вот на Кроуфорд я бы посмотрел в ее тайном фильме, — встретившись взглядами с Сэнди, примирительно кивнул. — Прости-прости. Не думай, что я смеюсь, наоборот, мне очень приятно видеть, что моя принцесса довольна. Ты всегда была отзывчивым ребенком точь-в-точь как твоя мама. Дорогая, помнишь, она в пять лет потеряла своего Гровера?
Та умиленно закивала:
— Конечно! Это была настоящая трагедия. Он нашелся только на следующий день в Альта-Плазе. Как назло, накануне прошел ливень, и ты решила, что Гровер из-за тебя заболел.
— И уговорила меня сделать ему операцию на легкие, — от смеха усы папы весело зашевелились. — Принесла мне все свои карманные деньги… Все пятнадцать долларов!
Сэнди, понурившись, отвернулась к окну. Вот опять. То странное чувство. Сперва она не придавала ему никакого значения, списывала на сильно запоздавший подростковый возраст, долгую разлуку. Но увы.
Родители с детства относились к ней как к сокровищу, заваливали подарками, исполняли любые желания, давали все самое лучшее. Про их семью нередко шутили, что они — «сборище маньяков», настолько идеальными казались их отношения. Папа демонстративно потирал руки и лукаво отвечал, мол, большинство хирургов — психопаты, которым повезло законно заниматься любимым делом, и прибавлял, что ему особенно повезло встретить женщину, чудесно готовящую мясные рулеты.
Сэнди обожала родителей и была им искренне благодарна за счастливое детство, за то, что они практически безоговорочно поддерживали любые ее начинания, будь то занятие конным спортом, попытки в сочинительство или поступление на факультет психологии. Она старалась отплатить добром за добро: безукоризненно училась, ничего не утаивала, не создавала проблем и притаскивала награды со всевозможных конкурсов.
Да, иногда контроль утомлял, хотелось побольше свободы и поменьше объятий, но ощущение непрерывной любви и заботы придавало сил, так что очутившись вдали от дома и встретившись с негостеприимной холодностью Нью-Йорка, Сэнди растерялась, даже подумала, а не перепоступить ли ей в родной город? Но, к счастью, она быстро прониклась студенческой жизнью: научные клубы, дебаты, групповые проекты, социальные эксперименты.
Семья Брансби-Смит регулярно участвовала в благотворительных вечерах и банкетах, где обычно собирали деньги в поддержку вымирающих животных и африканских народов, в конце подобных мероприятий обязательно выступал какой-нибудь приглашенный музыкант или целый оркестр. В университете же Сэнди впервые попробовала себя в роли волонтера. Она мыла полы в приюте для собак, стояла на раздаче бесплатной еды, выполняла роль сиделки в доме престарелых. Притом исчезающие виды не перестали исчезать, а голодные страны — голодать, просто Сэнди увидела, что проблемы существовали не только где-то «там», но и вокруг нее, и решать их можно и нужно своими силами. Буквально. В очередной раз убедилась, как прекрасно ей жилось в Пасифик-Хайтс за высокими живыми оградами, в окружении успешных друзей отца, красивых приятельниц матери и их прекрасных детей.
Родители наблюдали за «новым хобби» дочери с тревогой. По телефону они по-прежнему хвалили ее, но просили поменьше выходить на демонстрации, потому что там «много ненормальных», почаще мыть руки после бездомных животных и как бы невзначай интересовались, не хочет ли Сэнди снова заняться конным спортом или хотя бы писательством.
Она не понимала, чего боялась сильнее: расстроить родителей или поставить в неловкое положение Рона? В последний их совместный ужин папа учил его пользоваться штопором. Ведь откуда парню из детдома знать, как открывать вино, верно? Рон тогда подыграл, поблагодарил за разъяснения, а Сэнди была готова провалиться сквозь землю.
— Невкусно? — обеспокоенно спросила мама. — Ты почти ничего не съела.
— Зато я объелся, — рассмеялся папа, с тяжелым стоном отодвигаясь от стола. — Спасибо, дорогая, все было слишком вкусно. Пойду. Велотренажер поразглядываю.
Сэнди украдкой покосилась на короткий родительский поцелуй.
«Они неплохие, просто другие, привыкшие к красивой и удобной жизни. Я похожа на них? Любопытно, сколько раз я говорила какую-то обидную чушь, ни о чем не подозревая? Спросить у Рона? А он сможет ответить честно или побоится огорчить меня?»
Звон тарелок вывел Сэнди из оцепенения, она поднялась со своего места:
— Я помогу, — и принялась следом за мамой убирать посуду.
Да, простая механическая работа должна ее отвлечь.
«Наверняка осталась гора немытых сковородок, а у мамы маникюр. Расставлю все по шкафам, стол протру, достану пылесос. Вряд ли что-то сильно изменится, клининговая служба недавно приезжала, но чем-то занять себя точно надо. А потом… придумаю», — она отчаянно цеплялась за надежду провести выходной с удовольствием или хотя бы с пользой.
Мама вдруг улыбнулась и ласково перехватила ее руку, накрыла ладонью.
— Принцесса.
— Да? — Сэнди привычно погладила длинные пальцы с тонкими кольцами.
Они замерли посреди кухни под гул посудомоечной машины и щебет Дорис Дэй.
Я тебя люблю до чертиков,
Влюблена по уши и в объятиях хочу тебя удушить,
В объятиях удушить и зацеловать до смерти.
Мама обожала эту песню и часто нашептывала ее Сэнди в детстве перед сном.
Зацеловать до смерти и во сне я разговариваю
О тебе, о тебе,
Потому что я тебя люблю как сумасшедшая,
Будь уверен, твою холесенькую шейку я задушу.
Если вслушаться, текст довольно пугающий, как и почти у всех хитов пятидесятых. Но все-таки ностальгия и мамина улыбка подействовали: на мгновение Сэнди стало легче. В конце концов, у нее замечательная жизнь, любящая семья, уважающая ее выбор, заботливый жених, с которым можно быть максимально честной. Нужно меньше волноваться по пустякам и чаще напоминать себе о том, как ей повезло, и…
— Тебе нужно пересмотреть твой гардероб.
Будь уверен, твою холесенькую шейку я задушу.
— Что? — переспросила Сэнди.
— Твои джинсы. Да, так модно, но не с твоими бедрами, понимаешь? Ты кажешься больше.
— Ага, ладно. Что еще?
— Ты сердишься?
— Нет, мам, просто знаю, что ты назвала не весь список.
— Я подгадала, чтобы не при папе... Но тебе нужно следить за собой. Подкрасить корни, скорректировать брови. Может, сходишь в салон к Мишель? Посидите, поболтаете.
— О чем? Мы не виделись со старшей школы, — Сэнди попыталась аккуратно высвободить руку.
— Вот и чудесно! Столько новостей накопилось. Вы же дружили.
— Мы учились в одном классе, вот и все. Она отличная девушка, я не сомневаюсь, но мы слишком разные.
— Уверена, она придумает тебе шикарный образ.
— Может, я пойду сразу к Алише? — усмехнулась Сэнди. — Мне дадут там косточку?
— Ты все-таки сердишься! Радость моя, ну я же хочу, как лучше.
— Я знаю. Но мне хорошо вот так. На моей работе, с моим парнем, в моих чертовых джинсах.
Сэнди, наконец, выдернула руку и отпрянула к посудомоечной машине, уставившись в мраморный пол.
«Зря сказала».
Причем довольно резко. Что сегодня за день? У нее совершенно не получается держать язык за зубами.
Будь уверен, твою холесенькую шейку я задушу.
Кажется, пластинку заело.
— Прости, я перегнула палку, — пробормотала Сэнди, так и не решившись поднять взгляд. — Утро паршивое. Ты права, я не выспалась, вот и рычу.
— Бедная моя, дать аспирин?
— А косточки точно нет?
Мама не засмеялась, вполне ожидаемо. Сэнди бы еще что-нибудь придумала, но внезапно зазвонил телефон. Спасение.
— Пойду отвечу, — выпалила она, выскочив в коридор.
— Милая, это, наверное, реклама!
— Ничего-ничего, я и им отвечу.
Сэнди была бы рада поболтать и о моющих средствах, и о платных каналах, о лотереях, сектах, да о чем угодно, лишь бы не о том, как ей следовало подстричься или усовершенствовать свою жизнь.
— Дом Брансби-Смит, слушаю, — выдохнула с облегчением.
— Брансби-Смит? Мисс Сэнди Брансби-Смит? — уточнил строгий женский голос.
— Д-да.
Неожиданно. Обыкновенно звонили либо папе по работе, либо маме из книжного клуба.
— Слава Богу! Вы соизволили ответить. Это Эмма Хадсон. Программа «Сэмми и Энни». Скажите, долго нам еще его ждать? До начала меньше получаса.
— Погодите, его еще нет?
— А стала бы я вам звонить?! Если вы считаете, что с нами можно вести себя подобным образом, то…
— Подождите-подождите, — Сэнди уверенно перебила гневную речь, не дав ей толком начаться. — Наверняка что-то случилось на дороге, вы знаете, какой трафик в центре. Я уверена, мистер Мэридью будет у вас с минуты на минуту.
— Очень надеюсь. Иначе нам придется внести вас в черный список гостей.
Эмма… Эмма Хадсон. Она ее помнила. Худощавая женщина в узком офисном платье и с непрерывно поджатыми губами. Именно с ней Сэнди договаривалась по поводу участия Джеффри в передаче. Неприятная дама.
«Она такая же ассистентка, как я, а важности будто она по меньшей мере владелица целой радиостанции. Разговаривала со мной, как с нашкодившей ученицей, — что ж, теперь подобный тон казался весьма уместным. — Где его носит? Я просила его выехать заранее. Или он не брал такси? Или ему тупо не хватило денег? А что, если…»
— Принцесса, кто там? — крикнула мама из кухни.
— Никто! — отозвалась Сэнди, а сама судорожно принялась набирать заученный наизусть номер.
К ее величайшему ужасу, Джеффри взял трубку, выдержав паузу в несколько невыносимо долгих секунд, хрипло шепнул:
— Чего?..
— В смысле «чего»? Какого дьявола вы еще дома?! — Сэнди изо всех сил старалась говорить устрашающе, но тихо, чтобы родители случайно не застали ее, распекающей начальника, которого она недавно столь рьяно защищала. — Мне звонили с радиостанции. Вас срочно ждут на программе. Значит так, я вызываю такси, читаете то, что я дала вам в синей папке, по дороге и…
— Я не поеду.
— Что?
— Я не поеду… Мне, — на другом конце провода отчетливо слышался грохот падающих вещей. — Мне хуево. Скажи… скажи там… — снова шум.
— В-вы с ума сошли? Что я должна сказать? Как вы себе это представляете?! Мистер Мэридью?.. Сэр, вы здесь?
Она пробовала перезвонить Джеффри, но тщетно: судя по всему, он не положил трубку, потому ответом были лишь короткие гудки, с какого-то момента напоминавшие злорадный смех.
Разумеется, Сэнди пришлось извиняться за форс-мажор, на ходу выдумывать чудовищные обстоятельства, чтобы хоть капельку перебить яростные возгласы Эммы.
«Теперь мы официально в черном списке. Класс. А я официально “малолетняя идиотка”. Может и хорошо? Если б я увидела эту суку вживую, то плюнула бы ей в рожу. Кого я обманываю? Но фак бы точно показала. В кармане, — Сэнди потянулась. — Выходной офигенный. Сбежать наверх, пока ничего другого интересного по мне не жахнуло? Спрятаться под одеяло и не высовывать носа из комнаты до завтрашнего утра?»
План получился отличный, а главное, легко осуществимый, но Сэнди продолжила стоять в коридоре, прислонившись спиной к стене.
Что такого невероятного произошло, что Джеффри решил не являться на интервью? Какого бы эксцентрика он из себя ни строил, как бы ни щекотал Сэнди нервы, им вдвоем всегда удавалось вылезать из любых дедлайнов и передряг.
Когда она устраивалась к Джеффри, то прекрасно понимала, что подписывалась работать с тяжелобольным человеком. Отчасти воспринимала это как вызов, ведь Сэнди — не маленький ребенок, вздрагивающий при одном лишь упоминании смерти. Пора было повзрослеть и научиться дистанцироваться от неподвластных ей вещей. Но, видимо, не сегодня, не сейчас.
Перед глазами тут же замелькали воспоминания. Приемное отделение, задний двор, диетическая кола из автомата, непрерывные мультфильмы про Снупи на барахлящем больничном телевизоре. Отвратительное белое освещение. Обволакивающий запах лекарств.
Сэнди передернуло.
— Черт с ним, потом разберусь! — пообещала самой себе и зашагала в прихожую.
Мама осторожно выглянула из кухни, вытирая руки о вафельное полотенце.
— Ты уходишь?
— Да, прогуляться хочется, — натягивая стоптанные кроссовки.
— Ясненько. Что-то случилось?
Сэнди фыркнула:
— С чего ты взяла? Просто позвонила Марго, мы зацепились языками. Рассказала мне про пьесу. Посидим в кафе, обсудим все, — она сняла с вешалки ключи от Опеля, прижалась к маме с объятьями прежде, чем та успела придумать новый вопрос или совет. — Скоро вернусь, пока.
Погода выдалась дурацкая: на улице тепло и влажно, густой туман превращал знакомую улицу в площадку для фильма ужасов. По логике вещей Сэнди должно было понравиться, но не когда сердце стучало где-то под горлом, а в голове роились мрачные мысли.
«Что я творю? Лезу не в свое дело. Уверена, он так и скажет. И будет прав. С другой стороны, звучал он очень “не очень”. Я знаю его голос спросонья, а еще знаю, что у него нет ни родственников, ни друзей, и что он скорее удавится, чем нормально попросит о помощи. Плевать. Сам виноват, что нанял меня в качестве ассистентки».
Сэнди прекрасно ориентировалась в Хейт-Эшбери. Во-первых, район небольшой, во-вторых, все здания яркие, как с обложки хиппового альбома, запомнить нужный дом — проще простого. Но даже тут дом Джеффри выделялся нелепым желтушным цветом и широкими синими окнами.
Внутри все дышало пятидесятыми: шахматный пол, кадки с искусственными пальмами, светлые стены. В маленьком вестибюле возле узкой лестницы с массивными перилами стоял пухлый диван и два кресла, на них восседали старушки, которые тоже смотрелись как часть интерьера.
— Милочка, вы кого-то ищете? — спросила старушка в круглых очках.
— Да, вы не знаете, в какой из квартир живет мистер Мэридью? Джеффри Мэридью.
— Ах, этот, — значительно холоднее. — Двадцать пятая. На третьем этаже.
Взбегая по ступенькам, Сэнди слышала обрывки фраз:
— Не думала, что он еще и с женщинами...
— К тому же с молоденькими...
— Сколько ей?..
— А ему?..
В памяти тут же всплыло:
«Будь уверен, твою холесенькую шейку я задушу».
Вот нужная квартира. Что дальше? Постучать? А если Джеффри не откроет? Звонить в полицию? Или в скорую? Или лучше сразу и туда, и туда?
— Ты видела, кого он сюда водил?!
Голоса старух сделались до неприличия громкими. Хотелось спрятаться от них да подальше. Сэнди дернула ручку, и дверь со скрипом открылась.
— Мистер Мэридью! Мистер Мэридью, вы тут?
В квартире было темно. Сэнди принялась шарить рукой вдоль стены в поисках выключателя и налетела на пианино. Испугавшись, отступила назад, споткнулась о пакеты с мусором. Попыталась отойти, под подошвой что-то липко чавкнуло. Свет включать расхотелось. Вспомнился папин рассказ про «кодокуши», сделалось совсем не по себе. Кое-как вынырнув из завала, заглянула в одну из комнат.
— Мистер Мэридью?
Глаза успели немного привыкнуть к полумраку. Сэнди увидела зеркало в массивной медной раме, огромные платяные шкафы точь-в-точь как из фильмов про кабаре и театральные будуары, очередные пакеты, картонные коробки, разбросанные по полу бумаги. Опрокинутый на бок письменный стол с витыми ножками, рядом — осколки в кучке пепла. Наверное, это раньше было пепельницей.
— Сэр?
Джеффри лежал на незаправленной кровати в нарядном костюме и обуви. Абсолютно неподвижно. Его явно не потревожил ни шум в коридоре, ни взволнованный голос Сэнди. Лишь когда та дотронулась до его руки, Джеффри вздрогнул и, громко втянув воздух носом, открыл глаза.
— К-Какого? Сэнди?..
— Слава богу! Я подумала, что вы, — она нервно усмехнулась. — Простите, вы так пропали. Я вам звонила, но вы не отвечали.
— Я спал…
— И вы сказали, что вам плохо, я решила, вдруг помощь нужна. А здесь все вверх дном, будто после драки, вот я и... Погодите, — Сэнди наклонилась. — Вы что, пьяный?
— Н-нет.
— Как это «нет»? От вас разит!
— Не к-кричи, — Джеффри попытался приподняться и упал обратно на простыню.
— Да вы издеваетесь! Я-то думала вас спасать, врача вызвать, а у вас все чудесно, — у Сэнди опять сорвался с губ смешок, но скорее злой, чем испуганный. — Вы прохлаждаетесь и бухаете. Думаете, это нормально? Думаете, мне приятно смотреть на то, как моя работа катится к чертям? И слушать, как на меня орут из-за вас?!
Ее злила не столько ситуация с сорванным эфиром, сколько собственная тревожность. Ведь Сэнди всерьез поверила, что Джеффри мог умереть без ее присмотра, и теперь, видя его живого и вполне здорового, она чувствовала себя обманутой, а еще ужасно глупой. Да и в целом день выдался отвратительный, и, выговариваясь, она словно выплескивала накопившееся за утро раздражение.
— Поздравляю, мы в черном списке «Сэмми и Энни»! Как прикажете вам ассистировать, если вы ни черта не хотите делать?!
Джеффри отворачивался, морщился, с трудом подбирал слова:
— Пожалуйста, Сэнди. П-прости. Я больше не... Умоляю, тише. Я мудак, но... Мне так хуево, — он кое-как откатился на другой край кровати и накрыл голову подушкой.
— А знаете, плевать. Нравится вам гробить здоровье и карьеру — вперед! Я задолбалась.
Сказав это, Сэнди уверенным шагом вышла из комнаты и хлопнула за собой дверью.
«Никогда ни на кого так не кричала. Обалдеть. Аж руки трясутся. Так ему и надо. Он получил по заслугам, а я поступила правильно. Нужно выбираться отсюда и», — и что?
Она сдуру наврала маме про Марго — ехать сразу домой нельзя. Придется нарезать круги по городу, тратить бензин, или отсиживаться в машине до вечера. Или позвонить Рону?
«Прямо на горячую линию. Расскажу про салон красоты для собак, суку-Эмму, бухого начальника. Какая ж тупость. Почему у меня вечно все наперекосяк? Со мной правда что-то не в порядке. Может, пора записаться к терапевту, таблеточки попить? Точно, таблетки!» — Сэнди с тяжелым вздохом вернулась в комнату к Джеффри.
— Сэр, вы приняли лекарства? — в ответ услышала лишь протяжный стон. — Ясно. Где они?
— В ван…ной… На полк-ке за зер…
— За зеркалом, окей.
Сэнди по-прежнему сердилась, но сбежать не позволяла совесть.
«Он, конечно, не умирает, но сбившийся курс лечения ему на пользу не пойдет. И тут темно. О, а вот и выключатель, — безуспешно понажимала на кнопку. — Класс. Я не знаю, что из этого всего ему нужно. Пептид он колет. А где шприцы? Как навернусь и влечу мордой в зеркало. Получится “Восставший из Ада. Три”. Боже, шучу хуже папы».
Сэнди сгребла в охапку полный арсенал банок, заскочила на кухню за стаканом воды. Гора немытой посуды в раковине ее уже почти не смутила.
— Сэр, просыпайтесь. Что из этого вам нужно? Сэр! — она опустилась на край кровати рядом с Джеффри.
— Д-да… син-нюю, две белых и к-круглую.
— Они все круглые.
— Самую…
— Сядьте ровно, вы подавитесь, — Сэнди помогла Джеффри подняться, убрала налипшие на лицо пряди.
«По-моему, раньше нам не приходилось сидеть настолько близко. Я вижу все его морщины. О, родинка у виска. Волосы-солома. Кожа сухая. Губу разбил. Эдакий пожилой подросток. Как он вообще до дома дополз?»
Джеффри с жадностью выпил весь стакан.
— Е-еще…
— Потом. Теперь пептид, — скомандовала Сэнди. — Я ходила на уроки медпомощи. Просто скажите, куда колоть.
— В б-бедро.
— Спускайте брюки.
Тот потянулся к ремню непослушными пальцами и вдруг замер. Мотнул головой.
— А т-тебе есть восемнадцат-ть?
— Сэр!
— Молчу-молчу…
Сэнди невольно рассмеялась.
— Если начнет тошнить, намекните как-то об этом.
— Я громко блюю.
— Круто. И разуйтесь уже.
«Ему бы поесть. Вряд ли лекарства на пустой желудок — хорошая идея. В альянсе точно это объясняли. “Залцитабин” до еды… или “Интерферон”?.. Ладно, гляну хоть, что в холодильнике».
В нем нашлось три «Спама», вскрытая упаковка баночного пива и кетчуп, в морозильной камере — два бургера.
«Ну, в принципе, ничего удивительного».
Сэнди ни разу не задумывалась о том, каким Джеффри был вне работы. Понятно, что он никогда не жил жизнью пай-мальчика, но вид такого беспросветного упадка в его квартире производил очень гнетущее впечатление: старый, местами вычурный интерьер, горы хлама, нераспакованных коробок и душная темнота.
«Даже меня мутит. Или это из-за сигарет? Где тут открывается окно?»
Сперва Сэнди смахнула пыль с подоконника, чтобы упереться в него коленом и открыть защелку, затем вытерла стол и сполоснула посуду. Чуть подумав, выудила из корзины с бельем самую ветхую футболку и порвала ее на тряпки. Пока пол на кухне и в коридоре сох, Сэнди под пристальным надзором старух перетаскала мешки с мусором на улицу, а потом и вовсе сгоняла до ближайшего магазина, закупилась продуктами и моющими средствами.
Ситуация казалась все абсурднее. Вернувшись во всеоружии, Сэнди вновь принялась за уборку, но с куда большим ожесточением. Она настолько расхрабрилась, что напрямую спросила в вестибюле о прачечной.
— Милочка, так через улицу! — ответила ей та же старуха в очках, но намного ласковее.
Ноги ныли от непрерывной беготни, а пальцы на руках сморщились, пропахли странной смесью из стирального порошка и томатного супа. В конце Сэнди пошла убирать в комнате, где отсыпался Джеффри. При свете дня она увидела высокие шкафы, доверху заставленные книгами об истории искусства, литературной критике и переводах, добрая половина — с французскими заголовками.
«Интересно, у него остались его старые расследования? Я бы почитала, уверена, там много всякого, — Сэнди подобрала валявшийся у двери листок. — “Блондин жадным взором смотрел на Элоизу, полная грудь которой волновалась, и упругие выпуклые бедра дразнили…” Какая прелесть».
Уборка успокаивала. Сэнди и думать забыла об утренних неурядицах. Проворно орудовала шваброй и совком, выгребала залежи окурков, банок и скомканных салфеток, о предназначении которых старалась не думать. Наводя чистоту в чужой квартире, она избавлялась от собственных дурных мыслей или, по крайней мере, удачно их заглушала.
Скоро комната стала похожа на спальню, а не на свалку. Сэнди бережно водрузила пишущую машинку посередине стола, разложила бумаги и журналы «Плейгерл» по стопкам. Последние слегка выбили ее из колеи. Фотографии полуобнаженных атлетов на обложках смотрелись глупо, как и заголовки рубрик, напечатанные игриво-ярким шрифтом: «Горячие спасатели», «СПИД. Можешь ли ты доверять своему врачу?», «Как одеться на 50$ и дешевле».
— Августовский прикольный…
Сэнди обернулась.
Джеффри наблюдал за ней из-под подушки, щурясь то ли от света, то ли от ехидства.
— А за сентябрь такой усатый урод, что п-прям фу.
— Вы еще не протрезвели, но звучите лучше. Как себя чувствуете?
Джеффри неопределенно пожал плечами, перевернулся на живот, растирая глаза и разминая длинное, явно не слишком послушное тело. Вдруг он замер.
— Вспомнил. У т-тебя ж выходной. С хера ль ты тут?
— А вы как думаете? — Сэнди положила в общую стопку последний журнал. — Понятно, почему вы не пускали меня внутрь, такого срача я не видела со второго курса. Мы тогда ходили отмывать квартиру столетней кошатницы. Зато смотрите, — Сэнди раскинула руки и сделала небольшой круг на месте. — Я еще прибрала на кухне, в коридоре и поменяла лампочку в ванной. Здесь можно жить!
Джеффри бросил в ее сторону угрюмый взгляд, при свете дня его лицо казалось зеленоватым, а глаза — разными (правый слезился и не до конца открывался).
— Делать тебе больше нечего, — Джеффри хрипло откашлялся в кулак. — Я знал, что ты отбитая, но чтоб прям настолько…
— Я хотела помочь, — нахмурилась Сэнди.
— Это было твое решение.
Взять бы самую пыльную тряпку и запульнуть ее начальнику в лоб со всего размаху, но Сэнди сдержалась.
— От простого «спасибо» вы бы не сильно обеднели, — выдохнула через нос, быстро досчитала от одного до десяти и обратно. — Пойду, принесу вам завтрак, — «Или это уже обед?» — Надеюсь, после него вы хоть немного придете в себя.
— Мне хватит «Спрайта».
— Я видела, чем вы питаетесь, поэтому нет. Не хватит.
Сэнди подошла к прикроватной тумбе, чтобы поправить телефонную трубку, до сих пор болтавшуюся на проводе, и почувствовала прикосновение к запястью.
— Спасибо. Серьезно. И прости тоже. Я ж не со зла, просто… Мне пиздец стыдно, — Джеффри с усилием подбирал слова и смотрел исключительно в пол. — Я просплюсь и, наверное, сделаю вид, что ничего не случилось, потому что... я трусливый старый мудак.
Последнее уточнение рассмешило. Сэнди ободряюще, но мягко похлопала его по плечу:
— Уверяю вас, этого я точно не забуду. Кстати, ваши соседки окончательно запутались, кто я вам: дочь, сестра или любовница.
Джеффри благодарно улыбнулся.
— Все сразу. Тогда старых пезд наверняка хватит удар. Наконец-то, — уточнил. — Ты не побудешь со мной? Одному жрать совсем уныло, и ты б знала, как у меня пиздецки болит спина…
— Спасибо, что не вдаетесь в подробности.
И Сэнди, действительно, осталась, не оттого что переживала из-за здоровья Джеффри, а просто потому что захотела. Она устроилась на полу возле его кровати, сложив ноги по-турецки, и смотрела повтор «Околдованного». Томатный суп в кружке приятно согрел ладони, а едва слышное тарахтение старенького телевизора добавляло внезапным посиделкам специфический, но все же уют. Главное, что не нужно было разговаривать, хотя по-хорошему, им следовало обсудить и ситуацию с «Сэмми и Энни», и поведение Джеффри в целом, но Сэнди не находила в себе сил для очередного «серьезного» разговора. Иногда в перерывах на рекламу постепенно трезвевший Джеффри бросался едкими замечаниями:
— Конечно, Элизабет разнесло после третьего сезона. Но надо признать, вкус у нее отличный. И на платья, и на мужиков, — или. — При всем уважении к Сардженту, но Йорк гораздо больше Дик. Во всех смыслах. Что ты корчишься? Нормальный каламбур.
Так они добрались до последней серии четвертого сезона. От экрана не болели глаза, а от закадрового смеха — голова. За окном давно сгустились синие сумерки. Когда Сэнди уходила, Джеффри попытался сунуть ей пару двадцатидолларовых купюр в карман, а она лишь отмахнулась:
— Обойдусь. Лучше расправьтесь с переводом. Мне безумно любопытно, что же случится с Элоизой дальше.
— Ты прекрасно знаешь: взрывной оргазм в первый же раз и двадцатилетний муж-миллионер… Твой Рон в курсе, что ты корчишь из себя Мать Терезу?
— А что?
— Ничего, вот думаю, не приедет ли он бить мне морду за то, что ты стаскивала с меня брюки?
— Мы с ним вместе помогали в госклинике и ловили голого бомжа. Если что он даже не был пациентом, просто забежал к нам с улицы.
— Шика-арно, — протянул Джеффри и, смущенно качнувшись на мысках, переспросил. — Ты точно не возьмешь деньги?
— Ага.
Джеффри вздохнул и потрепал Сэнди по волосам.
— Я же говорил: ты слишком добрая. Вот к тебе всякое говно вроде меня и липнет.
«Скорее слишком тупая, — рассуждала она, уже сидя в машине. — За что ни возьмусь — все летит к чертям. А еще трусливая, потому что скорее удавлюсь, чем признаюсь, что не справляюсь. Боюсь расстроить родителей — избегаю их, вру, в тайне стесняюсь приводить к ним Рона. С ним тоже что-то случилось: он будто в облаках витает. Было бы проще, предложи я ему устроиться куда-нибудь по папиной протекции с нормальным окладом и человеческим графиком, но если его это заденет? Страшно, как же страшно. Ведь я хочу, чтобы мы справились вместе… А сама мечтаю о домашнем кинотеатре, ну не лицемерная ли дрянь? Что бы я там ни болтала про трудности и борьбу, мне надо, чтобы в моей жизни все складывалась по-сказочному — легко и с блестками. Ха. Сраная принцесса на горошине».
Сэнди притормозила на светофоре и устало сложила руки на руле, пока толпа мальчишек с визгами и гоготом перебегала улицу, наступая исключительно на белые полосы.
«У меня определенно проблемы, но я, разумеется, не буду ими заниматься. Отвлекусь на чужие “хлопоты”, почувствую собственную значимость и полезность. Кого-то мне это напоминает».
Под вечер туман сошел, Пасифик-Хайтс предстал перед Сэнди во всей своей помпезной красе: дорогие дома с широкими балконами, арками и декоративными башенками. Сейчас показное благополучие злило, как и аккуратные аллеи с кустами, выстриженными до такой степени, что они напоминали пластмассовые подделки. Перед глазами попеременно вставали то пакеты с мусором в пыльном коридоре на Хейт-Эшбери, то дурацкие расшитые подушки с гаражной распродажи в съемной квартире Рона.
Прежде, чем выйти из машины, Сэнди с минуту поделала упражнения на дыхание. Она постаралась незаметно заскочить в дом и ускользнуть наверх, но стоило ей войти, как из гостиной раздался мамин голос:
— Принцесса, это ты?
— Да! — крикнула Сэнди.
— Как ты поздно. Хорошо посидела?
Мама вышла к ней румяная, в спортивном костюме, но по-прежнему обворожительно-прекрасная.
«Точно, вечерняя гимнастика».
— Так как все прошло?
— Да нормально, прости, мы заболтались. Джесси столько мне рассказала, с ума сойти.
— Но ты же встречалась с Марго.
— Да, — торопливо закивала Сэнди. — Но потом к нам присоединилась Джесси. Втроем же круче. Мы вспоминали школу, хор, — она вздохнула. — Я совершенно вымоталась. Пойду к себе, ладно?
Ответом ей стала фирменная улыбка.
«Зря сказала».
— Люблю тебя, мам.
Поднявшись в спальню, Сэнди рухнула на кровать и протяжно замычала в подушку. Получилось нечто смешанное между «бля» и «а-а». Она покосилась на книжку, так и оставшуюся лежать рядом с плюшевой овцой.
«Грэм долго не мог оторвать взгляд от яркого квадрата света на пустом экране. Семья Лидсов ему понравилась. Он пожалел, что побывал в морге. Ему пришло в голову, что маньяку, пробравшемуся в дом той страшной ночью, Лидсы тоже понравились. Но видно, мертвые Лидсы нравились ему еще больше.
Грэм чувствовал, что голова уже не соображает. Поплавав в бассейне отеля, пока у него не начало сводить ноги, он вышел из воды, думая одновременно о бокале мартини с джином “Тэнкрей” и губах Молли. Мартини он приготовил сам в пластмассовом стаканчике и позвонил Молли.
— Привет, красавица.
— Привет, милый. Ты откуда?
— Из ночлежки в Атланте.
— Ведешь себя хорошо?
— Прекрасно. Умираю от скуки.
— Я тоже.
— Хочу тебя.
— Я тоже».
Сэнди скептически поджала губы: ее всегда раздражали диалоги Грэма и Молли, слишком нереалистичные. Она подползла на локтях к краю кровати и дотянулась до телефона. Только набрав номер, испугалась, что не получит ничего, кроме длинных гудков, но, чудо, ждать долго не пришлось.
— Да? — голос на том конце тихий и ласковый.
— Привет, милый, — она чуть язык не прикусила от раздражения, когда заметила, что повторяет слова Молли. — Не отвлекаю?
— Вовсе нет.
— Как твой день?
— Честно говоря, хреновый.
— Что-то случилось? — взволнованно уточнила Сэнди.
— Ты знала, что в Сан-Франциско не продают баранов для жертвоприношений? Подстава.
— Рон Нильсен, идите в жопу с такими шутками.
— Прости, — рассмеялся тот. — Ты звучала напряженно, мне захотелось тебя развеселить. Выдалась спокойная смена, я быстро расправился с делами, поел, вымыл посуду и добыл нам билеты на «Восставшего». В середину, как ты любишь. Ты сама как?
— Не спрашивай. Ты не представляешь, что сегодня выкинул Джеффри, — Сэнди приготовилась в красках доложить о сорванном интервью, ужасной квартире, вредных старухах и тупой шутке про «Дика» и...
Представила, как у Рона портится мнение о Джеффри, ведь одно дело жаловаться на деятельного начальника, который иногда не следит за языком и порой грубо, но зато остроумно подкалывает оппонентов, и совсем другое — на начальника-алкоголика с признаками депрессии.
«Логично для человека со смертельным диагнозом. Боже, я же понимала, с кем мне придется работать. Зачем согласилась? Побороть страхи? Повзрослеть? Дура, конченая дура».
— Солнце, ты здесь? Так что случилось-то?
— Нет, то есть да, — Сэнди запрокинула голову к потолку, чтобы не дать слезам вытечь на щеки. — Джеффри стало плохо сегодня, кажется, из-за давления. Он отменил интервью и теперь мы в черном списке.
— Вот как. Ну, я не думаю, что он нарочно. Ты злишься на него?
— Нет, совсем нет. Просто разволновалась. Глупость.
— Совсем нет, наоборот, это ответственность. Забота. — Рон явно пытался звучать участливо. — Солнце, если тебе тяжело — скажи.
Сэнди на секунду отодвинула трубку от лица, громко шмыгнула носом.
— Лучше расскажи что-нибудь. Что угодно.