Мы вышли из вагона, нервно виляя мимо толп и захватывая каждое плечо своими плечами. Я отметила, что твои глаза снова смотрели в никуда, а маленький-большой нос становился указателем пути, и снова отвернулась, чтобы не выглядеть подозрительно. Музыка марша переливала из уха в ухо и сглаживала тело своим ритмом, распихивая по сумкам свои ненужные вибрации. Она вела вперед, протискиваясь сквозь толпы в этот неугомонный, всеми нелюбимый час-пик. Чтобы привести себя в сознание, я часто выполняла еще одно выдуманное упражнение: на ходу я пыталась быстро уловить и запомнить как можно больше черт лица какого-либо прохожего. Это помогало мне найти и себя среди толпы и толпу среди себя, как, знаете, вернуться после дневного сна в привычный ритм жизни, стараясь не зевать и осознавать каждым касанием каждое действие. Вот, например, тетенька с новой темно-коричневой сумкой, с таким, наверное, красноватым оттенком (а может быть это фонарь) шла, отбрасывая длинную тень своими длинными ногами в ярких отглаженных брюках, чуть подальше полубегом поднимался по ступенькам молодой парень с красивой рубашечкой и пухлыми щечками, дама за ним читала книгу в ярко-голубой обложке и улыбалась встречным буковкам. Их так много, они все — живут, дышат, передвигаются. И ты тоже существуешь примерно так же, и я тоже существую как-то так.

Вокруг ни солнца, ни дождя, ни деревьев, только тусклые стены, серые лабиринты, смуглые от темноты лица или солнечные зайчики на щеках иных прохожих. Неровное освещение пеленало лица в самые неприятные рамы, заставляя выглядеть старше, кривее, замызганнее. Явно город трогал наши лица — самый настоящий город, со всеми его достопримечательностями и гнетущими недостатками, которые паковали нам в обеды и клали пылью на полках.

Только помни, что это всё настоящее.

Переход из станции в станцию будто становился длиннее с каждым шагом, а марш ботинок только громче. Не убавлялось и лиц переливающихся. Я всегда путалась в ногах, будто сосредоточенно думала — очередь какой ноги будет сейчас — правой или левой, а может, они и вовсе потерялись. Ходить, волнуясь, трудно, всё равно заплетусь или шагну неправильно. Но мы шли “неправильно” уже слишком долго.

— Как думаешь, мы где-то неправильно свернули? — спросил ты, аккуратно посмотрев на меня.

— Разве тут есть другие повороты?

А других путей быть не должно.

— Я думал, что нет, но мы идем так долго… Может, мы ошиблись?

— Давай вернемся и найдем таблички.

Какие еще таблички здесь?

— Давай… — протянул ты, медленно оборачиваясь, пытаясь найти глазами пройденный маршрут, а потом снова кинул взгляд дальше — вперед, — Нет! Ну заблудиться в метро же невозможно!

И тут же, словно открытое окно, словно запах дождя, словно сияние утренней волны где-то летом, на море, очерчивая песочную границу, твоя рука схватила мою и уверенно потащила ближе к стене, где не было потока людей. На пару секунд я забыла, как дышать. И правда, теплая…

— Может, тут что-то изменилось? Или станцию закрыли на какой-нибудь ремонт?

Не знаю. Так, “не знаю” — как сказать это слово? Только начать языком, поставить губы в правильное положение, зубами помочь, чтобы звук получился правильным, чистым. “Не знаю”.

— Не знаю.

В такие моменты чувствую себя еще глупее обычного.

Как только ты достал телефон, на экране появилась вспышка вызова — неизвестный четырехзначный номер. Ты моментально сбросил и открыл карты.

— Какие мы глупые паникеры. Мы очень близко к выходу, смотри, — показал ты

 мне экран, — пошли вперед.

“Вперед”? “Вперед” — это куда-то туда… прямо. “Вперед”.

И мы вновь пошли прямо. Я не соображаю уже. Потоки людей уменьшались, лица становились менее яркими, одежды менее разноцветными, крупицами разбрызганных чернил блекли глаза на размытом фоне бетонной стены. Но теперь ты не отпускал мою руку, и теплота чувствовалась уже внутри, а не снаружи, словно чаша весов сменила положение, с каждым шагом опуская ниже уровень моего внутреннего спокойствия и какого-то уюта вместе с всплеском и резко дрожащей концентрацией всего живого, что есть в корзинке моих эмоций. Знаете, это чувство сложно описать, но представьте, словно вы — лед, и чтобы вас растопить нужно время. Так вот, уберите из этого процесса “таяние” и вообразите, словно лед мгновенно превратился в воду — что он почувствовал? Едва ли тепло, но, может быть, освобождение, выдох, пробуждение, какое-то незнакомое чувство, перемешавшееся с реакцией на неожиданный жар? И я бы вспыхнула тут же, перегружаясь от какого-то незнакомого чувства, становясь сентиментальной, горькой, сладкой, тихой громкой, кричащей… Но всего лишь дрожащая рука в тепле твоей руки и мое внутреннее я, держащее эту вспышку в себе. Я знала, что у тебя тёплые руки, всегда знала. Меня бы выдавала искра, увеличивающаяся в моих глазах капелькой света, на которой бы прокручивалось информационное табло внутреннего мира, но я берегу ее от посторонних глаз. Чего-то мне не хватает такого… Мои руки холодные, грубые, бледные, им так хочется согреться, найти то самое тепло, летнее, запретное…

И вот, я иду с тобой, как в новую жизнь, где люди не будут обходить меня стороной, не будут вешать на мои белые платья разноцветные гирлянды, перестанут обнимать меня холодными хороводами, завывая песни, вовсе чуждые мне. Я буду в тепле под ярким солнцем среди яркой зелени в ярких мозаичных одеждах, за которыми могла лишь наблюдать раньше. Я перестану становиться ниже, в поисках укрытия от теплого дождя, и растекающиеся малиновым вареньем закатное небо станет зовом силы в чудесные края расцветающих цветами горизонтов. Мы будем вместе, особенно летом. Я надеюсь, мы правда едем в этом направлении этой новой жизни, в тепло и уют, где теплыми будут не только руки. Куда-то, где даже мои мысли стали бы тем, что называют “дружбой”, “любовью” — теплыми чувствами. И я мечтаю не растаять.