Я снова плыву в столь милую моему сердцу Скандинавию. Прошёл год, как я была там в последний раз, но не это главное. Я чувствую всей душой, что встречу там свою музу. Смешно, но именно там мне приходят в голову лучшие идеи, и понятия не имею почему, но даже рабочий процесс идёт отлично.

Несмотря на утреннюю прохладу, я выхожу на палубу корабля и вглядываюсь вперёд. Уже виднеются первые острова. На некоторых даже стоят домики. По-моему, это чёртово безумие — жить на таком крошечном клочке земли, когда вокруг грохочет угрюмое море. Вода неспокойна сегодня. Пенистые волны проносится мимо, следуя своим путям. Я смотрю вперёд, ожидая лучших видов, и вспоминаю наши отношения.

У нас и раньше были тяжёлые времена. И всегда по моей вине. Я признаю это с лёгкостью. Не вижу в этом ничего плохого. Это ведь естественно — совершать ошибки. Но тогда я этого не понимала. Тогда я была одержима ненавистью, как бешеный зверь, и так же не контролировала себя.

***

Головная боль усиливалась, накатывая волнами расплавленного свинца. Я уперлась руками в стол и закрыла лицо руками. Нужно терпеть. Не навсегда же это.

Ее руки нежные и всегда такие ласковые легли на мои плечи начали массировать сведенные от постоянного напряжения мышцы. Боль начала отступать, стекая тёплой волной.

— Трудный был день? — шепнула она, склоняясь ко мне. Я чуть повернула голову. Её волосы занавесили окно, за которым кипела жизнь. — Может, хочешь прилечь и просто помечтать?

— Нет.

Ненавижу в себе это упрямство, но приходится терпеть. Иногда оно полезно. Чаще всего.

— Давай поработаем. У меня впереди три дня выходных. Не дело это тратить столько времени на ерунду.

Она отходит к окну, пока я достаю тетрадь и ручку. Прилежно укладываю все на стол и подвигаю настольную лампу ближе.

— И тебе не жаль тратить время, когда другие веселятся в компаниях друзей? — Она говорит это, явно подначивая меня. Я улыбаюсь, заметив, как она изгогнула бровь, глядя на меня. Моя муза всегда в хорошем настроении и любит играть.

— Помню, одна из моих учительниц сказала, что у нас, тогда ещё первоклашек, есть два пути. Либо играть на улице и развлекаться, либо сесть и работать, жертвуя своим досугом. Я ещё тогда решила выбрать второе. — Пожимаю плечами и опускаю взгляд на чистую первую страницу.

Кто, как не муза, знает о том, что я справляюсь только с тем, чтобы сидеть дома. Ох, если бы я училась… Но до моей учёбы мало кому есть дело, как и мне. А вот писательство — это совсем другое. Это мое. Я пишу с… упоением? Когда делаю что-то в таком состоянии — это настоящее счастье и спокойствие.

— Как думаешь, смогу исписать за выходные общую тетрадь? — спросила я, пролистывая страницы.

— Конечно. Я с удовольствием тебе помогу в этом. — Она подходит по мне и садится рядом.

Моё сердце замирает, как и все естество. Я прикрываю глаза, ощущая её тепло и тонкий аромат духов. Она обнимает меня и кладёт голову на плечо.

Моё волнение проходит, как только она берет меня за руку и направляет. Первую строку мы пишем вместе, а затем она отпускает руку, а я все быстрее начинаю выводить буквы, пытаясь угнаться за своим воображением. Сцены появляются и послушно замирают перед моим внутренним взором.

Время перестаёт существовать, я не замечаю ничего вокруг. Спина начинает затекать из-за неудобной позы. Пальцы, сжимающие ручку, начинают ныть, и кисть тоже, но меня это не волнует. Муза держит меня в объятиях, гладит по голове и время от времени нашептывает очень нужные слова.

Но скоро все изменилось. Я с ужасом и отвращением смотрела на свои рукописи. Мысль о том, чтобы вновь писать, вызывала тошноту. Вновь и вновь я вспоминала те жестокие и, как мне казалось, правдивые слова.

Да все так и было. Мои рукописи — полная чушь. И такое может написать лишь тупой ребёнок, но никак не восемнадцатилетний человек с большим читательским опытом. Мне такое высказали сразу два человека. Первый был незнакомцем из интернета, где я в одной из писательских групп решила поискать соавтора. Разумеется, я просто хотела найти наставника, который помог бы в обучении. Увидев рукопись, потенциальный напарник разнес её, обозвав пусть не последними словами, но близко к этому. А моя проклятая ранимость и чрезвычайная чувствительность, конечно, стала решающим фактором. Но было плохо даже не это.

Я сидела на кровати, обхватив колени, и старалась не реветь, опасаясь, что кто-то из домашних войдет в мою комнату и придётся позориться, рассказывая причину слез. Никто не должен знать о том, что я замахнулась на такое дело, как писать книги. Это немыслимо. Писательницы — это великие люди, посвятившие делу всю жизнь.

Сначала нужно получить образование и только потом писать. Тогда никто не сможет отзываться о рукописи так пренебрежительно.

Я прикусываю внутреннюю часть щеки и, покачиваясь, смотрю в стену перед собой. А в голове начинают проноситься сцены каких-то событий, словно воспоминания. Но я точно знаю, что этого никогда не происходило в реальности. Если и происходило, то я этого лично не видела.

— Ты так сильно расстроилась из-за какого-то хамоватого придурка? — Муза пришла как всегда без приглашения, но как никогда вовремя.

— Но если он прав?

— Да кто он такой, чтобы судить твою работу?! — Она в возмущёнии хватает меня за плечи и встряхивает. И это не помогает. Наоборот. Я начинаю задыхаться. Горло схватывает невидимая рука и сжимает, но пока слабо.

— Н-но она тоже сказала… — выдавливаю я и хватаюсь за голову, пытаясь спрятаться.

— Кто она?! Твоя учительница литературы?! Может, известная писательница? Кто же?

Мне не нужно смотреть на неё, чтобы видеть глаза горящие свирепостью львицы.

— Ну, тип, подруга… — Это все, что я смогла выдавить, прежде чем закрыла рукой рот, подавляя всхлипы.

— Это та рукопись, которую ты оценила как посредственную слезодавильню, написанную по заезженному шаблону?

Я кивнула, пытаясь взять дыхание под контроль. Голова снова начала болеть. Тошнота подкатывала к горлу. Нужно успокоиться и поскорее. Кто-нибудь по закону подлости наверняка войдет ко мне в комнату. Нужно успокоиться.

— Жалеешь теперь, что расхвалила работу этой бездарности? — прошипела Муза, наклоняясь ко мне. — Где же твоя хваленая прямолинейность?! Знаешь, ведь ещё не поздно написать ей о об этом?

— Ага. Скажет, что я со злости.

— Тогда возьми себя в руки и пойми наконец, что человек, закончивший художественную школу и так не научившийся рисовать, не может влиять на твою оценку твоей работы!

Она смотрела на меня пристально и, казалось, хотела прибить к стене. Её глаза потемнели и выделялись на фоне бледного лица. Мне стало страшно, я опустила взгляд на её руки. Сейчас она сжимала покрывало с такой силой, что костяшки побелели. Появился смутный страх, что она может так же схватить меня.

— Ты ведь знаешь, что я права. Просто избавься от воспоминаний об этих неудачниках. Они ведь попытались самоутвердиться за твой счёт. Ты же не позволишь им использовать тебя, правда? А эта недоподружка и вовсе недостойна твоего внимания. Она даже не рискнула сказать тебе лично, а только за спиной. Радуйся, что вовремя раскусила её натуру.

— Ты, может, и права, — я вздохнула и легла на спину, — но я больше не хочу писать. Нужно подождать, пока закончу школу и смогу получить специальное образование, и тогда…

— Ты шутишь?! И где же учат писательству? — Она возмущалась и смеялась. Но не насмехалась, а была в недоумении.

— Ну или просто признаем, что это не моё. В этой стране все равно шансов нет с делом связанным с писательством.

— Скажи мне, что ты поддалась минутой слабости…

Она умоляюще смотрела на меня, не смея приблизиться. В её глазах блестели слезы.

— Нет. Все кончено. Больше никогда. — Я отвернулась и закрыла глаза.

После этого много лет я избегала писать истории изо всех сил.

Конечно, у меня это не получалось. От себя нельзя убежать. А муза, хоть и представлялась кем-то отдельным, была моей частью.

Эта ночь такая же, как все остальные. Я ловко балансирую на грани между реальностью и бездной фантазии. Ощутив её появление, я делаю сальто и приземляюсь на одну руку. Это почти скидывает меня в безумие.

— Хочешь, расскажу очень приятную историю?

Ее тихий заманчивый шепот шелестом проносится по комнате и впивается в моё сознание.

— Нет. Мне нужно многое обдумать, — отвечаю я, ей отчаянно хватаясь за мысли о насущном.

Она тихо смеётся и садится у изголовья. Я сопротивляюсь и отворачиваюсь к стенке. Мне очень нужно поспать, иначе головная боль, охватывающая весь череп изнутри, заставит меня возжелать смерти.

— Я помогу тебе уснуть. И ты увидишь самые приятные сны.

Это, конечно, ложь. Мои сны непонятные и без особого сюжета. И я рада этому, потому что кошмары совершенно не могу выносить.

Ее рука нежно берет меня за плечо и переворачивает на спину. Не находя в себе сил к сопротивлению, я открываю глаза и смотрю на ее темнеющий силуэт на фоне окна. Свет фонаря не даёт мне рассмотреть её лучше, но этого и не нужно. Она склоняется ко мне и почти невесомо целует в лоб.

Ее голос сегодня тих, с едва заметной хрипотцой. Она мурлычит, словно большая кошка, и я забываю обо всем.

— Пусть ты не хочешь писать. Я понимаю и готова подождать, но… Ты ведь можешь побывать на месте… да кого хочешь. Проживай их судьбы медленно и в удовольствие. Я ведь знаю, что тебе это нравится. И лучшие судьбы запомни. Ты запишешь их, когда придёт время.

— Мне всегда нравятся твои идеи.

Я начинаю кое-что подозревать, но идея ведь реально классная. Так почему бы её не воплотить в жизнь? Кто меня остановит?

— Никто никогда не узнает, что творится в моей голове, и не сможет мне указывать. — Я в полном восторге. Энергия переполняет меня. Муза смотрит на меня и улыбается. Неужели такая мелочь может вызвать в ней столько гордости за себя?

— Просто представь…

Ее тихий шепот со смешками словно окутывает меня, и я в полудреме все вижу так отчётливо, словно в реальном сне.

Я оказываюсь в тёмном парке, и вокруг гуляют компании подростков. Они не видят меня и даже не чувствуют, что я за ними наблюдаю. Почему-то меня это приводит в восторг.

Летняя ночь охватывает меня волнами тепла и запаха скошенной травы. Я бреду в тени кустов, просто наблюдая. Но это скучно, а в мире фантазий нет никаких запретов. В этом мире есть только возможности. Конечно, мне интересно последовать едва слышному шепоту.

Я выхожу из тени и тянусь к поясу. Топор, висящий на толстом ремне, умоляет о применении. Я не отказываюсь.

Достаю топор на ходу и не скрываясь иду к компании. Меня замечают, но слишком поздно. Короткий замах — и топор врезается в череп идущего последним парня. Раздается тихий хруст. Брызгает кровь, и жертва падает на колени. Я пинаю его в спину, одновременно высвобождаю оружие. С тихим скрипом лезвие выходит из кости.

В это время остальные стоят и смотрят на меня. Их лица искажены ужасом и паникой, но пока шок не даёт им двигаться.

Мне это на руку. Я снова замахиваюсь, целясь в шею. Мне дико хочется снести голову и посмотреть, как высоко поднимется кровавый фонтан из шеи.

Жертва уворачивается и пытается бежать, но наталкивается на своего дружка, и я вгоняю лезвие по самый обух в его спину. Раздается хруст, словно рублю кочан капусты, кровь разлетается брызгами. Дико вопя, остальные, наконец, вспоминают, как двигаться, и удирают.

Я крепче сжимаю топор, глядя им вслед. Дам им фору, пожалуй. Так интереснее. Пассивная жертва не имеет смысла.

Тихое рычание за спиной заставляет меня резко обернуться. В одном прыжке от меня стоит огромная, черная, как сама бездна, волчица. Она подходит ближе, дотягивается носом до моей груди и жмурит зелёные, как изумруд, глаза. Я понимаю её без слов и бросаюсь вперёд. Она воет давая, сигнал о начале нашей охоты.