VII.
— Вам снятся кошмары?
— Любому солдату снятся кошмары.
— Нет, только тому, кто стыдится совершённых им поступков.
Из сизой, плотной и влажной тьмы, вынырнул дракон. Он летел так, словно ему принадлежит всё небо. Уверенно вспарывая тонны мельчайших кристаллов льда, заложников растрепанных туч, дракон не сходил с курса. Он был не один.
Стальная стая во главе с остроклювым командиром. Низкий гул прошивал собой воздух, распространялся дальше и дальше, нарастал с силой и всё никак не находил разрешения.
Казалось, что это будет длиться вечно.
Постепенно гул спускался ниже и ниже. К нему присоединился рокот.
Так урчит грозовое небо прежде чем ударить. Но в эту ночь удар принадлежал не ему.
Сяо Чжань вскидывается всем телом, из сна его выбивает грохот. Словно тысячи фейерверков на праздник весны, словно тысячи гроз поздним летом, словно расколотое на части небо продолжает идти трещинами, осыпается свинцовыми осколками на землю.
— Что это?
Шепот выходит хриплым. Чжань запоздало осознает на себе плотное кольцо рук.
Ван Ибо обнимает его со спины и говорит на выдохе короткое: “Селение бомбят”.
Чтобы осмыслить это нужно больше секунды, которой, как Чжаню кажется, у них нет. Топот ног слышен по коридорам, через мгновение дверь отъезжает. Босые и напуганные, не думая накинуть на тебя хоть что-то теплее, дети вбегают в северную комнату. Наставник Сяо тянет к ним руки, так же, как Ибо — усаживает самых мелких ближе к себе. Дети наперебой шепчут, что видели: пожар, он случился в одно мгновение, огненные шары в небе, за лесом видно зарево. Дзосян клянется, что видел искры и языки пламени даже отсюда, хоть куда-то дел очки. Мэйлин заходит последней, задвигая за собой дверь. Она садится подле циновки, единственная, кто накинул на себя плед.
Она спрашивает поверх испуганных и обеспокоенных шепотков:
— Мы не должны бежать?
Чжань не находится с ответом, оборачиваясь на лётчика, он не уверен, что побег куда-то сейчас не опаснее того, чтобы остаться на месте. Все глаза смотрят только на Ван Ибо. Помедлив, он отрицательно качает головой. Его голос спокойный, словно он рассказывает о чем-то будничном и малозначительном:
— Сначала летит первый бомбардировщик. Он скидывает снаряд на склад. Скидывает снаряд на казармы. Следующий покрывает всё шрапнелью. Это… начиненные мелкими острыми осколками и пулями… маленькие бомбы. Замыкает истребитель. Один или два. Он справляется с попытками сбить эскадрилью с земли или с воздуха. Прикрывает. Я летал на последнем.
Молчание. В котором разрывается сердце неба. Снова и снова. Это склад и снаряды в нём. Цепная реакция после удара. Сяолун подползает именно к Ибо. Смотрит на него снизу вверх пару секунд, затем обнимает изо всех сил, уткнувшись куда-то в живот.
Чжавэй спрашивает в никуда: “Те, кто бомбят… они не знают…что там, кроме японцев…”.
Фраза тонет в нарастающем гуле, Чжавэй не решается договорить её до конца.
Лётчик, поглаживая Сяолун по волосам, ловит взгляд Сяо Чжаня и шепчет: “Мимо, они пролетают мимо”. Дети только плотнее жмутся ко взрослым и друг к другу, затихая. Слышны только глухие всхлипы. На коленях Чжаня головой лежит старшая из сестриц Сун, к ней прибились остальные девочки. Только Линфан сидит поодаль, выпрямив спину, и смотрит на гаснущий свет керосиновой лампы.
Когда свет исчезает совсем, она спрашивает, не пытаясь шептать:
— Если они разбомбили деревню и японцев там не осталось... Нам не надо будет уходить?
Сяо Чжань смотрит на её зелёные ленты в волосах. Он шепчет: “Линфан, иди ближе…”. Девочка оборачивается и спрашивает снова:
— Нам не надо будет уходить, наставник Сяо? Если все японцы мертвы? Не надо ведь?
Наставник Сяо никогда не врёт детям. Но ему нечего сказать. Сама постановка вопроса что-то сдвигает внутри него. Он только протягивает руку, подзывая девочку к себе ближе снова. Линфан смотрит на наставника, затем переводит взгляд на лётчика Вана и говорит уже ему:
— Я не хочу уходить. Мы все должны жить здесь. До конца. Я не хочу уходить… я слышала, как вы говорили… вы теперь часто говорите о том, чтобы уйти… я не хочу уходить! Я не хочу!
Линфан вскакивает с места и кричит это с каждым разом всё громче и громче. Ибо и другие дети просят её успокоиться, пока Чжань просто смотрит на неё. Крики Линфан переходят в всхлипы, Мэйлин садится ровно, чтобы притянуть её к себе, сёстры Сун пытаются поймать её за руки, но девочка отбивается ото всех, зато сразу же падает перед коленями наставника Сяо, продолжая реветь. Все как-то разом затихают.
Сяо Чжань осторожно кладёт ладонь на макушку Линфан, его голос мягок:
— Линфан… твои красивые волосы так растрепались, иди ко мне… Мэйлин… уже тихо, да? Весь гул ушёл. Зажги заново лампу. И вторую тоже. Кому холодно - заберите сюда одеяла. Будем досыпать, как когда-то в чайной, помните? Когда мы только шли сюда…
Дети перешептываются, кто-то добавляет “и как тогда в сарае тех добрых тёть”, потом “и в том странном домишке, помните?”, кто-то даже тихо признается “так теплее было, чем как мы всегда спим”. Дети медленно разбредаются. Линфан продолжает реветь, залезая на ноги наставника, обнимая его за шею и пряча лицо. Чжань медленно гладит её по спине и волосам. От Ван Ибо никуда не делись Дзосян и Сяолун. Первый вцепился в руку и сопит куда-то в неё же, слепой, как котенок, без своих очков. Лётчик шепчет ему, что может обнять в ответ, но мальчишка отрицательно мычит. Ибо снова смотрит на Чжаня, тот ловит его взгляд, всё повторяя: “Всё закончилось и всё прошло”.
Затем, обращаясь уже к Ибо, едва слышно:
— Когда будет безопасно идти до деревни? Надо помочь… если они пролетели мимо, уже точно не вернутся, верно?
Лётчика затапливает ершистое, нехорошее чувство. С одной стороны конечно же нужна помощь, с другой - там опасно. Пускать туда Сяо Чжаня… он лучше сам. Только как это оформить так, чтобы наставник понял его правильно? Но не приходится.
Детские голоса перекрикивают друг друга, топот ног снова нарастает, пока несколько мальчишек не вваливаются обратно в комнату, тараторя:
— Наставник Сяо! Наставник Сяо! Господин Ван! Там люди! Там много людей! С фонарями! Там много детей! Наставник Сяо!
— Там господин Ли!
И всё приходит в движение.
х х х
Господин Ли укутан в бесконечные лоскуты всех оттенков красного. Его волосы собраны в длинный и высокий хвост, виднеются серебристые пряди на фоне тёмной меди. На щеке грязно бурый след от не сошедшего ожога. Тот явно был старым гостем на белой коже. С последней встречи черты лица господина Ли явно заострились, глаза стали темнее и глубже, но он всё также шутит и так же бойко руководит эпицентром хаоса.
В этот раз тот состоит из людей.
— Старики и беременные в правую часть! Чжань-Чжань, там ведь только хлам весь этот, да? Да, трубы печи мы еще посмотрим, тепло будет доходить и туда… Дети! Кто старший?! О, я вижу, ты самый рослый… сбегай-ка мне… а? Нет, их сакэ осталось в пещерах, кто будет уничтожать такой продукт в такое время, скажите ещё, дядюшка…
Запах гари, замешанный на хвое с душным машинным маслом, окутывает весь дом. Его несёт ветром со стороны селения, им пропитан каждый, кто вошёл в ворота дома этой ночью. Дети предлагают воду и рисовые шарики, то единственное, что удалось состряпать быстро, кроме лепешек. Каждый старается помочь, как может. Часть кухни превратилась в медицинский пункт: доступ горячей воды, в которой Мэйлин бесконечно купала тряпки от грязи и крови, куча трав и настоек. Чжань обрабатывает ожоги и раны, а в данный момент - старается не дышать. Он достает небольшими щипцами кусок шрапнели из ноги старушки. До сознания доходят только обрывки, часто голосом господина Ли: “Я вернулся за теми, кто отставал, когда уже начали полировать шрапнелью… старики, они же неохотно верят и всегда готовы умирать, но до того момента, как правда приходится… А вино есть? Милая, принеси мне ту керосиновую лампу… о, япошкам я рассказал, что у нас сегодня важный праздник, стаскивал людей еще с полудня… через храм на холме, там система пещер, мы вышли аж у реки… долетало, долетало… дети, меньше вопросов - больше дела, все улягутся, тогда я отвечу на всё!”.
Когда с осколком закончено и старушке помогают слезть со стола, Чжань пытается хотя бы взглядом найти Ван Ибо. Но на этот стол, где обычно он лепил цяоцзы, садится очередной пострадавший и подставляет голову. Мужчина лет сорока, ничего особо страшного, царапины по лицу средней глубины, глаза целы, на шее ни следа. Чжань не вглядывается в черты лица, не запоминает внешность, только количество и вид ранений. Эти царапины, это быстро… правда, судя по очереди, это только начало. Но хорошо, что лежачих не видно. И правда, только по мелочи задело и только старших, кто уходил последним и не очень-то успел уйти достаточно далеко…
Мужчина хрипит:
— Аптекарь говорил, что вы живёте здесь с детьми… называл вас даосом…
Сяо Чжань усмехается, проходясь смоченным куском марли по ранкам, внимательно вглядываясь нет ли в них мелких осколков. Мужчина продолжает:
— Господин Чу был хорошим человеком… я видел, как он выколол… глаз тому японцу. Достойный поступок, мне кажется. Тот офицер был из самых… гадливых. И что мы им сделали…
Чжань прижимает пропитанную настойкой тряпку к самой глубокой ране на щеке, но мужчина даже не морщится. Наставник Сяо спрашивает тихо:
— Вы не знаете… среди всех есть его дочь? Дочь господина Чу?
Мужчина отводит взгляд, отвечая словно через силу:
— Её увезли еще дней пять назад… вместе с тем капитаном, он захворал. О ней уже слухи пошли, что она сама к японцам пришла и капитану отдалась… если бы сейчас осталась, её бы заклеймили грязной шлюхой, подстилкой япошек…
— Ясно.
Сяо Чжань обрывает мужчину, затем говорит, что осмотр закончен, оставляя тому тряпку, чтобы продолжал прижимать, пока есть силы. Не проходит и секунды, как перед наставником плюхается округлых форм женщина, задирая ткань на бедре и торжественно демонстрируя ушиб явно не первой свежести. “Давно не проходит!”. Сяо Чжань чуть улыбается и скомкано говорит, что для такого у него есть только мазь из пиявок, которую женщина может взять у Мэйлин. Даже в такой ситуации, часть решила показать свои старые болячки. Сяо Чжань качает головой и усмехается, подзывая следующего. Легко поверить, что тут и правда собралось всё селение. В это и хотелось верить.
х х х
Легенда гласит, что когда-то, тысячи лет назад, человечество уже находилось в беспросветной тьме. Та накрыла собой и не давала пробиться свету. Кровь лилась, бессмысленно и бесконечно, и никто не знал, как исправить те ошибки, что привели к такому. Война проглотила весь мир в своё расхлябанное, гнилое нутро. Тогда люди взмолились к тому, кого называли Богом. Они просили навести порядок. Наказать зло, помочь обездоленным, вернуть жизни тот свет, который он потерял. Разделить, исправить, обмыть.
И тот услышал их. На том самом тёмном небе, непроглядном и глубоком, ярко загорелась звезда. И в заброшенном хлеву родился мальчик. Посреди бесконечных битв, посреди изматывающей людской боли.
Вместо власти, что может рушить небеса и возводить океаны, вместо власти, которая может отделить свет от тьмы и рассечь всё то, что люди привыкли называть злом, Бог задействовал что-то совершенно другое.
Людям доверили младенца. Которого они же потом прибили к кресту лет через тридцать, оставив умирать в позоре, под лучами всевидящего солнца. Такой же безмерно яркой звезды.
Так гласила легенда.
Ван Ибо никогда её не понимал. Слушал на каждое Рождество, видел все эти фигурки в сколоченных косых хлевах из дощечек. Пел песни со всем классом, выпрашивал у “святого Николаса” побольше шоколада и тех странных угощений - пряников с орехами и утиным желтком, которые отец покупал в китайском квартале. Те нравились только им двоим. Взрослея, Ван Ибо пил горячий пунш, закусывал теми же пряниками, слушал, как мама рассказывала про этого ребёнка, который потом вырос и стал говорить “возлюби”.
Люби, люби, люби. Который потом вырос и “погиб за нас, за наши грехи”.
Ибо всегда хотелось исправить это не “за”, а “из-за”. Судя по этим рассказам, он погиб из-за вас.
А потом возродился. Как феникс. Из собственного пепла. Про эту птицу Ибо знал уже от отца.
Его сказки нравились ему больше.
Если бы отец сейчас был рядом, он хотел бы у него спросить… а если бы родной отец был рядом, он хотел бы…
— Далеко же ты забрался, лётчик Ван…
О, ты даже не представляешь.
Ван Ибо оборачивается. Сяо Чжань укутан в тонкое стеганое пальто, поверх него - растянутое одеяло из шерсти. Ибо, помнится, пропалил его пеплом сигареты случайно пару дней назад. Пару дней назад они строили планы. Пару дней назад Ван Ибо был уверен в чем-то вечном и светлом внутри себя, а сейчас оно исчезло. Схлопнулось вместе с первым звуком удара. Хоть кто-кто, а он знал, почему всё так, а не иначе. Но одно дело знать все эти вещи в теории. Совершенно другое - быть прямым участником или свидетелем. Лётчик усмехается краем рта и пожимает плечами, отвернувшись. Говорит глухо: “Отсюда хороший вид”. Отсюда — это холм недалеко от дома. Если идти не в лес, а чуть правее. Сразу же начинается подъем. На холме много валунов, сидеть на них не так уж плохо. Ибо облюбовал один, сидя спиной к деревне. Над той все стелился дым, по правде, он расползался далеко, всё небо подернуто серым, вопреки началу рассвета. Только Ибо не смотрит туда. Он перекатывает меж пальцев свинцовый шарик. То, чем напичканы те самые “маленькие бомбы”. Наставник Сяо молча садится рядом.
Ибо выбрал достаточно плоский и продолговатый валун, поваленный на бок. Сяо Чжань не предлагает свой плед, он стягивает его правый край с плеча и устраивает на спине лётчика. Его голос уставший, но тёплый:
— Господин Ли был выпускником одного из приютов… этот дом — его семейное наследие… вернее, это всё, что у него осталось от семьи.
Ибо издаёт понятливое мычание. Шарик свинца прокатывается между указательным и большим пальцами, лётчик сжимает его посильнее. Господин Ли… произвёл впечатление. Слегка безумный на вид, заражающий своим адреналином, такой, словно хаос его окружающий - родная стихия. Вопросов много. Откуда тот знал, что будет удар? Связан с Сопротивлением, да? Что делал в селении и как давно? Это ведь ещё самый лучший из сценариев. Он смог предупредить и вывести людей. Ибо знает историю о том, как одна эскадрилья по наводке разбомбила госпиталь. Потому что японцы делали так раньше, специально вырисовывая кресты на крышах казарм.
Но в тот раз наводка была ложной. Они ошиблись.
Таких ошибок в войне много. Кажется, она в целом состоит из них.
— Я так понимаю… сегодня тот самый день, да? Со вчера на сегодня. Рождество. И видишь, случилось то, что у вас называют “чудо”. Разве не так? Господин Ли, конечно, не тянет на бородатого и пузатого, но… вышло хорошо.
Чудо. Ван Ибо отчего-то хочется смеяться. Он поворачивается к наставнику. Тот смотрит в небо, чуть вскинув голову. Там серая дымка смешалась с белой массой облаков, те вьются поверху синего с сизо-голубым, тонкой полосой виднеются желтоватые мазки.
Звёзды все ещё видны. Ибо спрашивает, прочистив горло:
— Что ты понимаешь под “чудом”, Сяо Чжань?
Тот чуть улыбается, не смотря на него в ответ. Помолчав, он говорит:
— Благословение небожителей. Когда они верят, что ты так сильно любишь, что готов на всё, они дают тебе чудо. Это может быть… удачный поворот в пути. Сытный обед. Хорошее слово, которое тебя направит. Пролетевшая мимо пуля. Застрявший в ветвях парашют. Или… как в случае с господином Ли… его талант заговаривать зубы. Даже таким, как японцы. Увести всех в храм, а оттуда по пещерам… чтобы никто ничего не заподозрил. То, что кажется маленькой деталью, а решает по итогу всё. Как этот шарик в твоих пальцах. Он кажется безобидным, так ведь? Но он часть того, что может убить. А может и спасти. Весь мир соткан из этих мелочей, лётчик Ван. Мы приводим их в действие со своей стороны… а нечто иное приводит с другой. Это и есть чудеса. Весь мир — чудо. Разве единый Бог не про то же самое?
Ван Ибо молчит. Небо постепенно становится всё светлее, темная синь уступает теплу желтого, смешивается ближе к горизонту. Нефритовые холмы и изумрудные леса между ними. Ибо сжимает свинцовый шарик в руке. Слова даются с трудом и кажутся глупыми, потому что Ибо не может донести через них то, что чувствует. Этому нет названия.
Есть только тишина. Тяжелая и давящая.
— Я не знаю, что правильно, а что нет. Если бы… вся деревня, почти все погибли бы, но… я не знаю. Уже ничего не знаю…
Сяо Чжань опускает голову, затем тянется к пальцам Ибо, заставляя те разжаться. Он забирает из ладони свинцовый шарик, поднимает его, рассматривая уже при солнечном свете. Лучи прорезают облака, скользят по мокрой траве и кустам вокруг них. В следующую секунду Чжань замахивается и кидает шарик как можно дальше.
Не узнать, как тот летел и куда упал.
Сяо Чжань отвечает:
— Нет ничего правильного и нет ничего неправильного. Есть из любви и есть из нет.
— Убийство из любви?
— О, лао Ван, на этом построена вся китайская культура, высший дар и высшая честь… для японцев и подавно. Я же говорю. Ты слишком носишься со смертью. Если бы все погибли, такова судьба. Но почти все выжили. Такова судьба. Ты мог умереть. Такова судьба. Но ты жив. Каждый из нас мог… но. Вот же мы. И снова рассвет.
Наставник Сяо все ещё не смотрит на него и это почему-то беспокоит. Ибо протягивает руку, уже привычным за последнее время жестом поворачивает голову Сяо Чжаня к себе, касаясь пальцами подбородка. Его слова подхватывает ветер, унося от губ куда-то дальше:
— Я встретил тебя, такова судьба. И если я потеряю тебя, то такова судьба?
Сяо Чжань смотрит, мягко сжимает руку Ибо у кисти, затем ведёт чуть вверх, не забирая пальцы от себя, а заставляя те подняться и коснуться щеки.
Он говорит: “Люби меня так, чтобы тебе подарили чудо и ты меня не потерял”.
Он спрашивает: “Разве не сейчас нужно загадывать желание? Или уже надо получать подарки?”.
Ибо скользит взглядом от его глаз к губам и обратно. Загадывать желания. Он никогда так не делал и не знает, как надо. Он просто целует наставника Сяо и хочет, чтобы так было всегда. Он просит, чтобы так было всегда.
Солнце восходит в полноте своей силы. Скованное льдом ранее — растает. Когда лётчик Ван и господин Сяо возвращаются с холма, на руке последнего виднеется браслет. Тёмная зелень нефритовых бусин, на которых высечены древние мантры.
Наставник Сяо сказал, что это его подарок на Рождество с важной историей.
И Ибо обязан хранить его лучше, чем свой потерянный крест.
х х х
Девять старых вилисов, честно полученных взамен на нехилую поставку кокса, с силой прорываются через вязкую грязь леса. Капитан Хань сидит в первом из джипов, машине снесло крышу еще во второй операции от взрывной волны, задевшей их по косой. Каким-то чудом остальное уцелело. Хочется верить, что у новой модели будет более прочный корпус. Зато в чем-то и удобно. Капитан Хань вскидывает руку, приказывая колонне остановиться. Сапоги вступают в грязь с хлюпаньем. Хань Фэй захлопывает дверцу и осматривается. Дальше ходу нет, переходя от лиственных в плотную посадку бамбука, лес становился всё более непроходимым. Капитан помнит, этот лес любит ловушки и любит брать на измор. Заблудиться в нём слишком легко, но… Фэй хорошо помнит тайные тропы. Офицеры уже подтягиваются из машин ближе к капитану. Тот шарит по карманам, достает смятую пачку сигарет и прикуривает от зажигалки лейтенанта Хэ.
Тот ниже капитана вдвое, жилистый, уже полысевший к своим тридцати.
Небывало хороший водитель. Капитан Хань кивает в ответ на вопросительные жесты: офицерам и солдатам покурить сейчас крайне необходимо. Они уже в достаточной глубине леса, чтобы их не засекли, даже если выжившим японцам вдруг придёт в голову прочесывать лес.
Фэй выдыхает дым и чуть разминает шею, затем хрипит “карту”. Лейтенант тут же возвращается к машине, чтобы следом расстелить карту поверх капота. Капитан подходит к ней. Пальцы скользят по отметинам на местности, огибает деревню, проходится по рисовым полям. Красные кресты пометили места, который удалось уничтожить союзному подразделению с неба. Осталось увериться, что китайской крови при этом было пролито не так уж много.
— У нас есть дня три… если японцы не сдадутся и не откажутся от этой местности, они вернутся с новыми силами… Наш приказ остаётся неизменным, зачистить и удерживать. Это важный плацдарм. Местное население… эвакуировать. Этой операцией я займусь лично.
Палец прослеживает путь от красной жирной точки вверх. К горам. Проходит по линии с подписями о перевале, а затем опускается в долину.
— Надо успеть за пять дней от момента выхода. После выпадет снег и перевал будет занесен. Выбраться можно будет только весной, но и добраться нельзя. Так что за первые три дня до нас должны доехать все раненые. Далее все местные, кто хочет эвакуироваться и те, кто из деревни… и мы выдвигаемся туда. В низине… в деревне… я набросал список, кого оставляю за старших, за это время должен прибыть капитан Чэнь со своими людьми.
Офицер Цзэй следит за пальцами капитана, он из тех, кто курит редко, так что сейчас лишь вдыхает горький дым вокруг. Он набирается смелости и уточняет:
— Эта долина... там есть поселения? И она просматривается сверху?
Капитан Хань молчит некоторое время, затем кивает лейтенанту, чтобы тот сворачивал карту. Хань Фэй переводит взгляд на офицера и говорит:
— Там было поселение. Вымерло из-за болезни. В народе считается проклятым местом. Долина черных цветов и погребальных холмов. Что-то осталось целым. Рисовые поля, полагаю, людская хворь не тронула. Скот можно будет пригнать из окрестностей, кто-то выживет, если мелких брать. Сверху не просматривается, у нас договоренность с союзным содружеством, они знают. Что касается сейчас, — голос Хань Фэя становится громче и чётче, заставляя всех и каждого смотреть в его сторону, — люди офицера Яня идут со мной, тем временем вы выгружаете машины и маскируете их. Мы подаем сигнал. Красный - вы берёте как можно больше всего, чтобы ходок было максимум две, и выдвигаетесь за офицером Цзэем напрямик. Тут уже недалеко, вы поймете по сигналу. Красный дым висеть будет дольше, чем вы будете идти. Если синий - вы ожидаете и загружаете обратно то, что выгрузили. Выполнять.
Короткие поклоны и повтор инструкций для подтверждения, что информация понята. Хань Фэй их почти не слушает. Возвращается к машине, чтобы достать из бардачка небольшой мешочек из винного бархата, прячет его во внутренний карман кителя. Самым сложным оказывается идти нормальным шагом, а не спешить. Но люди Хань Фэя всё равно не поспевают за ним. Бамбуковая роща, снова невысокие дубы, затем море тонких, острых и влажных ветвей церцисов.
И только одна мысль: “Будь живым. Больше ни о чем не прошу. Будь живым”.
Через время, отряд во главе c капитаном Ханем, запускает сигнальную ракету. В небо, где ветер разметал в полосы облака, поднимается ярко-красный дым. Люди капитана Ханя не скрывают радостного выдоха и спешат в указанном направлении, волоча с собой ящики и мешки.