Купание в ледяном осеннем болоте не прошло для Жилина бесследно. Даже проведя около получаса в ванне, наполненной практически кипятком, он никак не мог согреться. Всё это время он пытался понять, насколько искренним было его желание спастись из плена болотной трясины, если, едва оказавшись на берегу, он тут же пожалел, что ему не дали закончить начатое. Вернее, он сам попросил Катамаранова о помощи, в минуту слабости передумав расставаться с жизнью. Сейчас Жилин понимал, что овладевший им страх смерти возник на уровне инстинктов, как у любого живого существа, подсознательно боящегося умирать.

«В следующий раз нужно будет просто не поддаваться инстинктам. Или попробовать их заглушить с помощью алкоголя» — решил полковник, вытираясь полотенцем.

Теперь он с досадой думал, что мог бы и догадаться принять на грудь перед сорвавшейся попыткой уйти из жизни, чтобы избавиться от чувства страха и безумного желания повернуть время вспять, которые помешали ему тихо и незаметно сгинуть в стылой лесной трясине.

Замочив в тазу отдающую запахом болота одежду и накинув халат, от которого по счастью не стал избавляться во время генеральной уборки, Жилин отправился на кухню. Там обнаружился уверенно хозяйничающий Катамаранов, который заваривал чай в изящном фарфоровом чайнике, до этого много лет без дела простоявшем в серванте за стеклом.

— Игорь, этот чайник принадлежал моей бабушке, — с мягкой укоризной произнёс Жилин, садясь поближе к включённой конфорке. — Венгерский фарфор… не шутка, знаешь ли. На моей памяти никто им не пользовался и мне бы не хотелось, так скажем, нарушать традицию.

— Хороший чайник, — согласно кивнул Катамаранов, разливая чай. Полковник порадовался, что это были не готовые рассыпаться от одного взгляда хрупкие чашки из бабушкиного сервиза, а самые обычные кружки, хранившиеся в кухонном буфете и до последнего времени периодически используемые по случаю гостей. — Спасибо твоей бабушке. Наверное, она берегла этот фарфор не для того, чтобы он собирал пыль без пользы. Вещи нужны, чтобы ими пользоваться, дорогой мой полковник.

— Пожалуй, ты прав, — нехотя согласился Жилин, у которого не было сил спорить. Он лишь подумал, что совсем скоро его перестанут волновать такие мелочи, как эксплуатация семейной реликвии.

Ввиду отсутствия продуктов им пришлось довольствоваться чаем и сахаром — единственными съедобными по мнению Жилина вещами, оставшимися в доме после чересчур тщательной уборки. Катамаранов, правда, плотоядно посматривал на стоявшую на подоконнике герань, но под пристальным взглядом полковника не осмелился сорвать ни листочка. Зато он успел плеснуть в свой чай скипидара. Жилину тоже было щедро предложено облагородить напиток, но тот решительно отказался.

— Ты, голубчик, у меня ночевать будешь или всё-таки отправишься восвояси? — чтобы согнать сонливость, Жилин похлопал себя по оказавшейся неожиданно горячей щеке. — Только учти, что спать у меня негде. Разве что сидя в кресле.

— Я, товарищ полковник, и сидя спать могу, и стоя, и даже лёжа на полу, — с готовностью откликнулся тот. — А тебя в ближайшее время оставлять в одиночестве крайне нежелательно. Вдруг ещё чего с собой сделать захочешь.

— Не стоит волноваться, голубчик. Не захочу, — полковник понадеялся, что его голос прозвучал убедительно.

— Вот и не хоти, — приказал Катамаранов. Потянувшись через стол, он коснулся руки Жилина. — Да ты, полковник, горячий, как печка. Хоть картошку на тебе жарь.

— Нет у меня картошки, — рассеянно улыбнулся тот. — Наверное, это от плиты. Нагрело.

— Где у тебя градусник? — Катамаранов встал из-за стола. — Здоровьем, товарищ подводник, лучше не рисковать. Особенно твоим.

— Так не имеется у меня градусника, хороший мой, — Жилин виновато пожал плечами. — Нам, милиционерам, болеть не полагается. Температура всегда должна быть тридцать шесть и шесть, а значит, в измерении она не нуждается.

— Это в каком своде правил указано? Или вам вакцину какую-нибудь особенную вкалывают от всех болезней? — заинтересованно спросил Катамаранов, сдвигая каску на затылок.

— По морально-этическим принципам. Некогда нам тратить время на болезни. Нам о гражданах думать надо. Либо их спасать, либо от них. Так что у нас может быть единственная причина неявки на работу — смерть. Желательно, конечно, при задержании опасного преступника. Поэтому болел я последний раз в десятом классе. Ты мне ещё тогда каждый день приносил листок с записанным домашним заданием. И каждый раз на нём что-нибудь рисовал: то белку, то лису, то вертолёт. Помнишь? — Жилин лёг щекой на стол и улыбнулся воспоминаниям.

— Конечно, помню. Мне же надо было тебя как-то развеселить. Знал бы ты, как мне было лень эти задания записывать, — пробурчал Катамаранов. — А ты мне уже тогда всё рассказывал, как хочешь стать милиционером, чтобы помогать людям. Как видишь, не зря я тебя с тех пор полковником зову. Не прогадал.

— Не прогадал, голубчик, — вздохнул Жилин. Он подумал, что точно не доживёт до момента, когда его повысят до генерал-майора, и оставит службу, как и саму жизнь, в звании полковника. Стало быть, старый друг действительно не ошибся, дав ему это прозвище много лет назад.

— Может, скипидару для профилактики? — Катамаранов поставил перед ним на две трети пустую бутылку.

— Нет уж. Мне завтра, то есть уже сегодня, на работу. Буду на тебя дело заводить об украденном скипидаре, — пообещал Жилин и, сделав над собой усилие, поднялся из-за стола и побрёл в комнату.

Пока он стелил себе постель на старой кушетке, предварительно кинув на кресло подушку и плед для Катамаранова, в комнате сам собой заработал телевизор. Для всех местных жителей независимая жизнь электрических приборов была совершенно обыденным явлением. Можно было только гадать, в какой момент захочет включиться техника, если забыть выдернуть из розетки шнур от радио, телевизора или даже пылесоса.

На экране возникло горящее жаждой новых расследований лицо журналиста с ночным выпуском своей авторской программы «Загадка дыры». Зловещим тоном он рассказывал страдающим от бессонницы телезрителям о внезапном исчезновении голубей по всему городу и строил безумные теории о причинах, как он выразился, «геноцида пернатых».

— Знаем мы эту причину, — Жилин без интереса покосился на мерцающий экран. — Её Игорем Натальевичем Катамарановым зовут. Верно я говорю, истребитель ни в чём не повинных птиц?

— От них всё равно только грязь одна, — Катамаранов выдернул шнур из розетки, оборвав журналиста на полуслове. — Голуби — это же просто летающие крысы с перьями. Так что я, можно сказать, наш город облагородил.

— Ох, Игорь. Лучше бы тебя самого кто-нибудь облагородил. Спокойной ночи.

Выключив свет, Жилин забрался под одеяло и ещё долго смотрел на свой парадный китель, по-прежнему висевший на дверце шкафа и даже в темноте поблёскивающий звёздами на погонах. Он вспоминал школьные годы, бок о бок проведённые с другом, который сейчас храпел, заняв кресло, в паре метров от него.

***

Жилин ещё в школе прослыл вечным борцом за справедливость. Для него было привычным делом приструнить хулиганов или помочь найти потерянный учившимся вместе с ним и уже тогда отличавшимся рассеянностью инженером портфель. Но самыми ответственными для себя он считал дела, так или иначе связанные с Катамарановым. Обычно тот тихо сидел на задней парте, то ли слушая урок, то ли думая о чём-то своём. Но порой неосторожно брошенное в его адрес слово учителя или кого-то из одноклассников могло спровоцировать у него приступ необъяснимой агрессии.

Так в пятом классе учительница русского языка на первом уроке во время знакомства с классом велела ученикам поочерёдно представляться и, когда очередь дошла до Игоря, имела неосторожность удивиться:

– Катамаранов Игорь Натальевич? Интересное у твоего отца имя. Редкое.

– Это по матери, – Игорь настороженно уставился на неё, ожидая реакции.

– Придумают же люди, – та с явным неодобрением поджала губы. – У нормальных детей должно быть отчество, – пробурчала она себе под нос.

Этого Игорь стерпеть не смог. Под смех одноклассников со всей силы швырнул стул в доску и выбежал в коридор. Пока учительница растерянно созерцала сквозь очки трещину, образовавшуюся на школьной доске, а школьники возбуждённо перешёптывались и хихикали, Жилин аккуратно поставил валявшийся на полу стул на место и вежливо спросил, не нужно ли привести Катамаранова обратно.

— Да, иди найди этого бешеного, — кивнула учительница, сама того не подозревая, озвучившая прозвище, преследовавшее Катамаранова ещё с первого класса. — И принеси мне его дневник. Нужно поставить родителей в известность о безобразном поведении их сына.

— У него только мать, — бросил Жилин, для вида покопавшись в валявшемся под партой портфеле Катамаранова. — Похоже, он оставил дневник дома, — казалось, в первый раз ему пришлось солгать учителю. Но чего только не сделаешь ради лучшего друга?

Учительница промолчала и Жилин торопливым шагом вышел из класса. На самом деле он не собирался тащить Катамаранова обратно на урок, а просто хотел убедиться, что с ним всё в порядке. Зная, что школа была закрыта во время уроков, Жилин понадеялся, что тот не сбежал через окно, а просто где-нибудь спрятался. Его надежды оправдались, поскольку друг вскоре обнаружился под лестницей.

— Эй, бешеный, ты чего здесь? — сев рядом на холодные ступени, Жилин осторожно положил руку ему на плечо. Он тоже порой использовал это прозвище, но вкладывал в него не презрение и насмешку, а добродушное подтрунивание, поэтому тот не обижался.

— Почему она издевается? — прошипел Катамаранов, подрагивая от плохо сдерживаемого гнева. — Она не имеет права… Мать одна меня воспитывает… Я не обязан носить отчество того, кто меня бросил… Эта училка не имеет права издеваться надо мной за то, что у меня матчество!

— Матроним, — автоматически поправил Жилин и спохватился, что не поучать его пришёл: — конечно, не имеет. Но я не думаю, что она имела в виду что-то плохое. Просто удивилась. Всё-таки, это не такое частое явление.

— Ты слышал, как все ржали? Что смешного в том, что у меня матчество? — Катамаранов проигнорировал лингвистически правильный вариант, но Жилин решил не обращать на это внимания. — Да у меня мать помужественнее их отцов-алкашей будет.

— Я уже много раз тебе говорил, просто не обращай на них внимания. Уже завтра они забудут и о тебе, и о твоём… матчестве. Я не стал ей давать твой дневник для замечания, только вот, боюсь, твою мать всё равно из-за этого стула к директору вызовут.

— Значит, снова высечет, — равнодушно заметил Катамаранов.

Много и тяжело работавшая Наталья Катамаранова не умела быть мягкой со своим единственным сыном, причиняющим ей множество проблем. Самым действенным методом воспитания она считала порку ремнём с военной пряжкой, оставшимся после ухода отца. Игорь как-то признался другу, что иногда представляет, будто это сам отец хлещет его по бокам крепким лоскутом кожи, и от этого ему становится ещё больнее, так как он знает, что лжёт сам себе и отец никогда его и пальцем не тронет. Потому что ему нет дела до брошенных жены и сына. Катамаранов-старший уехал из города, который чуть было не нарекли в его честь, когда Игорю не было и года.

Мать долгое время обивала пороги различных инстанций, пытаясь вернуть себе девичью фамилию и записать под ней сына, но всё, что ей удалось — это дать маленькому Игорю свой матроним в попытке хоть каким-то образом вычеркнуть из его жизни человека, наделившего его своими генами и так просто бросившего, когда появилась перспектива уехать из недавно построенного, но уже вызывающего чувство тоски и необъяснимой тревоги города. Получив возможность принять участие в стройке некого секретного объекта государственной важности на другом конце страны, отец, заявив, что семья всегда была для него обузой, наскоро развёлся и в удивительно короткие сроки покинул оба своих детища — построенный им город и сына.

Мать быстро взяла себя в руки и начала хвататься за любую подработку, зная, что ей предстоит в одиночку поднимать на ноги сына, который был определён на шестидневку сначала в ясли, а потом и в детский сад. Игорь всегда выглядел неуправляемым хулиганом в глазах воспитателей, требовавших принять строгие меры в отношении его воспитания каждый раз, когда мать приходила за ним субботними вечерами. Но она, уставшая от ненормированной рабочей недели, в свой единственный выходной не могла найти сил и времени, чтобы поговорить с сыном и расспросить, отчего он так себя ведёт. Она лишь грозила ему ремнём с блестящей пряжкой, манившей маленького Игоря, и предупреждала, что накажет, если его поведение не изменится. В ответ тот хмуро смотрел на неё из-под насупленных бровей и молча отправлялся в угол играть с найденными на улице гвоздями и железками, всегда интересовавшими его гораздо больше, чем немногочисленные игрушки, покупавшиеся матерью по случаю того или иного праздника.

Пойдя в первый класс, Игорь, не знавший, как себя вести в новом обществе, быстро стал объектом насмешек. Когда его дразнили из-за нежелания общаться, а также из-за вечных разводов грязи на лице и стоящих дыбом непричёсанных волос, он закрывал глаза и, стоя на месте, неистово махал руками во все стороны, сопровождая это действо низким утробным воем, особенно жутко звучащим из уст первоклассника. Одноклассники в это время весело прыгали вокруг него с криками «бешеный, бешеный!»

В один из дней Жилин, уже тогда отличавшийся нелюбовью к нарушениям порядка, схватил замолчавшего от неожиданности Катамаранова за руку и отволок за угол, оставив разочарованных школьников без развлечения.

— Вот скажи мне, Игорь, почему ты ведёшь себя как дикий лесной зверь? — сурово спросил он, развернув Катамаранова к себе лицом.

— Я и есть зверь, — тот вытер нос рукавом, с неприязнью смотря на чистую рубашку и выглаженные брюки одноклассника. — Хочешь, укушу? — он устрашающе лязгнул зубами.

— Ты не зверь, — улыбнулся Жилин. — Ты просто Игорь. Давай дружить?

В ответ Катамаранов так оттолкнул его, что тот ударился спиной об стену, а затем убежал. Жилин в свою очередь ни капельки не обиделся. Он понял, что странный одноклассник просто не умеет правильно выражать эмоции и вдобавок испугался внезапному предложению дружбы. В тот день после уроков они шли домой вместе. Игорь хвастался своей коллекцией ржавых гвоздей, а Жилин рассказывал о полученном на день рождения наборе солдатиков.

Удивительно, как мальчики из таких разных семей смогли подружиться. Семья Жилиных, состоящая из отца, преподающего в местном университете, матери, дающей уроки фортепиано и бабушки-кандидата наук сначала пребывала в лёгком шоке от известия, что их ребёнок завёл друга далеко не из самой интеллигентной семьи. Однако, поняв, что тот не перенял дурного поведения Игоря, а даже наоборот, пытается его перевоспитывать, смирилась.

В тот день после инцидента со стулом, просидев под лестницей целый урок, который можно было считать первым, прогулянным Жилиным, друзья договорились всегда помогать друг другу. Это обещание им удалось сдержать только до окончания десятого класса. Потом Жилин поступил в Высшую школу МВД в соседнем городе, а Катамаранов, на руках которого к тому времени была безработная медленно спивающаяся мать, отправился по стопам родителей работать на стройку. Их дороги на несколько лет разошлись и Жилин потом неоднократно корил себя за то, что из-за плотного учебного графика и подработок во время каникул никак не мог найти время и проведать старого друга. Придя на стажировку в местное отделение милиции, Жилин неприятно удивился, узнав, что в последнее время в магазинах и на складах участились кражи скипидара с участием некого гражданина Катамаранова.

— Игорь, ну почему? — зайдя в камеру предварительного заключения, Жилин не удержался от слёз при виде опасливо смотрящего на него школьного друга в рваной грязной одежде и с нелепой строительной каской на голове.

— Судьба у меня такая, дорогой мой, — хрипло засмеялся тот и нерешительным жестом стёр слезу с щеки будущего полковника, оставив на ней грязный след. — Видишь, развела нас жизнь. Кто-то в небе летает, а кто-то за решёткой жизнь коротает.

— Ты же мог выучиться, в люди выбиться, — с отчаянием в голосе прошептал Жилин. — Тебе же только двадцать два, а ты уже спился. Игорь, я тебя не узнаю…

— Как не узнаёшь, полковник? — Катамаранов хитро усмехнулся. — Я всё тот же дикий лесной зверь.

— Ты не зверь. Ты просто Игорь, — с грустной улыбкой Жилин повторил свои же слова, произнесённые много лет назад. — И какой я тебе полковник? Я пока ещё только лейтенант, — он постучал пальцем по одному из своих погонов.

— Скоро станешь полковником, — уверенно заявил Катамаранов. — Я же тебе ещё в школе говорил.

Жилин молча обнял его, не испугавшись пятен грязи, которые неизбежно перешли с одежды друга на чистую недавно полученную милицейскую форму.

***

Все последующие годы Жилин настойчиво предлагал другу свою помощь в поиске нормальной постоянной работы и жилья, уговаривал бросить пить или хотя бы перейти со скипидара на обычный алкоголь, покупал новую одежду. Казалось, все его старания были напрасными. Катамаранов не хотел устраиваться на работу, перебиваясь случайными заработками или благодаря знакомству с инженером иногда выступая в роли подопытного, на котором за небольшое вознаграждение тестировали новые разработки НИИ. Квартира, в которой он раньше жил с матерью, до сих пор числилась за ним, но Катамаранов предпочитал ночевать на ящиках в подвале или на стройке, говоря, что ему слишком тяжело находиться в квартире одному.

Мать Катамаранова умерла, когда Жилин учился на последнем курсе. Как оказалось, не от пьянства, а от лучевой болезни. Эта участь постигла многих, чьими руками был построен город. Несколько десятков лет назад ни строители, ни проектировщики не могли и предположить, что болота, на месте которых должен был возникнуть город, окажутся радиоактивными. Лишь когда жители спустя годы стали в массовом порядке жаловаться на одни и те же симптомы, кто-то догадался сделать экспертизу воды из остатков болот, окружавших город. В результате оказалось, что в трёх из пяти болотах зашкаливает уровень радиации. Опасную территорию засыпали специально разработанным в местном НИИ нейтрализатором, но людей было уже не спасти и кладбище на окраине города быстро разрослось, приняв тела рабочих, загубивших своё здоровье при постройке города. Остальных жителей в обязательном порядке заставили принимать профилактические препараты, бесплатно выдаваемые в местной поликлинике. Несмотря на все уговоры Жилина, Катамаранов лишь презрительно щурился и показательно отправлял в мусорку принесённые им светло-зелёные пилюли.

— Меня, полковник, никакая зараза не берёт. А радиация и подавно, — неизменно отвечал он на возмущения друга. — Всё благодаря скипидару. Он такой иммунитет даёт — закачаешься.

— Я не полковник, а капитан. Запомни уже знаки отличия, голубчик, — в очередной раз ворчал Жилин, одёргивая тщательно выглаженный китель с погонами. Он давно понял, что переубедить друга хлестать скипидар бессмысленно и постепенно смирился с его зависимостью.

— Скоро станешь полковником, никуда не денешься, — обещал Катамаранов, делая очередной глоток неизвестным образом гармонично существующего в его желудке технического продукта.

***

Несколько месяцев назад предсказание сбылось и прозвище «полковник» наконец-то превратилось в звание, чему Катамаранов, казалось, обрадовался даже больше самого Жилина.

— Ну всё, теперь я могу звать тебя полковником на законных основаниях, — Катамаранов отсалютовал снятой строительной каской, встретив друга на улице и обратив внимание на сменившиеся погоны.

— Как будто для тебя что-то изменилось, голубчик, — Жилин смущённо улыбнулся в усы. — Если меня когда-нибудь повысят до генерала, ты всё равно продолжишь звать меня полковником, ведь так?

— Непременно, — кивнул тот, с любовью во взгляде рассматривая звёзды на его погонах.

***

Предавшийся воспоминаниям Жилин ещё долго лежал без сна, пытаясь согреться под тёплым одеялом и слушая храп Катамаранова, отдающий лёгким запахом хвои.