Жилину снились голуби. Полуистлевшие, с частично отсутствующими перьями и свёрнутыми шеями, они атаковали его, ударяя клювами, из которых сыпалась чёрная земля. Даже во сне Жилин знал, что это были именно те голуби, которые пали от руки Катамаранова, спасающего его от несуществующей угрозы. Сначала он пытался убежать, но ноги словно вросли в землю, а мёртвые птицы всё кружили над ним в безумном вихре, поочерёдно снижаясь, чтобы нанести удар в голову или спину. Жилин даже не пытался отбиться. Он лишь закрыл руками лицо, почему-то испугавшись, что голуби могут выклевать ему глаза, и застыл на месте, смирившись с судьбой. Он знал, что восставшие из-под земли птицы прилетели за ним.

— Подъём! Просыпайся, товарищ полковник, ты сейчас всех соседей перебудишь, — донёсся до Жилина знакомый сонный голос, и шершавая ладонь мягко похлопала его по щеке.

Воздух наполнился явственным запахом скипидара и голуби исчезли. Жилин с трудом приоткрыл глаза, которые по ощущениям действительно казались засыпанными землёй. В комнате было темно и он смог различить лишь нависший над собой силуэт. На долю секунды он было испугался, но тут же напомнил себе, что доблестные служители порядка не должны испытывать страха. Ещё через мгновение он разглядел на голове у загадочной фигуры строительную каску, слабо поблёскивающую в пробивавшемся сквозь тонкие шторы лунном свете.

— Что тебе снилось, полковник? — полюбопытствовал Катамаранов, который, несомненно, и был обладателем каски. — Стонал тут, вертелся, как карась на сковородке.

— Голуби, — тот брезгливо поморщился. — Тобой, между прочим, невинно убиенные. Восстали, понимаешь, из-под земли, и давай на меня нападать. Чуть до смерти не заклевали.

— А ты бы их поймал — и за решётку. За нападение на сотрудника МВД, — с воодушевлением посоветовал Катамаранов, садясь рядом с ним на кушетку.

— Не было в моём сне решётки, голубчик. Лишь бескрайнее поле, да я посреди него. А надо мной, извини за откровенность, птичьи трупы летают и на тот свет зовут, — потянувшись за будильником, Жилин, не включая света, пригляделся к стрелкам, отмерившим ровно пять утра.

— Температура у тебя, полковник. Вот всякий бред и снится, — Катамаранов коснулся ладонью его лба. — Выпей хотя бы водки, если у тебя никаких лекарств нет.

— Какая ещё водка, голубчик? Мне вставать через два часа. Служба, она с наличием алкоголя в крови несовместима. Моя, по крайней мере. Я же серьёзным делом занимаюсь, преступников ловлю, — Жилин оглушительно чихнул. — Как раз сезон преступлений в самом разгаре.

— Ты так всех преступников перезаражаешь, — осуждающе пробурчал Катамаранов. — О себе не беспокоишься — хотя бы о них подумай. По-твоему, им весело будет по камерам с простудой сидеть?

— Н-да, неудобно получается, — нахмурившись, согласился Жилин. — О людях-то я и не подумал. Они же всё равно люди, даже если преступники. А я мало того, что в камеру их посажу, так ещё и свои бациллы им передам. И что же ты, проискипидаренный мой голубчик, прикажешь делать? Мне работать нужно. Технически ведь я живой, значит, должен на службе быть. Ты же и сам знаешь, коллег у меня раз-два и обчёлся, преступников ловить-сажать-отпускать некому.

— Товарищ мент, вы путаетесь в показаниях, — Катамаранов допил остатки скипидара и аккуратно задвинул бутылку за кушетку. — Кто мне вчера душу изливал, что тебе страсть как надоело нас задерживать, да отчёты составлять, потому что никакого смысла в этом всё равно нет, и исправляться они, то есть мы, не хотим? А сейчас тебе уже не терпится снова приступить к службе.

— Не мент, а сотрудник милиции, — привычно поправил его Жилин и вздохнул: — надоело, родимый, ужас, как надоело. Раньше я на службу с радостью ходил, а теперь — как на каторгу. У меня словно глаза открылись на всю бессмысленность происходящего. Но теперь уж ничего не поделаешь. Раз решил на благо нашим гражданам служить, значит, этим и буду до самой смерти заниматься. Или до глубокой пенсии.

— Зачем заниматься тем, что тебе не нравится? — в голосе Катамаранова прозвучало искреннее недоумение. — У тебя одна жизнь, полковник, а ты тратишь её на других. Дела расследуешь, преступность искореняешь, отчёты эти никому не нужные пишешь. Я всегда считал, что это ненормально — жить чужими проблемами и пытаться их решить. Но раз тебе это приносило радость — то пожалуйста, лови нас на здоровье, сажай в камеры, читай нотации и слушай лживые обещания исправиться. А теперь ты решил, что устал от своей службы, но менять всё равно ничего не хочешь. Из крайности в крайность кидаешься – либо в болоте топиться, либо продолжать заниматься надоевшим делом.

— Я просто понял, что судьбу не переиграть, — закутавшись в одеяло, Жилин сел на кушетке. — Когда меня девчонки эти из автоматов расстреливали, я сразу почувствовал, что моё время пришло. Как бы инженер с «Железными рукавами» ни пытались меня спасти, я всё равно знал, что обречён на смерть. Успел в своих мыслях попрощаться со всем, что мне было дорого. Дачу свою вспомнил, тебя, каска ты со скипидаром, — он издал лёгкий смешок. — Закрыл глаза и смирился, что ухожу из этого мира. А потом вдруг словно душу мою назад потянуло и глаза сами собой открылись. Проснулся я у Гвидона и ничего понять не могу. А потом почувствовал, что жить-то мне и не хочется. Прожил я уже свою жизнь, а эта — как будто не мне, а чужому человеку принадлежит. Ничего больше ни прежней радости, ни интереса не вызывает.

— Ничего, полковник. Значит, ты должен просто жить и ждать, когда снова начнёшь испытывать радость, — слова Катамаранова заглушил раскат грома. По стеклу застучали тяжёлые капли.

— Легко сказать, — с сомнением протянул Жилин. — И как мне жить, пока я её не чувствую? Жизнь без радости — она ведь и не жизнь совсем.

— Нужно только время, полковник, и всё наладится. А сейчас ложись спать, — Катамаранов надавил на его плечо, заставив вновь лечь в остывшую постель.

— Уже утро. Скоро на службу. Мне, голубчик, лучше не засыпать.

В противовес сказанному Жилин закрыл глаза и отвернулся к стене. Сквозь дремоту он слышал тихий голос Катамаранова, аккуратно укрывшего его одеялом:

Засыпай скорей, полковник.

Дождь на улице пошёл.

Зацветёт весной шиповник,

И всё будет хорошо.

Мы на дачу соберёмся,

Чтобы там сажать редис,

Спозаранку, как проснёмся,

Гладить толстых рыжих лис.

Подболотников нажарим,

Ночью щук ловить пойдём.

Их слегка проскипидарим,

Местным кошкам отнесём.

Соберём пахучий донник,

Чай с ним — ароматней нет.

Только ты живи, полковник.

Береги себя, мой мент.

— Не мент, а сотрудник милиции, — пробурчал Жилин в подушку и окончательно заснул.

***

Проснувшись во второй раз, когда Катамаранова уже не было в комнате, Жилин посмотрел на циферблат будильника и пришёл в ужас. Стрелки показывали начало одиннадцатого. Он принялся спешно одеваться, попутно прикидывая, на сколько суток следует посадить Катамаранова, за которым помимо кражи скипидара теперь числилось ещё и незаконное отключение будильника, вследствие которого сотрудник милиции опоздал на службу. Умываясь в ванной, Жилин не без удивления заметил, что замоченные после купания в болоте вещи теперь аккуратно сушатся на верёвке под потолком. Однако размышлять об этом было некогда. Он бросился в прихожую, сунул ноги в ботинки и, не глядя, зашарил рукой по стене, нащупывая ключ, который всегда вешал на крючок. На этот раз его там не оказалось. Жилин осмотрел полы, заглянул во все щели, но ключа нигде не было. В смятении он позвал Катамаранова, сообразив, что в пропаже, без сомнения, виновен не кто иной, как он. Ответом была тишина. Жилин заглянул на кухню и нашёл на столе записку, выведенную корявыми буквами:

«Ушёл на работу. Приду, когда вернусь. Ключ забрал. Отдыхай, полковник».

Подписи не было, но Жилин и без неё тут же вычислил автора записки.

«На какую, спрашивается, работу он пошёл? Он же нигде официально не устроен, а на стройку обычно ходит ближе к ночи. Ещё и ключ стащил» — с досадой подумал Жилин, поняв, что на службу ему попасть не суждено.

Покачивая головой от такой неслыханной наглости, он поспешил к телефону, чтобы доложить коллегам, что сегодня им придётся ловить-сажать-выпускать преступников своими силами.

— Алло, дежурный? Доброе утро… то есть, не обычное утро, а дневное. Тут, голубчик, такое дело… — набрав номер дежурной части, он замялся, не представляя, как объяснить сложившуюся ситуацию.

— А, Жилин, здорово! — в трубке раздался бодрый голос дежурного. — Тут пару часов назад твой бешеный объявлялся. Мы думали, в кои-то веки добровольно сдаваться пришёл, а он заявляет, что товарищ полковник, ты, то есть, простудился и в приказном тоне потребовал предоставить ему, тебе, то есть, неделю отдыха. Ты уж, Жилин, повлияй на него как-нибудь, а то он тут грозился натравить на наше отделение стаю диких лис, если мы посмеем тебя беспокоить и вызывать на работу.

— Честное слово, я его об этом не просил, — Жилин совершенно растерялся от услышанного. — Я и вправду простыл слегка, но неделя отдыха – это слишком много. Мне вполне хватит пары дней.

— Знаешь, Жилин, будь другом, лучше правда отсидись дома недельку или даже две, — дежурный понизил голос. — У нас сейчас внеплановые проверки начались. Думаешь, вышестоящее начальство обрадуется, узнав, что ты сутки заключения измеряешь в минутах? Мы и так из-за тебя каждый раз рискуем выговором, а то и увольнением. Я тебе честно скажу, лучше уж совсем поимкой преступников не заниматься, чем держать их по пятнадцать минут в открытой камере и отпускать. Над тобой, дорогой товарищ Жилин, уже все преступники смеются. Для них каждый привод в милицию в чистый цирк превращается.

С каждым словом дежурного Жилин всё твёрже убеждался в своей некомпетентности. По натуре своей чересчур мягкому полковнику никогда не хватало духу наложить на провинившихся граждан более строгое наказание, чем пятнадцатиминутное заточение в открытой камере. Ещё во время учёбы преподаватели часто намекали или даже прямым текстом говорили, что ему не подходит заниматься поимкой преступников. Во время стажировки более опытные коллеги не раз поднимали юного Жилина на смех, узнав, что он жалеет даже самых отъявленных бандитов и каждый раз борется с собой, назначая более суровое наказание, нежели несколько сутко-минут в отделении. Будущий полковник старался не обращать внимания на насмешки. Он просто хотел помогать людям: искать пропавшие вещи, доставать с деревьев застрявших котов, предотвращать драки и семейные скандалы, на которые его то и дело вызывали уставшие от шума соседи, но при этом старался не браться за дела, связанные с убийствами или поиском пропавших без вести, которых могло уже не быть в живых. Не из-за их сложности, а просто потому, что не имел на это моральных сил.

Положив трубку, он, не снимая формы, опустился в кресло. Похоже, ему не удалось воплотить в жизнь с детских лет засевший в голове образ доброго и справедливого милиционера, который пользуется всеобщим уважением, а преступники от одного его сурового взгляда мгновенно раскаиваются и перевоспитываются. Вернее, он на самом деле стал добрым милиционером. Чересчур добрым. Вот все и считают его слабохарактерным терпилой. Даже сейчас Жилин не смог должным образом отреагировать на откровенное хамство дежурного, который, будучи младше его по званию, не преминул напоследок напомнить полковнику, что болезнь у сотрудников милиции считается дурным тоном.

Вновь убедившись, что некогда любимая работа была ошибкой всей его жизни, Жилин всерьёз задумался, пытаясь представить, чем бы он мог заниматься вместо милицейской службы. Юношеские мечты об изобретательстве и, тем более, освоении новых земель, по праву остались несбыточными. Может, ему следовало стать плотником или столяром? Да, профессии, прямо скажем, не самые престижные, но ведь всё равно уважаемые и востребованные. Однако он вспомнил разваливающийся забор на даче, который, похоже, воспринимал починку руками полковника как личное оскорбление, так как после неё выглядел ещё более покосившимся, и решил забыть об этой идее. Выращиванием овощей, как бы он ни любил это занятие, было ни то, что не прожить — даже не прокормиться. Из-за особенностей местного климата растения то замерзали, то засыхали, и урожая в итоге получалось ничтожно мало. Да и то малое количество, что Жилину удавалось собрать, он раздаривал случайным знакомым, как обычно вспоминая о себе в последнюю очередь.

Невесёлые мысли прервал звук поворачивающегося в замке ключа, но Жилин так и остался сидеть на месте, равнодушно отметив, что надо бы посадить Катамаранова ещё суток на двадцать-сорок за угрозы в отделении и кражу ключа у сотрудника милиции. Если говорить точнее, у будущего бывшего сотрудника милиции. Или, если уж быть совсем точным, у будущего бывшего сотрудника милиции, который скоро одномоментно покончит как с опостылевшей работой, так и с жизнью.