В своих прозрачных мечтах Адриан рисовал всё иначе. Смущаясь, порой он медленно касался кончиками пальцев блаженной улыбки на губах, робко расцветающей всякий раз, стоило лишь ему вновь погрузиться в мир пленительных грёз, восхитительно-приятных, насыщенных яркими красками и образами, которые был не в силах разогнать даже недовольный голос Плагга или резкий запах его излюбленного лакомства. В такие моменты он мечтал оставить всё как есть. Он хотел утонуть, раствориться в этом эфемерном счастье, которое сам же и придумал, малодушно сбегая от постылой реальности; мечтал быть горячо любимым и наконец-то отогреть своё заиндевелое сердце в руках той, без которой не мог прожить и дня.

Пробуждение всегда было сродни пытке.

Адриан прятал стекленеющий от отчаяния взгляд за праздными шутками, кривил непослушные губы в широкой ухмылке и успешно лгал самому себе, что всё не так безнадёжно, как кажется на первый взгляд, что ещё не поздно повернуть время вспять, заставить незримые шестерни вращаться в обратном направлении: он ведь настоящий герой, отважный и выносливый, он сумеет превозмочь любую боль, он выстоит, вытерпит, не издав и звука, да и могло ли быть иначе? – но он и подумать не мог, что когда-нибудь дождётся своего. И ведь дождался, но только совсем не так, как того хотел. Не так скоро. Не такой ценой.

Леди Баг – Маринетт – же и вовсе желала, чтобы ничего этого не было.

Но их никто не спрашивал: ни тогда, нарекая двух совершенно не готовых к такой ответственности подростков героями Парижа безо всякого их на то согласия, ни сейчас, отточенным клинком прозрения вспарывая уже ставший привычным уклад жизни двух молодых людей, которыми они стали. Которыми их сделало время, проведённое бок о бок друг с другом.

И сейчас, в стылой тишине коридора, разбавленной далёкими отзвуками шепчущего осеннего ветра да стуком мокрых ветвей о белое ребро пластикового подоконника, на двух одинаково побледневших лицах, точно в зеркальном отражении друг друга, отчётливо читалась растерянность, щедро сдобренная смущением, затаённая горечь и что-то ещё. Что-то неясное, тёмное, почти сокрытое рассеянным полумраком, тщетно разгоняемым слабым лунным светом.

В её глазах плескался ужас, в его же – обледенелая безнадёжность.

Но обо всём по порядку.