Антон помнит, как напомаженные барышни в салонах сверкали белилами высоких лбов и приторностью улыбок. Протягивали мягкими белыми руками вычурные альбомы — с позолотой, с маргаритками и незабудками на обложках — и шептали иногда почти в самое ухо: «Ну напишите мне что-нибудь в альбом». Антон старался — даже учил короткие стихи и выводил где-то у последних страниц пошлые избитые цветочки. Альбомы всегда казались глупостью и чудачеством — но барышень отчего-то хотелось порадовать. Барышни смеялись звонко-распевным «Антон Эдуардович», прижимая руки к зардевшимся лицам — под утро от барышень иногда только сентиментальные альбомы со стихами-цветочками и оставались.

Бывало, Антон забирал альбомы с собой — не хотелось, чтобы следователи сравнили почерк последних записей в альбомах нескольких десятков пропавших без вести. Потом бросил — теперь от предложений вывести пару строк или небрежную ромашку вежливо отшучивается. Альбомы лежат на полке стопочкой, закрытые слоем книг — и иногда, когда Олегсей стирает пыль, Антон ловит боковым зрением его быстрые испуганные взгляды. Олегсей не спрашивает, и Антон как-то поздновато вспоминает: хранение альбомов жертв выглядит как что-то, чем занимаются сумасшедшие. В собственном душевном здоровье Антон почти не сомневается, но пугать Олегсея злыми следователями и путаными объяснениями совсем не хочется.

Олегсей стирает пыль, вытаскивая из шкафа книги сразу по нескольку штук. Перерывает все поместье — называет это генеральной уборкой. Пухлая стопка альбомов в тонких руках выглядит тяжело и грузно. Олегсей как-то опасливо смеется:

— Может, вы и мне что-нибудь в альбом напишете?

Руки у Олегсея чуть дрожат, если присмотреться — то ли от тяжести стопки, то ли сами по себе. Антон растерянно цепляется за руки взглядом и, не найдясь, что ответить, кивает.

Стопка приземляется на журнальный столик, скрипнув коваными ножками. Олегсей взлетает по лестнице — забрать альбом из фамильярской спальни.

Антон этого альбома раньше не видел. Даже не знал, что он существует, — хотя это, наверное, закономерно. Олегсеев альбом тяжелый, толстый, совсем простой — только блестит на зеленой обложке «Au frère bien-aimé*» аккуратным округлым почерком, чуть взлетающим вверх. Первая страница пуста, но скорее по традиции — в приметы Олегсей вряд ли верит.

*«Любимому брату»

Антон альбомов никогда не вел — но в альбомах барышень, где доводилось подписываться, почерков было много-много. Какие-то пожелания от подружек, любовные послания бесконечных женихов, белые голуби с длинными шеями, цветы, сердца со стрелами. У Олегсея на второй странице коты — много-много котов, небрежно и будто быстро отрисованных черной тушью. Кот, может быть, везде один и тот же — большой, пушистый и очень усатый, с умной и серьезной мордой.

Дальше — стихи, жмущиеся ровными строфами к краям альбома. Олегсеев почерк — мелкий, убористый. Много стихов — Олегсей пролистывает страницы сразу по нескольку штук.

Почерк Олегсея обрывается резко — сухая страница не хочет переворачиваться. Антон успевает уловить сердца, кривоватые розы, пресловутых белых голубей с неестественно загнутыми клювами, аккуратно вклеенный золотистый локон — очень мягкий на вид. Женский почерк, даже девичий — Антон цепляется взглядом за витые французские буквы с широкими вензелями седиев и высокими точками трем — даже не точками, а маленькими полыми кружками. Олегсей коротко прижимает кончик пальца к языку — и пролистывает несколько страниц быстро-быстро, и рука чуть спотыкается о вырванный лист.

Дальше — что-то почерком с обложки. Тоже, кажется, женским. Тот же самый кот — но нарисованный чуть круглее и мягче, будто потолстел. Стихи с подписанным авторством — много Пушкина. Крупное «Не грусти», крупное «Мы скучаем», крупное «Возвращайся поскорее из своей Москвы». Дата — три года назад. Строчка чуть взлетает вверх. Маленькое сердечко. Еще стихотворение без автора — недописанное.

Страница, которая, наверное, оставлялась под прощания с друзьями из гимназии — на ней рубленое «Может, еще увидимся» и молочно-белая пустота.

Олегсей перелистывает несколько пустых страниц. Снова начинается мелкий почерк — снова стихи. Кажется, какие-то дневниковые записи. Неаккуратно вымаранные черным строчки. Две маленькие точки-кляксы — первые за весь альбом. Рисунки — мягкие складки балдахина в фамильярской спальне. Паук в паутине. Павлиньи перья. Антоновы запонки. Олегсей смахивает следующую страницу быстро и порывисто — Антон, кажется, успевает уловить кончик носа и кусочек бакенбард. Или это только кажется.

Олегсей расправляет чистую страницу. Вкладывает в Антонову руку перо. Страница пустая и очень требовательная — марать ее как-то страшно. В голове у Антона такая же пустая страница, и даже руки забыли, как рисуются сентиментальные цветочки. Хотя даже если бы помнили — ни стихами, ни цветочками Антон бы портить альбом не стал.

Антон думает несколько секунд, хотя кажется, что думать нечем. Начинает размашисто и крупно с середины листа, пытаясь справиться с осуждающим взглядом молочной страницы. «Я, к сожалению, совсем разучился писать в альбомах. Спасибо, что впустили мою руку». Останавливается на секунду и все-таки добавляет: «Целую вашу. A. Z.». Быстро рисует рядом кота — кот получается кривым и совсем пухлым.

Обмахивает страницу, чтобы высохли чернила, и поднимает на Олегсея глаза.

— А вы меня еще раз нарисуете?