В карете чудовищно холодно — ноябрьский ветер, кажется, щекочет самые кости. Антон, сидящий по левую руку, смотрит в темноте как-то виновато, переплетая пальцы в перчатках, — будто извиняется, что руки не может согреть.

— Вы замерзли?

Олегсей плотнее кутается в хозяйское пальто. Меховой ворот — кажется, волчий — колет нос.

— Вовсе нет.

Антон в темноте смотрит как-то виновато — и гладит большим пальцем тыльную сторону ладони.

— Мы скоро приедем.

Пол кареты нещадно трясет под ногами, а чернющие тени ломаными узорами ложатся на Антоново лицо. Олегсей теребит вычурный набалдашник трости свободной рукой. Говорит, чтобы челюсти не стучали от холода:

— Ч-честно говоря, мне все еще не ясна цель визита.

Антон будто улыбается — но в темноте блеск клыков может и просто привидеться.

— Мы едем на бал. Просто так.

В Антоновых словах что-то привычное и колючее внутри хочет найти подвох. Бал — бал-маскарад, где весь вечер придется обходительно общаться с табачно-нафталиновыми чиновниками, отсчитывая их последние часы. Или бал нечисти, где скука в фамильярском зале такая тягучая, а сплетни такие вязкие, что от тоски можно добровольно под клыки подставиться. Бал — досадная необходимость. Еще одна из обязанностей, вроде уборки и стирки. Бал — никогда не про «просто так».

Перед маскарадом лет семь назад — Антон вел сани сам. Была зима — такая морозная и жуткая, что хотелось зажечь камин, запереться в поместье и забыть о существовании леса за окном. В лицо острыми иглами вонзались снежинки, и лицо горело так, что его неосознанно хотелось спрятать — потому что казалось, что румянец светится даже в тусклой луне. Лошади гнали. Иней блестел серебром на павлиньем пере, иней блестел на Антоновых ресницах, а еще в луне блестели клыки, когда Антон улыбался блестящей в лицо метели. Дышать от холодного ветра было почти невозможно — на балу Олегсей чуть ли не с порога принял хрустальный бокал фруктовой водки, чтобы заново запустить сердце. Снова загорелось лицо — ярко, пятнами, как всегда бывает от алкоголя. Обожгло горло — пришлось несколько секунд глотать ртом воздух. Антон улыбнулся из-под маски — глаз было почти не разглядеть, и от этого ощутимо холодило спину. Антон улыбнулся из-под маски — казалось, присматривался к алеющим щекам, прицеливался к артериям.

Антон расплачивается с извозчиком, не считая денег. Широко шагает из кареты в мягкую, влажную землю — пахнет сыростью и мокрой листвой. Открывает перед Олегсеем дверь — почти подхватывает в руки, чтобы не наступил на хромую ногу. Шуршит коротким «Fais attention*» у уха, мягко опуская на шершавые листья.

*«Осторожнее»

Они опаздывают намеренно, прилично — достаточно, чтобы проскользнуть в толпу почти незамеченными. Полонез уже станцевали точно — можно не отягчать себя излишними любезностями. Антон легко кивает каким-то знакомым, незаметно подставляя локоть, чтобы на него удобно было опереться.

— Вам напомнить, что я давно хорошо хожу сам?

За локоть Олегсей все-таки хватается.

— Это чтобы вы не потерялись. Здесь толпа.

Антонов локоть мягко ложится в ладонь дорогим сукном. Перед Антоном расступаются люди, и по коротким случайным касаниям плечами Олегсей чувствует — почти все смертные.

Они проходят зал поперек, и там, где людей совсем немного, Олегсей роняет себя на вычурный диван. Антон опускается рядом. Привычно для дома, но необычно и дерзко для публичного места касается руки. Спрашивает:

— Вам что-нибудь нужно?

Олегсей решительно отказывается — надо же хотя бы на одном балу не цедить через силу горько-горячий алкоголь и не краснеть от него пятнами.

Взгляд цепляется к ломберным столам — на столах нераспечатанные колоды. Если бал в кои-то веки «просто так» — не танцевать же на нем. Олегсей вообще на балах почти никогда не танцевал — в юности, когда приезжал в Петербург на каникулах, выдерживал пару танцев и уходил играть — все это было не очень интересно. На маскарадах — вел бесконечные удушливые светские беседы, петлял коридорами, запутывая жертв Дипломатора. На балах нечисти — тух в комнатах для фамильяров, скучал и смотрел на карманные часы исправно раз в десять минут. Антон, верно, с его-то количеством вьющихся вокруг дам до и после Дипломатора карт на балах в руки не брал и весь вечер проводил на ногах — это чувствуется по тому, как плохо он играет в карты и как хорошо танцует.

Музыканты в том конце зала оживляются — воздух разрезают триоли. Карты на столе смотрят все соблазнительнее, и хочется спрятать лицо за картами до самого конца вечера. Антон неспешно поднимается с дивана.

— Скольких вы пригласили сегодня?

В вопросе должно сквозить чистое любопытство — то, что в него и закладывается, — но только договорив, Олегсей понимает, как странно он, наверное, звучит.

Антон смеется, развернув голову — жемчужно поблескивают за губами клыки.

— Никого. Я думал, вы мне не откажете.

Олегсей чувствует, как по лицу расползается насмешливая улыбка — а еще как лицо будто обжигает фруктовой водкой.

— Боюсь, придется отказать. Я не танцую. Если вы забыли — мне в ногу стреляли.

Антон смотрит по сторонам лукаво — обводит взглядом шушукающиеся компании и прячущих смех дам.

— Это нам не помешает. Клянусь, нога вернется к вам в целости и сохранности, — рука в перчатке тянется из черного омута фрака. Антон добавляет весело, елейно: — ну же. Я не кусаюсь.

Точно не гипноз — пора бы перестать все на свете на него списывать. Не гипноз — решение. Осознанное, волевое решение принять Антонову руку. Наверное, слишком доверчиво. Доверчиво, глупо, просто дико — как в прорубь броситься.

Антон ведет в центр круга — с Олегсеевой ногой вряд ли удастся двигаться так же широко, как остальные. Изгибает в поклоне широкую спину, и Олегсей неглубоко кланяется в ответ — не реверансы же крутить. Антон подходит в широкий шаг. Одну руку опускает на спину, к лопаткам, второй — легко сжимает Олегсеевы пальцы в перчатках. Вдыхает над лбом, чтобы что-то сказать.

— Вам не страшно?

Олегсей ловит взгляд — достаточно близко. Все еще не совсем привычно.

— Немного волнительно. Я забыл на диване трость.

Антон негромко смеется — наверное, представляет, как Олегсей бы танцевал с тростью. Смеется — и на начале очередного такта неожиданно крепко прижимает к себе. Ведет, весь превратившись в точку опоры, — и держит так, что вес на ноги почти не приходится. Так, что начищенного паркета туфли касаются — но могли бы и не касаться вовсе. Лицо будто обжигает фруктовой водкой — лицо хочется спрятать куда-то к Антоновому вороту.

— Вам не больно?

Рука держит крепко — но не так, чтобы сдавило ребра. Олегсей смеется — смеяться получается в плечо.

— Больно было в обморок падать. Сейчас не больно.

Почти смешная, на самом деле, история — но смешной она кажется только сейчас, семь лет спустя. Кого-то из Антоновых жертв тогда потеряли на маскараде — вроде, даже хозяин дома забеспокоился. Олегсей влетел в какое-то подсобное помещение, почти задыхаясь, со сбитым, судорожным «Вас ищут!» на губах — и застыл в дверях, вглядевшись в темноту. Антонова спина, едва подсвеченная тусклой свечой, поднялась медленно — и что-то грузно, громко упало рядом к его ногам. Звук был глухой и будто мокрый в конце — падало тело. Антон подошел ближе — так, что свет из коридора лег на маску и влажные алые разводы на лице. Сказал как-то совсем мягко, бархатно: «Чего вы так распереживались?». В глазах потемнело.

Очнулся Олегсей тогда уже в комнате, тускло освещаемой одной свечой, на кушетке. Увидел над собой обеспокоенное Антоново лицо — все еще в маске, все еще в удушливо пахнущих липких каплях. Услышал, как сердце колотится в барабанные перепонки. Промямлил сипло, не узнавая собственный голос: «Если вы решили меня убить, давайте хотя бы быстро». Антон тогда порывисто вытер лицо снегом с подоконника и увез Олегсея домой.

Падать в обморок было действительно больно, потом еще неделю болел затылок — видимо, приложился. Сейчас — не больно совсем. Антон держит мягко, ведет уверенно — и чудовищно хорошо танцует, даже практически волоча Олегсея на себе.

— Полно вам. Я же хотел вас успокоить.

Олегсей цепляется пальцами за Антонов фрак, крепко сжимает Антонову руку — и шипит тихо, чтобы точно никто из танцующих не услышал.

— Вы были весь в крови!

Антон так же тихо смеется, холодно обдавая дыханием волосы. Строго говоря, танцуют они в высшей степени странно — танцует скорее Антон. Никто в зале будто не замечает ничего — это уже точно гипноз.

— У вас не было причин переживать, — увлекает в резковатый поворот, заставляя почти запутаться в ногах. — Но, возможно, есть причины переживать сейчас.

Спина чуть холодеет — скорее по привычке. Олегсей чувствует, что готов, — не очень долго, не больше двух месяцев. Мысль об обращении уже не вызывает ужаса, скорее рождает напряженное ожидание — и с Антоном они слишком давно знакомы, чтобы пугаться таких шуток. Антон, не переспросив тысячу раз, ничего не сделает. Не притронется, как бы ни шутил.

Антон улыбается куда-то в волосы на первой ноте триоли. Наклоняется к уху — на третьей.

— Может, сегодня?