— Миллер, ты выглядишь как пес, — орало нечто раскатистым грубым голосом с другой стороны Базы, размахивая руками в воздухе над головой и привлекая все внимание к себе, как бы говоря

вот он, Я, Идиот.

догони меня, Ты, Калека.

Миллер знал, что не догонит. Даже если побежит, отрастит метафорические крылья свободы и ярости, и взлетит. Жестокая реальность уронит и провезет его услужливо носом о землю на первом же неожиданном стыке пластин пола платформы.

Он думал, и не мог понять, чем заслужил к себе такое глупое внимание. Вояки на лестницах, выше по платформе, с другой стороны той платформы, — все они сначала смотрели на Идиота, который решил покричать, а после на Калеку, который не может сейчас ему вдарить со всей дури тростью по лицу. Кажется, некоторые улыбались, понимая глупость ситуации; другие же, видя Адского Генерала с нахмуренными, до стянувшихся крупных жилок, бровями, вслух испуганно вздыхали что-то про Спасителя и уходили по своим делам. Страшно.

Миллеру хотелось достать пистолет. Возможно, чтобы выстрелить Идиоту в лицо с этих жалких метров, с которых он четко видел огромную раскрытую белозубую пасть в улыбке гордости за свой проступок; возможно, чтобы застрелиться самому и не испытывать больше этот позор. И не слышать этого крикуна. Ни-ког-да. Звучало в голове как идеальный план на прямо-сейчас, но реальность была слишком занятой и забитой, чтобы поддаваться такому глупому соблазну.

— Оцелот, — крикнул наконец в ответ Миллер своим самым злым тоном, который только слышала База за все много лет. Под его глазами забугрилась в ярости кожа на скулах, нижние веки хотели задраться на лоб. Действительно страшно. Даже улыбавшиеся всего секунду ранее вояки разбежались по углам платформы, лишь бы не попасть под горячую руку начальства. — В мой кабинет. Живо.

Это происходило настолько часто, что Оцелот уже перестал вести счет доведенных Миллеров за прошедший год, и просто огласил себе под нос — в стотысячный раз Каз злится как злая собака. Удивить — победить.

Нет, он не удивлял. Уже стотысячный (и первый) раз не удивлял. У Каза дергалось веко от одного только вида Адамски в десяти метрах от него; чем ближе он подходил, тем больше хотелось засунуть ему в рот ствол пистолета и размазать его наглую морду по стенке выстрелом. А лучше двумя, а то и десятью. Для верности.

В чем была суть этого выступления Оцелота? Сам бы он хотел выразиться точнее, но произнесенные им слова говорили все за него и так слишком честно и доступно — Каз выглядит как пес. Старый злой седеющий пес, который решил отрастить себе длинную шерсть на заднице и подметать ей пол.

Каз смотрел на Оцелота и не понимал, как Он может его упрекать. Чертова постаревшая пародия на звезд спагетти-вестернов сам не стриг волосы. И начал он это раньше, намного раньше, чем Каз. С некоторых ракурсов был похож на чертову модель из журналов, на которую вздрачивает половина Базы. Блондинка, — блондинки в моде, — с острыми чертами лица. Другая половина, судя по всему, дрочила на Первоисточник, ходивший по Базе.

— Говорил тебе много раз, — Оцелот вроде всего секунду назад шел мимо, по направлению к названному ранее кабинету Миллера, но, чуть не столкнувшись плечом к плечу с ним самим, приобнял его за шею и прошептал на ухо. — Побрей уже свою морду, Спиноне загуглите :з порода собак с усатыми и бородатыми мордами.

На скуле остался поцелуй, щекочущий усами кожу, а сам он пошел дальше, насвистывая какую-то странную мелодию под нос и улыбаясь жутким оскалом.

Гребаный Идиот. Калека стукнул тростью по полу, шагая вслед за цокающими шпорами.

***

— Если ты не прекратишь этот цирк сейчас же, я тебя застрелю и попрошу Босса закопать тебя в Афганистане. А после приду туда и самолично нассу на твою могилу.

Миллер опирался на стол рукой. На который опирался и сам Оцелот задницей. Они стояли настолько близко, что нормальным людям было бы стыдно — Миллер буквально выдыхал все слова ему в губы, которые растягивались в самодовольной улыбке все шире и шире.

— Какая честь помочь тебе справиться с твоими фетишами, — промурлыкал русский, как ни странно, на чистом русском, а Каз хлопнул ладонью жестко по столу, скалясь еще сильнее, чем раньше.

— Я не понимаю русский, Адамска, — прорычал Миллер на чистом японском в ответ.

Оцелот засмеялся, словно услышал самую смешную шутку в своей жизни. Которую не понял. Ни единого слова. Только свое имя, произнесенное в волнительном и приятном ему сейчас злом тоне.

— А я не понимаю японский, — будто бы догадался он что сказать в ответ, уже на английском. Кажется, он эту фразу уже слышал, и не раз…

Они часто переходили с английского на 'родные' языки, на которых всегда правильнее казалось сказать что-то гадкое. В частности, так всегда делал Адамска, а Казухира подхватывал, надеясь разозлить его тоже. Не получалось, у суки крепки зубы.

Миллер подался вперед с мыслью, что откусит мужчине язык, но тот наклонился назад, прогибаясь в спине. Странно, что голова его до сих пор водила из стороны в стороны, приглядываясь к ядовитой злости, глаза прикрывали по-блядски выглядящие веки в синем отливе от дохлой лампочки, а уголки губ растягивались, словно для поцелуя. Странно, что он правда выглядел как модель из журнала, особенно под подобным ракурсом. И как шлюха тоже, особенно на столе. Даже несмотря на седеющие бакенбарды и роскошные усы. Странные у него представления о моделях и шлюхах.

— Каз, — шепнул Адамска, залезая на стол и усаживаясь на край задницей, нависая над злющим лицом перед собой. Руки зарылись под ворот пальто, а после и рубашки, обхватывая шею ладонями. Линия ярости между бровями чуть расслабилась, а глаза прикрылись. — Я заткнусь, если побреешься. Честно.

Его честно звучало как возможно, но Казухира заворожено вздохнул, ощущая пальцы карателя на затылке и спине. Его мышцы были постоянно напряжены; в частности по причине, которая сейчас сидела перед ним, делая вид, будто не становится его головной болью Номер Один каждую неделю.

Миллер потянулся уже за поцелуем, который так хотелось получить все то время, что они использовали для взаимной ругани, но ладони сжали его лицо на скулах и отодвинули от себя подальше, отпуская.

— И поцелую тоже. Если побреешься.

Длинные ноги в ковбойских сапогах залезли на стол, вслед за задницей. Сел он в такой позе, что в штанах стало до боли тесно. Черт. Тебя. Подери.

Миллер еще раз хлопнул по столу рукой в бессильной ярости, удаляясь из комнаты и оставляя наглость во плоти ожидать его возвращения на своем столе. Он точно знал, что Миллер вернется и обязательно сделает то, что попросили. Все или ничего ради простого поцелуя, да? Хороший приз за красивое личико.

Оцелот победил месяц войны, теперь он ветеран операции 'Доведение Миллера до ручки'.

***

Каз вернулся другим человеком, это сложно было не признать. Долго отраставшая, до этого торчавшая во все стороны мелкими волосками, борода превратилась в чистый подбородок всего за полчаса. Сам он одной рукой справлялся с бритьем с огромным трудом, поэтому, собственно, и перестал бриться, не доверяя никому. В том числе Адамске с лезвием в руках. Особенно ему, сколько бы тот не предлагал свою помощь в таком простом, казалось бы, деле.

Тот громогласно и удовлетворенно выдохнул, увидев словно помолодевшее лицо, закрывая на секунду глаза, попутно расстегивая пуговицы своей рубашки. Перед таким Миллером хотелось расстелиться на этом столе и отдаться без лишних вопросов; он выглядел даже слишком идеально и красиво для своего ужасного характера. Что, впрочем, возбуждало еще больше.

Казухира подошел ближе, вновь на то же место, рассматривая Оцелота в действии. Он был похож не то на стриптизера, не то на крупное течное животное. Моментально поднялся к краю стола, где до этого оттолкнул от себя, вновь нависая над лицом Каза.

Губы наконец соприкоснулись, наглый язык проник вглубь, огибая зубы. Поцелуй был до жути томным, их языки ласкались и дрались одновременно; руки Адамски нашли те же ноющие точки на шее, поглаживая и массируя, расслабляя красный в полоску галстук и желая проникнуть под одежду целиком и полностью. Миллер простонал и оторвал от своего рта Оцелота, который слишком увлекся вылизыванием его десен. Он не мог уже дышать, а тот будто родился для поцелуев под водой.

— Ты такой красивый, когда приводишь себя в порядок, — прошептал Оцелот в скулу, перебирая разбросанные непослушные пряди на висках, заправляя их с любовью за ухо.

Очередной нежный поцелуй пришелся в шею. Каз не понимал, как он может так легко переходить от яростного крика до банального наслаждения губами на своей коже. Оцелот почему-то это все прекрасно понимал и отлично пользовался своими умениями. В его голове словно была детальная система действий рядом с ним: от доведения к срывающимся крикам и севшему голосу, до соблазняющего иступления сознания. Все было слишком четко спланировано, от чего Миллеру становилось не по себе.

— Иди к черту.

Выражение лица Оцелота приняло нечитаемый вид, руки мелко дрогнули. Каз видел, как в синеве света покачнулись прямые платиновые пряди, лицо мужчины отодвинулось назад. Рука на щеке приподняла лицо Миллера вверх, за подбородок, рассматривая мертвецкими бледными глазами. Казу показалось, что на него смотрит собственная слепая тень. Отражение, исказившее его внутренности головы и сознание до невозможности, до нового разума и мыслей. Будто он был его личным демоном, который игрался без злобы с чувствами, наслаждаясь болью и страданиями.

Лицо прояснилось, фантом отступил, глаза стали более осознанными и живыми. Зрачки были словно у наркомана, расширенными до тонкой серой радужки. Адамска нагнулся вперед вновь; большим пальцем стер с нижней губы слюну, свою или его — не важно. После чмокнул кожу подбородка и продолжил гладить пальцами, успокаивая.

Ему нравится играть свою игру. А ты любишь его до смерти.

Сознание шептало чистую правду. Каз верил и ничуть не сомневался.