На чердаке холодно и чертовски темно, по полу сквозняком гоняет перья и ещё какой-то невесомый хлам. Ты вслушиваешься в тишину, слышишь дыхание Каркэт и протягиваешь руку на звук — твои пальцы касаются мягких кудряшек, и ты чувствуешь, как она вздрагивает и тут же отстраняется, и ты загребаешь лишь холодный воздух. Ты успеваешь мысленно чертыхнуться, прежде чем она неловко нащупывает твоё запястье и вцепляется крепко, даже больно. Вы оба молчите, только дышите шумно, и ты не знаешь, что чувствует она — а вот тебе страшновато. Потому что ты знаешь, ты точно знаешь, ты с самого начала это понимаешь — Макара не оставит её в покое, и тебя теперь не оставит тоже. Он сообразительный ублюдок, ему ничего не будет стоить сложить два и два: ты не пришёл в комнату до отбоя, Каркэт не пришла в подвал.

— Ты что-нибудь видишь? — её шёпот словно вспарывает тишину чердака, ты даже вздрагиваешь.

— Нет, — ты награждаешь себя ещё одной порцией мысленных ругательств за то, что у тебя нет фонарика. Хотя погодите-ка... — У меня ж зажигалка есть! — ты бросаешь на пол кеды и торопливо шаришь по карманам, находишь её, и вот уже у тебя в руке загорается крошечный огонёк. В его неверном свете ты первым делом оглядываешься на девушку, а она смотрит на тебя. Это уже совсем не тот ненавидящий взгляд, что ты запомнил — но она напряжена и напугана, и наверное, она тоже думает о Макаре. Несколько секунд вы смотрите друг на друга и молчите, и ты не выдерживаешь её взгляда, у тебя внутри словно всё переворачивается, в животе крутит и в висках начинает ломить. Ты спасаешься тем, что начинаешь осматривать чердак, подымаешь зажигалку повыше. Вы стоите практически под самым коньком крыши, где потолок находится на максимальной высоте, но если сделать буквально несколько шагов вперёд, ты уже не сможешь выпрямиться в полный рост. И, кажется, ты видишь там слуховое окошко с закрытыми ставнями — может, если их открыть, станет светлее и не придётся тратить газ из зажигалки?

— Постой тут, — ты шепчешь и осторожно отнимаешь у неё свою руку, а сам пробираешься через какой-то невнятный хлам. Пол такой грязный и пыльный, скорее всего, сюда вообще не поднимались уже не год и не два. Зажигалка в твоих руках нагрелась и обжигает пальцы, и ты торопишься поскорее добраться до окошка, хватаешься одной рукой за ставню и пытаешься её открыть. Конечно, с первого раза не выходит. Ты дёргаешь настойчивее, раз, два — зажигалка выскальзывает из пальцев и падает на пол, сразу становится темно, и в этот же момент где-то у тебя за спиной Каркэт негромко вскрикивает. Этот короткий вскрик тебя не на шутку пугает, и ты дёргаешь ставни обеими руками изо всех сил — ссохшееся дерево трещит, ты вырываешь случайно одну из двух ручек, но наконец-то ставни поддаются, и чердак заливает лунным светом. Ты торопливо оборачиваешься, готовый нестись на помощь, но... вроде всё в порядке?

Дверь закрыта, вас по-прежнему только двое, и она стоит там же, где ты её оставил. И в молочном лунном свете она кажется каким-то нечеловеческим, неземным существом: светлая кожа и практически чёрные кудри, глаза тёмные и живые, будто угольки, и сама по себе — такая миниатюрная, хрупкая, кукольная. Она стоит, прижав к груди кулачки, и смотрит на тебя неотрывно, и ты тоже на неё смотришь, нет — ты на неё вылупился, и твои мысли куда-то плывут. Ты почему-то думаешь о том, что у неё очень хорошенькая пижамка: тебе нравятся эти крупные вишни на светлой ткани. Ты даже открываешь рот, чтобы сообщить ей об этом, и в этот самый момент она зябко передёргивает плечами. И ты вспоминаешь, какой же ты, чёрт возьми, эгоистичный мудак, Каптор!

— Чёрт, ты замёрзла? — и ты снова пробираешься сквозь грязь и хлам, стягивая на ходу жёлтую толстовку. Сам ты остаёшься в одной футболке, и понимаешь, что здесь действительно чертовски холодно. Ты протягиваешь толстовку девушке, но она пятится и тихо шипит, что всё нормально, и не нужна ей никакая дополнительная одежда, и... И ты видишь, как у неё снова передёргиваются от холода плечи, и просто натягиваешь свою кофту ей через голову, не особо заботясь, чтобы руки попали в рукава — вместо этого они оказываются прижаты к телу. Каркэт тут же смолкает, и пока она возится, пытаясь попасть в рукава, ты находишь свои связанные вместе кеды и разматываешь шнурки, приседаешь на корточки возле неё. В твоей обуви она, наверное, утонет точно так же, как и в толстовке, и логичнее будет отдать ей носки, вот только носки у тебя уже порядком грязные.

— Ногу подыми, — и в этот раз она не спорит, только опирается о твоё плечо, удерживая равновесие. Ты ловишь её холодную ножку и наскоро стряхиваешь налипшую пыль и ещё какую-то грязь, и у тебя даже дыхание перехватывает, когда ты понимаешь, что ступня у неё едва ли не с твою ладонь. Как она вообще живёт такая?! Ты бережно прячешь эту крохотную ступню в твоей огромной кеде и крепко шнуруешь, затем проделываешь то же самое со второй ногой, и наконец-то подымаешь глаза на неё саму. Вблизи она уже не кажется тебе такой волшебной и неземной — девчонка как девчонка, у неё чересчур пухлые губы и чуточку торчат уши, и тебе кажется, что это гораздо лучше, чем если бы она была писаной красавицей. Твоя толстовка ей слишком большая, достаёт почти до середины бедра, и ворот так и норовит сползти на одно плечо, а ещё она всё время закатывает рукава, а они всё равно раскатываются обратно.

Ты выпрямляешься и мнёшься, не зная, что делать дальше. Тебе смутно хочется проверить, насколько мягкие у неё волосы, или попробовать поднять её — наверное, лёгкая, как пушинка. Она смотрит на тебя исподлобья, недоверчиво, но не враждебно, и будто чего-то ждёт от тебя — вот только ты совсем не понимаешь, чего. Ты спрашиваешь её, в чём дело, а она отвечает, что ты первый парень после её брата, который одел её, а не раздел. Ты снова растерян, тебе хочется защищать её, но не хочется становиться для неё кем-то вроде брата. Она открывает рот, явно собираясь сказать что-то ещё, и...

И вы оба слышите душераздирающий, просто нечеловеческий вопль, переходящий в вой, откуда-то снизу.