Гомон стоит такой, будто сейчас не глубокая ночь, а разгар учебного дня, но этот гомон не заглушает воющих рыданий. Шум доносится со второго этажа, и ты решаешь пойти посмотреть, что произошло. Каркэт ты просишь остаться наверху — она показывает тебе средний палец (это кажется тебе даже милым) и идёт следом. Когда вы спускаетесь, там уже, кажется, собрался весь интернат. Всюду горит свет, в коридоре толпятся и воспитанники, и воспиталки, все в пижамах — только повскакивали со своих постелей. Никто не обращает внимания ни на тебя, пробирающегося сквозь толпу, ни на Каркэт в твоей толстовке. С высоты своего роста ты пытаешься разглядеть объект всеобщего внимания. Похоже, что что-то произошло в одной из комнат, ты видишь распахнутую дверь и небольшое свободное пространство вокруг, и направляешься прямиком туда.

— Это же наша комната! — Каркэт вскрикивает у тебя за спиной и рвётся вперёд. — Терези!

Теперь уже не она следует за тобой, а ты за ней, и ты едва успеваешь перехватить её раньше, чем она выскочит на свободное пространство. Она брыкается и как-то смешно пищит, и тебе приходится крепко стиснуть её и приподнять над полом, чтобы объяснить на ухо: «Макара». Если кто и повинен в происшествии с этой комнатой — так это он. Каркэт тут же перестаёт дёргаться и пищать, затихает и замирает, и ты слышишь, как учащается её дыхание, и чувствуешь, как колотится её сердце. Ей страшно. И тебе, признаться, тоже.

Ты очень осторожно опускаешь её на пол и пробираешься вперёд — кто бы там не подвывал, он явно не Терези. На голос Гамзи тоже не очень похоже. Ты раздвигаешь толпу локтями и, наконец, видишь то, что в комнате — директриса, бледная и испуганная, доктор на коленях перед скрючившимся на полу парнем, внушительная лужа крови... Ты отодвигаешь какую-то малолетку, загораживающую тебе обзор, и тебе становится откровенно дурно. На одной из кроватей сидит соседка Каркэт, и лицо у неё всё в крови, но выражение совершенно невозмутимое и даже весёлое.

— Что там? — Каркэт подлезает тебе под локоть, вскрикивает и прижимает ладони к лицу, а ты не придумываешь ничего лучше, кроме как развернуть её спиной к этому зрелищу. Сам ты не отворачиваешься, ты пытаешься понять, что же всё-таки произошло. В окровавленном парне ты вскоре узнаёшь одного из дружков Макары, а значит, и остальные должны быть неподалёку? Ты вертишь головой, как сумасшедший, но ни Макары, ни других двоих ублюдков ты не видишь. Тогда ты обращаешься к какому-то мальчишке рядом с тобой и спрашиваешь, что здесь произошло.

— Он сунул ей за щёку и она откусила ему хер, — объясняет тот. У тебя вырывается нервный смешок и как-то неприятно ёкает внизу живота. Каркэт, которая тоже всё слышала, всхлипывает и плотнее прижимает ладони к лицу, и ты понимаешь, что надо её уводить. Поскорее и подальше. Пробираясь сквозь встревоженную и любопытную толпу, ты крепко обнимаешь её за плечи одной рукой, чтобы не потерять, и не забываешь смотреть поверх голов. Если Макара здесь, ты хочешь узнать об этом как можно раньше.

Ты не рискуешь уводить её далеко: твой сосед может быть сейчас где угодно. Поэтому через несколько минут вы уже сидите на ступенях лестницы. Мимо вас то и дело кто-то шастает, но особого внимания не обращает, и ты всё ещё приобнимаешь дрожащие узкие плечи одной рукой, а она жмётся к твоему боку, и тебе одновременно хорошо и дурно. Ты не знаешь, сколько проходит времени с тех пор, как вы здесь. За ублюдком-неудачником приезжает бригада скорой помощи, и за носилками с ним остаётся дорожка из капель крови, а один из фельдшеров несёт в пакете со льдом окровавленное нечто, на которое ты предпочитаешь не смотреть. Большая часть зевак расходится по своим комнатам и ложится спать. К Терези в комнату приходит психолог, и они о чём-то беседуют втроём с директрисой. Приходит сонная и ворчливая уборщица, не слишком аккуратно прибирает кровавые следы.

Всё это время вы с Каркэт сидите молча. Она уже давно не шмыгает носом и не дрожит, но всё ещё прижимается к твоему боку в поисках то ли тепла, то ли защиты. Друг на друга вы не смотрите. Ты не знаешь, о чём думает она — но ты думаешь о том, что будешь караулить её хоть круглые сутки, если понадобится.

— Как тебя зовут? — она первая прерывает молчание. Ты вздрагиваешь и удивлённо скашиваешь на неё глаза — она не узнала тебя? Она не помнит, как вы встретились? Ты готов поверить в любых богов, если она не помнит, как ты ушёл и ничего, ничего не сделал.

— Соллукс, — ты отвечаешь и внимательно на неё смотришь. Она не подымает головы и у неё совершенно нечитаемое выражение лица. От волнения у тебя снова крутит живот и ты даже задерживаешь дыхание. Она помнит или нет, чёрт возьми?!

— Так это был ты, — помнит. Её голос такой же нечитаемый, и почему-то тебе становится трудно дышать. Она не простит, она так ненавидит тебя, Каптор, и тебе больно, тебе стыдно, чувство вины сжирает тебя живьём.

— Да, — ты с трудом выдавливаешь из себя, с хрипом и сопротивлением, будто сам себе рубишь голову. Да, это был ты, тот трусливый мудак, который просто развернулся и ушёл, и только месяц спустя смог хоть что-то сделать. Она подымает голову и наконец-то на тебя смотрит, а у тебя не хватает смелости посмотреть в ответ, и ты разглядываешь свои ступни в грязных носках.

— Спасибо, Соллукс, — Каркэт тянет тебя за рукав футболки и невесомо целует в щёку — лёгкое касание, едва ощутимое, ты чувствуешь её совсем рядом на какие-то мгновения, её дыхание, мягкие кудри и слабый запах чего-то сладкого и фруктового. Ты закрываешь глаза и боишься шевельнуться лишний раз, чтобы не спугнуть.