МАКС

С приходом Василя, пребывающего благодаря своему преступлению в крайне возбужденном состоянии, стало гораздо веселее. Ребята смеялись над каждой мелочью до боли в животе, и вскоре Макс забыл о тревоге за Василя. И правда, раз уж все сложилось так, как сложилось – зачем напрасно переживать?

К вечеру друзья успели развести огонь, приготовить еды, по-особенному вкусной, костровой,  Нико – на спор искупаться в ледяном ручье и повисеть вниз головой на самом высоком дереве, а Макс – показать изученные приемы фехтования, хвастаясь новым мечом, и насладиться аплодисментами. За стройкой лагеря, игрой с Искоркой и собирательством грибов он не заметил, как отгорел закат и на лес опустились таинственные сумерки.

Дома он бы никогда не пропустил последних лучей солнца – молитва Релену на закате была одной из самых важных и искренних. В ней благодарили за светлый день, просили о тихой ночи, для детей это была возможность рассказать обо всем, что с ними произошло, поведать отходящему ко сну Солнцу все то, от чего утомленные работой в полях взрослые лишь отмахивались, стремясь побыстрее добраться до лежанок. 

Но прекращать общее веселье ради молитвы совсем не хотелось, и Макс, зажав в руке подвеску с солнышком, лишь на мгновение прикрыл глаза, быстро поблагодарил Релена за этот праздник. И, улыбнувшись про себя, попросил удачи, чтобы Иван не узнал о нарушенном обещании и чтобы Василю не слишком сильно попало за побег.

Костерок весело трещал, глотая ветки, в темноте его свет слепил глаза. Нико перебирал струны гитары, заводя песню за песней, выбирая знакомые Максу и Василю, чтобы те подпевали. Правда, Макс пел совсем тихо. Его высокий детский голос слишком выделялся в хоре. Василь был старше Макса меньше чем на год, но его голос давно уже звучал почти по-взрослому, лишь изредка срываясь и давая петуха. А Нико и вовсе своими чарующими тембром кружил головы девушек во всей округе. Макс давно привык быть в любой компании самым юным. 

– Ну что ж, – вдруг сказал Нико, отбрасывая гитару и потирая руки, – самое время достать кое-что! А то что-то в горле пересохло, да?

Искорка начала кружить вокруг сумки, тихо тявкая. Нико усмехнулся, потрепал ее по холке, хваля за догадливость, и принялся что-то искать. С изящностью фокусника он достал и высоко поднял над головой небольшую стеклянную бутылку, в которой плескалось…

– Вино, мои юные друзья, встречайте! – провозгласил Нико, сверкая улыбкой. Искорка, немного разочарованная, что ей ничего не достанется, принялась трепать сумку у него за спиной. 

– О, вот это новости! – тут же воскликнул Василь, бодро хватая кружку и протягивая ее вперед. – Наливай!

Макс же сидел в недоумении и тревоге, его брови поползли на лоб.

– Нико? Ты с ума сошел? – понизив голос, проговорил он.

В ответ акробат рассмеялся и пожал плечами.

– Да я просто подумал, что этот твой Иван тебя совсем ханжой вырастить собрался, да дома запереть, подальше от жестокого мира. Ты смотри, будешь его во всем слушать – жизни не увидишь! А когда самому придется, глядишь, и пропадешь, – начал философствовать Нико, смеша манерным тоном и дурацким акцентом. – Нет ничего хорошего в том чтобы быть абсолютным трезвенником, как Иван.

– Да вовсе не… Причем тут Иван? – нервно хохотнул Макс.

Он совсем растерялся. За всю жизнь он умудрился ни разу не попробовать алкоголя, не считая легкого ягодно-яблочного сидра. Иван принципиально не прикасался ни к чему, что мутит разум, вот и Макс не думал, что попробует алкоголь в ближайшие пару-тройку лет. Если проницательный Иван узнает, то… Макс умрет от стыда перед ним. 

Признаться честно, Иван никогда не давил на воспитанника, не диктовал свою волю, но Макс не мог ничего поделать со страхом его расстроить. На сегодня он уже исчерпал лимит неповиновения. К тому же… что, если Иван прав? Перед внутренним взором тут же возникли образы шатающихся стражников, пугающих и уродливых.

– Ты чего, Макс? Я разве спаивать тебя собрался? Тем более, ты сам знаешь, у нас в таверне неплохое вино подают. Грех не попробовать! Но ты, конечно, как хочешь.

Иван бы не одобрил. Иван, будь его воля, вообще ничего, кроме молитвы и труда, не одобрял бы, подумал Макс и усмехнулся. И почему среди сверстников, родители которых во много раз строже, даже по временам жестоки к ним, только он настолько несвободен, что не гуляет допоздна и не убегает без спроса? На мгновение Макс даже разозлился сам на себя.

Погрузившись в размышления, он не успел заметить, как друзья, подняв кружки, стали наперебой сочинять тост в честь именинника.

– Здоровья! Не подхватить ничего и не сдохнуть в двадцать. Это самое главное! – выпалил Василь. – И… 

– Свободы! Мир повидать желаю, все на свете попробовать, – перебил его Нико.

– Только смотри не пропади по дороге, лучше здоровеньким сидеть.

– Лучше умереть, успев вкусить все прелести жизни!

– Во сто лет!

– Нет уж, в сорок, ну, в пятьдесят максимум, не хочу развалиной помирать. Старость хуже любой смерти!

– Это смотря как жить, знаешь ли.

– Жить, как живется, и ни в чем себе не отказывать!

– Ты так и до тридцати не дотянешь, знаю тебя, ты головой ушибленный.

– Сочту за комплимент!

Перебранка друзей отвлекла Макса от размышлений и распалила в нем решимость.

– Эх, фаргус с вами, дурни, надоели, плесни и мне, а, Нико! – воскликнул он с  напускным воодушевлением. Брань из его уст прозвучала неестественно и чужеродно. Но он решил, что нельзя больше оставаться в стороне.

– Во-о-от, другой разговор! – протянул Нико, тут же обеспечивая друга напитком. – А теперь слушай внимательно, братишка, на всю жизнь запомни мои слова – в незнакомой компании я тебе пить не советую, заруби на носу! Обнесут, или того хуже, мало ли на свете уродов. В одиночку пить я тоже смысла не вижу, это только для культурной высокоморальной беседы, вот как сейчас! Главное, не переусердствовать. Я вот с малолетства пью, меня уже никакая дрянь не берет, ха! Ах да, и самые важные правила – градус не понижать и закусывать, усекли, молодежь?

Нико явно чувствовал себя знатоком, настоящим профессионалом своего дела, которому выдалась величайшая возможность блеснуть умом. Макс пригубил напиток, чувствуя на себе ожидающие реакции взгляды друзей. Странно. Подобный вкус он ощущал впервые. Напиток вовсе не был похож на сидр, гораздо более терпкий, непонятный…

– М-м… Нормально. Горько, но пить можно. Пока толком не распробовал, – деловито заявил Макс, и в ответ друзья одобрительно загалдели.

– Желание загадай, первый раз ведь! – улыбнулся Нико, подливая им с Василем.

Макс загадал, чтобы Нико все же погодил умирать в тридцать, а Василь как и хотел, стал хорошим врачом. Желание для себя самого ему в голову так и не пришло.

Сумерки сгущались. Несмотря на жар от костра и горячий напиток, Макса стало ощутимо знобить, он дрожал всем телом и сжимался в комочек. Он помнил о шерстяном капюшоне, что лежал в его сумке, но усилием воли подавлял дрожь. Нико и Василь все еще сидели в одних лишь легких рубашках, он и так уже был одет теплее них. Искорка, похоже, почувствовала, как один из людей замерзает, и легла Максу в ноги, согревая теплой шубкой. Он улыбнулся и благодарно потрепал ее за ушком.

Когда Нико отложил гитару и потянулся, Василь и Макс подвинулись ближе – пришло время историй. Нико, объездивший в свои семнадцать всю Релению и почти весь ближний свет, знал великое множество легенд, мифов и сказок. Какие-то он пересказывал так часто, что мальчики помнили их наизусть, а какие-то словно доставал из бездонных закромов памяти, а может, выдумывал сам. Он рассказывал так, что слушатели затихали и лишь вздрагивали и вскрикивали от ужаса или смеялись до упаду, не способные вдохнуть от приступов хохота.

По глазам Нико Макс понял: сегодня их ждет что-то по-настоящему жуткое. 

Нико устроился поудобнее, размял длинные пальцы и взъерошил кудрявые волосы. Он согнулся так, что едва не касался грудью костра, уперся ладонями в колени, и его длинные руки и ноги показались Максу тонкими лапками гигантского паука. Отблеск пламени отплясывал в широко раскрытых синих глазах, делая их почти черными, безумными, а улыбка превратилась в хищный оскал. По спине Макса пробежала дрожь: от одного вида друга становилось не по себе. Нико, явно довольный созданной атмосферой, заговорил таинственным полушепотом. Его бархатный голос окутывал разум, утягивая в паутину легенды. 

– Знал я одного парня. Умный был мужик, надежный, видно по нему. Звали Гором. Родом из Кирсы, что тут, неподалеку. Земляк твой, Василь, – начал Нико, и казалось, его взгляд проникал в их души. Василь неуверенно кивнул, услышав название соседней деревни. –  Мы с труппой встали там в трактире, ехали  в Тарборо. Погода стояла прескверная, размыло все дороги. Карбос тогда сказал, мол, не успеем мы на праздник, прибыль потеряем. Ходил весь красный от злости, обещал нас лишить жалования, совсем не кормить, плетку поглаживал… Но я не о том. 

У Гора лошадь потонула, а он и не стал ее вытаскивать. Сил никаких ему бы не хватило. Он тогда уже неделю почти ничего не ел, только ягоды все жевал какие-то. Смотрю на них, а ягоды-то волчьи. Ничего не сказал, мало ли, его дело. Грустный сидел, говорил, жалко лошадь, она там под дождем вязла, задыхалась, умирала медленно… но я не о том, слушайте дальше! 

Ночью с сестрицей не спали, резались в карты, вдруг слышим – вой, от боли, будто убивают. 

Любопытно стало сильнее, чем страшно, мы встали и на звук пошли. Как вдруг затихло все, криков нет. Идем тихо-тихо, будто воры. И тут половица ка-ак скрипнет! Услышали. Кто-то или, может быть, что-то фыркнуло по-звериному, по полу когтем заскребло. Глухой тихий рык раздался, низкий. Ава, сестра, еще сильней побледнела, чем обычно, едва синяя не стала.

Грохот! Все вверх дном перевернулось за дверью, где Гор с соседом спал, будто стена обвалилась, сосед закричал страшно, все уже проснулись, сбежались, балаган, неразбериха!

Дверь выбили, заглянули. А в комнате никого. Только кровь. Кровь повсюду, на полу, стенах, даже на потолке… 

Вспомнил я одну легенду и понял – это Гор соседу шею свернул, зубами схватил, да в лес унес, чтоб там разодрать и с костями сожрать, только кровавый след оставить на земле. Так и нашли останки того мужика, по дорожке кровавой. А кругом на земле следы лап волчьих.

А все дело в ягодах. Эти ягоды так просты, не зря они зовутся волчьими. Тот, кто съест их, тотчас же согнется от страшных болей, будет мучаться и страдать, пока не падет замертво, истекая слюнями, желчью, кровью... Но тот несчастный, чья жажда жизни будет велика, чей дух окажется сильнее, проснется. Покажется ему, что он жив, здоров, пойдет он своей дорогой, к семье и детям или куда глаза глядят, но с каждой ночью все сильнее будет боль, все длиннее – клыки. Шерсть полезет отовсюду, голос все больше станет походить на рык. И лицо – не лицо больше, а морда, длинная, уродливая, зубастая. Его потянет на мясо да посырее, кровь станет слаще воды. И разум потеряет все человеческое, думать он будет только как зверь… Дюжину дюжин ночей спустя в страшной агонии умрет человек и родится… волк! 

Макс слушал, затаив дыхание и лишь крепче прижимая колени к груди. Костер слепил глаза, и тьма позади него казалась все чернее и чернее, глубже, вязче. Она клубилась, текла, обретала живую подвижность, порождала существ, что затаились и пристально смотрели за компанией у костра. Максу привиделся волк, прямо за спиной Нико, клубящийся, как дым, с горящими глазами-искрами. Поднявшийся ветер стал его воем, скрип стволов стал рыком… 

Макс почувствовал, как его трясут за плечо, вздрогнул и очнулся. Василь с беспокойством заглядывал ему в глаза, придерживая за спину, а Нико, тоже заметивший слишком сильный эффект от своей истории, подсел поближе и положил руку на второе плечо. 

– Ты как, вьюрок? – Василек называл его так с детства, но до этого – никогда при Нико. Макс помотал головой, стряхивая остатки наваждения. 

– В порядке, просто заслушался, кажется, – пробормотал Макс.

– Испугался, да? – спросил Нико и ухмыльнулся, за что Василь попытался его пнуть, но промахнулся.

– Нет! Ладно, немного, ты очень здорово рассказываешь, – уши предательски вспыхнули. Не пристало уже бояться баек у костра! Нико хорошо умеет нагнать жути, уходя порой в самые мрачные подробности. 

От шума в ушах разболелась голова и начало страшно мутить, но он боялся сознаться – тогда бы ночевка сорвалась и все веселье кончилось. Сам Макс мечтал наплевать на шумное веселье и забраться под теплое безопасное одеяло, но ребята явно уже вошли во вкус. Преступлением было бы прерывать их сейчас.

– Может, споем что-нибудь? - Макс чудом успокоил дрожащий голос и выдавил из себя робкую улыбку.  

Петь совсем не хотелось, но очень хотелось отвлечься. 

Услышав предложение, ребята расслабились, зазвучала веселая мелодия, видимо, очередной легенды про лихого барда-героя. Макс постарался убедить себя, что ему стало чуть легче. И правда, он просто заслушался, а в жизни не было никакой огромной волчьей пасти, рожденной из пламени, не слышалось из темноты ни рычания, ни воя, никто не следил за шумной компанией из кромешной темноты. Никто… Ненадолго будто замершие образы замельтешили снова, окрепнув, осмелев; Макс почувствовал, что вот вот потеряет сознание, но резко вздрогнул, тряхнул головой, сжал зубы, попытался вслушаться в голоса друзей. Благо Василь и Нико, увлеченные игрой, не заметили его состояния. Посиделка продолжалась как прежде. 

Нико вспомнил еще песню, потом еще историю. Макс не выпил и полкружки, но странные чувства, что одолевали его с самого утра, удвоились. Будто под кожей тек мед, густой, липкий, горячий. Его хотелось растереть, стряхнуть, но тот уже растекся по венам, по всему телу, по рукам в грудь, где жгло сильнее. Макса пробил озноб, живот скрутило, к горлу подступила тошнота. Он хотел было подняться и отойти к кустам, чтобы его не вывернуло на еду и костер, но тело стало неподъемным. Максу казалось, что он вообще перестал чувствовать руки и ноги, и осталась лишь гудящая голова и растекающийся по телу вместе с медом жар. Казалось, онемели не только конечности, но и само сознание, будто от него то ли отмерзало, то ли сгорало по кусочку.

Все органы чувств Макса обострились до предела, словно он был слепым и вмиг прозрел. Образы, пляшущие в черноте между деревьев будто бы осветил маяк. Они окрасились золотом. Золотой нектар просвечивал сквозь его собственную кожу, будто само солнце растекалось по венам. Уже не хватало ни сил, ни сознания, чтобы удивляться и бояться, но глаза жгло от света, и Макс попытался отвернуться. Но стоило лишь отвести взгляд, как трава и земля перед ним начали сливаться, перемешиваться и течь, подобно неспешной реке, и солнечный мед, капающий с его пальцев, вмешивался с зелено-бурым месивом. Где он касался травы, там она вспыхивала зеленым огнем, тут же выгорая в зловонную массу, что впитывалась в землю. За ней вспыхивали соседние травинки, и еще, и еще… Вся трава вокруг сгорела, перегнила, растеклась, неспособная больше смешиваться с землей. 

Макс чувствовал, что его голова стала бидоном с молоком. Скисающим, перекипевшим и льющимся через край. Он резко задрал голову и увидел, как луна над ним разорвалась в клочья и вспыхнула вторым солнцем. Он не чувствовал глаз, он видел лишь свет, тошнотворно много света. Образы замелькали перед глазами омерзительным калейдоскопом, и Макс завалился на спину. 

Перед тем, как потерять сознание, сквозь шум в ушах он различил лишь взволнованный возглас Василя:

– Макс?! Что с тобой, Макс?