Хосок поражался собственной выдержке.

В дни, когда на душе было так тоскливо, что хотелось просто лечь на пол звёздочкой и ничего не делать, только лежать, раскинув руки-ноги, и пялиться невидящими глазами в потолок, «выдержка» превращалась в «трусость». Путь от «скажу ему! ну вот прям сегодня, как увижу!» до «не стоит вносить хаос своим признанием сейчас, пока мы ещё не закончили с Сокджином окончательно» занимал в среднем жалкие 58 секунд. (Да, Хосок засекал. За 5 с лишним лет у него было достаточно возможностей и для подсчёта, и для выведения среднего арифметического).

Кажется, он окончательно чокнулся за эти 5 лет.

Честно говоря, поначалу Хосок в самом тёмном уголке души трусливо наделся, что Она пройдёт. И пока оставался наедине с собой, ему удавалось убедить себя в этом, успокоить. Но потом он издалека видел Намджуна в совещательной, в коридорах офиса, в лабораториях, когда приходил очередной кандидат на синхронизацию или проводилась калибровка Сокджина, — настоящего, деловитого и такого прекрасного. Намджун возникал сообщениями в чатах, рабочих и личных — уже крупно, близко. Он продолжал вдохновенно рассказывать об идеях проектов и недавно прочитанных книгах, присылать фотографии своей собаки Мона, иногда велосипеда на набережной реки Хан с подписью «отличная погода, отличная прогулка. давай в следующий раз прокатимся вместе ^^», звать в редкие выходные выпить или в музей, делиться музыкой, которую он сейчас слушает, скидывать мемы и глупые дедовские шутки. Намджун продолжал быть собой: милым, обаятельным, невероятно смышлёным, рассудительным, вдумчивым, громким и дурашливым, соблазнительно умным и чертовски красивым. И самовнушение Хосока разваливалось в считанные мгновения. И Она снова накрывала.

Она не прошла за все годы. Лишь окрепла, выросла до сильной привязанности, греющей сердце.

И когда Хосок понял, что уже никуда не денется с этой подводной лодки, стал торопить время.

Скорее найти подходящего исполнителя для синхронизации. Скорее, скорее на весь мир объявить о Сокджине. Быстрее завершить уже этот проект. Главное, чтобы дебют прошёл без проблем, молил порой про себя Хосок, а что будет после уже не так важно, главное — дебютировать, и я признаюсь, а иначе просто взорвусь.

Сам дебют — концерт — прошёл как в тумане. В будке осветителя, где помимо него разместились ещё и телевизионщики, управлявшие трансляцией, Хосок пристально смотрел на сцену и боялся отвлечься хоть на мгновение: вдруг иллюзия развеется, вдруг что-то пойдёт не так?

Композиция за композицией проплывали мимо его сознания, практически не затрагивая.

Во время антракта он не встал с места, боясь спугнуть удачу.

Только бы всё шло так же хорошо. Всё идёт хорошо, если не отлично до самого конца.

Оглушительные аплодисменты. Дирижёр разворачивается к залу и кланяется. Юнги снимает шлем и тоже склоняет голову, синхронно с Сокджином. Выносят цветы. Аплодисменты не прекращаются. Все музыканты совершают ещё один поклон.

Три, два, один — занавес.

Взбудораженные зрители покидают зал, обсуждая только что увиденное представление. Для телезрителей же бегут титры. Главный организатор трансляции рядом выдыхает так же облегчённо, как и Хосок.

Закончилось. Закончилось.

За кулисами шумно. Кто-то убирает инструменты в чехлы, кто-то — сматывает разбросанные по сцене провода. Вон Юнги, пытающегося удержать кучу букетов, поздравляют родственники, а Сокджин вежливо благодарит каждого оркестранта за проделанную работу. Все разговаривают, смеются, планируют, куда пойти отпраздновать.

В радостной суматохе Хосок натыкается на особо настырного журналиста, который не дождался назначенной на завтра пресс-конференции и каким-то образом смог пробраться сюда — он сдаёт его охране. А потом внезапно выцепляет из качающегося моря человеческих голов лицо Намджуна. Хосок готов поклясться, что тот практически светится, когда улыбается этой своей улыбкой, что превращает его глаза в полумесяцы. В голове Хосока становится восхитительно пусто.

— Простите, мне нужно кое-что ему сказать, — вклинивается он в разговор Намджуна и звукорежиссёра, даже не пытаясь подгадать момент. — Это срочно.

— Что случилось? — Обеспокоенно спрашивает Намджун.

Хосок молча хватает его за запястье, утягивая в дальнюю гримёрку. Ноги сами несут вперёд, подальше от чужих глаз. Сердце бьётся, как отсчитывает секунды до взрыва.

— Если ты о том журналисте, — начинает Намджун, едва за ними закрывается дверь комнатки. — Мне уже передали.

— Ты правда думаешь, я бы затащил тебя сюда только для того, чтобы рассказать об этом мелком нарушителе?

Хосок улыбается. И что-то в этой улыбке, видимо, отличается, что-то, что Намджун улавливает и настораживается.

Словно чека вылетает из предохранителя, с языка срывается легко:

— Ты мне нравишься.

Взрыв.

Выражение лица Намджуна, если бы здесь и сейчас произошёл взрыв, было бы точно таким же. Даже реакция как при контузии. Взгляд ошарашенный, будто не понимает, что происходит.

— Я? Нравлюсь тебе? — Растерянно переспрашивает он, спустя полминуты молчания.

— Да, — из Хосока следом за долгожданным признанием стремиться вырваться наружу истерический смешок облегчения: наконец-то, ему больше не надо сдерживать Её, эту Любовь внутри под замками, — но он подавляет его и повторяет. — Ты мне нравишься. Уже давно. Я не хотел говорить, пока мы не закончим с Сокджином. Ну, чтобы это не отражалось на работе…

— Я нравлюсь? Как друг?

— Ты издеваешься?

Глаза Намджуна проясняются. И он говорит нечто невразумительное с глуповатой полуулыбкой:

— А я всё думал, что без шансов. Что это очевидно, но оказывается, я тот ещё дурак.

— Ты перегрелся что ли?

— Ты мне тоже нравишься, Хосок-а.

До Хосока доходит суть его слов, когда Намджун уже сгрёб его в медвежьи объятия.

Он ему нравится. Его чувства взаимны.

Безграничное лёгкое, как бабочка, счастье охватывает с головой. Хосок крепко обнимает Намджуна в ответ. Так тепло.

«Ты мне тоже нравишься, Хосок-а.»

Он отрывает голову от чужого плеча, смотрит в лицо Намджуна и видит там отражение собственной глупой улыбки. Кто бы мог подумать…

Хосок коротко смеётся, перемещая ладони на лицо Намджуна. Под пальцами отчётливо ощущаются самые очаровательные ямочки на свете.

— Ты просто бессовестно милый, ты в курсе?

— И это говорит человеческое воплощение красоты.

— Иу, ты такой слащавый. Поцелуй меня.

Намджун наклоняется, закрывая глаза. Хосок тянется губами ему навстречу.

— О, — внезапно раздаётся короткое слегка удивлённое от входа. — Всё-таки «нравятся» в том значении.