— Ну и что за безобразие Вы чините? — если можно назвать безобразием внезапную бесовскую нежность. Он аккуратно сжимает ткань чужих перчаток, целует лоб, внезапно шею. Лев хотел бы провести этот вечер в кресле с газетой, но сладкое искушение было много выше очередного некролога. 

— А Вам не нравится, фиса? — томно шепчет Карл Иванович, сладко жмурясь, стоит лишь огладить затылок. 

Лев уже и к «фисам», и «мусям» привыкший. Он даже смеет, себе в стыд, улыбнуться, и поцеловать бледные чужие уста. Тонкие, аккуратные, с чуть сладким ягодным привкусом и легким слоем пудры. 

Карл Иванович любит длительные прелюдии, Лев их презирает. Но что-то среднее сегодня находится, меж сладострастных слов и мягких касаний живота. Намеренья чертовские понятны, особенно очевидны, когда тот встает на колени, заставляя все внутри взметнуться выше. 

— Можно, Лева? — Карл Иванович хихикает. Шарло, как сам себя он подписывает в личных беседах. Пусть Шарло. Шарло сегодня чинит истинно безобразие. Всякий образ, всякое приличие разрушается об одно движенье чужого языка. 

— Конечно можно. 

Хитро смотрит черный глаз вверх, прямолинейно Лев хватает черные кудри, тут же извиняясь.  

Бес чертит, чертится, медленно, нарочно. И ничего уж не сделать, руки связаны плотскай утехой, руки непослушны, как непослушна чужая мягкость, влага и алая бархатная пустота перед глазами, только бьющая дрожью в лодыжке.