— Ну и что за безобразие Вы чините? — если можно назвать безобразием внезапную бесовскую нежность. Он аккуратно сжимает ткань чужих перчаток, целует лоб, внезапно шею. Лев хотел бы провести этот вечер в кресле с газетой, но сладкое искушение было много выше очередного некролога.
— А Вам не нравится, фиса? — томно шепчет Карл Иванович, сладко жмурясь, стоит лишь огладить затылок.
Лев уже и к «фисам», и «мусям» привыкший. Он даже смеет, себе в стыд, улыбнуться, и поцеловать бледные чужие уста. Тонкие, аккуратные, с чуть сладким ягодным привкусом и легким слоем пудры.
Карл Иванович любит длительные прелюдии, Лев их презирает. Но что-то среднее сегодня находится, меж сладострастных слов и мягких касаний живота. Намеренья чертовские понятны, особенно очевидны, когда тот встает на колени, заставляя все внутри взметнуться выше.
— Можно, Лева? — Карл Иванович хихикает. Шарло, как сам себя он подписывает в личных беседах. Пусть Шарло. Шарло сегодня чинит истинно безобразие. Всякий образ, всякое приличие разрушается об одно движенье чужого языка.
— Конечно можно.
Хитро смотрит черный глаз вверх, прямолинейно Лев хватает черные кудри, тут же извиняясь.
Бес чертит, чертится, медленно, нарочно. И ничего уж не сделать, руки связаны плотскай утехой, руки непослушны, как непослушна чужая мягкость, влага и алая бархатная пустота перед глазами, только бьющая дрожью в лодыжке.