Рука Карла Ивановича ловко ходила ножницами, с характерным звуком создавая на голове Льва Дмитриевича подобие стрижки. Эти ужасающие пряди до плеч были просто невыносимы, и может быть пошли бы кому-то другому, тому кто знает, как ухаживать за волосами, но не Дамантову. Вечно неровный пробор, чуть ли не колтуны — до того раздражало это извращение на голове чужой, что Бес был готов лично, с болью в горле, вырвать каждую прядку.
Волосы — важнейшая часть презентабельного человека. И Лева, этот хам и дурак, так с ней обращался! Так обращался с единственной своей красивой чертой, с этими изящными светлыми, почти золотыми, волнами. Те таковыми истинно были по праву рождения, но хозяин их жестоко загубил.
Впрочем, черт с ним. Уж кто смыслит в науке красоты, так это дьявол, а потому Дамантов поприпираясь, все же разрешил Господину Бесу приняться за дело. Тот мягко ворчал, подмигивал в зеркало и периодически горделиво вскидывал голову.
Лев на это даже не вел бровью, смиренно ожидая конца и жмурясь от неприятного звука металла.
— Лева, вот порой мне кажется, что Вас растили в какой-то пещере дикие люди. Если не собаки. Или обезьяны! Вы, быть может, читали Тарзана? — лицо ученыша скосилось, и он напряг память с особым трудом.
— Можете не отвечать, Лева. Даже обезьяны не шокают.
— Ну-ну, Карл Иванович, над Вами даже Ваша французская братия смеется, не говоря о русской.
— Вырасти в Провансе не так стыдно, как в малороском безвестном городишке.
— Львов весьма известный город, Карл Иванович. Я слышал у Вас во Франции иностранные языки не давали до восьмидесятого года, потому что гордые французята не могут освоить иностранную ересь. С географией тоже самое?
Карл Иванович оскалился весьма очевидно, отрываясь от волос Льва Дмитриевича и наклоняя голову вбок.
— А Вы уверены, что мне стоит сейчас грубить, маленький мой?
— Где я маленький? — и до Левы что-то дошло, что ножницы заточены получше офицерской бритвы. И Карл Иванович должно быть почувствовал этот мимолетный испуг в воздухе, жадно двигая ноздрями.
— Да Вы не станете. — срезюмировал Лев.
— Думаете, Лева? — не думает, так, делает вид для стати, но Бесу ничего не стоит игриво шатнуться вперед и схватить Леву так за волосы, что на ресницах невольно блеснет слеза, а у жилки бьющийся скользнет лезвие, совсем в миллиметре. Надавить немного, и Лева отправится на суд божий. Если, конечно, последний вообще возжелает такой проводить — с Дамантовым все ясно. Но его же бес убил! Почти святой мученик.
— Ничего ведь мне не стоит взять, Лева, и вот эту штучку в Вашу бледную шейку вонзить, как милой курочке. Представьте, как смешно Вы будете захлебываться своей кровью и булькать!
— Это же сонная артерия, Карл Иванович, я через пятнадцать секунд потеряю сознание…
— А кто сказал, что я буду бить в нее? Я так сказать, вершу прелюдию. Становится тяжело дышать, да? Как от самых страстных поцелуев! — Бес смеется, так нежно и высоко, что Лев невольно сам улыбается, не понимая к чему. Он старается не жмурится, держаться, но в отражение видит, как расширяется его зрачок и жалобно изгибаются брови. Холодный металл ощущается на скуле.
— Да, пожалуй Вы правы. В страхе и возбуждение задействованы почти равные механизмы. Древнейшие — старая кора головного мозга.
— Это уже доказано или очередной научный тык в небо?
— Ну, говорить про мозг всегда сложно.
— Резать проще, да? — Карл Иванович тяжело вздыхает, и убирает грозное оружие от бедного Левы.
— Нейрохирургия напрямую связана с нейробиологией. Это очень тонкое ремесло, и без последнего, без понимания функций тех или иных частей серого вещества, резать его никак нельзя, но вряд ли наука сможет когда-нибудь ответить на этот вопрос прямо… Хотя, конечно, может, но общество вновь преследует какие-то гуманистические цели и тем самым замедляет прогресс. Экспериментальным путем мы могли бы уже зайти далеко вперед.
Бес угрюмо покачал головой, всегда равнодушный к этому великому познанию, ненавидящий всю медицину и всех заинтересованных медикусов.
— Напоминать ли мне, за что Вы чуть не отправились на каторгу?
— Вот в нормальном государстве за такое отправлять на каторгу не должны. Я ничего не потерял.
— Да, Вы даже приобрели ценный опыт сидельца. Не говоря уже о прелестной карьере скрипача, которую Вы поимели в стенах тюрьмы.
Лев же загадочно замолчал.