Сынмину казалось, будто на его веки прицепили пару гантель. Он пришел в сознание еще до того, как предпринял попытку их открыть, и постепенно ему удалось обработать другие элементы своего окружения, его разум оставался странно, но блаженно спокойным.

Мир вокруг него почти полностью был погружен в тишину. Её нарушал только случайный шорох, который он не мог определить, но и не был в нём сильно заинтересован. Он чувствовал себя комфортно и безопасно, крайне нехарактерное для него состояние, и означало, что он не беспокоился о том, где находится, или о том, почему его голова была такой странно легкой.

Все его тело казалось невесомым, вместе с его эмоциями, парящими в воздухе, не удерживаемые оковами.

Каждый раз, когда он предпринимал попытки углубиться в мысли, то вскоре терялся по пути и забывал, о чём думал в первую очередь. Однако это было не так разочаровывающе, как звучало, и Сынмину нравилось просто лежать под теплым одеялом, в которое он был завернут, цепляясь за каждую связную идею, которая приходила ему в голову. Постепенно они появлялись всё чаще и оставались в его сознании дольше, чем на несколько секунд, что казалось большим достижением.

Еще через несколько секунд он привык к тому, что лежит на кровати. Он не был уверен, где находился, так как почему-то сомневался, что был в их с Чонином комнате, но опять же, в тот момент он ни в чем не был уверен, и мог ошибаться.

Небольшая часть его была обеспокоена тем, как трудно было открыть глаза, но он просто не мог найти в себе повода для беспокойства. Для него было приятно после многих лет быть на грани полного расслабления перед лицом неопределенности.

Он чувствовал себя в безопасности.

Когда ему стало ясно, что он не сможет снова заснуть, Сынмин смирился с нежелательной задачей открыть глаза. Он все еще не мог понять, где он и как туда попал, и любопытство начало брать над ним верх. Также оставался открытым вопрос, был ли кто-нибудь еще поблизости, поскольку атмосфера не казалась совершенно пустой, но он не припоминал, когда его друзья в последний раз вели себя так тихо, чтобы он сомневался в их присутствии.

Потребовалось невероятное количество силы, чтобы разлепить свои веки, как они тут же опустились обратно против его воли. Надувшись от легкого раздражения, Сынмин попытался еще раз, и ему удалось держать их открытыми долгое время (несмотря на то, что для этого ему приходилось много раз моргать).

— Сынмин?

Брови Сынмина нахмурились в замешательстве, потому что он мог поклясться, что слышал голос Хёнджина. В нем была дрожь, как будто тот вот-вот заплачет, и этого было достаточно, чтобы в груди его вспыхнула тревога. Хёнджин часто становился эмоциональным, но причина всегда была ясной для Сынмина, тогда как в настоящее время он понятия не имел, что могло причинить его другу такой стресс.

Свет вокруг него был теплым – Он с опозданием заметил, что тот казался намного тусклее, чем обычно, – и это, к счастью, означало, что ему не нужно было щуриться, когда он осматривался по сторонам.

Он почти пожалел, что его снова заставили закрыть глаза, поскольку выражение беспокойства, с которым его приветствовали, нервировало, особенно когда он все еще не знал, чем оно было вызвано.

Хёнджин сидел ближе всех к нему, его спина была напряжена, а кулаки крепко сжаты на коленях. На нем не было солнцезащитных очков, что, как предположил Сынмин, было причиной такого слабого освещения, но от того беспокойство в его глазах было лишь яснее видно. Ему потребовалось несколько секунд напряженного молчания, чтобы понять, что беспокойство было направлено на него самого, хотя он не понимал почему, ведь он чувствовал себя в порядке. Можно даже сказать прекрасно, не считая от затянувшегося тумана в голове и онемения конечностей. По крайней мере, ему не было больно, как, похоже, ожидал Хёнджин.

— Ты слышишь нас? – спросил кто-то другой, заставив Сынмина слегка подпрыгнуть. Он даже не понял, что Хёнджин был не один, так как второй молча наблюдал за ним до этого момента.

Чанбин наклонился вперед в своем стуле, его плечи были сведены вместе, в отличие от скованной позы Хёнджина. Волосы спадали ему на глаза, но это не скрывало того, насколько он выглядел усталым, и Сынмин почувствовал, как в нем нарастает та же паника, когда он понял, что должно было произойти что-то плохое, раз пара оказалась перед ним в таком состоянии. Он попытался понять что же, встретившись взглядом с Чанбином, но сдерживаемый в глазах страх только больше сбивал с толку.

Лишь когда Чанбин склонил голову набок, Сынмин вспомнил, что ему задали вопрос. Он попытался открыть рот, чтобы ответить, но губы словно были склеены, и смог лишь слегка кивнуть головой.

— Как чувствуешь себя? – поинтересовался Чанбин, его глаза прошлись по нему, как сканер. Это нервировало, и Сынмин мог только моргать, не зная, что сказать и как ответить.

В ответ на его растерянное молчание Чанбин и Хёнджин обменялись быстрыми взглядами. Спустя мгновение Хёнджин встал, его мышцы все еще были напряжены от беспокойства, и направился к двери, надев солнцезащитные очки.

Когда глаза Сынмина беспомощно следовали за ним, до него дошло, где они находятся.

До сих пор ему удавалось не проводить много времени в медицинской палате, так как Хёнджин проснулся во время своего пребывания там до того, как настала очередь Сынмина присматривать за ним. Это вызывало у него беспокойство из-за всех кроватей, которые были предназначены для слишком большого количества людей, и шкафов, которые, как он знал, были забиты лекарствами и другим оборудованием. У него не было особых проблем с самой комнатой, но знание того, что один из них должен быть ранен, чтобы комнату пришлось когда-либо использовать, само по себе отталкивало.

Тогда Сынмин понял – что-то случилось с ним самим, и видимо что-то настолько плохое, что он оказался в одной из тех самых кроватей, на которые было тошно смотреть. Должно быть, это оправдывало те взгляды, которые Чанбин и Хёнджин бросили на него, когда впервые заметили, что он проснулся, и что Чанбин продолжал смотреть на него даже тогда, будто решая, заговорить ли с Сынмином или просто оставить его там. Внезапно потеря памяти перестала ощущаться как успокаивающая, поскольку он не мог вспомнить, что привело его в такое положение.

Ему не было больно, и он легко мог объяснить вялость своего тела усталостью, которая часто наполняла его, когда он не высыпался. Если не считать сонливой медлительности его мыслей, его разум тоже казался в порядке. На нем только начало оседать, что это было не очень хорошо.

Чувствуя беспокойство, Сынмин попытался сесть. Как бы ни было удобно лежать на спине, он не хотел рисковать снова случайно заснуть, прежде чем выяснит всё о произошедшем, и надеялся, что это поможет вытащить его разум из тумана, который легкой дымкой витал всюду внутри.

— Давай помогу.

Обычно Сынмин отмахивался бы от рук Чанбина, смущенный тем, что ему нужна помощь с такой простой задачей, но у него не было ни физических, ни умственных сил для этого. Вместо этого он несколько нетерпеливо подождал, пока Чанбин пересел на сиденье, которое ранее занимал Хёнджин, чтобы быть ближе, и потянулся, чтобы вытащить подушки из-под головы Сынмина и прислонить их к изголовью кровати.

Его прикосновение было до боли нежным, когда он снова опустил голову Сынмина на них, достаточно, чтобы его щеки покраснели от унижения. Ему не нравилось, когда с ним обращались как с хрустальной куклой, прямо как Чанбин сейчас, пусть и непреднамеренно. Было очевидно, что старший просто беспокоился, и, поскольку он не знал, что вызвало эту эмоцию, то не думал, что имеет право наказывать старшего за это, но не мог не желать больше независимости.

Когда он убедился, что Сынмин чувствует себя комфортно, Чанбин откинулся на спинку стула и посмотрел на него тем же болезненным, почти извиняющимся взглядом. А затем, как будто он смог прочитать его мысли за несколько мгновений до этого, он спросил: 

— Как много ты помнишь?

Сынмин поморщился. По правде говоря, он многое помнил, например, свое имя и имена своих друзей, а также их способности вплоть до самых конкретных деталей. Он точно знал, где находится, и знал расположение остальной части бункера. Однако он чувствовал, что Чанбин не имел в виду свой вопрос в таком глобальном масштабе – что он на самом деле имел в виду событие, которое было похоже на черную дыру в сознании Сынмина, насколько таинственным и темным оно было для него в настоящее время.

Он покачал головой, поморщившись от того, насколько тяжело это отдало ему в плечи, и Чанбин вздохнул, будто ожидая этого.

— Это неудивительно, – пробормотал он, на мгновение переводя взгляд с Сынмина на пространство на полу между ними. Под таким углом мешки под глазами выглядели еще более заметными, а щеки казались почти впалыми. Сынмин отчаянно хотел узнать, что произошло, но также немного опасался, потому что уже очень давно не видел, чтобы Чанбин выглядел таким истощенным. — По моему опыту, первые двадцать четыре часа или около того будут нечеткими. Кратковременная потеря памяти и спутанность сознания вполне нормальны после седативных средств.

— Седативные средства? – повторил Сынмин, его обычно бархатный голос стал хриплым от неиспользования.

Чанбин вздрогнул, видимо, уже пожалев, что открыл рот, но было слишком поздно. Мысли Сынмина уже начали метаться как зверь, загнанный в клетку, но это было далеко не так успешно, ведь туман в голове, последствия вещества, как сказал Чанбин, будет преследовать его еще целые сутки. Он едва мог мыслить здраво, не говоря уж о том, чтобы понять, как он мог быть усыплен, даже если бы это объясняло необычно глубокий сон, от которого он проснулся.

— Да, точно, что же… – Чанбин замолчал, закусив нижнюю губу. Даже сбитому с толку, ему было ясно, что старший размышляет, вводить Сынмина в курс дела или нет.

Он снова почувствовал, как его внутренности скрутило от мысли, что его снова пытаются уберечь. Это и без того было достаточно неприятно, но потерянность делала его еще более отчаянным, он едва мог сдержать себя, когда бросил на Чанбина умоляющий взгляд.

К счастью, тот сразу понял его просьбу, и после подтверждения достаточной сознательности для проявления эмоций, пусть и невербальных, не был против рассказать всё. Сынмин был благодарен за это, потому что, когда он начал обдумывать множество разных вещей, которые могли произойти, то осознал, что с любым из его друзей могло случиться что похуже.

Он был единственным, кто находился в медпункте, значит, все они должны быть в порядке, верно? Обязаны были быть.

— Ты помнишь, где мы были прошлой ночью? – спросил Чанбин первым, дав Сынмину долгожданный источник передышки от его мыслей (которые сливались вместе, образуя пульсирующую головную боль).

Сынмин не мог вспомнить. Однако, судя по задумчивому взгляду, который кинул на него Чанбин, это имело большое значение, и поэтому он только больше раздражался, что в голове ничего не было. Не желая пока поддаваться отчаянию, Сынмин позволил своим глазам закрыться и попытался использовать пустоту, чтобы вызвать в воображении образы прошлой ночи.

Он мог смутно припомнить теплое свечение лампы, похожее на свет в комнате, в которой он был сейчас. Был также гораздо более яркий свет фонаря, который, как он мог представить, отражался в темных коридорах, которым словно не было конца. В них было ощущение чего-то знакомого, граничащее с ностальгией, и вскоре он понял, почему.

С дрожью он вспомнил место, куда они отправились прошлой ночью, а вместе с этим пришло и сокрушительное чувство нервозности, переполнявшее его в то время. Он мог чувствовать лишь легкое облегчение от затянувшегося действия успокоительного, которое он, по-видимому, вынужден был принять от излишнего беспокойства.

— Мой старый дом, – коротко сказал он, его голос грубо нарушил тишину. В глазах Чанбина мелькнуло удивление, сопровождаемое тем же беспокойством, которое было неприятно Сынмину, и он до сих пор не знал, чем оно было вызвано. Он знал, что они посетили его старый дом, но больше информации доступно не было.

Слегка сглотнув, Чанбин наклонился вперед, прежде чем задать следующий вопрос: 

— А ты помнишь, зачем мы туда пошли?

Разум Сынмина снова стал пустым. Он беспомощно наблюдал за Чанбином, но как бы отчаянно ни пытался установить связи в своем уме, ничего не откликалось.

Хотя он не мог вспомнить, почему они были там совсем недавно, но был уверен на все сто, что не вернулся бы в свой старый дом просто из чувства ностальгии. Должно быть, что-то заставило его вернуться, и он осмелился рискнуть предположить что.

— Кле собирались туда? – сказал он, хотя это больше походило на вопрос.

Чанбин мрачно кивнул, из-за чего Сынмин неловко заерзал. Было грустно слышать, что они посетили его дом, хотя он не был так расстроен, как мог бы ожидать – по-видимому, из-за того, что его подсознание уже знало об этом.

Сынмин уже не мог дождаться, когда вернутся его воспоминания, так как он чувствовал, что ночь, должно быть, была важна по множеству причин. В конце концов, он оказался в медицинской палате, но, судя по горькому выражению лица Чанбина, по крайней мере, что-то еще должно было пойти не так. Даже зная, что это был затянувшийся эффект успокоительного, он не мог не чувствовать разочарования из-за того, что его разум все еще был таким затуманенным.

— И что случилось, когда мы туда приехали? – спросил он, чувствуя, как его терпение постепенно сходит на нет. Он понимал, что Чанбину было полезно расспрашивать его, поскольку это заставляло его мозг работать, но ему отчаянно хотелось знать.

Чанбин, должно быть, смог уловить это, глубоко вздохнув, будто морально и физически готовился рассказать эту историю. Через несколько секунд он заговорил, его низкий голос наполнил тишину комнаты пугающей глубиной.

— Когда мы приехали к дому, Джинни ничего не слышал. Он сказал, что это место было совершенно, даже как-то неестественно, пустое. С Йени ситуация была не лучше – он не смог проникнуть в систему безопасности, по-видимому, в особняке не было никаких технологий, хотя мы все согласились, что хотя бы одна жалкая камера должна была быть. Сообщение от Кле, которое побудило нас отправиться туда, все равно можно было отследить.

— Так что мы сделали? – спросил Сынмин, чувствуя, как страх начинает пробираться к нему из-за спины. Это был словно рассказ о ком-то другом, несмотря на то, что одним из героев был он сам, и внутренне молился об ответе, что они поступили разумно и остались в стороне.

Но он даже не надеялся, что это окажется правдой, и Чанбин подтвердил это тихим бормотанием.

— Мы с Чаном вошли внутрь. А когда вошли внутрь, то обнаружили, что всё электричество отключено, поэтому я пошел за Сони, и он мог вернуть его. Ты сказал, в этом доме щиток в подвале или что-то в этом роде. – Чанбин сделал паузу, возможно, ожидая, сможет ли Сынмин подтвердить это. Он поспешно кивнул – так сильно, что у него немного заболела голова. Он ценил то, что Чанбин пытался вовлечь его в разговор, просто чтобы убедиться в его сознательности, чтобы продолжать, но с каждой секундой его терпение истощалось. — Ты и я отправились на поиски членов Кле, так как в то время мы еще ничего не знали о них, в то время как Чан с Сони отправились в подвал, чтобы вернуть электричество для Йени.

— Потом ты вспомнил о бункере в доме, который оказался звуконепроницаемым. Мы сразу пошли туда, подумав, что, возможно, там прячутся люди из особняка, и поэтому ничего не было слышно. И мы были... близки к правде. Он не был пуст, но внутри были члены Кле, а не сотрудники, которых мы ожидали.

Сынмин моргнул, задаваясь вопросом, не ослышался ли он. Он слепо следил за пересказом, не догадываясь, что могло произойти дальше, но каким-то образом его все же ухитрились застать врасплох.

Образ Кле, угрожающей группы в масках, с которой Сынмин так долго противостоял, ищущих убежища в тесном бункере его отца, был почти комично маловероятен. Для какой цели они были там даже не представлялось.

Как только он собирался открыть рот и задать этот вопрос, то вдруг запнулся.

Глядя на смутное изображение членов Кле, столпившихся в убежище, Сынмин понял, что картина в его голове становится все более и более четкой, и он даже может точно предвидеть, что произойдет дальше. Он вспомнил, как вошел внутрь, но был встречен враждебно, а через долю секунды — в жутком хвате сил Чанбина.

Он помнил, как беспомощно наблюдал, пока Чанбин пробирается через комнату, убивая каждого члена на своем пути, пока всё не превратилось в неподвижную резню тел. Он помнил тревогу, охватившую их обоих, когда они осознали насколько запутано выглядела их находка, и изо всех сил пытались найти объяснение тому, почему они нашли Кле запертой в комнате, в которую у них даже не должно было быть доступа.

И тут же, в спешке, вспомнил о последовавших за этим событиях.

Он мог вспомнить, как шагнул назад в темноту коридора, неприятное беспокойство поселилось в его животе. Он умолял Чанбина разделиться, и внезапно в его сознании болезненно промелькнуло настороженное выражение лица старшего. Сынмин проглотил извинения, когда до него дошло, насколько тяжелым испытанием, должно быть, это стало для Чанбина, который в первую очередь допустил их разлуку.

С каждым возвращающимся воспоминанием тяжесть в груди Сынмина все больше тянула его на дно. Когда все воспоминания встали на место, он слабо сжал кулаки, проклиная тогда себя за свою глупость. Он шел навстречу опасности, не жалея ни единой мысли о своих друзьях, тогда как ему следовало связаться с ними, как только он увидел этот необычный свет, льющийся из-под его двери…

Внезапно воспоминания Сынмина оборвались.

Его сердцебиение учащалось, так как казалось, что его противостояние с отцом достигает апогея. Он мог представить себе выражение лица этого человека и то, как оно подействовало на него в то время; он не мог пошевелить ни одним мускулом, и его черты застыли в маске недоверия. Потом в затылке появился легкий укол боли, прежде чем воспоминания исчезли.

Осталось лишь колкое чувство ужаса, хотя Сынмин чувствовал и другую эмоцию. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это была благодарность.

В то время, когда он почувствовал, что тело и сознание начинают подводить его, Сынмин почувствовал себя по-настоящему безнадежным. Ему было больно вновь переживать эти чувства, поскольку он был вынужден признать, что шансы на спасение ничтожно малы. Он не знал, кто напал на него или куда они направляются, кроме отрезвляющего знания о том, что отец предал его.

Но каким-то образом он оказался здесь, сидя на одной из кроватей в их бункере.

Я был спасен... но как? Кто сделал это?

Его продолжительное молчание, должно быть, намекало на возвращение его воспоминаний, когда Чанбин выпрямился на стуле и одарил Сынмина взглядом, смешанным с осторожностью и надеждой. Он продвинулся вперед, приблизившись к младшему, и спросил приглушенным тоном: 

— Что случилось? Ты вспомнил?

Сынмин сглотнул, пытаясь утолить сухость в горле. Он поднял голову, встретив напряженный взгляд Чанбина, и, конфликтно поджав губы, ответил легким кивком.

Глаза Чанбина расширились, и он наклонился настолько близко, что Сынмин задался вопросом, не рухнет ли он вперед и не упадет лицом на матрас перед ним. Однако он выглядел идеально сбалансированным, вся его предыдущая усталость исчезла. Во всяком случае, он выглядел уравновешенным и готовым к действию.

— Что там произошло? – спешно спросил он, и этот простой вопрос заставил Сынмина задуматься о том, насколько обширным должен быть ответ. Теперь у него появилось только больше вопросов о том, что он хотел узнать, например, как они узнали о том, что с ним случилось, и как им удалось его спасти.

Он уже собирался возразить на вопрос Чанбина своим собственным, когда дверь в медицинский кабинет распахнулась.

— Сынминни!

Пронзительный крик Джисона прорезал тишину с такой силой, что Сынмин вздрогнул, хотя он знал, что страх, который он получил, не мог быть ничем по сравнению с тем, что, должно быть, чувствовал Хёнджин, стоя рядом с Джисоном.

Брюнет пересек комнату в мгновение ока и чуть не упал на Чанбина, спешащего занять другое свободное место рядом с кроватью Сынмина. Его рот был приоткрыт, но Сынмин с облегчением увидел, что Джисон не смотрит на него с той же унылой озабоченностью, которой пестрили взгляды Чанбина и Хёнджина. Наоборот, он чуть ли не трещал от радости.

У Сынмина даже не было возможности вставить слово, прежде чем Джисон снова заговорил, впечатляюще сумев произнести целый поток слов, не заикаясь и не останавливаясь, чтобы перевести дух.

— Я так рад видеть тебя! Я знал, что ты проснешься, но, конечно, мы просто не могли быть уверены, ведь нам не было даже известно, что тебе ввели. Пока мы с Феликсом наблюдали за тобой, я всё думал, насколько он был тяжелый, и мог ли ты слышать нас или нет. Не уверен насчет этого, но если мог, то надеюсь, это принесло тебе немного утешения, потому что–

— Сони, – мягко вмешался Чанбин, его тон был значительно тише, чем обычно. Он бросил короткий, но не менее многозначительный взгляд в сторону Сынмина, прежде чем добавить: — Он все ещё отходит от действия успокоительного. Будь немного медленнее, хорошо?

Глаза Джисона расширились, и он очаровательно застенчиво посмотрел на него. “Извини”, – сказал он одними губами, хотя Сынмин не чувствовал, что ему вообще нужны извинения.

На самом деле, несмотря на то, что его замедленный разум не мог уследить за всей речью Джисона, не говоря уже о том, чтобы правильно обработать это, он был благодарен за возможность просто увидеть его. Он помнил боль от смирения с тем фактом, что он может никогда больше не увидеть никого из своих друзей, и Хёнджин ушел всего через несколько минут после того, как он проснулся, в то время как Чанбин был так нехарактерно серьезен, что это совсем не было похоже на версию старшего, которому он так сильно доверял.

Наблюдать, как Джисон такой выразительный и счастливый, чем-то напоминающий Сынмину щенка, когда его владелец вернулся после дня, проведенного вне дома, было, пожалуй, самым успокаивающим, что он испытал с тех пор, как проснулся. Поверив, что он никогда больше не увидит Джисона, невозможно было передать его радость, что Джисон остался тем же Джисоном.

Сынмин еще не до конца осознал, что если он был в такой опасности, то, возможно, и другие участники тоже. Поэтому, вместо того, чтобы поддерживать зрительный контакт с Джисоном, он с надеждой посмотрел в сторону дверного проема, ожидая найти Хёнджина, стоящего там с остальной группой.

Вместо этого с Хёнджином был только один человек, который до сих пор мельтешил прямо перед дверью, как будто размышляя, выскользнуть ли обратно в коридор или нет.

Сынмин почти мгновенно понял, что с Минхо что-то не так. Ему нравилось думать, что он довольно наблюдателен, даже когда его разум все еще был затуманен от успокоительного, которым его накачали, и хотя Минхо был одним из лучших членов их группы в том, чтобы скрывать свои эмоции, он, казалось, на мгновение потерял всю свою скрытность.

Его истощение было видно по тому, как он стоял, прислонившись к дверному проему, и его несфокусированный взгляд блуждал по комнате перед ним, попадая в любое место, кроме Сынмина. Это была противоположность Джисону, который ни разу не отвел взгляда от него с тех пор, как вошел (что, по общему признанию, было довольно некомфортно), но было что-то в напряженном выражении лица Минхо, поразившее его в самое сердце.

Однако, хотя обычно Сынмин мог приставать к Минхо, чтобы выяснить, что не так, он чувствовал себя слишком умственно и эмоционально перегруженным, чтобы даже думать об этом в данный момент. Его последнее воспоминание о доме все еще сопровождалось пугающей пустотой, поэтому он отчаянно пытался узнать, что произошло, поскольку у него не было возможности расспросить Чанбина об этом до того, как вошли остальные.

Кроме того, ему едва удавалось держать себя в руках, учитывая натиск воспоминаний, вернувшихся к нему. Он не был уверен, сможет ли справиться, если узнает, что так сильно обременяло Минхо, учитывая, что старший редко когда-либо выглядел расстроенным с того времени, как присоединился.

Хёнджин откашлялся и шагнул вперед, заставив Сынмина выйти из ступора. На секунду он ощутил укол разочарования в груди, осознав, что больше никто не прибудет. Небольшая часть его надеялась увидеть знакомую светловолосую голову, вошедшую в дверь вслед за Минхо, но было ясно, что он не увидит Чонина, по крайней мере, сейчас.

Это разочарование быстро сменилось страхом, когда Сынмин понял, что, возможно, отсутствие Чонина может означать, что он ранен или вообще не находится в бункере. Чана и Феликса там тоже не было, и Сынмин знал, что они бы так же стремились занять одно из мест рядом с ним, как и Джисон.

— Только двое? – тихо спросил Чанбин, когда Хёнджин подошел ближе, похоже, задаваясь тем же вопросом, что и Сынмин. В его тоне не было никакого беспокойства; к счастью, он просто казался немного сбитым с толку, поэтому Сынмин вздохнул с облегчением. Чанбин не стал бы спрашивать о других, если бы они не смогли прийти, не так ли?

— Я нашел этих ребят первыми. Они тусовались в общей зоне, поэтому я подумал разбудить их и отправить сюда, хотя они выглядели довольно уютненько, – объяснил Хёнджин, качая головой, когда Чанбин двинулся со стула, чтобы освободить место для него. Его губы почти дразняще изогнулись, и Сынмин удивленно приподнял бровь, когда изо рта Джисона сорвался слабый, похожий на писк звук. — Кроме того, я не был уверен, как будет себя чувствовать Сынмин, но предположил, что было бы лучше не тащить сюда всех сразу. Знаешь ли, я и сам был в подобном положении, и я помню насколько ошарашила меня целая группа ребят вокруг моей постели.

Пока Хёнджин говорил, Сынмин начал бессознательно расслабляться, откинувшись на подушку, тихие слова понимания безмерно успокаивали его. С подтверждением того, что с остальными все в порядке, и их просто еще не привели к нему, ему хотелось признать, что он предпочел бы не говорить со всей группой сразу.

В настоящее время ему было достаточно трудно не отставать от собственных мыслей, так что он не мог представить себе разговор с семью другими людьми. Кроме того, с возвращением воспоминаний о ночи он также вспоминал о нежелательном напряжении, которое, вроде как, запятнало его отношения с Чонином. Вдруг он почувствовал облегчение от того, что ему еще не пришлось столкнуться с младшим, несмотря на тоскующую по нему тяжесть в груди.

Внезапно Сынмин почувствовал, как на него упал тяжелый взгляд, в котором не было ни открытости, как у Джисона, ни сдержанной осторожности, как у Чанбина. Он поднял голову и посмотрел прямо в темные линзы солнцезащитных очков Хёнджина. Выражения в глазах другого не было видно, но Сынмин каким-то образом понял, что Хёнджин изучает его, его нижняя губа зажата между зубами, пока он задумчиво жевал ее.

Как раз когда Сынмин собирался спросить, что случилось, Джисон прошаркал вперед на своем сиденье и широко раскрытыми глазами спросил: 

— Ну, как ты себя чувствуешь?

Сынмин моргнул, его прежние мысли о Хёнджине поколебались, когда он изо всех сил пытался ответить на вопрос Джисона. По правде говоря, он не был уверен, что чувствует, ведь его разум все еще был покрыт почти слоем ваты, не позволяющим ему чувствовать вещи с такой же интенсивностью, как раньше. Однако в его случае это казалось чем-то вроде благословения, так как, по крайней мере, он не был так напуган, как, возможно, должен был бы, пройдя через подобный удар.

— Я… в порядке, – ответил он, отводя взгляд от Хёнджина. — Немного устал, полагаю, но в порядке.

— Он смог вспомнить всё произошедшее, – добавил Чанбин, его голос осветился смесью гордости и облегчения. — Всё, что потребовалось, это пара вопросов от меня, а затем он смог сделать все остальное самостоятельно.

Джисон приободрился, а Сынмин даже заметил, как Минхо делает шаг вглубь комнаты со своего места у двери. 

— Ого, серьезно? И что произошло?

И снова Сынмин потерял дар речи. Он и сам продолжал подмечать некоторые детали, восполняя секунды, которые казались пустыми в его сознании, и поэтому он сомневался, что сможет дать точный отчет о том, что произошло с тех пор, как он разошелся с Чанбином у убежища, до момента, когда на него напали на глазах у отца.

И даже так он не был уверен, сможет ли произнести это вслух.

Он сглотнул, не в силах оторвать глаз от нетерпеливого, но не менее обеспокоенного выражения лица Джисона. Он не мог представить, как это должно было быть для них, так как он догадался, что они не получили никакого предупреждения, только гробовое молчание с его стороны, когда они в конце концов поняли, что что-то пошло не так. Звучало довольно-таки страшно с его точки зрения, хотя Сынмин чувствовал, что еще легко отделался. По крайней мере, большую часть времени он был без сознания. Он вряд ли смог бы справиться, заставь они терпеть его то же самое, но с позиции его друзей, оставшихся без подсказок или понимания того, жив ли еще один из них или нет.

Сынмин окаменел, просто подумав об этом, и, наконец, понял, почему каждый из его друзей, с которыми он встречался, выглядел так, будто они были вынуждены нести бремя мира в течение последних двадцати четырех часов. Он мог только проклинать себя за свою слабость, которая допустила такое развитие событий.

— Нам не стоит давить на него. Думаю, Сынминни не захочет повторять всё по несколько раз, поэтому, вероятно, это должно быть что-то, о чём мы услышим собравшись все вместе, – сказал Хёнджин, привлекая внимание Сынмина обратно. Его задумчивое выражение сменилось на более мягкое, заботливое, от чего у него заболела грудь. — На данный момент, я думаю, мы должны быть просто рады тому, что мы все вышли из этого более или менее невредимыми.

Джисон сделал паузу, прежде чем энергично кивнуть и извиниться за «несоблюдение границ». Сынмин, опять же, совсем не расстроился и не чувствовал, что ему нужны извинения, но, тем не менее, оценил экспрессивность Джисона.

Однако кое-что из сказанного Хёнджином застряло у него в голове, и он немного продвинулся вперед на кровати. Его взгляд скользнул по троице перед ним, и он даже бросил взгляд в сторону Минхо, который тут же напрягся. Сынмин почувствовал знакомое серьезное замешательство, предполагая, что его следующий вопрос, возможно, ответит на вопрос, почему Минхо вел себя так странно.

— Что произошло после того, как вы потеряли связь со мной?

Его встретила тишина, отражающая то же смятение, которое он испытал, когда задавался вопросом, как ответить Джисону секундой ранее. Таким образом, стало еще яснее, что задача увести его от того, кто напал на него в первую очередь, вовсе не была гладкой. У них не было особых причин не отвечать ему; по крайней мере, они не могли утверждать, что это нужно сделать перед всей группой, потому что Сынмин был единственным, кто оставался не в курсе.

Они явно сомневались — Сынмин понял это по тому, как Минхо попятился к двери, Джисон сгорбился, Хёнджин отвернулся от кровати, а Чанбин нервно облизал губы. Возможно, они чувствовали такое же нежелание говорить об этом, как и Сынмин, из-за отчаянного желания забыть события.

Но Сынмину нужно было знать, что произошло, и ему нужно было знать, кто его забрал. Иначе он не сможет отдохнуть со спокойной душой.

К счастью, другие, похоже, поняли это.

— Ну, мы поняли, что ты не отвечаешь, поэтому я сразу же помчался наверх, туда, куда, как ты сказал, ты ушел. Сони смог вернуть электричество из подвала, так что Йени получил доступ к камерам, а также включил свет для нас, – объяснил Чанбин, переводя свое выражение лица в более нейтральное. — Мы обыскали комнаты, а потом нашли одну с мужчиной, стоящим посередине. Он назвал себя твоим отцом?

Чанбин, похоже, ждал подтверждения от Сынмина, прощупывая почву, чтобы увидеть, действительно ли тот встретил своего отца или исчез до того, как их пути пересеклись. Когда Сынмин сделал небольшой жест, чтобы он продолжил, он вздохнул с облегчением, хотя его глаза все еще были обеспокоены, он снова заговорил.

— Он сказал нам, что тебя забрал кто-то, кто знал о тебе всё, – признался Чанбин, заставив Сынмина слегка выпрямить спину. Его мысли все больше привязывались к нападавшему, когда к нему вернулась память о резких и быстрых движениях, направленных на то, чтобы вывести его из строя. Это было ужасно; он вообще не контролировал ситуацию. — Очевидно, этот человек также был тем, кто «устроил сцену», как выразился твой отец, и, я думаю, под этим он имел в виду запереть Кле в убежище и отключить электричество в особняке.

— Потом он сказал, что понятия не имеет, куда тебя заберут, но тебя больше нет. Он сказал о тебе какую-то чушь, а затем пригрозил Чонину. На мгновение показалось, Чанбин забыл, что разговаривает с Сынмином, и, возможно, должен был фильтровать свои слова, но в его глазах была такая злость, и он был полностью погружен в воспоминания. Он скривил губы, прежде чем продолжить. Его тон был немного более сдержанным, когда он закончил: — Когда стало ясно, что он не собирается рассказывать нам ничего полезного, я… закончил в той комнате и ушел.

Сынмин почувствовал, как его лицо побледнело, пока он обрабатывал всё сказанное. Старший, похоже, пытался приукрасить свое последнее предложение из уважения к нему, но мрачного, почти виноватого выражения на его лице было достаточно, чтобы подтвердить подозрения Сынмина.

Его отец был мертв, потому что Чанбин убил его.

Каким-то образом это не повлияло на Сынмина так сильно, как ожидалось, и вряд ли это было связано с успокоительным в его крови. Он помнил, какое смятение он чувствовал во время пути туда, как размышлял, не вызвано ли его волнение заботой об отце, и поэтому было даже немного утешительно сознавать, что он ничего не должен этому человеку.

Чанбин только что подтвердил тот факт, который Сынмин знал в глубине души с того самого момента, как впервые вошел в свою старую спальню: его отец предал его.

Но вместо того, чтобы просто безразлично относиться к мысли о смерти отца, в его сердце было что-то похожее на счастье. За несколько мгновений до того, как он вошел в особняк, его разум был так сильно взволнован, тревога и нерешительность занимали все его мысли, но теперь же(пускай еще не совсем отойдя от седативного) он чувствовал, что все было как никогда ясно.

Его отец заключил сделку с теми, кто охотился за ними, оставлял плакаты и даже шел на все, чтобы поймать Сынмина. Он держал его взаперти всю свою жизнь только потому, что совершил ошибку, а затем был слишком труслив, чтобы признать последствия. И, что хуже всего, по мнению Сынмина, он угрожал Чонину.

Так что да, Сынмин был счастлив, что его отец умер. Старикан заслужил это.

Это делает меня плохим человеком? Задался вопросом Сынмин, в то время как Чанбин продолжал осторожно наблюдать за его реакцией. Я не знаю. И мне уже все равно.

Он моргнул, целеустремленно сфокусировав взгляд, и поднял глаза, чтобы посмотреть на Чанбина. Старший напрягся, казалось, готовясь к тому, что Сынмин заплачет и объявит, как он расстроен, но вместо этого он лишь медленно кивнул.

— Хорошо. И что было дальше?

Прошла долгая секунда, в течение которой Чанбин просто смотрел на Сынмина, прежде чем его лицо растаяло в теплом облегчении, и он откинулся на спинку сиденья. Выглядело так, словно последние остатки стресса начали покидать его бренное тело, и Джисон продвинулся вперед, беря дальнейший пересказ на себя.

— Джинни пытался сообразить, куда ты мог уйти, но все еще ничего не слышал. Мы уже почти потеряли надежду, когда… – Он замолк на минуту, прежде чем его губы извернулись в едва заметной, благодарной улыбке. На это было приятно смотреть, и Сынмин наконец-то почувствовал, что события ночи, возможно, повернулись в их пользу. — Йени вспомнил кое-что, над чем мы вдвоем работали какое-то время. Это ни в коем случае не было идеальным, и у нас был только один…

— Но перед тем, как ты вышел из фургона, он прикрепил к задней части твоей куртки небольшой чип, который, когда он приказал, издавал звук на частоте, которую могла слышать только Джинни.

Лицо Сынмина вытянулось, когда он понял, что сделали Джисон и Чонин, чтобы спасти его, и за что он должен их благодарить. Чонин ничего не сказал ему о чипе, но предположил, что если он все еще находится на ранней стадии, как сказал Джисон, то он, возможно, просто решил подождать, пока разработка будет завершена. Кроме того, не то чтобы Сынмин никогда ничего не скрывал от младшего, а его секреты часто были еще больше и опаснее.

Вот почему отношения между ними были такими напряженными во время путешествия и в начале миссии. Несмотря на это, Чонин по-прежнему играл большую роль в его спасении.

Сынмин нахмурился и склонил голову, чувствуя, как стыд омрачает его мысли. Прежде всего, Чонин был рядом с ним, и он был тоже полон решимости быть рядом с ним. Как он мог позволить чему-то встать между этим?

Однако он не мог долго пребывать в своей вине, когда мгновение спустя Хёнджин продолжил слова Джисона.

— Все сработало, так что я смог уловить звук и понять, где ты. Мы не могли позволить себе терять время, ожидая, пока остальные вернутся из особняка, поэтому вместо этого мы с Мином отправились за тобой. – Услышав слова Хёнджина, Сынмин поднял глаза одновременно от удивления и любопытства. На мгновение он забыл о том, как нехарактерно робко вел себя Минхо, и что он еще не получил ответа, почему так.

Он бросил еще один взгляд на дверной проем, но не был шокирован, когда Минхо демонстративно избегал зрительного контакта. Его цвет лица почему-то казался еще более серым, в то время как даже Джисон выглядел напряженным у постели Сынмина. Хёнджин продолжил, хотя он, должно быть, осознавал негативное изменение атмосферы в комнате.

— Нам пришлось немного пройтись по лесу, и в конце концов мы нашли тебя… Мину удалось вернуть тебя, а потом мы вернулись к фургону и уехали, как только смогли.

Сынмин не думал, что Хёнджин лжет, но он знал, что некоторые детали, должно быть, были упущены. Мрачное настроение подготовило его к чему-то изнурительному, и поэтому ответ, который дал Хёнджин, был пугающе близок к разочарованию. Сынмин был почти уверен, что это должно быть как-то связано с тем, что сделал Минхо, но он не был близок к выяснению причин, да и Хёнджин похоже не собирался больше ничего говорить по этому поводу. Сынмин очень сомневался, что Минхо станет.

Чувствуй он себя хоть немного ближе к своему обычному состоянию, он мог бы попытаться понять, что могло стоять за невысказанным событием. Он бы внимательно следил за Минхо, а также за манерами окружающих, таких как Джисон, который часто довольно выразительно выражал свои чувства. Тем не менее, Сынмин все еще был немного не в себе, и знал, что с Минхо ничего не может быть просто.

Он узнал, что понять старшего можно, но сделать это очень трудно.

Поэтому, вместо того, чтобы искать дополнительную информацию, ему удалось приподнять уголки губ в легкой улыбке, продолжая смотреть на Минхо. Независимо от того, как Минхо это сделал, он спас Сынмина, и за это он был ему благодарен. Ему было только жаль, что старший пережил столько трудностей из-за него.

— Спасибо, Мин. И спасибо вам всем за помощь мне. Мне жаль, что я был слабаком и позволил этому случиться.

Его слова были встречены слабыми протестами Джисона, который одновременно был взволнован комплиментом и возмущен самоуничижительным комментарием Сынмина. Минхо один раз кивнул, его первое настоящее признание Сынмина с тех пор, как он вошел – или, скорее, завис – в комнате, в то время как Хёнджин позволил себе улыбнуться.

Чанбин, с другой стороны, недовольно покачал головой.

— Тебе не за что извиняться. Учитывая, насколько личной была для тебя миссия, неудивительно, что ты был немного более уязвим, чем обычно, и это абсолютно нормально. – Он подарил Сынмину улыбку, первую после его пробуждения, но она выглядела такой грустной, что у него не вышло получить от нее никакого удовольствия. — Что нехорошо, так это то, что я отпустил тебя одного. Я должен был проследить за тобой лучше, и мне жаль.

— Однако, – поспешно продолжил он, прежде чем Сынмин успел открыть рот, чтобы возразить (поскольку он не чувствовал, что Чанбину нужно было извиняться за допущенную им ошибку). — Что сделано, то сделано, и мы уже не сможем изменить то, что произошло. Вместо этого мы можем извлечь из этого уроки, а также гордиться достижениями, которые сделали сегодня вечером, как группа.

Сынмину больше не было надобности вмешиваться, ведь с этим он был согласен. Он был без сознания большую часть ночи, но из того, что он слышал, все остальные объединились, чтобы вернуть его. Начиная с изобретения Джисона и Чонина, начавшего операцию, до успешного ее проведения Хёнджином и Минхо, они смогли поработать даже под таким давлением, которое сломило бы любого.

Он понял, что, возможно, одна из главных причин, по которой он не был так напуган, как следовало бы, заключалась в том, что та ночь действительно показала ему, насколько он может рассчитывать на своих друзей.

Он без промедления доверил бы им свою жизнь.

После короткой паузы Чанбин закончил с решительным вздохом: 

— Кстати, говоря о группе, думаю, стоит уже разбудить остальных и сообщить им хорошие новости. Если ты чувствуешь, что готов к этому?

Сынмин кивнул, хотя и не мог избавиться от нарастающего страха перед перспективой снова увидеть Чонина. Это безмерно расстроило его, потому что в ту ночь он мог потерять своих друзей навсегда, и он должен был более чем жаждать воссоединения. Тем не менее, в нем бурлило беспокойство, которое цеплялось за него после признания своих чувств к младшему, сопровождаемое его неспособностью действовать в соответствии с этим.

По крайней мере, увидеть Чана и Феликса было бы приятно, поскольку Сынмин уже жаждал дружеского тепла, которое они оба несли в себе. Он надеялся, что они не будут выглядеть такими измученными, как другие, но, учитывая, каким человеком был Чан, Сынмин сомневался, что последние часы были легкими для блондина.

Про себя он поклялся сделать встречу со следующими тремя короче, так как он заметил усталость и мелкая дрожь тел Чанбина и Джисона, пока они поднимались со стульев рядом с его кроватью. Было ясно, что никто из них много не спал, и Сынмин был уверен, что если бы Хёнджин не носил солнцезащитные очки, под его глазами тоже были бы видны темные круги. Сынмин, пусть и был немного медленнее и менее проницателен, чем обычно, по крайней мере, чувствовал себя довольно хорошо отдохнувшим и спокойным, учитывая все обстоятельства.

Он также знал, что единственная причина, по которой они выглядели такими усталыми, была из-за него. Наблюдали ли они за ним, как Чанбин и Хенджин при его пробуждении, или просто не могли отдохнуть, по его мнению, всё одно. Из-за этого он отчаянно пытался загладить свою вину перед ними, поскольку с ним все было в порядке.

Он правда был в порядке.

— Я так рад, что ты в порядке, Сынминни, – сказал Джисон чуть более тихим тоном, но не менее искренним. Он беззаботно похлопал Сынмина по ноге, покрытой одеялом, прежде чем присоединиться к Минхо у двери.

Минхо оторвал взгляд от земли, когда приблизился Джисон, пара, казалось, обменялась какой-то безмолвной беседой, а затем Минхо наконец позволил своему взгляду встретиться со взглядом Сынмина, как будто Джисон сделал что-то, чтобы спровоцировать это. И, может быть, так и было.

Минхо был слишком далеко, чтобы Сынмин мог правильно понять, что чувствует старший, но в глазах старшего был кроткий взгляд, который смущал своей незнакомостью. Пока Сынмин волновался, что Минхо отвернется без него, губы Минхо изогнулись в легкой, нежной улыбке.

Очевидно, что-то случилось с ним той ночью, и Сынмин знал, что это должно быть связано со спасательной операцией, которую он предпринял вместе с Хёнджином. Однако он больше не чувствовал такого опасения по этому поводу, так как было было ясно, что Минхо был не в порядке, но и не был не одинок. Джисон потянулся, чтобы схватить его за руку, было достаточным доказательством этого, и с последним кивком головы Минхо вытащили из комнаты, чтобы, как надеялся Сынмин, хорошенько отдохнуть.

Чанбин был последним, кто отошел от Сынмина, стреляя в младшего более яркой, зубастой улыбкой, которая казалась приятно похожей на него самого. Сынмин скучал по этой стороне Чанбина, и поэтому видеть, как он, наконец, ведет себя более уверенно, было так же утешительно, как и первое появление Джисона. Он взъерошил его  волосы – действие, которое Сынмин совершенно не одобрял, – прежде чем отойти от стула и присоединиться к Хёнджину.

— Скоро увидимся, – сказал Хенджин, успокаивающе улыбаясь Сынмину. Сынмин догадался, что это означает, что он собирается привести Чана, Феликса и Чонина, но прежде чем он успел попросить Хёнджина отдохнуть, пара исчезла.

Оставшись один в медицинской палате, Сынмин откинулся на подушки и попытался понять, что он чувствует.

Он все еще был впечатлен и немного расстроен тем, насколько спокойно он чувствовал себя по отношению к знанию того, что с ним случилось. Он точно знал, что несколько дней назад у него, вероятно, случился бы нервный срыв, и он бы разорвал себя на части из-за бесчисленных возможностей того, что еще могло случиться с ним или даже с другим членом их группы.

И все же он обнаружил себя бесстрашным перед лицом своего почти пленения. Казалось, что благодаря тому, как другим удалось вернуть его, он был уверен, что ничто никогда больше не сможет причинить ему боль. Такой образ мышления был безрассудным, но был для него в новинку, а значит, достаточно освежающим для Сынмина, чтобы зацепиться за него.

Никто и никогда раньше не предоставлял ему такую безопасность, кроме Чонина, который, по иронии судьбы, теперь был тем, с кем он чувствовал себя наименее уверенным.

Плечи Сынмина опустились, когда он понял, насколько это огорчало.

Чонин словно всегда был рядом с ним. Очевидно, нет, так как пара познакомилась чуть меньше трех лет назад, но знакомство с ним означало превращение в человека, которым Сынмин был сегодня. Он вообще не хотел ассоциироваться с мальчиком, которым он был в прошлом, и поэтому научился удаляться от этого образа. Вероятно, именно поэтому он так беспечно относился к предательству своего отца; забота об этом человеке казалась ему далеким сном, и та последняя ночь была лишь определяющим фактором, который дал Сынмину понять, что в этом особняке для него больше ничего нет. У него не было причин для беспокойства, поэтому он и не стал.

Однако с Чонином все было иначе. Сынмин не мог не думать о том, что между ними растет расстояние, которое он отчаянно хотел сократить, но просто не знал, как это сделать. Сначала он думал, что это могло произойти из-за его чувств, которые не были платоническими, и поэтому он намеренно держал их в секрете, но каким-то образом это, казалось, только увеличило разрыв.

Он не знал, что делать.

Может быть, стоит просто сделать это, – сказал он себе, хмурясь от сложностей этой мысли. По крайней мере, тогда у вас не будет этой затянувшейся неловкости. Всё всплывет наружу, и он, возможно, никогда больше не заговорит с тобой, но так ты хотя бы поймешь, что между вами.

Он покачал головой, чувствуя, как желудок переворачивается от ужаса. Он был эгоистом, и часть его ненавидела себя за это, но он просто не мог потерять Чонина. Даже осторожные, сложные отношения, которые у них были в настоящее время, были лучше, чем их отсутствие.

Его внимание вернулось к комнате, когда дверь открылась, и он заставил свое лицо принять нейтральное выражение, когда Хёнджин снова вошёл в сопровождении оставшейся троицы.

Если он думал, что Чанбин и Минхо выглядят ужасно, но это даже не могло сравниться с тем, насколько измученным выглядел Чан. Сынмин понял, что на самом деле он не знал, как долго был в отключке, но едва завидев Чана, он понял, что старший за это время ни секунды не отдыхал. Сынмин только надеялся, что не слишком долго, хотя он не думал, что Чан мог бы выглядеть таким измученным, будь оно коротким.

Несмотря на бледность лица и усталость на лице, Чан был физически настороже. Он пересек комнату так же быстро, как и Джисон, на мгновение зависнув перед стульями, прежде чем проскользнуть в тот, который стоял ближе всего к нему. Сынмин чуть не скривился, потому что Чан выглядел даже менее здоровым вблизи: темные круги под его глазами были темны, как сама ночь, а нижняя губа слегка дрожала.

— Сынни, – выдохнул он, его голос дрожал, когда его взгляд прошелся по чертам его лица. Сынмин не был уверен, сколько Хёнджин сказал по пути туда, но, судя по тому, как вел себя Чан, он не был уверен в том, что обнаружит, войдя в комнату, или в каком состоянии будет Сынмин. — Ты в порядке? Как себя чувствуешь?

По мере того, как он привыкал отвечать на этот вопрос, а также чувствовал себя более уверенным в своем состоянии, Сынмин смог ответить с уверенностью, которая, как он надеялся, также успокоит Чана. 

— Я в порядке, правда. Все еще немного сбит с толку, но Чанбин сказал, что это нормально.

Глаза Чана были серьезными, его внимание было сосредоточено, когда он кивал в ответ на слова Сынмина. Его взгляд был настолько сосредоточенным и почти невыносимо эмоциональным, что Сынмину было трудно отвести взгляд. Ему удалось это только в момент, когда рядом с Чаном появилось движение, другой знакомый блондин опустился на сиденье рядом со своим другом детства.

Феликс мягко улыбнулся, его кожа сияла здоровым золотым блеском в тени освещения. Его улыбка, очень похожая на улыбку Джисона (хотя и немного мягче), была искренней и дарила утешение. Глаза сияли спокойным терпением, как будто он уже знал о текущей борьбе Сынмина со сложными деталями его памяти и о собственном неодобрении того, как он вел себя той ночью.

Прежде чем Сынмин успел заколебаться, он ухмыльнулся в ответ.

Казалось, это принесло Чану больше утешения, чем словесное подтверждение, поскольку старший, наконец, потерял часть болезненного напряжения в мышцах. Он откинулся на спинку стула, его усталая поза почти полностью повторяла позу Чанбина ранее, и свободно скрестил руки на груди, не сводя глаз с Сынмина.

С этим жестом общая атмосфера в комнате немного расслабилась, достаточно, чтобы Сынмин мог отвести взгляд от двоих, сидящих рядом с ним. И когда он это сделал, то едва не пожалел об этом, потому что его глаза встретились с глазами человека, который занимал так много его мыслей с тех пор, как он проснулся.

Чонин почти сразу отвернулся, как будто взгляд Сынмина был таким же вредным, как солнечный свет, но они сохраняли зрительный контакт достаточно долго, чтобы Сынмин мог увидеть что-то. Он не был уверен, что это было, но тут же почувствовал, как дыхание затрудняется, а может, его и вовсе стошнит.

Всё, что он хотел сделать – это наклониться и притянуть Чонина поближе от того места, где младший неуверенно завис у изножья его кровати. Однако он не мог дотянуться, а если и мог, то все равно не думал, что у него хватит храбрости на это.

Чан глубоко вздохнул, обеспечив Сынмину желанный источник отвлечения. Он оторвал взгляд от Чонина, остановившись на Чане, несмотря на то, что его подсознание отчаянно пыталось снова встретить взгляд Чонина, вновь повисший на нем, как только он отвернулся.

— Ты помнишь всё, что произошло? – спросил Чан, почти точь-в-точь повторяя вопрос Чанбина, заданный ранее.

Сынмин с легкой грустью подумал, что, возможно, они оба были так похожи в своих манерах, потому что привыкли проводить такие опросы на других во время обучения в Дживайпи. Затем он задался вопросом, нужно ли им делать то же самое с членами своей группы в будущем.

— Я вспомнил практически всё, а другие рассказали мне о том, что произошло сразу после этого, – ответил он, вспоминая разговор, который он разделил с Чанбином, Хёнджином и Джисоном – Минхо не сказал ни слова.

Однако Чанбин оборвал всё слишком быстро, хотя он хотел узнать больше о том, что последовало за этим. Он хотел знать, что они сделали по возвращении в бункер, и как долго он спал, ведь у него не было ни малейшего представления.

Быстрый взгляд на часы подсказал ему, что приближается полдень. Он не мог определить точное время, когда они прибыли в его старый дом прошлой ночью (он с опозданием понял, что это могло быть даже не «прошлой ночью»), так как это осталась деталью, которую его память не могла связать воедино, но он знал, что было поздно. Он только надеялся, что прошло примерно двенадцать часов, а не тридцать шесть или даже шестьдесят. С другой стороны, он не чувствовал голода, хотя это могло быть из-за успокоительного.

Он хотел спросить Чана или Феликса, пытались ли они скрыть это от него волнуясь за благополучие Сынмина, но Чан заговорил первым в тишине.

— Сынмин, я действительно хочу извиниться.

Если бы в тот момент он все еще не чувствовал легкое головокружение, Сынмин закатил бы глаза. В очередной раз Чан оказался идентичен Чанбину в том, как он вел себя и обращался с Сынмином, и все было бы в порядке, если бы он хоть на каплю был согласен с тем, что они говорили.

Однако же, он был категорически против.

— Чан, ты не обязан-

— Но я хочу, – прервал его Чан, хотя и не резко. Любой гнев, который он проявлял, явно был направлен на себя, и это причиняло Сынмину такую боль, что ему приходилось сжимать кулаки под одеялом. Чан не улыбался грустно, как Чанбин, и от этого стало еще хуже; разочарования в его глазах было достаточно, чтобы заставить Сынмина чуть не расплакаться, хотя он знал, что это была лишь малая часть чувств Чана. — Как старший и тот, кого вы, ребята, считаете лидером, я должен присматривать за всеми вами. Но ты подвергся нападению, а я не смог ничего сделать, чтобы остановить это или даже вернуть тебя.

— Вместо этого я почти полностью потерял самообладание, и из-за этого Мин был вынужден сделать вещь, которую он ненавидит. Хотя, я думаю, что должен извиняться перед тобой не за это, – поспешно добавил он. Прежде чем Сынмин получил возможность задать вопрос, он продолжил тем же торопливым, но мучительно пристыженным тоном. — Я должен быть тем, на кого вы можете рассчитывать, на кого можно положиться и кому можно доверять. Меня не было рядом с тобой ни в тот момент, ни в любой другой момент ночи, и за это мне очень жаль.

Сынмин неодобрительно поджал губы, пытаясь совладать с унынием в глазах Чана с собственным пламенным сопротивлением.

Он просто хотел, чтобы старший увидел, насколько он вдохновляет Сынмина и остальную группу. Чан, казалось, удерживал свою позицию с чувством гордости и решимости, но также был в нескольких секундах от того, чтобы унизить себя при первой же возможности. Если бы он только мог видеть себя хоть с долей уверенности в себе, которую другие питали к нему.

— Чан, пожалуйста, не извиняйся, – начал он, подчеркнуто игнорируя скептический блеск в глазах старшего. — Бин уже сделал это, и ты не обязан. Не стоит. Судя по тому, что я слышал, есть вещи, которые мы все могли бы сделать лучше сегодня вечером, но главная ошибка была с моей стороны. Я ушел один, и должен был связаться с вами, как только понял, что что-то не так.

Феликс кивнул, затем заговорил впервые с тех пор, как вошел в комнату. Сынмин не осознавал, насколько успокаивающей может быть глубина его голоса, и сразу же почувствовал, как негодование вытекает из его тела.

— Сынминни прав. Миссия не удалась по множеству причин, и мы должны исправить это, а не извиняться. Кроме того, если ты извиняешься, то мы все должны. Как сказал Сынмин, мы все вероятно, могли бы сделать лучше. Ты всегда говоришь о том, что мы группа, и разделяем бремя друг с другом. Так что не бери на себя всё это в одиночку.

Несмотря на некоторую напористость его слов, выражение лица и тон Феликса были мягкими. В его глазах был слегка дразнящий блеск, когда он встретил взгляд Чана, старший отвел взгляд от Сынмина и в шоке уставился на Феликса.

Сынмин откинулся на подушки, довольный тем, что Феликс передал его чувства лучше, чем когда-либо, а также точно знал, как их озвучить, чтобы достучаться до Чана.

Чан умел скрывать свои эмоции большую часть времени, поскольку у него, казалось, была установка к голове, что, как подметил Феликс, он не должен обременять других своими проблемами. Чанбин всегда был единственным, кто действительно мог достучаться до него, и даже когда другие могли понять, что что-то не так, они не могли точно понять это или дать Чану утешение, в котором он нуждался.

И тут появился Феликс.

Он каким-то образом, казалось, мог общаться с Чаном как никто из них, и у него был мягкий, умиротворяющий способ утешения, в отличие от чуть более честных и практичных методов Чанбина. Сынмин предположил, что это то, к чему привело взросление с кем-то, и ему было немного горько из-за того, что у него не было возможности испытать подобное.

Он заметил, что они погрузились в очередную тишину, а Чан и Феликс уставились друг на друга так, Сынмину аж начало казаться, что он вторгается в что-то личное. Однако он не хотел прерывать момент, особенно когда это было так нужно Чану, и поэтому он решил хранить молчание до тех пор, пока они, в конце концов, не восстановили осознание своего окружения и не разорвали зрительный контакт.

Сынмин почувствовал, как его губы растянулись в легкой, слегка веселой улыбке, но держал рот на замке. Не то время и место, чтобы пошалить, и у него оставалось много собственных проблем, с которыми нужно было разобраться. Например, как он хотел, чтобы он мог обмениваться такими взглядами с Чонином, и до какой степени группа собиралась так пристально следить за ним, пока он был без сознания.

Феликс успокоил Чана, и он ответил на следующие вопросы Сынмина без особых возражений.

Сынмин узнал, что спал не слишком долго: около десяти часов, включая дорогу обратно на базу. Затем его друзья разделили обязанности по присмотру за ним между собой и разделились на пары, чтобы работать по три часа в сутки. Джисон и Феликс первыми сидели у его постели, за что Сынмин любезно поблагодарил последнего, прежде чем Чанбин и Хёнджин поменялись местами. В этот момент проснулся Сынмин.

Чан пытался сформулировать это таким образом, чтобы не изображать Сынмина обузой, убеждая его, что им удалось отдохнуть и в фургоне на обратном пути, и когда они не сидели в медпункте. Однако Сынмин мог сказать, что это неправда, просто взглянув на пару перед ним – он не мог даже смотреть в сторону Чонина – что сон не пришел так легко, как пытался убедить его Чан. Он все равно чувствовал себя виноватым, поскольку четверо из них были вынуждены не спать, сидя с ним, но знания о том, как они все были огорчены, было достаточно, чтобы ему захотелось зарыться под свои одеяла и никогда больше не выбираться на поверхность.

Вот почему он изо всех сил старался прервать разговор, проглотив все свои вопросы и запросы, чтобы отправить Феликса, Чонина и особенно Чана, чтобы они как следует отдохнули. Они разговаривали всего десять минут, но теперь, когда Сынмин знал, что его друзья, по сути, не спали всю ночь ради него, он отчаянно пытался загладить свою вину перед ними.

После сотен попыток убеждений Чана в том, что он будет в порядке сам по себе и ему не нужно, чтобы Чан оставался составить ему компанию, старший наконец встал со стула. Феликс последовал за ним, одарив Сынмина широкой улыбкой, которая, казалось, на секунду осветила всю комнату.

— Приятно видеть, что ты проснулся, – тихо сказал Феликс, наклоняясь, чтобы провести пальцами по руке, которую Сынмин вытащил из-под одеяла. Его прикосновение было мимолетным, но контакт между ними послал тепло по его руке.

— Ты знаешь, что делать, если тебе что-нибудь понадобится, – нежно напомнил ему Чан. Наконец он подарил Сынмину долгожданную улыбку, его глаза закрылись, а на щеках появились привычные ямочки. Щеки слегка болели от силы его собственной улыбки в ответ.

Но она спала довольно быстро, когда он повернул голову к последнему участнику, который не сказал ни слова с тех пор, как осторожно встал в конце кровати Сынмина.

Чонин заламывал руки, выражение его лица олицетворяло нерешительность, поскольку он, казалось, колебался между тем, чтобы сфокусировать взгляд на земле или поднять его, чтобы взглянуть на Сынмина. По крайней мере, он не выглядел таким огорченным, как раньше, складки на его лбу теперь разгладились, но этот вид уязвимости сменился робостью, которая была еще хуже для Сынмина.

Он не мог вспомнить, когда в последний раз между ними было столько неловкости. Даже когда они впервые встретились, они были осторожны, но каким-то образом сумели сблизиться так, как думал Сынмин, могли только друзья на всю жизнь. Вскоре легкое подшучивание, которым они обменивались, превратилось во что-то более глубокое, поскольку они привыкли к тому, насколько одиноки в этом мире без другого.

Но теперь Сынмин чувствовал, что едва может смотреть Чонину в глаза, не говоря уже о том, чтобы поддерживать с ним разговор. И это наполняло его гневом, потому что он просто не мог потерять Чонина. Это то, что он сказал Чанбину в первую ночь в бункере, и его чувства до сих пор не изменились, даже если он нашел для них новое имя.

Любовь.

— Йени? – позвал он, отчего глаза младшего расширились, а голова резко взметнулась вверх. Сынмин сглотнул от внезапной сухости в горле, и ему пришлось заставить следующие слова сорваться с губ. — Другие сказали мне, что ты и Джисон были ответственны за создание чипа, который использовался, чтобы найти меня. Спасибо. Меня бы здесь не было, если бы не ты.

Последнее предложение, возможно, можно было понять в другом смысле, хотя Сынмин не был уверен, что он единственный, кто это заметил. Если Чонин и подумал, то он этого не показал, поспешно отведя глаза обратно к земле и пробормотав короткое «не стоит благодарностей».

Затем, прежде чем Сынмин успел даже подумать о том, чтобы сказать что-то еще, младший бросился к двери и вышел в коридор.

Сынмин выдохнул, даже не осознавая, что не дышал всё это время, позволив своим плечам поникнуть в явном разочаровании. Чан колебался, прежде чем двинуться за Чонином, в то время как Феликс послал сочувствующий взгляд в сторону Сынмина, следуя за ним. Он не был уверен, знал ли Феликс, насколько на самом деле был обескуражен Сынмин, но этот маленький жест не заставил его чувствовать себя лучше.

Он точно не ожидал, что Чонин вдруг позволит всем своим эмоциям вырваться на поверхность – хотя он был немного благодарен, так как это нервировало, что он не может читать младшего, как обычно – но приглушенный ответ был душераздирающе удручающим.

Сынмин даже не знал, что пошло не так.

Как только дверь за Чаном и Феликсом закрылась, Сынмин закрыл голову руками. Он так отчаянно пытался наладить отношения с Чонином, но не зная даже причину этого, у него не было ни малейшего представления о том, как это сделать.

Он не был уверен, расстроен ли Чонин или просто скрывает свой страх перед миссией за маской стойкости. Но нет, до присоединения к группе бывали времена, когда что-то шло не по плану, и Чонин чуть ли не бросался на Сынмина, как только они воссоединялись. Это были одни из немногих случаев, когда Сынмина действительно обнимали лучше всего, и он дорожил каждым из них.

Чонин не стоял бы так тихо в конце его кровати. Он бы сидел на месте, которое занимал Чан, или даже мог бы пробраться под одеяло рядом с Сынмином, будучи уверенным, что это не нанесет никаких травм.

Что я сделал не так?

— Сынмин.

Сынмин напрягся, позволив себе успокоить быстро бьющееся сердце, прежде чем поднять голову. Он узнал голос говорящего, хотя и не мог в это поверить, так как поклялся, что этот человек давно покинул комнату.

Хёнджин стоял в дверном проеме, его поза была странно расслабленной, когда он прислонился к стене рядом с ней. Он снял солнцезащитные очки, предположительно потому, что освещение в комнате было достаточно слабым для него, а это означало, что Сынмин мог должным образом видеть круги под глазами, которые преследовали и всех других его друзей.

Он заставил себя игнорировать тот факт, что Хёнджин видел эту сцену, и каким-то образом всегда точно знал о чувствах человека, наблюдая даже за их самыми незаметными движениями. Вместо того, чтобы позволить себе еще больше погрузиться в депрессию, в которую он попал, Сынмин попытался взять себя в руки.

— Джинни, иди отдохни. Судя по всему, ты не спал дольше всех нас–

— Нам нужно поговорить.

Сынмин тут же замолк, потому что в тоне и выражении лица Хёнджина было что-то, подсказывающее ему, что тот не примет «нет».

Несмотря на видимую усталость, отражающуюся на его лице, глаза Хёнджина были острыми и наблюдательными, когда он подошел ближе. Сынмин вспомнил, как странно он наблюдал за ним ранее, как будто был погружен в свои мысли по причине, которую Сынмин не мог понять. Теперь он был под этим впечатлением еще больше, когда у Хёнджина не было солнцезащитных очков.

Сынмину пришло в голову воспоминание прошлой ночи (хотя казалось, что она была намного длиннее), когда Хёнджин, казалось, был поражен той же нерешительностью. Он все еще не был уверен, о чем думал блондин, но, должно быть, это его немного беспокоило, и Сынмин только надеялся, что именно об этом он и собирался поговорить.

Отбрасывая оставшиеся просьбы к Хёнджину уйти и отдохнуть, Сынмин приготовился к предстоящему разговору.

Хёнджин медленно опустился на ближайший к Сынмину стул. Он не торопился, и то ли потому, что хотел создать напряжение, то ли собирался с мыслями, тем не менее нетерпение Сынмина росло. Наконец, после минут, казавшихся вечностью, Хёнджин заговорил.

— Я слышал, что ты сказал Йени.

Он не уточнил, что это было, но Сынмин сразу понял. Он, вероятно, понял бы, даже без серьезного, но слегка виноватого взгляда Хёнджина.

Он прижал плечи к телу, позволяя смеси унижения и печали прильнуть к его сердцу. В глубине души он знал, что все остальные имели представление о его чувствах к Чонину, учитывая слова Минхо сказал во время того же путешествия о том, что они «очевидны». Но знание того, что Хёнджин действительно слышал признание Сынмина, хотя, возможно, и не совсем неожиданное, учитывая характер его способностей, наполняло горьким, неудобным чувством. Это бремя было достаточно болезненно нести и одному, поэтому он не хотел беспокоиться о том, что кто-то еще знал так много.

Как будто он смог понять, о чем думает Сынмин, Хёнджин принес небольшое извинение, прежде чем перейти к изложению своей точки зрения.

— Я сожалею об этом, так как знаю, что это был личный момент, который должен быть разделен между вами двумя. Я не хочу вмешиваться в ваши дела, где мне не место, но… – Хёнджин колебался, и Сынмин приготовился к дальнейшему. — Я искренне рад, что это произошло, так как это дает мне повод поговорить с тобой по этому поводу сейчас.

Сынмин не хотел об этом говорить. Он провел так много времени, беспокоясь о том, как вести себя с Чонином и что он должен ему сказать, поэтому поделиться этим с кем-либо – даже с Хёнджином – было настолько утомительно, что это казалось ужасным.

— Просто послушай, что я хочу сказать, пожалуйста, – сказал Хёнджин, его глаза сияли отчаянием. Сынмин прикусил язык, заставляя себя хранить молчание, пусть ему и ужасно сильно хотелось сказать Хенджину бросить эту идею. Было очевидно, что старший хотел только помочь и будто даже верил, что сможет. К тому же, он не заставлял Сынмина говорить, и он был рад пока помолчать.

Сделав глубокий вдох, Хёнджин продолжил.

— Только что почти не разговаривали. Я стоял у двери, но даже оттуда я чувствовал, как вам обоим неловко. Это на вас не похоже. – Сынмин поджал губы, чтобы не заявить, что он и сам знает и с тех пор разрывал себя на части из-за этого. Но ему не о чем было беспокоиться, поскольку Хёнджин не собирался давать ему места для вставки своих комментариев. — Чонин был опустошен сегодня вечером. Он смог сохранить самообладание во время самой миссии, и без этого Мин и я не смогли бы вернуть тебя, но как только адреналин прошел, он был сломлен.

— Он продолжал извергать эти бессмысленные вещи о том, что подвел тебя и не был рядом, когда ты в нем нуждался. – Губы Хёнджина скривились в гримасе недовольства, но это даже не могло сравниться с тошнотой, которая поселилась в желудке Сынмина после его слов.

Почему Йени...?

— Я могу только догадываться, что это произошло из-за его обиды на твой секрет об отце, а затем он вел себя немного отстраненно ранее ночью, хотя тебе лучше узнать об этом у него самого. В любом случае, он чувствовал себя ужасно, и, должно быть, винил себя. Вот почему он не посмотрел на тебя и не принял твоей благодарности должным образом.

Сынмин ощущал, будто его вот-вот стошнит. Он ожидал, что Хёнджин будет читать ему лекции о том, как он ведет себя неловко, или о том, как он должен двигаться дальше и действовать. Вместо этого он внезапно узнал душераздирающие подробности эмоций той ночи, Хёнджин, видимо, решил пойти против своего прежнего правила не быть настойчивым, довольно жестоко заставив Сынмина столкнуться с произошедшим.

В каком-то смысле это было, вероятно, лучшее, что он мог сделать, поскольку это не давало Сынмину шанса уклониться или задуматься.

Но для него было почти немыслимо представить, как Чонину могло быть так плохо. Он мог предвидеть, что младший расстроится из-за недоразумения с Сынмином, но мысль о том, чтобы зайти так далеко и винить себя в случившемся, была мучительной, особенно если это означало, что он отдалился как результат этого.

Хотя, это как раз то, что ты сам делаешь, не так ли? Отдаляться из-за чего-то, о чем ты мог только предполагать, и то ошибочно?

Хёнджин продолжил, его голос был непоколебим, как будто он уловил бурлящие эмоции Сынмина и знал, что тот должен звучать уверенно, чтобы достучаться до него.

— А еще и ты. Я предполагаю, что ты ведешь себя странно с Чонином из-за своих чувств к нему, верно? – Сынмин слегка кивнул, и Хёнджин с явным разочарованием щелкнул языком. — Не знаю, что происходит у тебя в голове, но, судя по твоему поведению, ты даже не рассматривал возможность того, что Чонин ответит взаимностью. Нечестно, по-моему, как ты говоришь за его чувства и его сердце, не спросив его самого.

— А теперь, когда вы двое должны были быть благодарны за то, как вам повезло быть вместе после всего, что произошло прошлой ночью, вы даже не взглянули друг на друга. И это-… – Хёнджин сжал руки в кулаки, он выглядел так, словно вот-вот расплачется. — Меня злит то, что одни из самых красивых и крепких отношений, которые я когда-либо видел, разваливаются только потому, что ни один из вас не признает, что вы на самом деле чувствуете. Вместо этого, вы недоговариваете и делаете свои глупые предположения, основываясь только на своем мнении. И это не значит, что вы эгоистичны, раз уж оба думаете, что вы недостаточно хороши и причиняете вред другому, когда это не так!

Сынмин опустил голову, позволяя словам Хёнджина захлестнуть его. Это всегда было на поверхности, но когда старший так мощно изложил это перед ним, он наконец понял, в чем заключалась его проблема.

Каждый раз, когда он чувствовал это приятное трепетание в животе только для того, чтобы прогнать его, потому что думал, что Чонин никогда не почувствует того же, он вообще не думал о Чонине. По крайней мере, он не думал о Чонине как о человеке, испытывающем эмоции, а скорее приписывал ему их, основываясь на своих догадках.

Он не переставал думать о чувствах Чонина, возможно, потому, что все еще боялся признаться в собственной симпатии.

Но Хёнджин еще не закончил и, казалось, сделал шаг назад, не касаясь столь личной области. Это освежало и позволяло Сынмину заглушить бегущие мысли в голове настолько, что он мог чувствовать себя немного спокойнее.

— Просто подумай на секунду о том, что случилось бы, если бы мы с Мином не смогли тебя вернуть. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь смогли бы найти тебя снова, и Йени был бы вынужден жить с чувством вины, которую он в настоящее время держит, и это в разы хуже, потому что он даже не смог бы увидеть тебя снова. И ты, где бы ты ни был, должен продолжать жить со знанием того, что Чонин где-то там, и никогда не узнает о твоих чувствах к нему.

— Дело в том, что я думаю, эта миссия научила нас всех кое-чему, но больше всего она должна была помочь вам двоим. Вы должны были понять, насколько опасна и непредвиденна наша работа, и что может случиться дальше, когда мы в последний раз увидимся... Думаю, этот момент неизбежен, по крайней мере, для некоторых из нас. – Глаза Хёнджина сияли от эмоций, а Сынмин яростно моргал, чтобы сдержать внезапный поток слез. — Это означает, что ничего не должно оставаться недосказанным. Мы должны относиться друг к другу и к себе так, как будто каждый день будет нашим последним. И это означает, что ты не должен ничего скрывать, особенно с Чонином. Никто из вас этого не заслуживает. 

Он склонил голову еще ниже. Хёнджин был прав – каждое сказанное им слово было правильным.

Разлад, возникший между Сынмином и Чонином, накапливался какое-то время, возможно, даже с их первой ночи, проведенной в бункере, и был вызван ошибками с обеих сторон. Сынмин теперь знал о ложно предположенных чувствах Чонина, и, отдалившись, должно быть, только навредил младшему. Хранение секретов никогда не приносило пользы в их отношения, учитывая, как обидно было Чонину, когда он узнал, что Сынмин скрывал настоящую личность своего отца. Он не был уверен, что именно вызвало настороженность самого Чонина, но были ли верны догадки Хенджина или нет, единственный способ узнать это – спросить.

И Хёнджин был прав со своим вторым замечанием, даже если это было больно признавать. Они действительно не знали, когда они могут быть разлучены или может случиться что-то еще худшее, поэтому они не могли позволить, чтобы что-то висело в воздухе между ними.

Сынмин с болью вспомнил, что одной из его последних мыслей перед тем, как потерять сознание в своей комнате, было то, что он никогда не говорил Чонину, что он на самом деле чувствует. Он вспомнил горе, которое наполняло его. Он даже представить себе не мог, как бы чувствовал себя, проснувшись в месте, которое не было бункером, и зная, что у него действительно никогда не будет шанса признаться Чонину.

Но теперь у него был такой шанс. Его подарили ему его друзья и сам Чонин.

— Хёнджин… – Его голос дрожал, но ему было все равно, когда он поднял голову, чтобы встретить страстный взгляд Хёнджина своим собственным. — Можешь вернуть Йени, пожалуйста?

Хёнджин сделал паузу, его взгляд пробежался по лицу Сынмина, словно ища любые следы нерешительности. Должно быть, он был доволен тем, что нашел, так как всего через секунду его лицо расплылось в одной из самых замечательных, захватывающих дух улыбок, которые Сынмин когда-либо видел.

— Конечно, – ответил он, едва не споткнувшись о стул, торопясь встать. Зрелый, уравновешенный Хёнджин, казалось, исчез, сменившись куда более легкомысленным, пролетая к двери такими легкими шагами, словно плыл по облакам. На ходу он оглянулся через плечо, улыбка все еще играла на его губах. — Рассказывая ему, ты вытащишь все на поверхность, а это единственное, что сейчас важно. Даже если он не ответит на чувства, по крайней мере, вы оба сможете восстановиться после этого. Хотя… я думаю, что шансы этого очень малы.

Глаза Сынмина смягчились, когда он увидел, как другой уходит. Он чувствовал, как часть того же возбуждения трепещет в его груди вместе с юношеским сгустком нервов, ускоряющим сердцебиение. Однако вместе со всем этим пришла стальная решимость, когда он наконец понял, что должен сделать. Он мог опасаться последствий, но в этом больше не было сомнений, не после разговора Хёнджина, так волшебно прояснившим его разум относительно всего.

Сынмин мог дать себе пощечину, ведь разве пришел бы он к такому уровню понимания, если бы просто поговорил об этом с Хёнджином раньше? Он мог бы избавить их всех от такого беспокойства, если бы знал.

Когда Хёнджин приблизился к двери, Сынмин не мог не поразиться тому, как безупречно старший справился со всем этим. Он смог так легко достучаться до Сынмина, сначала заставив его почувствовать себя ошеломленным самоуничижением, которое продемонстрировал Чонин, пока он был без сознания, а затем привел такие убедительные аргументы, что Сынмин смог собрать воедино головоломку его чувства без особого труда.

Это заставило Сынмина почувствовать, будто груз свалился с его плеч, хотя он действительно задавался вопросом, как Хёнджину это удалось так хорошо, тем более что у него, по-видимому, не было других друзей до того, как он встретил их группу. Как он мог обращаться с чужими эмоциями с такой осторожностью и порядочностью, если у него не было большого опыта?

Или может быть...

Сынмин услышал свой вскрик, прежде чем как следует осознал, что делает.

Хёнджин остановился, когда полез в карман, чтобы достать солнцезащитные очки. Он обернулся, протянув одну руку к дверной ручке позади себя, и склонил голову набок в замешательстве.

— Прости, я-… не мог не заметить, что ты, кажется, много думал об этом. Это всё для нас с Йени, или… – Сынмин заколебался, когда что-то похожее на нервозность пробежало по чертам лица Хёнджина, его глазам, сверкнувшим в тусклом свете, когда он отводил их от кровати. — Тебе кто-нибудь нравится... так же, как мне нравится Йени?

— Вполне возможно

Сынмин не ожидал ответа так быстро, да еще и утвердительного. Он задал вопрос довольно импульсивно, внезапно став гораздо более эмоционально комфортным с самим собой, и выпалил его, потому что хотел рассказать Чонину о своих чувствах.

Но Хёнджин явно не лгал. Его лицо опустилось, как будто он испытал какое-то осознание для себя, прежде чем уголки его глаз сморщились, когда он слегка, казалось бы, бессознательно улыбнулся.

К сожалению, прежде чем Сынмин успел начать задавать вопросы, Хёнджин покачал головой и с силой прикрыл глаза очками. Эта мимолетная мягкость исчезла, уступив место сдержанному фасаду.

— Хотя я не думаю, что из этого что-то выйдет. – Не прошло и секунды, как он открыл дверь, бросив последний многозначительный взгляд за спину. — В отличие от тебя! Так что тебе лучше рассказать ему все. Пора бы вам обоим поговорить об этом как следует.

И с этим он ушел, снова оставив Сынмина одного в тишине.

Любопытство Сынмина к тому, к кому Хёнджин мог питать чувства, вскоре сменилось приливом адреналина, когда он понял, что следующим человеком, который войдет в эту дверь, будет Чонин. Он знал, что следующие минуты будут непростыми, ему явно нужно было многое объяснить, а также он сомневался, что Чонин будет очень разговорчивым, учитывая их ограниченное взаимодействие до сих пор.

Это ощущалось как пощечина. Он не мог до конца поверить, что не прошло и суток с тех пор, как он впервые узнал, что Кле собирается напасть на его отца. С тех пор его чуть не похитили, заставили принять седативное, и теперь он собирался признаться своему лучшему другу в романтических чувствах, которые он испытывал, и всё это за час после пробуждения.

Сынмин задавался вопросом, стоит ли ему больше думать о том, что он собирается сказать, но у него не было достаточно времени для этого, и он не хотел больше ждать теперь, когда принял окончательное решение. В любом случае Хёнджин, вероятно, отказался бы когда-либо говорить с ним снова, если он струсит.

Он только надеялся, что, учитывая, как долго он сдерживал это, слова придут к нему легко. А если этого не случится, то ему просто придется бы запинаться на каждом слове по пути к признанию.

Несмотря на нерешительные мысленные приготовления Сынмина, он внезапно обнаружил, что не может сформулировать связные слова, когда Чонин вошел в комнату.

Как будто, признавая свои чувства перед Хёнджином, сопровождаемые его решимостью рассказать о них Чонину, он наконец-то мог признать, как захватывающе выглядит младший.

Его волосы, хотя и взлохмаченные и спутанные из-за травмирующей ночи, все равно почему-то казались такими мягкими. Теплый золотой свет комнаты помог скрыть бледность его лица от усталости, вместо этого он выглядел здоровым, как Сынмин и хотел, чтобы он был.

Но выражение его лица было напряженным, будто он стремился развернуться и уйти при первой же возможности. Его губы были стянуты в прямую тревожную линию, а глаза, которые Сынмин всегда находил такими теплыми и яркими, смотрели в землю между ними. Всё, чего хотел Сынмин, — это увидеть его знакомую улыбку и восхищаться его ярким живым лицом.

— Хёнджин сказал, что ты хочешь меня видеть? – спросил Чонин, его голос был слишком тихим, чтобы его можно было услышать. Однако это все равно было благословением для ушей Сынмина и расслабило его, пусть Чонин и выглядел не менее напряженным.

— Да, хочу. Мне нужно тебе кое-что сказать, – ответил Сынмин, так как он не доверял себе, чтобы молчание длилось слишком долго. Если это случится, он начнет сомневаться, и тогда его уверенность начнет испаряться. Он не мог позволить этому случиться, поэтому ему просто нужно было продолжать двигаться.

Чонин, казалось, ожидал этого, поскольку слегка, почти незаметно кивнул головой. Но он не ответил, а также не показывал никаких признаков движения. Когда он стоял рядом с дверью, как сейчас, Сынмин не мог быть уверен, что он не убежит, как только признание будет произнесено.

— Не мог бы ты подойти поближе? – попросил он, презирая слабость своего тона. Он ненавидел чувствовать себя таким неуверенным рядом с Чонином, но именно поэтому он должен был быть предельно честным. Он надеялся, им больше не нужно будет чувствовать, будто они ходят друг вокруг друга на цыпочках.

Когда Чонин заколебался, неловко шаркая ногами по земле, Сынмин пробормотал короткое «пожалуйста». Это, казалось, помогло, так как едва ли еще раз поразмыслив, Чонин двинулся вперед, его уклончивое выражение не вписывалось к его поспешным шагам, и он занял одно из мест рядом с кроватью Сынмина. Он выбрал самый дальний стул, хотя на данный момент этого было достаточно.

Чонин по-прежнему отказывался смотреть ему в глаза, но теперь, когда он был ближе, Сынмин мог сказать, что он не такой стойкий, каким, возможно, хотел казаться. Его зрачки дрожали, когда они сосредоточились на одеялах, покрывающих тело Сынмина; Это напомнило ему период времени, когда он впервые развивал свои силы, некоторые предметы тряслись и теряли равновесие под силой его мощного взгляда. Как будто глаза Чонина были магнитами, что время от времени поднимались и смотрели прямо на Сынмина, только тогда их внимание снова ускользало.

Сынмин мог бы просто сидеть там, всматриваясь в тончайшие детали младшего, которые он научился ценить с годами, но он знал, что ждал достаточно долго. Они оба.

— Я скрывал от тебя еще кое-что, – сказал Сынмин, сумев выровнять голос. — Прости, что я в последнее время не был честен. Сначала мой отец, а теперь это… Я могу объяснить, почему, если ты сначала выслушаешь меня, но после всего, через что мы прошли, ты не заслуживаешь этого. Так что я собираюсь рассказать вам всё, сейчас.

Чонин взглянул вверх, и на мгновение на его лице промелькнуло невинное удивление, прежде чем он охладил его до более нейтрального выражения. Однако он не выглядел таким безразличным, как раньше, с более нежным, поддерживающим изгибом губ.

— Хорошо. Ты можешь рассказать мне что угодно, – тихо сказал он, и Сынмину просто захотелось наклониться и поцеловать его. Конечно, даже когда он узнал, что Сынмин скрывал что-то еще и, вероятно, работал над собственным чувством обиды, Чонин все равно отбросил все это, чтобы быть рядом с Сынмином, когда он в нем нуждался.

Как Сынмин мог ожидать иного? И, что более важно, что он когда-либо сделал, чтобы заслужить такого замечательного человека в своей жизни?

Он прочистил горло, борясь с натиском эмоций, которые угрожали задушить его.

Сейчас или никогда.

— Я не уверен, смогу ли я точно сказать, когда это началось, или даже когда я сам это понял, – начал он, позволив себе погрузиться в воспоминания. Если бы он слишком увлекся наблюдением за реакцией Чонина, то не смог бы закончить в ближайшее время. — Думаю, на самом деле, я мог чувствовать это уже довольно давно. Но мне было легко игнорировать это раньше, когда мы были только вдвоем, потому что я никогда не был близок ни с кем другим, и поэтому я мне не с чем было сравнивать. Я просто думал, что мы близки... что ты просто мой лучший друг.

— А потом мы присоединились к этой группе. Я очень рад, что мы это сделали, так как я думаю, это очень помогло нам обоим, но также это заставило меня осознать некоторые вещи о том, как я относился к тебе. – Сынмин сделал паузу, чтобы перевести дух, судорожно выдохнув, прежде чем продолжить. Он не осознавал, как трудно будет сказать все вслух, особенно когда Чонин сидит прямо перед ним, но в этом было что-то такое. — Я подружился и с другими людьми, и все, казалось, шло гладко, пока я не заметил, что чувства, которые я испытывал к остальным, отличались от тех, которые я испытывал к тебе. Сначала я просто думал, причина в том, что ты мой лучший друг, и всё должно быть так... Прежде чем я понял, что я не просто испытываю к тебе более сильные чувства, я чувствую что-то совершенно другое.

Чонин вздохнул, и его спокойное выражение наконец сменилось чем-то большим. Он выглядел потрясенным, хотя Сынмин надеялся увидеть эмоцию, похожую на облегчение, в том, как его губы приоткрылись. На мгновение показалось, что Чонин собирается что-то сказать, пока его рот не закрылся и он резко не сглотнул.

Сынмин был почти благодарен Чонину за то, что тот потерял дар речи, ведь ему еще было что сказать.

— Я вдруг понял, что причина, по которой я так боялся, когда мы впервые присоединились к группе, заключалась в том, что я ревновал. Я не хотел, чтобы между нами что-то изменилось, и я думал о тебе, даже когда мы не были вместе. Я входил в комнату, и мои глаза всегда сначала искали тебя, независимо от того, с кем ты был и что делал. – Чонин издал тихий болезненный звук из задней части горла, но Сынмин еще не закончил. — Я беспокоился о тебе больше, чем кто-либо другой. И хотя я чаще смущался рядом с тобой, вместе с тем пришло осознание, что ты заставляешь меня чувствовать себя наиболее комфортно, как дома.

— Эти чувства… В конце концов, с помощью Джисона и Минхо, я понял, что чувства, которые я испытывал к тебе, не ограничивались… дружбой. – Черты лица Чонина замерли, весь шок, который накапливался, внезапно, казалось, улетучился, сменившись трепетным благоговением. Его глаза выглядели слегка заплаканными, продолжая наблюдать за Сынмином. — Я не думаю, что когда-либо говорил тебе это лично, но, пожалуйста, знай, что я имею в виду. Я правда, искренне имею в виду это.

В глазах Чонина сияло столько эмоций, что Сынмин даже не мог их отслеживать или предугадать, как ему следует действовать в результате. Вместо этого он позволил нежной, нежной улыбке украсить свои губы в ответ на удивление Чонина. Следующие слова, которые он произнес, были настолько легкими, что это было почти смехотворно, учитывая, сколько мучений они ему принесли.

— Я тебя люблю.

Чонин моргнул, слезы уже начали блестеть на кончиках его ресниц. Сынмину было больно видеть, что Чонин выглядит таким грустным, и он понял, что его сердце билось не из-за нервозности, если Чонин может не ответить на его чувства, а скорее из-за того, что ему было больно каждый раз, когда он был вынужден смотреть на слезы младшего

Он не был уверен, что означают эти слезы. Он надеялся, это были слзы счастья, но было что-то душераздирающее в том, как Чонин смотрел на него, словно видел, как весь мир рушится у него на глазах.

Сынмин не думал, что это хорошо, и поэтому, чувствуя боль в груди, он приготовился к тому, что Чонин собирался сказать дальше.

— Почему ты мне не сказал?

Этого он не ожидал.

Чувствуя, как растерянность сменила часть его печали, Сынмин слегка нахмурился. Выражение лица Чонина все еще не изменилось, как будто он застыл в состоянии шока и не совсем обработал всё сказанное. Сынмин не мог винить его за это; он был тем, кто заговорил, но и он уже забыл некоторые слова из-за состояния, в которое он впал во время своей исповеди.

Однако в глазах Чонина было такое отчаяние, что Сынмин даже не колебался, прежде чем ответить ему так честно, как только мог, несмотря на то, что младший, казалось, рушился с каждым озвученным словом.

— Я боялся, – сказал он, чувствуя, как на его губах появляется горькая улыбка. — Я не думал, что ты когда-нибудь ответишь на мои чувства, и я так дорожил нашей дружбой, что не хотел рисковать испортить ее, сказав тебе.

— Ну ты и придурок, – тут же обвинил Чонин, хотя в его тоне не было настоящего яда, а уголки его рта даже скривились в крошечной печальной ухмылке.

Этого было достаточно, чтобы Сынмин почувствовал себя немного лучше. Его сердце продолжало колотиться в груди, и он не думал, что сможет успокоиться, пока Чонин не отреагирует должным образом на его признание – поскольку он не мог расшифровать ничего из того, что младший сказал или сделал до сих пор – но просто видеть следы улыбки, которая всегда давала ему столько утешения, было достаточно.

Он был так доволен, просто наблюдая за улыбкой Чонина, и даже не сразу осознал то, что произошло дальше. Пришел в себя он только тогда, когда эти самые губы внезапно прижались к его собственным.

Он не заметил, как Чонин подошел ближе, но теперь их лица были так близко, что Сынмин мог видеть, как слезы, прилипшие к ресницам Чонина, блестели под светом лампы. Глаза его были закрыты, и Сынмин с опозданием понял, что это потому, что они целовались.

Они целовались.

Прикосновение губ Чонина к его было таким легким, что Сынмин мог просто вообразить это, но их мягкое тепло должно было быть настоящим. Был тонкий привкус соли – Он не был уверен, было ли это потому, что Чонин плакал, или он сам начал проливать слезы – поцелуй был нерешительным и неуклюжим.

Но он был прекрасен.

Когда Чонин отстранился, Сынмин обнаружил, что бессознательно тянется вместе с ним, пока ему, наконец, не пришлось отстраниться, прежде чем он упадет с кровати. Чонин рухнул обратно в свой стул (сердце Сынмина трепетало от счастья, когда он теперь сидел в ближайшем), его грудь вздымалась, как будто он только что с тренировки. Они целовались не так долго, но Сынмин прекрасно понимал это чувство удушья.

Ему казалось, у него произошло короткое замыкание, и единственный способ убедиться, что это действительно произошло, – сосредоточиться на покалывании губ. Он мог только сидеть и потрясенно смотреть на Чонина, который, казалось, переживал собственный экзистенциальный кризис.

В конце концов, Сынмину удалось очень умно сказать: 

— Ты только что поцеловал меня.

— Верно.

— Так… Значит, ты чувствуешь тоже самое? – прошептал Сынмин, его тон дрожал от смеси надежды и удивления. Его разум, хотя и почти полностью оправился от успокоительного, не мог полностью обработать всю череду событий. Он был настолько не в себе, что с таким же успехом мог снова потерять сознание после того, как признался. — Ты-... Ты любишь меня?

— Конечно люблю, Сынмин! – закричал Чонин, его глаза сверкнули чем-то странным образом похожим на разочарование. Сынмин вообще не мог этого понять; ему казалось, что он плывет от счастья, которое сжигало его изнутри. — Пока ты говорил, я как раз думал о том, насколько я понимаю каждое слово. Я мог прекрасно представить, что ты чувствуешь, потому что я тоже это чувствовал... Просто не мог выразить это словами.

— Но, думаю, что сегодня вечером я действительно осознал это, – добавил он, и тень легла на его черты. Сынмин почувствовал, как блаженная улыбка сползла с его лица, потому что Чонин внезапно выглядел измученным. — Когда ты не отвечал, и Бин узнал, что с тобой случилось... Я как будто ничего не чувствовал. Я мог только думать, и поэтому сделал то, что должен был, но как только моя работа была закончена, все это просто обрушилось на меня... Мне было так страшно. Я даже не могу описать, что я чувствовал.

Дрожь пробежала по телу Чонина, и первая слеза скатилась с линии ресниц и покатилась по его щеке. Часть эйфории от их поцелуя исчезла, вместо этого Сынмин почувствовал разочарование в себе.

Ему это казалось таким простым, теперь, когда он знал, что Чонин ответил на его чувства. Он лишь задавался вопросом, почему он просто не признался раньше и не избавил их обоих от такой боли, но опять же, легко думать, когда дело уже сделано. Какая-то его часть все еще не могла в это поверить, после того, как он столько времени провел, убеждая себя, что Чонин был просто другом, хотя это и не так.

Его язык будто опух во рту, когда он пробормотал: 

— Почему ты мне не сказал?

Безрадостная улыбка тронула губы Чонина, и Сынмин наконец понял, почему младший выглядел таким раздраженным. Должно быть, он проклинал собственное бездействие, как и Сынмин.

Это смешно, понял Сынмин, что они оба думали о таких одинаковых вещах, но так долго избегали друг друга.

— Ну… – нерешительно начал Чонин, выражение его лица оставалось удрученным. — Прошлой ночью я был в ужасе от самого себя. Я не мог поверить, что оставил тебя наедине с твоим отцом, не дав тебе никакого утешения, кроме объятий перед тем, как ты ушел. Но даже они были для того, чтобы налепить тебе чип. Я просто не думал, что я заслуживаю быть твоим другом после этого, не говоря уже о... парнем.

Сынмин негодующе нахмурился, игнорируя приятное биение своего сердца в ответ на последнее слово Чонина в пользу возражения: 

— Нет, это я не заслуживаю-

— Думаю, я тоже испугался, – вмешался Чонин, бросив на Сынмина равнодушный взгляд. К счастью, он не выглядел таким опечаленным, и изгиб его губ вдруг показался немного более веселым. — Я не думал, что ты чувствуешь то же самое.

Сынмин издал хриплый смешок, и у него возникло искушение дать пощечину им обоим за их глупость. 

— Ну, тогда ты тоже идиот.

Чонин фыркнул от удовольствия, но, наконец, показал часть чистой радости, которая текла по венам Сынмина. Он выпрямился на стуле, его глаза скользили по лицу Сынмина, и он не чувствовал ничего, кроме волнения.

Он никогда не задумывался о том, что произойдет, если Чонин действительно почувствует то же самое, и теперь появились новые возможности, которые, он был уверен, ни один из них никогда раньше не рассматривал. Сынмин испытал такое облегчение и счастье, что готов был лопнуть как воздушный шарик.

— Мы оба идиоты, – прокомментировал Чонин, нежно качая головой.

Сынмин промычал, несколько неохотно отрывая взгляд от Чонина, чтобы взглянуть на дверь. Он направил молчаливое «спасибо» Хёнджину, Минхо и всем остальным членам их группы, которые когда-либо подталкивали его к тому, чтобы быть правдивым в своих чувствах. Он не мог представить, как они, должно быть, были разочарованы, наблюдая за неловкостью, окружающей его и Чонина так долго – Сынмин узнал все только что, и был готов рвать на себе волосы.

— Возможно, нам следует извиниться перед остальными, – сказал он, получив в ответ небольшой кивок от Чонина.

Затем младший сделал паузу, заставив Сынмина оглянуться на него. Он чуть не растаял от увиденного.

Чонин (к счастью) перестал плакать, но остатки слез заставили его глаза заблестеть. На его губах играла легкая довольная улыбка, а щеки слегка покрылись красным блеском.

Я тебя люблю.

— Эм… Прежде чем мы это сделаем, – начал Чонин взволнованным шепотом. — Могу я поцеловать тебя еще раз?

Чувствуя, как его счастье поднимается до уровня, который он когда-то считал невозможным, Сынмин ухмыльнулся и кивнул, уже начав наклоняться вперед.