Хвойное шоссе совсем скоро сменилось многоэтажными спальными районами.

Се Лянь все так же прижимался к спине Хуа Чэна, мчащего на чёрном байке, и с печалью размышлял о Ши Цинсюане. Чувство вины до боли сдавило грудную клетку и подогрело страх в глубине сердца. Ведь если Безликий Бай был в Доме Блаженства, то почему он не забрал Се Ляня с собой? Неужели не отыскал?

Се Лянь ни за что в это не поверит.

Но что он мог сделать? Как им вызволить Ши Цинсюаня?

Или Безликий Бай хочет… Чтобы Се Лянь сам вернулся к нему?..

Юноша изо всех сил вцепился в Хуа Чэна, словно в своё единственное спасение.

Ему не хотелось думать о чём-то подобном, но мысли раз за разом оплетали его разум, путая и пряча настоящие чувства. Конечно, Се Ляня преследовало детское желание быть там, где ему тепло и мягко — подле Хуа Чэна, конечно же, искренне хотелось ему помочь, подсобить, хоть как-то облегчить тяжёлую ношу. И рядом с этим чистым, невинным чувством соседствовало и такое, от которого всё внутри затягивалось в тугой узел:

Чувство, что это ему не принадлежит и никогда не будет.

В первый год, когда у Се Ляня были силы сопротивляться и бороться, Цзюнь У раз за разом внушал ему, что он — его судьба, что всё остальное — прах под ногами, включая друзей и родственников, что вся жизнь Се Ляня сфокусирована только на Цзюнь У, как и положено хорошему супругу.

Хотя Се Ляню не хотелось обращаться к этим мыслям, всё же они медленно поднимались со дна его души, затуманивая рассудок, словно прозрачный пар над озером в осенние сумерки.

Хуа Чэн резко свернул на аллею, которая объездной дорогой вела к конечному пункту назначения. Здесь было чуть меньше людей, чем на центральных улицах, но Хуа Чэну именно это и нужно: он вообще стал гораздо спокойнее и игривее, когда они въехали в черту столицы. Се Лянь практически сразу почувствовал эту уверенность, которая окончательно распустилась в крови Сань Лана. Тот наконец-то оказался на своей законной территории и наконец-то чувствовал, что они с Се Лянем ненадолго очутились в безопасности.

Когда скорость позволила безболезненно открыть глаза, Се Лянь на секунду отвлекся от своих мрачных мыслей и принялся с любопытством вертеть головой в разные стороны, впитывая в себя каждое деревце, каждую машину и каждого велосипедиста, что пролетал мимо них резвой ласточкой. Всё это безумно очаровывало Се Ляня, но казалось таким далёким и незнакомым, что даже немного пугало. Он почти ничего не знал о мире вокруг, а тем более о столице и людях в ней, и потому, в поиске поддержки, ещё крепче вцепился в Хуа Чэна. Этот мир, шумный, яркий, пёстрый, значительно отличался от того, к которому он привык: здесь люди дышали свободой и могли пойти туда, куда хотели.

Чем больше Се Лянь восхищался картиной вокруг, тем печальнее становилось ему на сердце, словно от острых тигриных когтей. Город вокруг казался несоизмеримо огромным, подобно новой вселенной, и на его фоне Се Лянь не мог не чувствовать себя до противного маленьким и беспомощным, словно лишённый зрения художник или глухой музыкант. Он вдруг отчётливо осознал, насколько велика была пропасть между ним и нормальными людьми, и это осознание до боли сдавило его рёбра, заставляя чувствовать смешанную со стыдом неловкость. На какой-то момент ему показалось, что, возможно, Хуа Чэн проявит милосердие, если пустит ему пулю в висок и не позволит чувствовать так много одновременно.

Он ещё крепче прижался к крепкой спине Хуа Чэна, совершенно не желая думать об этом.

Хуа Чэн сделал для него слишком многое, чтобы сейчас Се Лянь снова начал бояться без причины.

К семи часам вечера, когда солнечная длань только-только коснулась верхушек высоток, они вдруг приехали к неприметному на вид бару. Заведение казалось ветхим и старым, словно одно дуновение ветра было способно его уничтожить, однако в этом и было его очарование. Мусора Се Лянь на земле не заметил, а потому решил, что за зданием всё-таки кто-то следил. Хуа Чэн уверенно вошёл внутрь, едва не выбив дверь с ноги, а любопытный Се Лянь рысцой бежал следом, лишь немного побаиваясь нового места.

В старом баре, нарочито небрежном и специально запущенном, мирно журчала старая рок-станция. Спокойная музыка обволакивала полусонных посетителей, которые неторопливо щёлкали орехи и семечки, прерываясь разве что на длинные изогнутые стаканы с пивом, на котором пена не оседала до самого последнего глотка. Се Лянь никогда не видел, не слышал ничего подобного, и волей-неволей залюбовался, впав в лёгкий ступор прямо в центре зала. Странный юноша, облачённый в белую одежду и выглядящий слишком порядочно для такого злачного места, достаточно заинтересовал завсегдатаев бара и самого бармена в том числе, однако, по большей части, всем было плевать. Особенно после того, как его позвал Хуа Чэн — мужчина в дорогом костюме, с чёрной повязкой на половину лица и пахнущий парфюмом, который был дороже всего этого бара и его имущества.

 — Гэгэ? — он обернулся. — Подойди ближе.

Ещё и называет так фривольно, словно своего любовника. Что за молодёжь!

Се Лянь, уже привыкший к такому милому, но немного смущающему прозвищу, тут же прошагал к нему, стараясь не замечать странных взглядов подвыпивших посетителей.

 — Что такое, Сань Лан?

 — Сейчас мы окажемся в довольно шумном месте. Держись поближе, чтобы не потеряться.

Се Лянь озадаченно посмотрел ему в лицо. В шумном месте? Но в этом баре от силы человек семь, о чём же Сань Лан говорит?

Хуа Чэн удовлетворённо кивнул. Он прошагал к странной тёмной двери в конце зала, на которой красивым серебристым цветом переливалась изящная гравировка бабочки. Рисунок казался настолько неестественным во всех окружающих его реалиях, что Се Лянь путался в вопросах и даже не знал, что сперва спросить у Сань Лана. Он то открывал рот, то закрывал, и в конце концов, так и не придумав нужного вопроса, просто кивнул и улыбнулся, полностью доверяя своему спутнику.

— Не бойся, я всегда буду рядом.

Он без усилий открыл тяжёлую, с шумоизоляцией дверь и повёл Се Ляня вглубь коридора, на конце которого постепенно вспенивался чужеродный шум. Тонкий серебряный проблеск между плотными портьерами, разделяющими коридор от помещения за ним, мелькнул в распахнутых глазах Се Ляня прежде, чем Хуа Чэн алым вихрем полетел вперёд, ныряя в шум и серебристый свет.

Море из разных голосов — мужских и женских, молодых и старых, — перехлёстываясь с шорохом карт, стуком пластикового шарика о рулетку и звона искрящихся стаканов вмиг захлестнуло Се Ляня, едва не сбив его с ног шумной волной. Свет хрустальных люстр и множества серебряных подсветок чуть не ослепил его, пряча за сияющей вуалью множество людей; они самозабвенно расселись по разным замшевым столам и смеялись, прикрывая рты ладонями в лаковых перчатках и перстнях, отбрасывающих на столы радужные отблески. В залах кипел настоящий океан из голосов, эмоций и драгоценностей.

Всё это оглушило Се Ляня до жуткой головной боли: всего и вся было так много, что в конце концов слилось в жуткую смесь из звуков и красок, в которой невозможно было отличить что-то одно. Это жутко, до тянущей боли в висках тут же надавило на и без того слабые нервы, заставляя сжаться и ссутулиться, словно в ожидании удара.

В нос ударил запах алкоголя, табака и роскоши. В центре зала змейкой кружилась тонкая струйка дыма из кончика тлеющей сигареты в длинном резном мундштуке. Он принадлежал зрелой женщине, чьи алые губы были всегда изогнуты в ехидной улыбке; на покатых плечах покоилась накидка из меха чернобурки. Она могла бы назваться красавицей, если бы не толстый слой косметики на некогда моложавом лице; будучи молодой, она совершенно сгубила себя неправильным обращением. Руки были свежи, но лицо — уже нет. Однако увядшая красота, кажется, совсем не пугала её, и она всё равно вела себя самоуверенно и громко, не страшась ни Фортуны, ни своих соперников в дорогих строгих костюмах. Женщина сидела за одним столом с двумя странными мужчинами: один был коренаст и груб, и его нижняя челюсть немного выпирала, делая его похожим на кабана, другой же то и дело смеялся над его шутками, однако смех его больше напоминал кудахтанье ошалелой курицы.

Именно их стол раньше всех заметил новоприбывших. Женщина, которую звали Лань Чан, округлила свои изумрудные глаза, подведённые чёрной стрелкой, и попыталась вскочить, но Хуа Чэн жестом осадил её.

Лань Чан была хозяйкой нескольких борделей, которые были под крылом Градоначальника Хуа, но напрямую к нему никогда не относились. Он не хотел иметь дел с проституцией, однако был прямым покровителем Лань Чан, поскольку она была ему бесконечно верна и всегда владела редкой и ценной информацией обо всех клиентах своих подчинённых — и всегда бескорыстно делилась ею, чтобы отплатить за заботу и поддержку. Она пришла к Хуа Чэну спустя год после его восхождения на мафиозный престол, и умоляла помочь ей, поскольку больше никто не мог позаботиться о ней — о сироте, драгоценной жемчужине на ладони кого-то из предыдущего мафиозного поколения, жизнь которого растаяла в огне войны между Сяньлэ и Безликим Баем. Её семья была всегда верна Сяньлэ и оказывала посильную поддержку до самой кончины старшего Се, однако Лань Чан никогда не имела никаких познаний о преступном мире. Она жила в особняке, путешествовала, занималась какой-то ерундой на протяжении всей жизни и не знала никаких бед ровно до самого последнего дня войны.

Люди Безликого Бая взяли её в качестве трофея и заставили ублажать их на протяжении трёх лет. Лань Чан стала проституткой, которая была не ценнее вещи или животного, и в конце концов благородная госпожа сломалась. Она убила своих мучителей и бежала, а в конце концов нашла своё пристанище подле Градоначальника Хуа. Она относилась к нему с почтением и уважением, словно к родному отцу.

Именно поэтому, увидев ленивый жест своего господина, она вдруг вскинула руку с картами и специально проиграла партию, чтобы её спутники ничего не заподозрили и принялись дразниться своей победой.

Хуа Чэн мягко кивнул ей и посмотрел на Се Ляня, вжавшего голову в плечи и щурившегося, как от сильного солнца. Он машинально обнял себя за локти, пытаясь защититься от буйства голосов и красок, и сердце Хуа Чэна облилось кровью в очередной раз. В груди остро разгорелся странный инстинкт: хотелось увести Се Ляня туда, где будет тихо и спокойно, свернуться вокруг него, подобно пушистой лисице, и защищать и прятать до тех пор, пока сам Се Лянь не окрепнет и не захочет двигаться дальше. Недолго подумав, Хуа Чэн стянул с себя пиджак и заботливо прикрыл им Се Ляня, словно бы защищая от посторонних глаз и вопросов. Затем он легонько приобнял его за плечи, стараясь сильно не касаться, и повёл куда-то вдоль стены, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.

Се Лянь даже не успел как следует понервничать, когда Хуа Чэн схоронил его под лавиной своей благородной любви и заботы. Пиджак мягко грел, а дорогой парфюм окутывал со всех сторон, словно создавая между ним и остальным миром защитную дымку, как те алые фатиновые занавески на собрании.

— Гэгэ, я рядом, ты помнишь? Не бойся, всё хорошо.

Его голос звучал над самым ухом и потому, будучи спокойным и шелковистым, был гораздо громче и отчётливее, чем вся сумятица в зале. Что голос, что пиджак — всё это давало Се Ляню хотя бы немного ощущения спокойствия.

Хуа Чэн снова открыл какую-то дверь и повёл его по бордовому коридору. Здесь звуки были гораздо тише, словно за пеленой воды, и Се Лянь наконец-то смог мирно вздохнуть и успокоить расшумевшееся сердце. Дойдя до конца коридора, они вдруг свернули и зашли в комнату, оформленную всё в тех же серебристо-красных тонах.

Это был жилой номер, обставленный скромно, но с отличным вкусом в духе старой аристократии. Пахло чем-то тёплым и пряным, древесным — этот запах был совершенно идентичен парфюму Хуа Чэна, а потому Се Лянь против воли почувствовал спокойствие и надёжность.

Когда Хуа Чэн помог ему дойти до кровати и сесть на неё, он спросил:

— Где мы, Сань Лан?

— Видишь ли, гэгэ, «Дом Блаженства» — это не совсем моя резиденция. Это название моего казино.

— Казино? — в замешательстве переспросил Се Лянь. Он нахмурился, а затем неохотно кивнул: — А, да… Кажется, у Сяньлэ было несколько казино. Только я ничего не помню…

— Ничего страшного, — обнадёживающе улыбнулся Хуа Чэн. — Если гэгэ захочет, то в выходной день я проведу ему экскурсию по Дому Блаженства.

— Я был бы очень рад! — Се Лянь тут же оживился, как ребёнок, увидевший в руках родителя сладость. Однако радость тут же сменилась небольшим смущением, вспыхнувшим на скулах: — По правде говоря, мне хотелось бы посмотреть на чужую игру.

Хуа Чэн не мог не улыбнуться, полностью очарованный чужими эмоциями.

— А почему на чужую? Гэгэ не хочет сам сыграть?

— О, ну… — Се Лянь смущённо опустил взгляд. — Я не умею ни во что играть, Сань Лан.

— Как будто это проблема, — мягко усмехнулся Хуа Чэн. Он шагнул к двери и напоследок обернулся к Се Ляню, что всё ещё неосознанно кутался в его пиджак. — Никогда не поздно чему-то научиться. Как насчёт покера?

Се Лянь, кажется, что-то вдруг вспомнил. Иногда по тем единственным каналам, которые Безликий Бай разрешал ему смотреть, крутили старые фильмы, в которых люди, сидя за зелёными замшевыми столами, играли в странную игру с картами, пытаясь, кажется, собрать какие-то комбинации. Се Лянь любил эти фильмы, но никогда не вникал в суть всех азартных игр — зачем ему знать эти правила, если всё равно никогда не удастся с кем-либо поиграть?

Именно поэтому его грудь болезненно заныла, но на лице мелькнула смущённая улыбка.

— Если Сань Лан считает, что это хорошая игра, то я всеми руками «за»!

━━━━➳༻❀✿❀༺➳━━━━

Ближе к полуночи Се Лянь наконец-то отоспался и почувствовал себя гораздо лучше. Пережитый стресс в какой-то мере положительно повлиял на его слабое тело: переживаний и тревог оказалось так много, что они схоронили Се Ляня под каменной плитой глубокого и беспробудного сна, в котором эмоции немного пришли в порядок. Он не мог точно сказать, сколько именно проспал, но Хуа Чэн уже успел переодеться в более простую, если не домашнюю одежду: рубашка, пиджак и галстук сменились красной футболкой с чёрным драконом, которая почти полностью обнажала его плечи. Как Се Лянь и думал, обе руки Сань Лана были забиты татуировками до самых ключиц, которые на нём почему-то казались красивыми и естественными.

Но прежде, чем сонный Се Лянь успел поприветствовать его, он вдохновлённо замер, распахнув удивлённые глаза и чуть приоткрыв потрескавшиеся от царапин губы.

Сань Лан спокойно улыбался ему, а у его бёдер, вертясь, как заведённые волчки, радостно скулили две собаки.

— Жое!!! — восторженно вспыхнул Се Лянь, распахивая объятия.

Хуа Чэн чуть сместил ногу, и прелестная собака белоснежным порывом ветра запрыгнула на алую кровать и с радостным скулежом налетела на хозяина, вылизывая его смеющееся лицо. Се Лянь даже не знал, как обнять свою гиперактивную подругу — куда бы он ни ткнул рукой, всюду была её вьющаяся шерсть, лапа или чёрный мокрый нос. Хвост белым помелом скользил по атласному покрывалу, выдавая безудержную радость соскучившейся до безумия Жое.

Если бы от собачьей любви можно было умереть, Се Лянь бы тут же вознёсся на небеса.

Жое не давала ему встать минут десять, не меньше, пока в воздухе не вспыхнул грубый, почти жестокий голос Хуа Чэна, которого она испугалась:

— Сидеть! Не смей приближаться к кровати!

Удивлённый Се Лянь кое-как выпутался из объятий своей собаки и наконец-то понял причину такой мрачной ауры, заполнившей всю комнату в мгновение ока. Сперва он подумал, что жестокие слова Хуа Чэна относились именно к Жое, которая без всякого стыда запрыгнула на чужую кровать, однако это было не так.

На пороге комнаты по-прежнему стоял Хуа Чэн, держа в руках небольшой серебряный чемоданчик, а у его ног, впившись в Жое и Се Ляня отчаянным взглядом, сидел чудовищно огромный и чёрный, словно уголь, Эмин. В любое иное время этот пёс, в котором даже породу было сложно разглядеть, запросто напугал бы любого, кто на него взглянет, потому что даже сидя он доставал до ремня Хуа Чэна, однако в эту самую минуту он выглядел таким несправедливо обиженным и расстроенным, что Се Лянь чуть не заплакал.

— Сань Лан, ты не разрешаешь Эмину сидеть на кровати? — с надеждой спросил он.

— Мне всё равно, но я не могу позволить ему подходить к тебе и Жое.

— Ты думаешь, он укусит?

Но Хуа Чэн, кажется, немного замешкался с ответом. Он точно знал, что Эмин не укусит Се Ляня, потому что полюбил того с первого же взгляда, но что-то внутри не давало ему отпустить Эмина.

Впрочем, Жое, очевидно, почувствовала гнетущую атмосферу и, лизнув напоследок розовую щёку хозяина, так же резво спрыгнула и рысцой подбежала к Эмину. Она совсем не боялась его, хотя её походка рядом с ним стала более лёгкой и воздушной, словно она показывала всё своё стройное очарование. Её челюсти несильно сомкнулись на алом ошейнике Эмина под горлом и лёгонько потащили в сторону кровати, словно уговаривая.

Надо же, Жое совсем не боялась Хуа Чэна, и относилась к нему так же, как и к хозяину: игриво и до добродушного просто. Сейчас она как бы показывала, что Эмин ничего плохого не сделает.

— Сань Лан, — виновато улыбнулся Се Лянь, глядя на собак с немым обожанием. — Пожалуйста…

Хуа Чэн, казалось, с какой-то жгучей обидой взглянул на своего пса, а затем заторможенно, с жуткой неохотой кивнул, издав при этом театрально-страдальческий вздох. Ну почему он был настолько беззащитным перед этим человеком?!

— Можно.

— Спас… ОХ!..

Се Лянь не успел договорить, потому что тут же оказался намертво придавлен огромным телом Эмина. Теперь обе собаки, остервенело виляя хвостами, принялись вылизывать лицо, уши, шею и волосы Се Ляня, зацеловывая насмерть. Се Лянь в конце концов перестал понимать, где кто есть, и потому просто засмеялся: то от счастья, то от щекотки.

— Когда мы ушли из поместья, я отдал приказ, чтобы один из выживших членов семьи доставил собак сюда. Эм… гэгэ? Всё хорошо?

Тело Се Ляня было полностью спрятано за собачьей шерстью, но ответ, хоть и неразборчивый, прозвучал жутко весело.

Когда радость от долгожданной встречи немного поутихла, они поправили постель, чтобы наконец-то сыграть в карты. Собаки, ничуть не уставшие, нагло валялись рядом с ними с высунутыми языками, подставляя животы под свободные руки Се Ляня.

Хуа Чэн, чуть сбрызнувший своё горло уксусом, всё же открыл чемоданчик с многообещающим щелчком.

— Так как мы с гэгэ играем вдвоём, много нам не понадобится. Ты ведь просто хочешь понять правила игры, верно?

— Верно, — воодушевлённо кивнул Се Лянь. Он сел в чинную позу на пятки, как примерный ученик, и раз за разом расправлял алое атласное покрывало, чтобы оно не так сильно мялось; в первую очередь, ему хотелось научиться правилам игры, а уж потом о чём-то думать.

Ведь учить его будет Сань Лан…

Кажется, собаки были этим немного разочарованы.

— Отлично. Итак, покер. Это старая, но противоречивая игра: никто не знает, откуда именно она пошла. Многие считают, что покер — игра дипломатов, потому что в ней важно не столько… хм… контролировать карты, сколько наблюдать за своими оппонентами. Это игра на наблюдательность и внимание. Мы с тобой не будем углубляться в премудрости, сыграем в простую разновидность.

Се Лянь с серьёзным видом кивнул. Хуа Чэн же, изо всех сил подавив умилённую усмешку, взял в руки колоду карт и принялся тасовать. Хоть его эмоции и держались под строгим контролем, всё же он не мог сдержать искренней радости за Се Ляня: Хуа Чэн чувствовал себя счастливым, когда видел этот заинтересованный и воодушевлённый огонёк в глазах напротив. К тому же, от возни с Эмином и Жое Се Лянь немного покраснел от одышки, а волосы буквально за мгновение смешно взлохматились вороньим гнездом.

Это было выше сил Хуа Чэна.

— А что нужно делать?

— Сперва я раздам фишки — это своеобразные деньги в игре. Обычно это делает дилер, но сегодня я вместо него. Итак, у каждого из нас будет одинаковая сумма, — он отсчитал несколько круглых столбиков рассыпчатых фишек и передвинул их сначала Се Ляню, который увлечённо рассматривал пластиковые жетончики, и лишь потом себе. — Затем мы делаем из этого начальную ставку — это как бы допуск к игре.

Они отсчитали равное количество фишек и соединили их в центре кровати. Собаки, перевернувшись на животы, принялись с любопытством наблюдать.

— Теперь, гэгэ, я раздам карты. Тебе пять и мне пять. Не открывай их пока.

Карты трепетали под уверенной дланью Хуа Чэна, словно бы он проделывал подобное сотни, если не тысячи раз. Вдруг между тонкими изящными пальцами мелькнула бумажка, которую он протянул Се Ляню.

— Это — покерные комбинации. Сверху — самые сильные, снизу — самые слабые. Сейчас ты должен посмотреть на свои карты — но так, чтобы я этого не видел — и подумать, получится ли у тебя какая-нибудь комбинация из тех, что я нарисовал на бумаге.

У Се Ляня дымилась голова. Он осторожно взял свои карты и взглянул на них, а затем намертво уткнулся в бумажку с комбинациями. Информации было много, но Хуа Чэн не торопил его и не подгонял, давая время привыкнуть. Конечно, ему не очень нравилась эта тонкая складочка между его нахмуренных бровей, и потому он просто чудовищным усилием подавил в себе желание дотронуться до неё пальцем и нежно разгладить.

На свои карты Хуа Чэн, поглощённый наблюдением за Се Лянем, едва ли посмотрел.

— Так… хорошо… Я должен сказать тебе, получится ли у меня что-нибудь?

— Ни в коем случае, — улыбнулся Хуа Чэн. — Теперь мы, как игроки, должны сделать ставки из своих фишек. Если ты чувствуешь, что сможешь собрать хорошую комбинацию, то можешь внести или минимальную ставку, или повысить её, или вовсе пойти ва-банк — поставить все свои фишки. Либо ты можешь сбросить карты, если чувствуешь, что они плохие.

Се Лянь скованно кивнул. Он снова посмотрел на свои карты с ужасно сложным выражением лица — в силу того, что Се Лянь очень плохо ориентировался в новой информации, даже заядлый игрок Хуа Чэн не мог с точностью разгадать его эмоций. Се Лянь сам пока не понимал, плохие у него карты или хорошие — куда уж его оппоненту?

— Гэгэ, тебе слово, — мягко кивнул Хуа Чэн.

— Я… повышаю ставку.

Хуа Чэн обронил удивлённое «о», но больше ничего не сказал. Он не стал перебивать её и согласился, отсыпав своих фишек к фишкам Се Ляня в центре кровати. Заинтересованная Жое, подумав, что это какая-то круглая полосатая мышка, подняла лапу и не сильно ткнула ею в пальцы Хуа Чэна, под которыми были жетончики.

— Жое! — смутился Се Лянь, но Хуа Чэн только рассмеялся.

— Всё хорошо! Не отвлекайся. Теперь можно провести замену — ты можешь поменять у дилера хоть одну, хоть все пять карт. Это попытка выйти на более высокую комбинацию. Что скажешь? Будешь менять?

— Можно поменять четыре карты?

— Разумеется.

Хуа Чэн мягко забрал карты, которые ему передал Се Лянь, и вложил их в общую колоду, тасуя. Всё же сперва Се Лянь повысил ставку, а затем обменял четыре карты — это не означало ничего, кроме попытки блефовать. Стоило Хуа Чэну заметить это, и что-то тёплое разлилось внутри его чёрствого сердца. Почему-то захотелось смеяться. Не над Се Лянем, а просто, от переполняющих эмоций.

Внезапно он остановился.

— Сань Лан?

— Я тоже хочу обменять карты, — его обсидиановый глаз хитро блеснул. — Все.

Се Лянь подавился воздухом, и, пока он недоуменно хлопал ресницами, Хуа Чэн с дьявольским спокойствием отложил свои карты и вытянул из колоды новые.

— Теперь снова торгуемся, — Хуа Чэн посмотрел на свои карты и удовлетворённо вздохнул. — Гэгэ?

— Я в прошлый раз решал, — смутился он. — Давай теперь ты?

— О, конечно. Я иду ва-банк.

Он не мог не заметить расстройства, которое лишь на секунду промелькнуло на сложном лице Се Ляня. Юноша уже полностью настроился на проигрыш, из-за чего его движения стали весьма неохотными.

Круглые фишки смешались на красном атласе.

— Теперь мы вскрываемся — открываем карты и сравниваем, у кого лучше комбинация. Тот, кто победит, забирает себе весь банк, и игра заканчивается.

— … хорошо. Так, у меня…

Се Лянь осторожно разложил открытые карты.

Бубновая десятка, бубновая восьмёрка, тройка пик, трефовая пятёрка и… десятка черв.

Отвратительные карты. Этот парень был действительно невезучим, и всё же тон Хуа Чэна звучал утешительно:

— Гэгэ, для первого раза совсем неплохо. У тебя пара.

Се Лянь расстроенно кивнул. Пара была предпоследней комбинацией — почти самой слабой из всех, что изобразил Хуа Чэн.

— Что ж, а теперь я.

Первая карта, которую Хуа Чэн открыл, оказалась пиковым королём. Се Лянь горестно ахнул. Он совсем не надеялся выиграть у владельца казино, но хотел, чтобы отрыв был хотя бы не таким большим, потому что очень боялся снова почувствовать себя дураком и глупцом, который не понял правил игры.

В это время ловкие пальцы тут же перевернули оставшиеся четыре карты, и в комнате повисло гробовое молчание.

Пиковый король… двойка треф, бубновая четвёрка, трефовая шестёрка и червонная восьмёрка.

Всего лишь… старшая карта?

— О, — непринуждённо улыбнулся Хуа Чэн. — Гэгэ выиграл, поздравляю.

Се Лянь ничего не понял. Он ошарашенно смотрел то на карты, то на Хуа Чэна, который ловким движением передвинул весь банк фишек на сторону Се Ляня.

— … То есть?..

— Я не собрал комбинацию, у меня всего лишь старшая карта. Гэгэ же собрал пару. Пусть она и не самая сильная, всё же она лучше старшей карты, — он чуть помолчал, прежде чем лучезарно улыбнуться: — Молодец! Вот только я кое-что забыл.

Бедный Се Лянь совсем потерялся в мыслях и потому беспомощно обронил:

— А?..

— В настоящем казино играют на деньги или важные бумаги, а мы об этом совсем забыли. Если гэгэ хочет, то может на правах победителя что-нибудь попросить у меня.

— О, Сань Лан, не стоит! — Се Лянь тут же засмущался и зарделся, как маков цвет, всё ещё не осознавая своей победы.

— Гэгэ, я настаиваю. Всё-таки это твоя первая победа.

Се Лянь всё ещё отпирался, но Хуа Чэн был непреклонен. Юноша, устав упираться, задумался и принялся смущённо перекатывать одну из фишек между своими ещё не зажившими костяшками, размышляя о том, что бы такого попросить. Не рассердится ли Хуа Чэн, если Се Лянь попросит кое-что серьёзное?

Но разве он сердился на него когда-либо по-настоящему — кроме той вспышки в мотеле?

Се Лянь засуетился.

— Гэгэ, — успокоил его Хуа Чэн. — Что угодно. Только не мою жизнь, пожалуйста.

— Сань Лан, ну что за глупости?!

— Ха-ха, прости.

Се Лянь ещё немного подумал. Он вздохнул так глубоко, как только смог, прежде чем тихо и кротко спросить:

— Тогда поиграй ещё кое во что со мной.

Хуа Чэн был заинтригован!

— Во что?

— Эм… Я не знаю названия этой игры, прости.

— А в чём суть?

— В общем, нужно по очереди задавать вопросы друг другу и отвечать только правду. Давай сыграем по три вопроса на каждого? Это то, чего я хочу, — он вдруг зарделся до самых корней волос. — … как победитель.

Ну что за ангел…

— Хорошо, звучит интересно, — Сань Лан небрежно убрал фишки и карты с постели и предложил лечь — так Се Лянь смог сконцентрироваться. Они легли в совершенно хаотичном порядке: лежали поперёк и отражая друг друга, как валет на карте. Жое их разделяла, а Эмин уже уснул на месте подушек, одна из которых была под больными коленями Се Ляня, а другая — под щекой Хуа Чэна. Тусклый свет нескольких слабых светильников погрузил их в уютный полумрак.

— Сань Лан, мой первый вопрос: почему ты так строг с Эмином? Эй, ну не смейся!

— Прости-прости, просто я ожидал вопросов с подвохом. Хм… Видишь ли, однажды на мой дом снова напали. Меня застали врасплох, и поэтому в драке я потерял самообладание и контроль. Я упал, а Эмин был рядом. Вместо того, чтобы напасть на врагов, эта глупая псина попыталась оттолкнуть меня, когда обидчик уже занёс надо мной нож. Оттолкнул он меня когтями и зубами, любезно выдрав мне при этом глаз.

— Ой!..

Се Лянь забавно пискнул и тут же прижал ладонь к губам, как бы наказывая себя за неосторожный вопрос.

— Прости, я не знал! Это так ужасно…

Хуа Чэн любопытно взглянул на него и усмехнулся.

— Гэгэ-гэгэ, ну как так можно? — он драматично откинулся на подушку и застонал. — Никогда тебя не прощу! Вообще-вообще!

— Сань Лан!!!

— Ха-ха, прости, не удержался. Забудь, всё хорошо. Это просто часть моей истории, и я принимаю это как должное, хотя ходить с этим уродством мне не очень нравится. Впрочем, это просто кожа и плоть. Я могу задать вопрос? Что ж, хорошо… Гэгэ, чем бы ты хотел заниматься?

Се Лянь долго не отвечал на этот вопрос. Не от нежелания отвечать, а от банального незнания.

Чем бы он хотел заниматься?

В детстве он много учился, занимался музыкой, танцами и спортом. Родители пытались сделать из него гения, который был бы профессионалом в любом деле, будь то наука или искусство. Что-то получалось, что-то нет, как это всегда и бывает, но Се Лянь был очень разносторонним человеком и интересовался практически всем вокруг. В конечном итоге он загнал себя в тупик, не зная, какую из сотни предоставленных дорожек всё-таки выбрать.

— Ну… Я бы точно не хотел какой-то шумной жизни, но и не хотел бы закрываться от людей. Мне нравились спорт и искусство в равной степени. Думаю… даже не знаю… Мне ещё очень нравятся цветы. Может быть, флорист? Это очень интересно, как мне кажется: собирать букеты для людей, которых видишь впервые в жизни. Всего лишь через цветы сможешь немного узнать человека… Это здорово!

— Гэгэ так любит цветы… — хитро повторил Хуа Чэн, призадумавшись. — Хм…

— Сань Лан, а почему ты зовёшь меня гэгэ? Это мой второй вопрос. Ты же, кажется, старше?

Хуа Чэн незаметно для него напрягся.

— Если тебе неприятно, то я не буду этого делать.

— Всё хорошо, я не против! Но всё же, почему?

— Ну… Когда я нёс тебя на спине, ты раз за разом повторял слово «братец». Я подумал, ты это мне… Извини.

Се Ляню показалось, или в чужом низком голосе зазвенело смущение?

— Брось, всё хорошо! Я… я и вправду так говорил. Мне приснился сон.

— Я могу спросить, что это был за сон? В качестве второго вопроса.

— Эм… да… — но голос Се Ляня зазвучал неуверенно, как будто ему не очень хотелось об этом говорить. — Мне снился случай из прошлого. Мне тогда было шестнадцать, и мы с Цзюнь У только переехали в новый город. У меня закружилась голова в машине, и мы вышли прогуляться в парке. Тогда произошёл несчастный случай, и в реку упал человек. Я прыгнул следом, чтобы спасти его…

У Хуа Чэна перехватило дыхание. По мере того, как Се Лянь это рассказывал, кровь в его жилах охладевала, превращаясь в быструю талую воду. Хуа Чэн замер, не смея выдавать себя и своих мыслей, но внутри его беспокойного сердца разверзлась буря, способная погубить континент. Он был ни жив ни мёртв, и хотел слышать правду настолько же сильно, насколько заткнуть свои уши и никогда не знать истины.

— Я выхватил мальчишку из воды и называл его братцем, чтобы ему не было так страшно. Мы доплыли до берега, живые и невредимые, но… Я прогнал его.

— Почему? — спросил Хуа Чэн осипшим от волнения голосом, в котором не узнал сам себя. — Почему ты прогнал его?

— Потому что… — Се Лянь перевернулся на бок, спиной к Хуа Чэну и лицом к Эмину. — Цзюнь У убил бы его. Меня он не тронет. Он мог брать и бить меня хоть целую ночь, но никогда не причинял непоправимого вреда, а если и причинял — звал врача и покупал лекарства. Он ценил и жалел меня, но других… Он был готов уничтожить любого, кто заговорит со мной дольше положенного. А разве мальчик заслужил такого? Я… мне немного жаль, что я был так груб с ним, но это было необходимо, потому что иначе Цзюнь У убил бы его. Я не хочу, чтобы на моих руках оказалось ещё больше крови. Хватит уже смертей и страданий, я и так много чего уже натворил.

Хуа Чэну хотелось взвыть — да так, чтобы небеса раскололись и пролили праведный дождь на эту беспощадную землю. Голос Се Ляня постепенно затих, потому что больше ничего говорить не хотелось — ему и так казалось, что он рассказал слишком много. Но разве не в этом был смысл? Узнать друг друга получше, побольше довериться и раскрыться друг перед другом…

А в итоге Се Лянь опять расстроился и наверняка расстроил Хуа Чэна.

Воцарилось неловкое молчание. Се Лянь застыдился, а Хуа Чэн был слишком занят тем, чтобы развернуться на кровати и поменяться местами с Жое.

— Можно? — полушёпотом спросил он, пододвинувшись ближе.

— Мгм.

Тёплые, заботливые руки нежно овили его талию и подтянули ближе, обнимая и успокаивая. Се Лянь даже почти не испугался, потому что будь это Цзюнь У — он бы уже сдавил его тело до хруста и неприятной боли, лишь бы себе на радость.

— Ты поступил правильно, — преданно и трепетно шепнул Хуа Чэн ему в затылок. — Ты дал мальчику шанс выжить. Сейчас он наверняка вырос и добился успеха — и всё благодаря тебе и твоей доброте.

— Не знаю… А если Цзюнь У всё-таки убил его? — Се Лянь совсем поник и уже забыл про их игру. Сейчас он просто хотел поговорить, поделиться с кем-то своей ношей и почувствовать, что он не один.

— Не убил, — беспомощно ответил Хуа Чэн, чуть крепче сжав объятия. — Он его не убил, гэгэ, пожалуйста, верь мне.

Верь мне, Се Лянь.

Успокойся.

Не стоит бояться.

Эти три фразы нежно сменяли друг друга в разбитой голове Се Ляня, который вдруг почувствовал себя очень усталым и слабым. Даже если Хуа Чэн не знал всей ситуации, он всегда демонстрировал уверенность в себе, источая силу и власть — и это манило Се Ляня, как огонь мотылька. Надежда Хуа Чэна просачивалась вместе с теплом в его кости, убаюкивая, и совсем скоро Се Лянь уже не помнил ни игры в покер, ни беседы, ничего.

Ему было тепло.

Сон медленной волной накрыл его, погружая в благодатную тишину. Сквозь пелену он положил свои руки поверх ладоней Хуа Чэна, как бы ища защиты и поддержки…

И Хуа Чэн дал ему это вместе с долгожданным покоем, который начисто растворил все их мысли и реальность.