В очередной раз Се Лянь дёрнулся, пронзённый ледяным кошмаром. Холодный пот струился по его лицу, пока глаза, опалённые слезами, быстро-быстро моргали, стараясь развидеть события сна. Сердце стучало под горлом, и Се Ляню пришлось прижать к нему дрожащую руку, чтобы хоть немного успокоить.

Он в тёплой постели.

Не в кабинете Цзюнь У.

— Дурной сон, — буркнул Се Лянь куда-то в подушку.

Просто сон.

Сейчас ему тепло, мягко и спокойно. В руках — не занозы от дубового стола, а красные шёлковые простыни, в которых затерялись тревоги и заботы. Никто его не трогает — никто не вгрызается в его горло, подобно озверевшему псу, никто не бьёт его и не оскорбляет. Тихо-тихо вокруг, лишь отдалённым морским прибоем вспениваются голоса работников казино.

Всего лишь сон.

Се Лянь с тихим вздохом перевернулся на другой бок и тут же замер, словно крольчонок, попавший в лужицу света приближающихся фар.

Напротив него лежал ослепительно красивый мужчина, что даже во сне думал о чём-то серьёзном — на точёной переносице мрачнела тень непомерно тяжёлых тревог и забот. Утреннее солнце, просачиваясь сквозь серебристые шторы, неравномерно заливало их комнату и ласкало усталое, но по-прежнему напряжённое тело Хуа Чэнчжу, придавая ему сверхъестественного сияния. Одеяло спало до самой талии, а футболка сбилась, позволяя Се Ляню увидеть россыпь глубоких шрамов на крепких плечах и ключицах. Многие из них прятались за витиеватыми татуировками, и разглядеть их Се Лянь смог только из-за непосредственной близости к этому красивому и израненному телу.

В конце концов, до самого последнего дня Хуа Чэнчжу оставался главой преступного мира. В него стреляли бесчисленное количество раз, его кололи, резали и избивали, сражаясь с ним насмерть. Вся его жизнь оставалась войной, в которой на кону стояли жизни, деньги и семья.

Хуа Чэн врал, когда улыбался ему своей обезоруживающей и спокойной улыбкой.

Только сейчас, растворившись в серебристых лучах и безграничной нежности, Се Лянь осознал, насколько много скрывалось от него под этой обескровленной кожей.

Даже в глубоком, мёртвом сне Хуа Чэн напоминал ему дремлющую пантеру: мнимая беззащитность пряталась за хвостом, что чёрной плетью скользил по земле. Только приблизься, поддавшись на дьявольское очарование — и когти тут же вцепятся в напряжённую руку, разрывая мышцы и сухожилия. Его неслышное дыхание скользило по подушке, но отчего-то казалось, что Хуа Чэн не мог и не умел расслабляться во сне по-настоящему.

Он всегда, на уровне рефлекса, был готов сражаться и защищаться.

Се Лянь с безграничной тоской смотрел на это несчастное лицо и думал о том, через сколько же битв прошёл этот суровый человек. Сколько крови было на его крепких руках? Сколько городов и стран он прошёл? Скольких людей в своей жизни Хуа Чэн нашёл и потерял?

Они никогда не говорили о прошлом Хуа Чэна, но всем своим существом Се Лянь, приближаясь, чувствовал запах крови и пороха, который намертво втёрся в эту бледную кожу.

Ладонь Се Ляня сама собой потянулась к красивой щеке.

Всё происходящее, мерцающее в лучах серебристого солнца, казалось ему совершенно неземным и нереальным. Сейчас он думал, что всё это понарошку. Больше ничего в этом мире не осталось важным, что всё это — всего лишь осколки драгоценного сна.

Глаза Се Ляня захлестнуло безграничное, до страшного сильное желание помочь и поддержать. Не ему равняться с легендарным Кровавым Дождём, но он до слёз, до смерти хотел сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить тяготы Хуа Чэна.

Ему хотелось вырвать собственное хрупкое сердце и вживить его в грудь возлюбленного, делясь с ним своей душой и кровью.

Под пальцами холодела чёрная кожа мрачной повязки Хуа Чэна. Скорее всего, он солгал ему, когда рассказал историю об Эмине. Хуа Чэн — не тот человек, которого можно так просто застать врасплох, а Эмин — не тот пёс, который навредил бы своему хозяину. Он скорее бы бросился на обидчика, чтобы ценой своей собственной жизни защитить господина.

Се Лянь не знал. Он вообще ничего не знал ни о прошлом, ни о нынешнем Хуа Чэна, но боготворил его, хотел касаться его, хотел быть рядом и делить с ним тревоги.

Раньше он считал, что никогда не сможет оказаться так близко к своему божеству, однако теперь…

Теперь в их комнате расцветал ясный рассвет.

— Сань Лан…

Чужая крепкая рука с силой перехватила тонкое запястье, не позволяя больше трогать. Хуа Чэн распахнул свой единственный глаз, затуманенный ушедшими снами, и грозно, почти жестоко взглянул на оробевшего Се Ляня, словно взбешённый хищник на свежую кровь. Хуа Чэн ещё не понимал, кто прикоснулся к нему, и потому усилил хватку — Се Лянь едва проглотил болезненный стон — он всё ещё жил в окружении врагов и был готов в любой момент защищаться, раздирая чужие глотки и ломая кости.

— Гэгэ, что ты делаешь? — чуть растерянно шепнул Хуа Чэн, как только его зрение сфокусировалось. Сила тут же покинула его руку, и прикосновение стало мягким, почти невесомым.

Но ответа он не получил. Вместо этого — растаял от трепетного, едва слышного вопроса:

— Можно?..

Се Лянь тоже говорил шёпотом. Казалось, что скажи слова чуть громче — и весь этот прекрасный сон разобьётся на тысячи прозрачных осколков.

— Это… уродливо, — неохотно буркнул мужчина, и Се Лянь не смог разобрать этих эмоций: не то стыд, не то тоска.

— Сань Лан не может быть уродливым…

Се Лянь улыбнулся. Солнце трепетало на его длинных ресницах и ласкало персиковые щёки, превращая в ангела. Сейчас, когда всё вокруг превратилось в хрустальный сон, ему неведомы никакие страхи — даже если земля разверзнется под ним, он раскроет свои белоснежные крылья и воспарит.

И сейчас он верил, что способен полюбить Хуа Чэна.

Мужчина тоскливо вздохнул. Он не мог противиться ему, как бы ни пытался. Волевой, агрессивный, жестокий Хуа Чэнчжу был совершенно беспомощен перед этой мягкой улыбкой и шёлковыми словами. Помани Се Лянь его в преисподнюю, и он прыгнет, не задумываясь.

Как он мог отказаться?

Повязка безмолвно упала на подушки.

Се Лянь шумно вобрал воздух, но не отстранился и даже не вздрогнул. Он совершенно не испугался — только тупая боль разбивала его сердце раз за разом, не оставляя ни единой надежды на спасение.

Его нежные пальцы едва коснулись чудовищных шрамов, которые изрезали весь глаз Хуа Чэна. Они тянулись от самой брови до краешка губ. Такие глубокие и неровные — они, казалось, доставали до самой кости, перерезали ресницы и смеженное веко, которое больше никогда не сможет открыться.

Эмин не мог оставить таких ран.

— Это больно? — шёпотом спросил Се Лянь, невесомо поглаживая изрезанную шрамами скулу.

Хуа Чэн ничего не ответил. Разве мог он сказать, что каждую ночь эти жуткие шрамы горели огнём, заставляя его выгибаться и выть, подобно умирающему зверю? Или что эти шрамы — это гнусное напоминание на всю его жизнь о том, как он не смог спасти своего единственного человека от падения в саму преисподнюю?

Разве мог голодающий и избитый до полусмерти ребёнок, наглотавшийся воды, спасти такого же ребёнка, которого заключили в клетку из клыков и когтей более властного, более сильного, более жестокого человека?

Разве мог Хуа Чэн сказать ему, что эти шрамы — доказательство того, что Се Лянь должен был мучиться до тех пор, пока Кровавый Дождь не окропит владения Цзюнь У?

Его ладонь легла поверх вздрогнувшей руки Се Ляня. Мягко и очень осторожно.

— Если я просыпаюсь рядом с гэгэ, то совсем не больно.

Се Лянь зарделся до самых корней волос и вдруг свернулся клубочком, утыкаясь лицом куда-то в шею Хуа Чэну. Его кожа по-прежнему пахла пряным древесным ароматом и успокаивала — этот запах за месяц стал для Се Ляня таким родным и приятным, что тому хотелось вдыхать его всю оставшуюся жизнь.

Сверху раздался спокойный бархатистый смех, а затем Се Лянь почувствовал трепетный поцелуй на своей макушке.

— Ах, гэгэ, у тебя слишком большое сердце. Наверняка ему нужно много сил и энергии. Как насчёт завтрака?

Се Лянь мяукнул что-то смущённое, видимо, соглашаясь с Хуа Чэном. В его груди разверзлась буря, которая оставалась загадкой для Се Ляня: откуда такие жаркие, такие буйные эмоции, похожие на золотистый пламень? Откуда это дьявольское смущение?

Но его сладкие грёзы прервал настойчивый стук в дверь.

Разбуженные собаки, дремлющие в их ногах, недовольно заскулили и завозились, пытаясь улечься поудобнее.

— Градоначальник Хуа! — приглушённо прозвучало за дверью. — Градоначальник Хуа, к вам пришёл босс клана Сюаньчжэнь, Фу Яо. Говорит, это очень срочно.

— Глава Фу Яо жив? — шёпотом спросил Се Лянь, тут же вскочив с кровати. — Сань Лан, нужно его выслушать!

— Гэгэ… — мрачно ответил Хуа Чэн, неохотно вставая с налёжанного места. — Мой тебе совет: остерегайся эту змею Фу Яо. Он мне никогда не нравился.

━━━━➳༻❀✿❀༺➳━━━━

Уже через пятнадцать минут они втроём расположились в одной из рабочих комнат в Доме Блаженства. Хуа Чэн, устроившись за столом, обжигал взглядом потрёпанного Фу Яо, стоящего в центре дорогого ковра на костылях. Его ноги сильно пострадали при взрыве, поэтому он не мог передвигаться без посторонней помощи — и всё равно казался всё таким же строгим и непоколебимым. Его серебристые волосы, опалённые взрывом, были аккуратно повязаны в низкий пучок.

— Так что же привело главу Сюаньчжэнь ко мне? — прохладно начал Хуа Чэн, лениво скользя ладонью по холке ощетинившегося Эмина, что немигающим кровавым взором следил за гостем.

— А то вы не знаете, Хуа Чэнчжу, — огрызнулся Фу Яо. — Я пришёл к вам, потому что меня заставил Безликий Бай.

Се Лянь, сидевший на диванчике под тёмным гобеленом, вдруг побледнел. Жое у его ног нетерпеливо виляла хвостом, любопытно взирая то на одну сторону, то на другую — их место позволяло им видеть всё происходящее и полностью контролировать.

— А так и не скажешь, что вы в цепях да в сыром подвале, — съязвил Хуа Чэн.

— Потому что Безликий Бай отпустил меня, переломав мне при этом ноги, — фыркнул он и вытянул из внутреннего кармана странный белый конверт.

— В честь чего?

— Чтобы я передал это, — он поднял конверт чуть повыше, а затем развернулся и протянул его удивлённому Се Ляню. — Для его высочества Сяньлэ.

От лица Се Ляня отхлынула вся кровь. Потерянный и сбитый с толку, он принял конверт двумя руками.

— Что там? — Хуа Чэн неспешно поднялся со своего места.

Фу Яо не ответил. Он не знал, что именно всучил ему психопат Цзюнь У, да и не интересовался сильно — в его голове был лишь вкрадчивый мужской голос, отдающий приказы.

Когда Фу Яо очнулся, он почувствовал пробирающий до костей холод. Такой, который обычно царствует в сыром подвале — он не был в таких помещениях уже очень много лет, но отлично знал, что они, как правило, используются для выбивания информации. Чёрная лента, туго затянутая на затылке, прятала за собой окружающий мир и не давала осмотреться; запястья, прикованные к полу тяжёлыми наручниками, уже истёрлись до жгучих кровавых ссадин.

Фу Яо не чувствовал страха — только беспокойство, пожирающее каждую кость. Он попытался мотнуть головой, чтобы попробовать различить запахи, однако в голове тут же вспыхнул болезненный звон. Взрыв повлиял на него гораздо сильнее, чем он ожидал, и при том всё его тело как будто бы пребывало в блаженной лёгкости, словно…

От морфия?..

Фу Яо судорожно вздохнул, чем сразу навлёк на себя внимание Цзюнь У.

«Му Цин… Простите, Фу Яо. Я слишком давно тебя не видел, вот и запамятовал», — прозвучал довольно весёлый мужской голос прямо над ухом.

«Где я? Что с остальными?», — Фу Яо знал, что бояться бесполезно, и потому попытался исходить из сухой и правильной логики. В конце концов, умрёт он или будет жить — решать Безликому Баю.

«С тобой ничего не случится, если ты об этом. Я просто хотел с тобой побеседовать».

Я сохраню тебе жизнь, если твои ответы мне понравятся. В противном случае, ты сам будешь виноват, — стоило бы добавить, но Фу Яо лишь поджал губы. Сейчас его жизнь и душа полностью зависели от этого человека, каким бы сумасшедшим он ни был.

Как и тогда, более семи лет назад.

Тогда, когда учитель молодого господина Сяньлэ, оставив своего главного ученика, взял подростка Фу Яо за руку и отвёл чуть в сторону, за закрытые двери.

«Здравствуй, — улыбнулся ему статный молодой мужчина в белоснежном костюме, но от улыбки этой веяло холодом. — Тебя зовут Му Цин, верно?..»

Его глаза были такими же чёрными, как и темнота вокруг.

И подросток, и мужчина по имени Фу Яо задали всего один вопрос:

«Что вам нужно?»

Каждый раз ответ был одинаковым.

Се Лянь взволнованно сглотнул. Он не мог придумать объяснения действиям Безликого Бая, не мог понять его мотивов и логики, — и это пугало его до сильной дрожи.

— Он ещё попросил передать слова, — тускло сказал Фу Яо.

Се Лянь вобрал в лёгкие холодный воздух. Что бы ни было в том конверте, это определённо не сулит ни ему, ни Хуа Чэну ничего хорошего. Белые неловкие пальцы вскрыли бумагу, но не удержали содержимого: листы глянцевых фотографий белыми перьями устлали весь пол.

Зрачок Се Ляня резко сузился. Истерический крик против воли сорвался с его губ, пока он не приглушил его дрожащими ладонями.

На фотографиях был Ши Цинсюань.

Его гладкая нежная кожа была вскрыта чудовищными глубокими ранами и окрасилась в кроваво-красный. Из-за синяков и порезов его лицо стало почти неузнаваемым: лишь только сломанный веер с нефритовой подвеской указывал на имя своего хозяина. Забитый чуть ли не до смерти, Ши Цинсюань лежал на бетонном полу — там, где Цзюнь У запирал Се Ляня за особо сильное непослушание, — его рука и нога с открытыми переломами лежали под совершенно неестественными углами.

На некоторых фотографиях Ши Цинсюань был почти без одежды, весь измокший от ледяной воды из лежащего рядом шланга. Всё его тело было усеяно чёрными синяками — и некоторые из них нельзя было прикрыть даже двумя ладонями. Всё тело Ши Цинсюаня превратилось в одну сплошную кровоточащую гематому.

Везде он был без сознания, и лишь на одной фотографии, сидя на коленях перед тремя незнакомыми мужчинами, кажется, плакал. Кисти его рук окрасились кровью — тонкие музыкальные пальцы превратились в непонятное месиво с обломками ногтей. На вьющихся локонах была мутная жидкость — и Се Лянь был готов отдать собственную душу за то, чтобы не знать никаких подробностей.

Слёзы сорвались с дрожащих ресниц, когда ошарашенный Фу Яо закончил своё послание:

— … он сказал мне, что больше ничего не будет присылать, если наследник Сяньлэ… сделает… сделает правильный… выбор.

Сквозь тяжёлую водную пелену Се Лянь слышал, как все предметы слетают со стола Хуа Чэна, сгорая в его ярости, и как стук костылей Фу Яо замельтешил перед его ослепшими глазами. Фу Яо шипел и брыкался, что-то крича Хуа Чэну, пока его самым грубым образом не вышвырнули из кабинета долой.

— Гэгэ, ты слышишь меня? — Хуа Чэн смёл фотографии куда-то в сторону и упал на колено перед диваном. — Он просто запугивает тебя.

Се Лянь по-прежнему слепо смотрел перед собой, ничего не слыша и ничего не чувствуя. В его голове, что до сих пор звенела отчаянными криками Ши Цинсюаня, мерцала лишь одна единственная мысль:

Он виноват.

Это из-за его побега на долю Ши Цинсюаня выпали такие тяжёлые пытки. Цзюнь У терзал его, словно бешеный пёс, даже не ради какой-то конкретной мысли — скорее, он просто хотел накрутить на Се Ляня чувство дикой вины и заставить его добровольно прийти к нему. Ши Цинсюань ему совершенно не нужен — это лишь приманка для сбежавшего супруга.

Се Лянь закрыл глаза.

Все следующие три дня Хуа Чэн нещадно сражался с Фу Яо, заставляя его раз за разом рассказывать все события после взрыва в особняке. Ненависть и желание крови клубились под кожей Хуа Чэна, не находя выхода, и в конце концов он летал по поместью, словно разъярённый ястреб, пытаясь изо всех сил придумать новое решение. Его изначальный план, который включал в себя Се Ляня, совершенно разрушился, поскольку рисковать Се Лянем, подвергать его опасности и тревоге стало для Хуа Чэна величайшим табу. Фотографии были сожжены, но картинка всё равно очень чётко стояла перед янтарными глазами Се Ляня: каждая подробность, каждый штрих, каждая капля крови.

— … подумай как следует, — сказал однажды Фу Яо, оставшись с ним наедине. Тон его был холоден, а в глазах мерцало раздражение. — Безликому Баю нужен только ты.

Се Лянь рассеянно посмотрел на него сквозь пелену трёхдневной бессонницы. Эти слова больно вонзились в его сердце, заставив расстроиться ещё сильнее.

На самом деле, Фу Яо очень хотелось продолжить: «Только ты обладаешь силой остановить его, только ты можешь подобраться к нему со спины и закончить эту бессмысленную войну».

Но эти слова так и остались всего лишь его размышлениями. Не потому, что он хотел спровоцировать его, подразнить или обидеть, а просто потому, что не знал, как сформулировать это поконкретнее и как донести свою мысль как можно чётче.

Се Лянь опустил плечи.

— Глава Фу Яо, вы очень напоминаете мне старого друга, — покачал головой юноша. — Так же любите говорить всё в лицо.

— Молодой господин Се…

По правде говоря, Се Лянь не знал точно, правдивы ли его домыслы. Белые волосы, колючий взгляд, неспособность к сочувствию и выражению своих искренних эмоций, — набор этих черт так рьяно бросался в глаза, что Се Лянь не мог не провести аналогию. Он не знал наверняка, действительно ли Фу Яо был тенью из его прошлого, однако мысли его были настолько сильно разбиты и разрознены между собой, что Се Лянь даже не отдавал себе отчёта в том, что повстречал старого друга.

Он ткнул пальцем в небо и совершенно не удивился, когда увидел там правду.

Се Лянь не хотел говорить об этом, как и не хотел напоминать о себе ни Му Цину, ни кому-либо из их общего прошлого. Его существование оставалось мрачной тенью из их холодных кленовых воспоминаний, о которой никто не хотел говорить без лишней надобности — ну, а Се Лянь просто не хотел напоминать о себе, боясь, что тогда на него обрушится семилетнее скопище ненависти и презрения.

В конце концов, Му Цин уже давно перестал быть его слугой. Семь лет назад, как только война закончилась, он стал совершенно свободен от всех обязательств, и то, что он остался в криминальном мире и даже стал главой сильного мафиозного клана — полностью его выбор, на который он имел полное право.

— Всё хорошо, Му Цин, — отмахнулся Се Лянь, никак не вдаваясь в своё и его прошлое. — Я рад, что ты цел.

И он не врал. Теперь он, по-крайней мере, может успокоить своё беспокойное сердце тем, что хотя бы одна крупица его прошлого смогла уцелеть.

Му Цин, пытаясь возразить, уже открыл было рот, но слова никак не шли. Так и сидел рядом с отрешённым от мира Се Лянем, беспомощно пытаясь хоть что-нибудь придумать в своё оправдание.

Но разве Се Лянь в чём-либо обвинял его?..

Характер Му Цина был похож на цветущий терновый куст. Протяни руку, опали тонкие ветки своею кровью, и лишь тогда коснёшься сладких цветов, почувствуешь их ласку и любовь. Годы недопонимания заставляли Му Цина чувствовать вину скорее инстинктивно — но он всегда мог укусить в отместку, вильнуть хвостом и ускользнуть от ответа, но перед Се Лянем…

Се Лянь никогда ни в чём не обвинял его. Ни в природной строптивости, ни в недомолвках, ни в белоснежных цветах, распускающихся на колючих ветках.

И именно поэтому перед ним хотелось оправдываться ещё сильнее.

Так и не найдя в глубине своего сердца достойный ответ, Му Цин лишь покачал головой и безмолвно вздохнул. Со стороны могло казаться, что он и вовсе не придал этому диалогу никакого значения, вот только даже он сам не мог понять, насколько запутанные чувства и мысли в тот момент оплели его холодное сердце.

Му Цин ушёл.

Все ушли.

Лишь один Се Лянь, пряча взгляд в своих дрожащих ладонях, пытался не слышать этого болезненного крика и не видеть этой тёмной крови. Самое худшее заключалось в том, что Се Лянь прекрасно понимал: Цзюнь У не остановится. Он будет поочерёдно убивать и пытать всех, кто хоть немного контактировал с Се Лянем и хоть немного ему понравился.

Он убьёт всех. А затем, когда не останется совершенно никого, кто смог бы приютить и приласкать Се Ляня, кого бы он любил и желал защитить, Цзюнь У спокойной походкой приблизится к нему, стоящему на пепелище, и возьмёт прямо там, на могилах друзей.

Это произойдёт рано или поздно.

В каком-то смысле Му Цин оказался прав — Безликому Баю действительно нужен был только он.

Ни Хуа Чэн, ни Бань Юэ, ни Ши Цинсюань.

Только он.

Се Лянь наконец-то сделал выбор между алым дождём и белой маской.

━━━━➳༻❀✿❀༺➳━━━━

На исходе третьего дня пришла первая весть о Бань Юэ.

Тогда Хуа Чэн и Се Лянь вновь обрабатывали раны друг друга. Лицо Се Ляня не удалось спасти, и поэтому теперь его переносицу перечерчивал глубокий шрам от осколка, который так хотелось поцеловать и погладить пальцами. Кожа была по-прежнему тонкой и нежно-розовой, что придавало Се Ляню ужасного очарования.

— Гэгэ так печален, — покачал головой Хуа Чэн, накладывая мазь куда-то на лоб Се Ляню. — Тебе не стоит тревожиться. Недавно я получил весть о Бань Юэ: она жива и наконец-то нашла способ поддерживать с нами связь. Говорит, что со стороны Цзюнь У есть предатель, который заботится о ней и Ши Цинсюане.

Се Лянь не хотел думать. Он рассеянно улыбнулся и ответил:

— Это хорошая весть.

— Гэгэ разбивает мне сердце тем, что держит эмоции в себе, — Хуа Чэн снова опустился на колено и заглянул ему прямо в глаза. — Неужели ты всё ещё думаешь о Ши Цинсюане? Совсем скоро мы его вытащим, не волнуйся.

Се Лянь кротко взглянул на него и почти тут же опустил взгляд на свои руки, закрытые в замочек на коленках.

— Сань Лан, это… — начал он, но совсем скоро понял, что острый жгучий ком у горла не даёт ему говорить спокойно. — Просто… Ши Цинсюань, он не… Не должен…

Он рвано вздохнул прежде, чем схватился за предплечья Хуа Чэна, подобно утопающему.

— Безликий Бай — чудовище! Кто знает, на что ещё он пойдёт для того, чтобы причинить Ши Цинсюаню и Бань Юэ ещё больше страданий? Ведь… ведь…

Вместе с тяжёлым всхлипом его шею омыли горячие слёзы, стекающие с подрагивающих ресниц.

Мольба — детская, невинная и почти неслышная расцвела на его израненных губах. Кажется, эти слова давались ему гораздо сложнее, чем проклятья, признания в пережитом ужасе и просьбы. Они звучали, как недостижимое заклинание, магия, которой ему не суждено обладать:

— Я хочу, чтобы всё было хорошо…

Они не заслужили таких страданий.

Почему каждый раз кто-то должен страдать из-за меня?

Семь лет назад, когда пламя войны разгорелось внутри поместья Юйлун, молодая госпожа тащила его за руку сквозь клубы дыма и пыталась вывести из горящего дома. Запах гари терзал её лёгкие, но она упрямо шла вперёд, перепрыгивая рухнувшие балки и ведя юного Се Ляня за собой.

Юйши Хуан была действительно добра к нему.

Спрятав Се Ляня в каменной нише и нацепив ему на нос мокрый платок, она тут же бросилась обратно, запутывая следы. Без единого слова, без единого осуждения или затаённой злобы. Так, словно она спасала собственного родного брата.

Кто же знал, что Безликий Бай шёл за ней по пятам? Рассекая огонь, прикрываясь лишь ладонью, он неумолимо следовал за ней, словно охотник за своей жертвой.

— Госпожа Юйши, вы меня поражаете, — властно улыбнулся он, подняв на неё руку. Тяжёлый удар сбил ослабшую девушку с ног, и та принялась откашливаться с новой силой, почти задыхаясь. — Даже проиграв, вы всё равно пытаетесь мне сопротивляться. Вы просто…

Он не успел договорить. Юйши Хуан схватилась за маленький нож, спрятанный в чехле на её тонком бедре; раскалённое железо тут же опалило её дрожащую от напряжения и боли руку, однако она этого как будто не заметила. В её зрачках, объятых алым пламенем, царствовал ни с чем несравнимый холод. Всего одним движением она, не обращая внимания на судорогу от ожога, вскинула руку и перерезала своё тонкое горло. Багряная кровь зашипела, как только попала на накалённую металлическую перекладину. Юйши Хуан не сомневалась ни единой секунды.

Разве заслужила она такого?

Разве заслужил Ши Цинсюань тех чудовищных побоев и унижений, которые выпали на его долю по вине Се Ляня?

Ведь если бы Се Лянь не пошёл на поводу Хуа Чэна, если бы он не доверился ему…

Если бы он не влюбился — так чисто, так невинно…

Никто бы не пострадал, если бы Се Лянь продолжил молчать и терпеть.

Всё было бы хорошо.

— Се Лянь… гэгэ… — шептал Хуа Чэн ему в губы, прильнув своим лбом ко лбу Се Ляня. — Тише, не плачь… Ты ни в чём не виноват, слышишь?

— Сань Лан…

Он всхлипнул, но постепенно его страх истёк вместе со слезами. В красных глазах таилась невысказанная боль, которой он не мог поделиться — не мог, потому что знал, что у Хуа Чэна и без него хватает тревог.

Потому что чувствовал себя виноватым.

— Можно? — дребезжащим голосом спросил он, взглянув на бледные губы Хуа Чэна. — Пожалуйста. Всего один раз.

Он сильно дрожал, когда Хуа Чэн обнял его. Крепко, но не слишком настойчиво — чтобы Се Лянь в любой момент смог отстраниться и уйти.

Это был их первый и единственный поцелуй, расцветший среди солёных слёз и отчаяния.

Но Хуа Чэн не рискнул целовать его губы. Вместо этого, мягкое прикосновение расцвело на опущенном уголке его рта, выражая свою ласку, но не настаивая.

Самый нежный, самый трепетный, самый желанный поцелуй во всём бесконечном, таком запутанном мире, сотканном из крови и пороха. Се Лянь, чьи зрачки утонули во влаге горьких слёз, в отчаянии прильнул губами к белой щеке Хуа Чэна, зная, что больше никогда не сможет этого сделать. Он чувствовал вкус белоснежного пепла, который кружился вокруг их фигур серебристыми воспоминаниями: такими болезненными и такими несчастными.

Их сердца были разбиты настолько, что уже не могли чувствовать всей палитры счастливых эмоций. Было лишь желание, рвение быть друг к другу ближе, не расцепляя объятий.

Се Лянь плакал.

Его душа в этот самый момент разгоралась так сильно, что пламя её было подобно рождению сияющей белой звезды. Ясный свет всего на мгновение озарил тьму вокруг двух фигур, тающих в бесконечной любви и желании оберегать друг друга.

Обернувшись сверхновой, Се Лянь чувствовал, как его кости сгорают в этом чувстве, но не рискнул отстраниться. Чужое доверие и чужая любовь опьянили его, превратили в прекрасный серебристый сон и не дали почувствовать боли.

Чем сильнее горела душа, тем ярче распалялась звезда в его сломленной груди. Всего на секунду, но Се Лянь возжелал, чтобы этот свет озарил собою все небеса и погиб, растворившись в безлунных облаках — чтобы больше не осталось ни боли, ни надежды, ни страха.

Се Лянь хотел сжечь свою душу до кружащегося в воздухе пепла, чтобы наконец-то отпустить себя и свои тревоги.

Погибая, он хотел навсегда остаться светочем в алом созвездии Хуа Чэна.