Кухня выглядит как место великого побоища. Креветочная шелуха, обрывки зелени, пыль специй и пятна соуса — следы излишней жестокости. На столе, полу и всех горизонтальных поверхностях валяются ложки, вилки, ножи, тарелки и другая глиняная посуда — поверженные в неравной битве воины. Стойкий аромат карри — запах горделивой победы. Дымящаяся кастрюля перед Аль-Хайтамом — бесценный трофей-подношение.
Кавех светится невероятным довольством. В глазах искрится томительное желание похвалы, ведь он смог, справился, все сделал, победил эту адскую гурманскую армию во славу вечернего ужина. Ожидание и молчание затягивают в воронку неопределенности, колышат легким ветром сомнения. Аль-Хайтам цепляет на вилку креветку, отправляет ее в рот, катает на языке мягкое послевкусие и смотрит долго в тарелку.
— Недурно, — выносит вердикт.
И звучит он не так уж и плохо. Где-то в полутонах, в невысказанном сквозит так необходимое поощрение. Кавех загорается ярче, едва заметно дергает уголком губ и скрещивает руки на груди в финальном победном жесте.
— Я же говорил, — задирчиво, с нотками превосходства. Ведь наконец можно, ведь наконец ответные пререкания бессильны и бессмысленны.
— Ага, — Аль-Хайтам мажет нечитаемым взглядом и достает непонятно откуда книгу, будто из воздуха материализует. — Кухню в порядок приведи.
Кавех брезгливо морщится. Но не роняет и слова, принимаясь за дело: он знает, что эта победа — лишь шаг на долгом пути к завоеванию расположения. И Кавех пройдет его до конца, даже если однажды тахчин или бирьяни будут слишком сильно отбиваться.