Оказывается, Винс готов был простить ему бутылку. Целиком. Он так и сказал, захлопнув дверь ногой: жест доброй воли — взамен на кое-что. Ха-ха! Кое-что. Что ж ты раньше не сказал, я же банкомат в холле без последнего цента оставил.

А потом облегчение прорывает здравый скептицизм — и доходит: тебя сейчас тоже без трусов оставят. Знаешь почему? Да потому что под подоконниками и внутри водосточных труб на скотче такое кое-что видел. И правда: улыбка у Винса сытая, гаденькая; волосы по-деловому зализаны — он во всеоружии. Может, из солидарности к старой дружбе курьером не погонит, но вцепится — точно намертво, и попробуй только пикнуть. Ценник-то трёхзначный.

Радан неуютно дёргает плечами, спиною к стене жмётся: самое ценное защищает. Задницу.

Они с Винсом в последний раз говорили, когда будильник разорался, и так дебильно получилось: идёшь — не иду; ладно, давай. Лежит — бревно бревном, трезво и мучительно потолок буравит. Не узнать человека.

С тех пор полдня утекло, и всё впустую: справки наводить, знакомства ворошить, вылавливать там и тут — помнишь, я тебя прикрыл тогда-то? — никто не вспомнил. А солнце к закату неумолимо катилось. Тик-так. Пора отдавать долги.

Нет, на бутылку-то добротную наскрёб, в упаковке и с пломбой, как обещал — приценился благодаря гуглу. Только вот чем питаться ближайший месяц — загадка. Но всяко лучше так, чем снова на побегушках…

— Сказал же, по-другому сочтёмся, — шлёпает его по протянутой руке Винс. Безапелляционно. Будто взаправду оскорбился хрустящей пачкой зелёных. Просёк, что как с проституткой?

Он качается у края кровати, а Радан снизу-вверх в стёкла начищенных очков таращится и чуть не начинает ржать: ага, брезгливый; такого Винса не бывает. Тут проверяет, там испытывает, потом обкурится ритуально и объявит, что обмяк, зараза; пути лёгкие ищешь, нет в тебе стержня больше — и дружбы нашей не надо. Вот Радан и упирается: ему проблемы не нужны. Пихает для верности снова, эдакому неразумному ребёнку шприц заряженный — Кавински в ответ цыкает. Даже рук из карманов не вынимает.

Да какого хрена, пароль что ли нужен? Абракадабра. Доза кончилась.

Ну и фиг с тобой. Видно, что напрочь заклинило — значит, хочет что-то дороже денег.

А так вообще бывает? Чтобы по философии Кавински — и дороже денег? Похоже, бывает. Плохо дело. Катастрофически плохо. Минус та часть, где у Радана остаётся двести с лишним долларов на безбедное существование, — ему мозгов хватит не спустить всё в автоматы за раз. Это с Винсом беда. Он ведь свою черту приоритетов не перешагнул — перепрыгнул, блять. С разбегу. Заметил хоть?

Нет, вряд ли. Кризис моментальный.

— А что надо? — спрашивает Радан.

Кавински торжественно плюхается рядом, на бардак из скрученного одеяла и покрывала — ну же, не томи, что тебе так приспичило? — и руку на плечо по-свойски хлопает. Утирает бегло нос.

— Начинается на д, кончается на в, — шепчет он.

Радан праведным усилием напрягается вспомнить все длиннющие термины из разделов учебника. Дете… Де… Как же от Винса пасёт спиртом. Никакой одеколон не перебьёт.

Ответ на тупой ребус ему не нравится, потому что в голову приходит сам, сквозь все искусственные блоки: Дейв, ну конечно он. Умеет западать всяким встречным-поперечным.

Уж неясно, на обратном ли пути с этажа второгодок Кавински загорелся, а то и раньше, когда считал пальцы, — уйти от прицельного расстрела теперь некуда. Да и смысла нет.

Ну так чё, давно вы? Какие планы на выходные? Трогательно за младших вступаешься.

Радан как может держит голову холодной и ужом извивается, лишь бы выбраться из захвата: ну не так, чтобы давно, но прилично, выходные свободны, за друзей горой, — а Кавински сопротивление только подстёгивает. Уши развесил и налегает хищно, ощутимо, будто магнитится — давай, мол, колись, иначе придушу.

Как бы топорны его методы не были, одну фатальную ошибку под натиском Радан уже допустил: про выходные ляпнул.

— Я всё понимаю, — отползает он вдоль стенки, пока не вжимается и плечом в угол: — Но ты бы полегче. За ним уже Калеб… того.

— Чё?

— Улепётывает.

Винс бесстыже хрюкает:

— Какой Калеб-то? — спрашивает он. — Староста?

— Он ещё и чей-то староста? — кисло уточняет Радан.

— Ну да. Мой.

Спесь в подчёркнутой незначительности сбивает с толку. Как он с таким фриком во главе учёта посещаемости умудрился до своего курса дотянуть? Нет, стоп, он же годом ранее переизбрался, что-то такое слышал.

Всё равно не складывается. За год можно либо сдружиться, либо пособачиться насмерть. Судя по всему, ни в том, ни в другом Кавински не преуспел. Или не хочет признаваться.

Вот это уже интересно.

— Так что, ты сам видел? — допытывается Винс, сбивает со следа. — Или как с Кейт?

— А что с Кейт? — сгоряча щетинится Радан. И мгновенно жалеет, что повёлся.

— Цветы твои апрельские, — с удовольствием припоминает Кавински. — Когда вонял на весь корпус, что вы уже месяц встречаетесь, а она такая…

— Весь поток видел, — перебивает Радан. — И видит. Ты бы тоже, если бы ходил.

Это он даже не про Кейт, а про то, как трогательно Калеб за Дейвом от двери до двери таскался. Провожал.

Пока сестра родная с подработки по потёмкам улиц одна таскалась.

— «Бы» мешает, — непринуждённо заключает Винс.

В самом деле!

Вот и что он решил? Отвернулся, спрятавшись за очками; в волосы ладонь запустил — пригладил; как будто фоном не взорвалась на все его планы водородная бомба под названием Калеб.

— Спасибо, Радан.

— Обращайся.

Не отступится ведь. Не послушает.

Винс хлопает себя по коленям и в одно движение разгибается, миновав острый край двухэтажной кровати.

— До субботы тогда.

— Что в субботу? — хмурится Радан.

Вторая фатальная ошибка. Вместо «где ты шляться собрался». Пора бы привыкнуть.

— Гонка! — бросает Кавински через плечо.

А Радан сидит по-дурацки, смотрит, как дверь за ним закрывается, и понимает: ни разу. Бравада его не треснула — да ни за что, Винс с ней сросся намертво; но после упоминания Калеба, которого якобы знать не знает — ни разу не улыбнулся.

Грозовое небо молчало. Радан перетаптывался в самом центре чёртового круга, облепившего Кавински, но даже поверх разноголосого вещания слышал, кожей чувствовал высоковольтное гудение близкого шторма. Казалось, что напряжение просачивалось сквозь нити проводов. Облизывало виски.

Радан провёл ладонью по лбу: кожу давно покрывала испарина. Судя по всему, ливень обещал зарядить в ближайший час.

Надо сказать. Да, надо. Только бы извернуться, чтобы никого не зашибить.

До этого, откисая рядом с сумкой льда и пива, он по старой памяти прогнозировал, что на винсово мероприятие соберётся человек двадцать. Ну, двадцать пять. Плюс-минус трое зевак. Радан не питал иллюзий насчёт своего друга: ага, Кавински то, Кавински это; мог взмахом руки очаровать толпу, а мог незатейливо просрать её признание к концу вечера. Так было три года назад, когда он ещё выполнял его поручения под титулом правой руки.

«Ты удивишься», — загадывал Винс.

Это вряд ли. Всё равно размах тусовки упирался в факт, что перед комнатным мальчишкой, вроде Дейва, изгаляться смысла нет: один хрен в рот заглядывает.

На этом они оба сделали ставки — Радан не пожалел двадцатку, Винс, хитро улыбаясь, сотню, — и разошлись кто куда.

А уже через час тёплое пиво было забыто где-то у поребрика, и оставалось лишь со смесью ужаса и забытого трепета наблюдать, как разбухает площадка болельщиками и редкими владельцами спорткаров — единственными, кого Кавински подходил приветствовать. Дейв тоже был: его макушка периодически маячила то там, то тут, он часто возвращался не то что-то сказать, не то спросить — ответом всегда было рассеянное «мм?» — прежде чем обнаруживалось, что он уже затерялся между рядов папарацци. Радан и сам влился в пёструю массу, которая от должного почтения расступалась перед урчанием двигателей.

Кто все эти люди? Самое главное, откуда? Он точно разглядел канадский номер по борту одной из машин.

Одна версия крыла вторую:

Ну конечно. Конечно Винс их встречал лично — обязан был. Как дань уважения. Затащил сюда под неясным предлогом, лишь бы покрасоваться перед Дейвом — это же Кавински, без отчёта и с размахом. Хорошо, если чью-то почку не заложил для гонорара.

Но действительность оказалась куда изящней и невозможней: новые друзья Винса бросали своих монстров у черты старта, вылезали из надушенных салонов и сами летели тому навстречу. Они вгрызались в него, безо всякого стеснения липли, как один тарабанили: «Спасибо, что позвал!» — и вот это вот. Никаких чеков или выписок за массовку. Надо же, человечество спасено, меркантильность умерла. Благодаря кому? Винс был последним в списке кандидатов на роль мессии.

Радан продолжал глазеть. И считать. И ужасаться: Кавински ни разу не пришлось подавать руку первым. Экстаз от одного его присутствия прошёлся цепной реакцией, в считанные минуты прелюдия к гонке стала больше напоминать пресс-конференцию. Конференцию имени Винса Кавински, на которого раньше даже местные байкеры смотрели свысока за просьбу прикурить. Чё случилось-то?

Как будто сам не видишь.

Тактика изменилась, Раданчик; так-ти-ка. Смотри и учись. Винс больше не собирал толпу — он собирал артистов. А зрители, выходит, стекались сами. Как хорошо, что догадался поставить только двадцатку!

И совсем чуть-чуть обидно, что для реформы хватило пожертвовать им единственным.

Но самое важное как всегда плавало в раскалённом воздухе, между строк: он снова становился свидетелем, как отработанная скупость Винса уступает перед… Дейвом. Его другом! Бесхитростным зелёным первокурсником, который сигарету-то в руках правильно держать не умеет. Вдобавок — ни кастета, ни подпольных связей, ни груди третьего размера. За что цепляться? Думай, давай, за что-то ведь Кавински цепляется. Хуже — ты, очевидно, подсобник. Только в чём?

Да не прикидывайся. В совращении, конечно.

Ему это слово не нравится. Даже больше, чем «культ», под которое отдалённо подпадает раскинувшееся представление. Вспоминается Калеб.

Кстати, куда Дейв подевался? Буквально минуту назад мелькал клетчатый шарф.

Дейв?

Ох блять.

— Дейв! — как в жопу ужаленный орёт Радан, сложив руки рупором.

Пара человек в метре шарахается от кузова солидной синей тачки. Ему до них нет дела — пусть хоть на капот с ногами лезут. Только бы Дейв не втянулся в одну из таких на поводу у своей глупости. А судя по отсутствию на горизонте резко разогнувшейся шпалы, искать его надо именно на сидячих местах.

Какие у Вас отношения с организатором гонки? Вы на что-то рассчитываете? В сегодняшнем заезде, разумеется.

Радан оборачивается, инертно уцепившись за бурое пятно на уровне глаз — и чуть не даёт с размаху какой-то блондинке по носу. Она отделывается испугом от увесистого тычка — пятится, закрыв лицо. Сразу пригождается заплывшая ледяным конденсатом банка из сумки-холодильника, потом наспех извиниться, сдвинуть дамочку за плечи в сторону и обогнуть.

Радан утирает пот, вырвавшись в середину круга. Вдыхает статику и мысленно фиксирует, что Винс исходится на речи десятью шагами левее. Окей. В другой стороне, минуя виноватым взглядом охреневшую блондинку, по-прежнему не видать знакомой шевелюры. Не окей. Значит, змейкой к Винсу.

— Никто не гоняет в дождь, — сообщает ему на ухо Радан, окончив выписывать крюк.

Кавински реагирует неестественно, с грандиозной задержкой — серьёзно?! когда успел набраться? — и решает попросту запрокинуть голову:

— Поздравляю с открытием, Радан, — говорит он, не снимая парадной улыбки. — Только Дейву не говори.

— Ты знаешь, где он?

— Учится давать старт у Шерон.

Какого. Хрена.

— Ты бы ему ещё юбку и помпоны выдал! — бесится Радан.

Винс закатывает глаза — налитые кровью белки видно за спавшими очками — и оттесняет его обратно в кольцо зрителей.

— Всё-всё, я занят, видишь? Иди разбирайся со своей принцессой. Хотя бы с одной из них.

— Кавински!

— Автограф потом!

Какой же он гад, когда забывает, кто ему портки стирает.

Где и по каким ориентирам искать Шерон Радан знал наизусть: слишком врезался в память оттенок красного — его собственного, но в других пропорциях к растворителю, который получаешь только на выженных до самых корней солнцем и токсинами волосах. Пожалуй, Радан знал Шерон очень хорошо. Или, как говорят у нормальных, лучше всех. Но кому ж теперь это доказывать.

И зачем.

Нет, правда, зачем? Нахера?

Когда он добирается до тачки Винса — обыкновенной тонированной Мазды, благоразумно припаркованной поодаль от конкурсанток — этот вопрос всё ещё скрипит у него на зубах.

Когда он бесцеремонно дёргает заднюю дверь и обнаруживает внутри Дейва с полуспущенными штанами — дыши, Радан, дыши, — натягивающего поверх клетчатых боксёров юбку — чё? — легче определённо не становится.

Кажется, он просто выпаливает это вслух:

— Нахера?

Выходит как-то сдавленно. Жалостливо и из последних сил терпеливо — прямо как с собакой, которая нагадила на хозяйский диван.

Дейв тормозит и сконфуженно прочищает горло.

— В жизни надо попробовать всё, — перебивает Шерон с места водителя. Она разворачивается к ним лицом, обернув руку поперёк спинки кресла, и даже не старается вымучивать из себя улыбку, поймав раданов взгляд: — Привет.

Давно ли кончился период взаимного неузнавания и сожжённых фотографий?

— Привет, — безвольно повторяет Радан. Пунктик бессмысленной беседы — есть. На веснушчатом лице, помимо консилера, ни грамма фальшивой сдержанности — напротив, полное смирение с тем, что где-то тут, за ручку с боссом, бродит твой бывший. Но если знала, почему не заблокировала к чёрту двери? А. Точно. Западня. Очень в её духе. — Как жизнь? Дейв, будь другом, прикройся.

— Ой.

Шерон потирает второй рукой щёку, исполосованную разводами потёкшей туши и, полностью игнорируя приглашение к цивильному диалогу, вполголоса объясняет:

— Он не собирался в таком виде выходить на полосу. Если что.

— А кто-то предлагал?

Двое в салоне переглядываются. Радан, не дожидаясь ответа, боком вклинивается между порожком и дверью — так лучше видно пунцового Дейва и (практически) не видно Шерон. От вида застывших дорожек на её лице пробирает.

— Я сам вызвался, — наконец подаёт голос Дейв. — Пистолет подержать и всё такое.

Алая юбка в складку, выпущенная куда-то на коврик под ногами, определённо похожа на ствол. Лучший первокурсник журналистики, а помпоны-то где искать, в багажнике?

Зато Шерон согласно указывает в сторону Дейва, у которого до сих пор торчат на всеобщее обозрение возмутительно клетчатые трусы, — вот, мол, тебе ответ, и проваливай.

Дейв резко вспоминает, что должен дёрнуть за шлёвки.

— Пистолет в тире подержать можно, — рассуждает Радан. — Винсу лучше не оставляй своих отпечатков.

— Кто такой Винс? — пыхтит Дейв.

Со стороны водителя сухо и истерично крякает. Шерон. Её смех — единственный шелест на целой парковке. Радан бы тоже посмеялся над павловскими рефлексами, если б не тотальный блэкаут в башке и ревербирующая пластинка Дейв-без-штанов-в-машине-с-Шерон-которая-тут-кстати-с-Кавински. Сейчас или никогда!

Он отсчитывает ровно секунду, чтобы Дейв успел застегнуть ширинку, дёргает его за локоть из салона, хлопает дверью и оборачивается с таким размахом, что можно засчитать за угрозу. Дейв и засчитывает:

— Эй, полегче! — он пятится, точно от циркулярной пилы.

— Прости, — застывает Радан. Между ними ложится борозда из пыли и песка. Пульс бешено колотит в голову. Затылок покалывает, будто вот-вот жахнет молнией. Куда ты гонишь, в самом деле? Ещё две секунды проходит, чтобы выровнять пьяную координацию. Одна — вспомнить, тяжестью на плечах осознать, сколько от этого бегал. Западня. Такая изящная и коварная, что хочется добровольно сдаться.

Вы ведь поэтому и разбежались, подсказывает нутро. Нарасставляли друг другу капканов и сдались.

И тут же, через фильтр замедленной съёмки, Радан смотрит и видит, как нерешительно у него задираются ладони — примирительный жест, от которого Дейв уже не шарахается, — а потом ляпает то, к чему, был уверен, никогда не приготовится:

— Пять минут, Дейви. Окей?

Всё равно ждать не станет: гонка скоро стартует.

— Да без б… стой, так Винс — это кто?

Когда Радан влезает в машину — не назад, а сразу на пассажирское место, — Шерон в открытую хохочет, завалившись на руль. Юбочного коврика под ногами нет. Ничего нет: ни вспышки камеры, ни щелчка дверной блокировки, ни оттопыренных указательных пальцев. Только он и девушка, от которой когда-то был без ума. Совсем непохожая на коварную рыжую ведьму.

— Ты до сих пор исполняешь кодекс, — давится она и утирает бегущие слёзы. — Ах, сукин сын!

Здесь, оказывается, прохладней, чем снаружи.

— Привычки долго умирают, — подсказывает Радан.

Вот же я, живое тому доказательство.

— Ну да.

После этого Шерон смеётся недолго: пару раз ещё бесшумно вздрагивает и как-то неловко растирает лицо — в той манере, которая отдалённо напоминает измотанное желание спрятаться.

— А где твой?

Она останавливается. Морщит нос, шмыгает, отвечает с застывшей горечью:

— Продала, коплю на Мерс.

— А дома как?

— Ты ещё про погоду спроси.

— Хочешь — спрошу.

И про себя: «Да что ты несёшь…»

Разговор не клеится настолько, что всерьёз хочется то ли радио включить, то ли лбом приложиться о приборную панель, да посильнее, — но лицо Шерон неожиданно проясняется, озаряет искренняя, дрожащая улыбка, и она соскабливает последние налипшие волосинки. Почти застенчиво. Почти…

Радан к собственному стыду отмечает, что успел забыть, как её улыбка выглядит. Какой морковный оттенок помады раньше Шерон нравился — какой тёмный и матовый был на вооружении сейчас.

И что сердце бьётся, бьётся, а не кровоточит в тисках.

— Даже не старайся, — говорит она. — Но я рада тебя видеть. Правда. Видок такой — думала, сбежишь сейчас с Дейвом за ручку. Как он тебя вообще уломал?

— Кто? Дейв?

— Кавински. Позвонил мне в среду, сказал, устроит… погоди. Да ладно.

Наступает очередь Радана тереть глаза и от души стонать, запрокинув голову. Шерон заразительно хохочет — уже совсем по-свойски: несдержанно, хлопая по коленям.

— Спланировал всё, — бормочет Радан. — Он заранее нас тут распределил.

— А я-то думала! Господи.

— Чтоб я ещё раз…

Потом Шерон вдруг что-то вспоминает и понижает голос до полушёпота.

— Радан, — она касается его руки. — А что Дейв? Все наши давно базарят: Кавински как на соли сел — так с девушками не клеится, это понятно, но на парней переходить… Ты должен знать.

— Ты мне лучше скажи, — разворачивается к ней Радан, предчувствуя грандиозное открытие. — Кто такой Калеб?

Имя виснет в воздухе между ними на долгую, мучительную секунду.

— Да мотоциклист какой-то, — задумывается Шерон. — Водила его личный. Заезжал пару раз…

— Ага, — зудит от едва сдерживаемого возбуждения Радан. — Староста, вообще-то.

Глаза у Шерон становятся круглые-круглые.

— Поклянись, — шипит она и встряхивает его за отвороты бомбера, — рукой поклянись, что не врёшь!

— Чтоб я сдох, — вторит Радан.

— Сдохнешь, — хмыкает Шерон, — я запомнила. А сейчас — кыш, беги спасать Дейва. Давай!

И ведь не меньше не больше — действительно спасать. Он так и подпрыгивает: заведённый, воодушевлённый по совершенно далёким от Дейва и Винса причинам — предсказуемо бьётся башкой, вылетая обратно в жару и пыльную духоту предгрозового вечера. Трёт ушиб. Оборачивается:

— Не пойдёшь стрелять?

Шерон смешливо улыбается, уже дотянувшись до ручки.

— Пока, Радан.

И почему-то кажется, что теперь она отпускает его по-настоящему.