«я в ступоре от того, какие мысли приходят во время болезни», — написала я однажды под постом бориса, который как-то по-особенному в этот раз разбил мне сердце.

я говорю ”в этот”, как будто на дворе, на нагретой солнцем лавке до сих пор самое счастливое лето двадцать первого года — как будто не было последних месяцев напряжённой мозговой деятельности, когда в тебе обостряется то ли перешкольник-недостудент, то ли родительская гордость и собственное ничтожество. можно наоборот. можно вообще — наоборот. например, чуть-чуть из ноябрьского, когда борис заканчивает стихотворение словами «завтра, вечером, потом» — когда я осознаю, что у него нет такого ощущения непреходящести, продолжаемости, потому что у него как раз всё это было: и москва, и гениальная депрессия, и фактически триумфальное возвращение… борис словно ориентируется в жизни лучше меня, и мне уже должно быть стыдно просить его открыть дверь, которую я не заметила прямо перед своим носом. с другой стороны, это я — раздавленная в парке улитка: разница, по большому счёту, только в отсутствии раковины. между тем человек по-настоящему съёжился, а потом расправил плечи так, что его чёрное пальто позавидовало его незаурядным способностям.

кстати о пальто: с незначительными правками и изменениями выходит, что исчадье распродаж для бориса — это призрачно-прозрачный контур, силуэт вокруг него — или, если хотите, возле; это тот самый ”он”, кого мы все прекрасно знаем хотя бы по себе, — а если нет, то какого чёрта? в действительности, детально прослеживая экосистему поэзийного шторма — или штурма, — который числится за борисом, мы обнаружим, что тема тени (назовём её так) играет определённую роль в его самоидентификации.

перечитала на днях одну совершенно правдивую штуку, где я вывожу в борисе формулу огня — языческого, первородного даже, и утвердилась в мысли, что не зря когда-то это сделала. просто представьте: мы — банальнейший воздух в каком-нибудь пространстве; хватает одной лишь его долетевшей искорки — и оказывается, что в помещении на самом деле был газ. мы, то есть. мы — очередной газ, очередные метажители борисовских строк о жизни, в которой он разбирается, которую он понимает (!) — и где тень появляется потому, что до неё появилась искорка, посланная сверху. отдельные вскользь брошенные им фразы, как это обычно бывает, иногда ломают сильнее, чем я могла бы предполагать; и — вот оно: доказательство, сметающее любые сомнения по поводу его принадлежности. кому или чему? огню и тени, не противоречащим друг другу.

условно говоря, седьмого июля (пока не наступившего, но я бросаю себе вызов) я всё ещё буду слышать, как последовательно и технично разбивается моё четырёхкамерное. что было и тогда, седьмого июля двадцать первого: борис написал прозаически-неожиданную и настолько же гениальную вещь, а я застыла, как мушка в янтаре, на периферии бесконечного лета, закутавшись в коричневое пальто.

почти пейзаж.