Время пролетало незаметно. Уже через пару недель Антонио окончательно поправился и в благодарность помогал Ивану по дому. За пару дней они выстругали и повесили новую дверь, починили стол и немногочисленные стулья, ранее шатавшиеся, казалось, даже от громкого звука; вычистили печную трубу и заделали дыры в ставнях. Теперь в доме стало тепло, а порой и совсем жарко, как в бане, так что спать на печи было вовсе невозможно, и мальчишки отдали свое предпочтение широкой лавке, которую сдвинули ближе к двери. К слову о бане. Небольшой бревенчатый домик стоял недалеко от жилой избы и, что удивительно, был в куда лучшем состоянии.

Иван принес в баню дрова, растопил печь. В горячую воду он опустил собранные еще летом березовые веники, чтобы распарить их. Быстро сбегал в дом и, собрав с полки какие-то баночки, пахнущие травами, побежал обратно. Все это время Антонио с любопытством наблюдал за ним, сидя за столом и отработанными движениями разбирая и собирая заново раскрашенную матрешку. Что происходило, и почему его маленький благодетель носился туда-сюда, он не понимал, а спросить никак – они почти не разговаривали, общаясь знаками или обмениваясь короткими фразами, из которых они все равно ничего не понимали. Языковой барьер меж ними установился очень прочный. Ближе к вечеру Иван, раскрасневшийся от жара, вновь забежал домой и, накинув на Антонио одеяло, чтобы тот не замерз, потянул его за руку. Он затолкнул испанца в предбанник и начал раздеваться. Глаза Антонио резко увеличились в размерах, кровь прилила к лицу, он отвернулся и начал что-то быстро и тихо лепетать на родном языке. Мальчишка же его смущения совершенно не понял. Был он и в общественных банях, всего пару раз, так там мылись все вместе и дети, мужчины, и женщины, и не слишком-то они друг друга стеснялись. Постояв пару минут и не дождавшись от испанца ничего, кроме продолжения тихого говора, он начал сам стягивать с Антонио пропахшую за эти дни потом рубашку. Удивило Ивана то, что сначала испанец ни в какую не соглашался отдавать стирать свои вещи. Он что-то кричал и ругался на испанском, а когда Иван тайком ночью все-таки это сделал, долго с ним не разговаривал, сидел, отвернувшись к стене и укутавшись в лоскутное одеяло, как в кокон. Вот и сейчас, почувствовав на спине руки, пытающиеся стянуть с него рубаху, он резко дернулся в сторону, что-то невнятно проворчав. Ваня ударил себя по лбу, как будто он битый час объяснял человеку, что небо синее, а этот человек продолжал упираться – нет, зеленое! Он открыл дверь и начал в спину толкать Антонио, заводя его в исходящее горячим паром помещение. Испанец обвел уже успевшую нагреметь в Европе русскую баню, из-за которой так резко осуждали руссов, взглядом, полным обреченности и совершенной безысходности. Мало того, что в бане была невыносимая жара, а в одежде и того хуже было, так еще от горячего, влажного воздуха давно не мытое тело ужасно чесалось. Пока Антонио решал свою дилемму – следовать запретам католической церкви или все же перешагнуть через себя и помыться – Ванька, уже минут пять с ковшом рассекавший по комнате, в чем мать родила, обдал его поверх одежды теплой водой.

- Вот так, - он удовлетворенно кивнул, - А то разит, как от хряка, рядом стоять невозможно.

Испанец от неожиданности вжал голову в плечи, глядя на мальчишку с ковшом, как на полоумного. Он кое-как стянул с себя мокрую, противно липнущую к телу одежду и, едва сумев побороть смущение, стал наливать воду в деревянный, обитый железным обручем таз, стоявший на скамье. Иван дернул его за руку, призывая сесть. Он вылил на темноволосую голову немного теплой воды, послышался громкий «чпок!», и помещение заполнил терпкий аромат трав. Антонио почувствовал, как прохладная жидкость полилась на голову, как чужие руки стали эту жидкость втирать. Глаза же он держал закрытыми.

После мытья парень уже собирался пойти в дом, как его потянули за руку и сначала усадили на скамью, а потом и вовсе уложили на живот. Горячие, распаренные березовые веточки с небольшими листочками резко, но не сильно опустились на оголенную спину, заставив испанца вздрогнуть скорее от неожиданности, чем от боли. От путешественников он был хорошо наслышан об этом – русские люди били себя горячими вениками, но отчего-то это доставляло им удовольствие. А вот Антонио эта процедура не нравилась. Не больно, конечно, но и приятного он в этом не находил.

Иван облил камни на печи водой, повалил пар, и в бане стало еще жарче, чем было. Мальчишка немного посидел на лавке, потом схватил испанца за руку и вытянул того прямо голышом на улицу, толкнув в снег. Сразу же осознав, что жар бани – это не самое страшное, Антонио, как ошпаренный, подскочил и мигом под звонкий смех Ивана залетел обратно в баню. Когда раскрасневшийся мальчишка прошел в предбанник, то увидел весьма интересную картину: испанец, прикрываясь мокрым, березовым веником – видимо, одно только осознание своей наготы смущало его – с вселенской скорбью на лице разглядывал насквозь промокшие вещи, комком сброшенные на деревянный стульчик. Он накинул на себя одеяло и, не дожидаясь Ивана, побежал в дом. Ванька же натянул на себя чистую одежду, подхватил мокрые вещи, которые потом развешал над печью, и проследовал за ним.

Антонио, укутанный в одеяло чуть ли не до кончиков ушей, сидел на скамье, подобрав под себя ноги, мучительно стыдливо краснел и тихо чертыхался на родном языке. Физически он ощущал себя гораздо лучше, но был морально подавлен, посчитав поход в баньку настоящим унижением. Однако мерзкому чувству обиды не дали расползтись, задавив на корню – худощавые руки обняли испанца со спины, горячее дыхание обдало ухо, и послышался тихий, непонятный говор, после которого совсем не хотелось обижаться. Наоборот, прижать к себе мальчишку и просто так сидеть, уткнувшись носом в мягкие, светлые волосы, вдыхая запах трав. Антонио тряхнул головой, стараясь отогнать странные мысли. А слова Ивана были совсем простые и, в общем, незначительные:

- Да не дуйся ты! Уже завтра высохнут твои вещи, - он отстранился от чуть вздрогнувшего испанца и подошел к большому сундуку. Открыл его и вытащил широкую – штуки три таких Ваньки поместить можно – рубаху-косоворотку и холщевые штаны, - Можешь пока это надеть. Это… - он перевел дыхание и уже гораздо тише, хоть и знал, что Антонио его не понимает, продолжил, - Это вещи моего отца, - он сложил их на скамью и повернулся к испанцу спиной, - Только быстрее одевайся.

Антонио широко улыбнулся и натянул на себя предложенную одежду, от которой приятно пахло сеном. Вещи были очень велики подростку – штаны постоянно сваливались, а рубаха так и норовила сползти по плечам, заставляя проклинать хрупкость не до конца сформированного юношеского тела. Испанец поднял взгляд на до сих пор стоящего к нему спиной мальчишку. Поддаваясь минутному порыву, он подошел к нему, обнял со спины и уткнулся носом в еще влажные волосы , покрывая макушку короткими, целомудренными поцелуями. «Такой теплый…» - была единственная мысль, проскользнувшая в голове Антонио в этот момент. Иван наклонил голову назад, чтобы видеть чудаковатого гостя и удивленно спросил:

- Ты что делаешь? – в его голосе не было злости, не было страха, только любопытство.

Этот невинный взгляд заставил парня опомниться и в мгновение ока очутиться как можно дальше от этого очаровательного создания, продолжающего выжидательно смотреть на него, ничего совершенно не понимая. Да что там Иван! Антонио сам не понимал, что с ним происходит! Или не хотел понимать и принимать это? Этот разгорающийся огонь «amore». Да черт его разберет! Чтобы он ни думал, сейчас он просто сидел на полу в углу и смотрел в лицо Вани.

- Ну, так, не скажешь, да? И ладно, - он махнул рукой и полез в печь, вынимая оттуда румяный пирог и ставя его на стол. – Ой, какой ты красный! Уже ж должен отойти от бани. Или у тебя опять жар? Дай посмотрю!

Он залез на лавку и коснулся губами лба Антонио, от чего кровь к лицу последнего стала приливать еще сильнее. Голова закружилась, окружающие предметы пустились в какой-то безумный пляс. Испанец пошатнулся, откидываясь на стену и пытаясь осторожно отодвинуться от чем-то недовольного мальчика. Последний же строгим взглядом обвел глубоко дышащего гостя, свел белые бровки к переносице, нахмурил лобик и поджал губки:

- Ничего не понимаю! Надо будет в конце седмицы к бабушке-шептунье в деревню сводить, она от тебя любую гадость отведет! – с этими словами он потрепал Антонио по волосам, потушил лучину и лег спать.